Текст книги "Черная Луна"

– Сейчас тут нежарко, – продолжал Кефрин, – но я пришлю служанку, и она мигом разведет огонь. И тогда уж вам тут будет тепло и уютно, помяните мое слово.

– Превосходная комната, – сказал Тарантио, вынимая из кошелька свой последний золотой. Он бросил монету хозяину таверны, и Кефрин добросовестно попробовал ее на зуб.

– С нее вам полагается девятнадцать серебряков, – сказал он. – Слуга принесет вам сдачу.

– Мыльня у вас есть? – спросил Тарантио.

– Угу. Я скажу, чтоб нагрели воду – это займет полчаса, не больше. Мыльня на первом этаже, дверь прямо за помостом, на котором играет музыкант.

Когда Кефрин ушел, Брун уселся на одну из кроватей.

– Ох, – сказал он, – правда же, она красавица?

Тарантио бросил седельные сумки у дальней стены.

– Чудесная девушка, – согласился он. – Жаль только, что хромая.

– Как думаешь, она не решила, что я круглый болван?

– Что ж, – ответил Тарантио, – человека, который вдруг забыл собственное имя, трудно счесть гением. Впрочем, ей наверняка было приятно, что ты так ошеломлен ее красотой.

– Ты и правда так думаешь?

Тарантио промолчал. Стянув с себя куртку и сапоги, он вытянулся на второй кровати.

Брун тоже улегся, вспоминая восхитительную улыбку Ширы. Его тусклая, унылая жизнь вдруг наполнилась светом и смыслом.

В ста двадцати милях к северо-востоку, над отрогами самой высокой горы Великой Северной пустыни парил стервятник. Подхваченный токами теплого воздуха, он летел к югу, зорко высматривая в безлюдной пустыне малейшие признаки жизни. Потом развернулся и заскользил на запад. Стервятник не слышал глухого рокота, доносившегося с вершины горы, однако заметил, как задрожали, заворочались камни. Громадный валун вывернулся из гнезда и покатился по красно-бурому склону, увлекая за собой лавину мелких камешков и вздымая клубы ржавой пыли. Стервятник сложил крылья и опустился ниже.

Вершина горы раскололась, и в этой расселине стервятник увидел нечто небольшое, круглое и черное.

Это было последнее, что он видел в своей птичьей жизни.

Неистовый порыв ледяного ветра вырвался из расселины, безжалостно хлестнул стервятника, обдирая с него перья. Птица погибла мгновенно и, уже мертвая, камнем упала на землю.

На вершине горы тускло мерцала в солнечном свете черная жемчужина. Чары, облекавшие ее, слабели и блекли – и наконец разом опали, точно звенья разорванной цепи.

Под жарким дыханием солнца черная жемчужина распухла до размеров крупного валуна. Вокруг нее трещало голубое пламя, брызгая во все стороны ослепительными молниями.

В шестидесяти милях от этого места, с зеленых холмов к югу от пустыни следил за этим зрелищем юный пастушок по имени Горан. Ему и прежде доводилось видеть пустынные грозы, но такой – никогда. Небо не потемнело, а осталось чистым и ослепительно синим, а молнии били вверх с вершины горы, словно зубчатый бело-голубой венец. Мальчик забрался повыше и сел, чтобы пристальней приглядеться к этому необыкновенному зрелищу. Вокруг него, насколько хватало глаз, простиралась безжизненная каменистая пустыня.

Молнии все схлестывались в небе, но не было слышно грома, не пролилось ни капли дождя. Скоро вид слепящего венца надоел мальчику, и он хотел уже спуститься вниз, к своим овцам, когда с вершины дальней горы вдруг медленно поднялась в небо темная туча. Издалека она казалась не крупнее человеческой головы, но Горан подозревал, что на самом деле эта туча немыслимо огромна. Он пожалел, что рядом нет отца – пусть бы увидел все это и, быть может, объяснил бы, в чем дело. Туча все подымалась, росла, заполняя все небо, и тут Горан сообразил, что это скорее всего не туча: загадочная штука была идеально круглой, словно шар. Или луна. Черная луна – только в двадцать раз больше настоящей.

Никто в деревне этому не поверит, подумал Горан, и эта мысль его разозлила. Если он расскажет сельчанам о том, что видел, его, пожалуй, высмеют. Однако же если он промолчит, то никогда, наверное, не узнает, откуда взялось такое поразительное явление. Ему, в конце концов, всего тринадцать. Быть может, огромные черные луны видели в пустынях и раньше. Как ему увериться в этом, не рискнув стать всеобщим посмешищем?

Все эти мысли разом вымело из головы Горана, когда черная луна внезапно рухнула с небес, ударившись о вершину крохотной издалека горы – так огромный валун падает на муравейник, сокрушая в нем все живое. Гора, однако, устояла – а вот черная луна от удара точно взорвалась.

Горан в испуге вскочил. Сердце его трепыхалось где-то в пятках. Луна, только что казавшаяся такой твердой, незыблемой, прочной, обратилась вдруг в гигантскую волну в сотни футов вышиной, и волна эта с ревом неслась по пустыне, прямо к тому холму, на котором стоял мальчик. Горан так перепугался, что не мог тронуться с места и лишь оцепенело смотрел, как черная волна неумолимо приближается, накрывая бурые пустынные пики. Овцы, которые паслись на склоне холма, в панике бросились наутек – а Горан все стоял.

Черная волна между тем пожирала милю за милей, и мальчик заметил, что она становится все ниже, словно мелеет. С вершины холма уже можно было различить то, что открывалось по ту сторону черного вала. Там больше не было безжизненного камня и зыбкого пустынного марева – на их месте мягко зеленели луга и пастбища, между ними темнели леса и раскидистые рощи. И – что самое невероятное – когда черная волна подкатилась ближе, Горан увидел, как за нею встает диковинный город со множеством круглых черных куполов – словно вместе слепили тысячи лун.

Между тем волна все мелела, слабела и, наконец, подступив к самому подножию холма, на котором стоял Горан, бесследно растворилась в траве, где совсем недавно паслись его овцы.

Горан так и сел, беззвучно разинув рот. Пустыни больше не было. Повсюду, куда ни глянь, радовали глаз зеленые холмы и долины, справа по белым камням бежал, блистая на солнце, ручей и вливался в широкую реку, которая исчезала в недрах леса.

Оставив овец пастись на невесть откуда возникшем лугу, Горан что есть духу сбежал с холма и помчался по оленьей тропе. Сердце у него бешено колотилось, едва не выскакивая из груди. Преодолев высокий холм, который стоял прямо перед деревней, мальчик сбежал со склона на главную улицу и сразу увидел своего отца, крестьянина Бэрина – тот сидел на ступеньках кузни и обедал вместе со своим приятелем, кузнецом Йордисом.

Задыхаясь, Горан торопливо пересказал взрослым все увиденное. Вначале отец рассмеялся и, подавшись вперед, понюхал, не пахнет ли от сына хмельным.

– Что ж, по крайней мере вина ты не пил, – заключил он, потрепав Горана по голове.

– Может, он заснул, Бэрин, – предположил Йордис, – и ему все это приснилось.

– Вовсе нет, сударь! – горячо возразил мальчик. – Но если б даже я и спал – мне пришлось бы проснуться, чтобы прибежать сюда и рассказать вам обо всем. Я клянусь, что пустыня исчезла, а всего в пяти милях от наших холмов стоит какой-то город.

– День выдался скучный, – заметил Бэрин, – а прогулка нас хотя бы развлечет. Но смотри, Горан, если там нет никакого города, я сниму с себя пояс и как следует отхожу тебя по заднице! – Повернувшись к кузнецу, он спросил: – Хочешь посмотреть на этот город, дружище?

– Ни за что на свете не пропущу такого зрелища, – отвечал Йордис. Мужчины оседлали лошадей, Горан сел на круп позади отца – и все трое отправились к холмам.

Когда они добрались до места, у взрослых сразу пропала охота смеяться. Сидя в седле, друзья молча смотрели на далекий загадочный город.

– Адом клянусь, что же это такое? – пробормотал кузнец.

– Не знаю, – ответил Бэрин. – Скачи назад и приведи сюда всех, кого сможешь найти. Мы с сыном побудем здесь.

Кузнец поскакал прочь, а отец и сын спешились.

– Это волшебный город, – уверенно сказал мальчик. – Может быть, вернулись эльдеры?

– Может быть, – согласился Бэрин.

Йордис вернулся, приведя с собой десятка два односельчан, и вся компания спустилась с холма на обширную травянистую равнину. Спешившись, крестьяне молча бродили по траве и озирались, потом собрались вместе и уселись в кружок.

– Надо бы кому-то поехать в гарнизон, – сказал Бэрин. – Оттуда могли бы послать гонца в Кордуин и известить обо всем этом герцога Альбрека.

– Кто же в этакое поверит? – спросил пожилой крестьянин. – Я вот видел все собственными глазами, а до сих пор не верится.

– Может, поскачем в этот город да разузнаем, что и как? – предложил кто-то.

– В этом нет нужды, – сказал Бэрин. – Похоже, они сами выехали нам навстречу.

Крестьяне повскакали и увидели – по равнине к ним галопом мчится сотня всадников. Кони были громадные, на добрых шесть ладоней выше обычных, а сами наездники – рослые, сильные, воинственные, в диковинных шлемах из белой кости. Впрочем, когда чужаки подъехали ближе, Бэрин сообразил, что это вовсе не шлемы. Всадники не были людьми. Крестьянина охватил страх. Он сгреб в охапку сына и без церемоний усадил в седло.

– Скачи к герцогу Альбреку! – прошептал он и с силой хлопнул по крупу коня. Тот взвился было на дыбы, затем круто развернулся и во весь опор поскакал на юг.

Словно и не заметив удирающего мальчика, всадники окружили кольцом крестьян. Один из чужаков спешился и подошел к Бэрину. Он был широкоплеч, семи с лишним футов ростом. Лицо у него – плоское, от переносицы вверх по безволосому черепу тянулся костистый гребень. Глаза у чужака – большие, черные, без зрачков, безгубый рот похож на клюв, и углы его причудливо загибались вниз, придавая лицу особенно жестокое выражение.

Зловещий чужак навис над крестьянином и заговорил – вернее, гортанно защелкал. Бэрин поежился, встревоженно облизнул губы.

– Я… я не понимаю, – пробормотал он. Чужак умолк, потом выразительным жестом коснулся своего безгубого рта и указал на Бэрина.

– Чего ты хочешь? – спросил тот. Чужак энергично закивал и жестом велел ему продолжать.

– Я не знаю, что сказать, не знаю даже, поймешь ли ты мои слова. Боюсь, что не поймешь. Все мы – здешние крестьяне и пришли посмотреть на чудо в пустыне. Мы никому не желаем зла. Мы мирный народ. Так далеко на север мы забрались только затем, чтобы укрыться от войны, которая терзает наш край.

В том же духе Бэрин говорил долго, опасливо косясь то на чужака, стоявшего перед ним, то на других всадников, которые неподвижно сидели в седлах. Через некоторое время чужак повелительно вскинул руку и заговорил сам. Речь его казалась странной и по большей части бессмысленной, хотя в ней попадались и знакомые звуки. Судя по всему, он задавал Бэрину вопрос. Крестьянин покачал головой. Чужак жестом велел ему продолжать, и он заговорил снова – о посевах и урожае, о том, как строили дома на болотистой земле, о чуме, которая пощадила их деревню, но почти обезлюдила три соседние. Бэрин уже и не знал, о чем рассказывать дальше, но тут чужак снова заговорил.

– Что вы такое? – спросил он. Голос его, низкий и гулкий, в точности подражал выговору Бэрина.

– Мы крестьяне, сударь, крестьяне с юга. Мы никому не желаем зла.

– Вы служите эльдерам?

– Нет, сударь. Мы служим герцогу Кордуина. Эльдеров больше нет; была война, и они… сгинули. Их земли стали пустыней, такой же, как эта… – Бэрин осекся и беспомощно смолк.

– Ты говоришь – пустыней? Что такое пустыня?

– Пустая земля… бесплодная… безжизненная. Нет ни воды, ни плодородной земли, ни травы, ни деревьев. Вот что такое пустыня. До сегодняшнего утра здесь тоже была пустыня. Вокруг на тысячи миль – только голые бурые камни. Но сегодня – это видел мой сын – поднялась огромная черная туча, и… из нее появилось все это. И деревья, и река, и город. Поэтому мы и пришли сюда.

Чудовищный воин с минуту молчал.

– Здесь есть о чем подумать, – наконец сказал он. – А мы еще освоили ваш язык… не совсем хорошо. Этим утром солнце взошло… неправильно. Я думаю, ты… правду говоришь. Эльдеры сделали это с нами… магией.

– Вы превосходно освоили наш язык, сударь, – сказал Бэрин. – И так быстро! На мой взгляд, это просто удивительно.

– Нам легко даются языки, – промолвил чужак. – Ваш народ… уничтожил эльдеров?

– Да, то есть… никто не знает, что с ними случилось. Их край оказался разорен. Наша армия пришла туда, чтобы сражаться, но там… случилось то же, что и здесь, только наоборот. Трава, деревья, вода – все исчезло. И города эльдеров – тоже.

– Ты и я… обсудим это потом. Теперь займемся тем, что можно выяснить сразу. Кто здесь из вас самый сильный?

Среди крестьян воцарилось испуганное молчание.

– Я, – сказал наконец Йордис, выступив вперед.

Предводитель чужаков подошел к нему. Он был выше кузнеца на фут с лишним.

– Как называется ваша раса? – спросил он.

– Мы… – кузнец запнулся. – Люди. Просто – люди.

Чужак подозвал одного из своих соплеменников. Тот спешился и подошел к ним.

– Сразись с ним, – велел предводитель Йордису.

– Сражаться – это не наше дело, сударь, – вмешался Бэрин. – Мы не воины.

– Помолчи. Я хочу видеть, как один из твоих людей сразится с даротом.

С этими словами он обнажил меч и бросил его кузнецу. Йордис с привычной сноровкой поймал рукоять меча, но тут же зашатался под его тяжестью. Его противник тотчас выхватил свой меч и бросился на кузнеца. Йордис отразил первый удар и, ухватив меч двумя руками, сам нанес скользящий удар по плечу чужака. Меч глубоко вошел в белую плоть, и из раны хлынула мутно-белесая жидкость. Йордис ударил снова, но его противник пригнулся, поднырнул под атакующий клинок и по самую рукоять вонзил свой меч в живот кузнеца, а потом резко вздернул лезвие вверх, к сердцу. Кровь и воздух со свистом хлынули из рассеченных легких Йордиса, мертвое тело рухнуло на траву. Раненый чужак сунул свой меч в ножны и, вытащив кривой кинжал, срезал с плеча убитого лоскут плоти. Сунул в рот и начал жевать. Струйки крови текли по его мертвенно-белому, нечеловеческому лицу.

– У них соленое мясо, – объявил он, повернувшись к своему предводителю. Прочие всадники испустили прерывистое шипение, и Бэрин понял, что это они так смеются. Йордис был его близким другом, но сейчас крестьянин был слишком потрясен и испуган, чтобы горевать о его смерти. В этот миг он чувствовал лишь одно – радость оттого, что не он лежит, мертвый, в луже собственной крови.

Предводитель даротов взял Бэрина за плечо.

– Садись на своего коня и поезжай за нами, – приказал он. – Нам еще нужно будет о многом поговорить.

– А как же мои друзья? – спросил крестьянин.

Предводитель что-то повелительно рявкнул, и дароты, разом выхватив зазубренные мечи, сомкнули кольцо вокруг перепуганных крестьян. Те пытались бежать, но безуспешно, и воздух огласили их предсмертные крики. И минуты не прошло, как все крестьяне были перебиты, и трава под ногами покраснела от их крови.

Бэрин остолбенел, потрясенный такой жестокой резней.

– Мы же не хотели вам зла! – прошептал он. – Мы… то есть они были всего лишь мирными крестьянами.

Предводитель даротов глядел на него сверху вниз, и его огромные черные глаза были непроницаемы.

– Они были ничем, – отрезал он, – ибо они были слабы.

Только с третьей попытки Бэрину удалось взобраться в седло – руки и ноги отказывались ему повиноваться. Предводитель даротов легко вскочил на своего гигантского жеребца. Прочие дароты спешились и, подбежав к убитым, принялись сдирать с них одежду.

– Однако твои друзья не закончат свою жизнь совсем уж бессмысленно, – прибавил предводитель даротов. – Соленое мясо – весьма редкий и ценный деликатес.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Дуводас был встревожен. Закрыв глаза, он перебирал струны, и арфа отзывалась ему трепетными трелями.

– Очень красиво, – заметила Шира.

– Но неправильно, – отозвался он и, открыв глаза, взглянул на девушку. Она сидела на краю ограды, окружавшей колодец. На ней были светлая шерстяная рубашка и красновато-коричневая юбка. Отложив арфу, Дуводас подошел к Шире и поцеловал ее в щеку.

– Сегодня со мной не очень-то весело, – сказал он.

– Мне с тобой всегда весело, Дуво. А почему ты говоришь – «неправильно»? Что это значит?

– Да я точно и сам не знаю. Когда-то я видел картину – три женщины стоят на стене замка и смотрят на море. Долгие годы мне помнилась эта картина, но когда я вновь увидел ее, одна из женщин оказалась в зеленом платье, хотя мне помнилось, что оно синее. И вдруг картина показалась мне неправильной, словно художник зачем-то изменил ее. – Он помолчал, затем снова взял в руки арфу. Оперев ее о бедро, Дуводас заиграл припев Любовной Песни Буала. Когда он закончил, Шира захлопала в ладоши.

– Обожаю эту мелодию! – воскликнула она. – Ты играл ее в самый первый вечер.

– Но совсем не так, – сказал Дуводас. – Музыка изменилась.

– Как может музыка измениться?

Он улыбнулся.

– Моя музыка порождена магией этой земли. Либо изменилась сама магия, либо – моя способность воспринимать ее. Когда ты впервые услышала эту песню, ты заплакала от счастья. Такова магия Буала. Сегодня же ты не плакала. Магия подействовала на тебя совсем иначе. Твой восторг идет от разума, а не от сердца.

– Может быть, потому, что я уже не раз слышала эту песню? – предположила Шира.

– Нет. Магия Буала должна вызывать слезы. Что-то не так, Шира.

– Ты устал, Дуво. Прошлым вечером ты играл без перерыва два часа с лишком.

– Голубка моя, ты путаешь причину со следствием. Я играл два часа с лишком, потому что что-то не так. Помнишь ту компанию, которая осталась недовольна пирожками – мол, они безвкусные? У всех ваших блюд должен быть отменный вкус. Я знаю, что не потерял и не ослабил своего дара. Я не ел мяса, не пил вина. Какая-то загадка. Я давно уже обнаружил, что в городах магия действует хуже. Каменные стены, мощеные улицы – все это отделяет нас от земли и ее силы. Убийства, казни, воровство, насилие – все это тоже пятнает чистоту магии. Но, Шира, я ведь научился справляться с этим. Я не допускаю в себя ничтожность и низменность мира, его темную сторону. – Дуводас помолчал немного, затем взял девушку за руку. – Пойдешь со мной на вершину холма? Быть может, ощутив траву под ногами, я найду ответ на эту загадку.

– Сегодня я не могу. Двое из поваров заболели, и отцу нужна моя помощь.

– А эти повара были здесь прошлым вечером?

– Да.

– Тогда они не должны были заболеть. Они слышали музыку.

Не говоря больше ни слова, Дуводас вышел со двора и побрел по улицам Кордуина. В Эльдерисе он бы попросту отыскал кого-нибудь из провидцев – и очень скоро получил бы ответ на все свои вопросы. Здесь же, в гигантском каменном склепе города, не было сильных провидцев. Здесь вообще не было магии – кроме той, которой обладал сам Дуводас. Только колдовство. Порой он ощущал его излучения, исходящие из герцогского дворца. Однако это было слабое, по-детски зловредное колдовство. Его музыка была намного сильнее.

Что же тогда иссушает магию его песен?

Дуво неспешным шагом шел по улицам. Ворота парка оказались открыты, он вошел, отыскал тропу, которая вела на Высокий Холм, затем сошел с тропы на траву. И лег навзничь, раскинув руки и закрыв глаза, и ощутил магию земли – словно нежный голос шептал в его душе. Однако даже эта магия изменилась – пускай и неуловимо, но изменилась.

Эльдерское воспитание научило Дуво никогда не цепляться за сложную проблему, но позволить разуму свободно воспарить над ней. Мастер Раналот много раз говорил ему, что для успешного решения проблемы надо не сосредоточиться на ней – а совсем наоборот.

– Но ведь это же бессмысленно, – сказал тогда десятилетний Дуво, шагая с учителем по благоухающим садам Храма Олторов.

– Сосредоточиться на проблеме, мой юный человек, нужно лишь тогда, когда суть ее уже найдена. Ты разгневан из-за того, что сказала сегодня утром Пелтра. Сейчас ты сосредоточен на том, что подтолкнуло ее сказать именно эти слова, – и, быть может, добьешься успеха. Но все же расслабься, отпусти на волю свой разум – и тогда спросишь себя, отчего так тебя задели ее слова и что в тебе побудило ее так сказать.

– Пелтра ненавидит меня, потому что я человек. Она называет меня животным и говорит, что от меня дурно пахнет.

– Это пока еще говорит твой гнев. Забудь о нем. Поднимись над ним.

Дуво тяжело вздохнул.

– Мастер Раналот, у меня это вряд ли получится. Я ведь не эльдер.

– Зато Пелтра – эльдер, и у нее тоже ничего не получается… пока.

– Я не знаю, почему она злится на меня. Я ни разу ничем ее не обидел. И точно так же я не знаю, почему меня так задели ее слова. Я и вправду человек. И животное – как все мы. Быть может, от меня и вправду дурно пахнет. – Дуво рассмеялся. – Почему эти слова так задели меня, учитель?

– Потому что так хотела Пелтра. И потому что тебе не все равно, что она о тебе думает.

– Это правда. Она вообще-то славная. Я думал, что я ей нравлюсь.

– Твой доклад о целебных свойствах горных трав был превосходен, Дуво. Ты хорошо потрудился.

– Спасибо, учитель. В библиотеке нашлось много нужных книг.

– А кто рассказал тебе о книге Сориуса?

Дуво задумался.

– Пелтра, – сказал он наконец. – Мы гуляли по холмам, и она рассказывала мне об этой книге… – Он густо покраснел. – Я не получил бы награду, если б Пелтра не рассказала мне об этой книге.

– Тебе нечего стыдиться, – мягко сказал Раналот.

– Я так не думаю, учитель. Пелтра была так горда оттого, что разгадала твою загадку, что похвалилась мне. Потом я тоже прочел эту книгу – и получил награду.

– Значит, ты считаешь, что виноват перед Пелтрой?

– Да. Только я не хотел обидеть ее. Я поступил так по недомыслию.

Вот и теперь, на склоне холма Дуводас постарался подняться над мучившей его головоломкой и позволил своим мыслям привольно бродить, где вздумается. Многое, очень многое может изменить магию земли – смерть, насилие, чума, страх… иногда даже радость. Точно так же разум либо плоть самого музыканта могут перемениться и потерять созвучность с земной магией. Дуво спокойно и кропотливо исследовал свои мысли. Разум его, как и прежде, был ясен и настроен на поток магии; плоть не загрязнена употреблением мяса или вина. Уверившись, что проблема не в нем самом, Дуво вздохнул с облегчением и, взяв арфу, заиграл древнюю балладу о Дальнем Веке и Умирании Света. Он играл – и чувствовал, как струится в нем магия земли, наполняя собой его жилы и увлекая за собой. Он был одно целое с землей и травой, с деревьями и цветами – и радостно ощущал, как все сильнее бьется незримое сердце самой Жизни.

Земля приняла музыку Дуводаса. Он доиграл балладу – и глубоко вздохнул.

Когда ему сравнялось восемнадцать, мастер Раналот привел его на прогалину посреди Олторского Леса, и там они бок о бок уселись на плоском валуне.

– Какую музыку ты сыграл бы здесь? – спросил Раналот.

– Это просто, учитель. Есть три вида музыки, и каждый здесь уместен. Песня леса, песня реки либо песня гор. – Дуво пожал плечами. – Или твой вопрос не однозначен? Это загадка, да?

– Этого, Дуво, ты не узнаешь, покуда не заиграешь сам.

Взяв арфу, юноша обратился душой к музыке леса. И – ничего. Поднявшись, он покосился на валун – быть может, это камень преграждает путь потоку магии? Дуво отошел на пару шагов в сторону и повторил попытку. И снова – ничего. Он искоса глянул на Раналота и увидел в золотистых глазах эльдера глубокую, затаенную грусть.

– Учитель, разве я что-то делаю не так?

Раналот покачал головой.

– Ты знаешь, почему этот лес зовется Олторским?

– Потому что здесь погибли олторы. Все до единого.

– Именно так, – печально подтвердил эльдер. – В этом лесу была уничтожена целая раса. Олторы были мирным, независимым народом – куда им было устоять против даротов? Города их один за другим были уничтожены, и уцелевшие олторы в конце концов бежали сюда, в этот лес. Тогда его окружила армия даротов – шестьдесят тысяч безжалостных воинов – и началась кровавая резня. Последние олторы, два десятка женщин и около сотни детей, сумели добраться до этой прогалины. Здесь они и погибли.

– И теперь на этой прогалине нет магии? – прошептал юноша.

– Да, – кивнул Раналот. – Верни ее, Дуво.

С этими словами пожилой эльдер поднялся, похлопал юношу по плечу и ушел. Дуво сел на землю. Здесь, подумал он, погибла целая раса. Не племя, не клан, даже не народ – раса. Юноша содрогнулся, ощутив безмерную тяжесть возложенного на него дела. Как может смертный возродить магию там, где произошло такое чудовищное жертвоприношение?

Поставив арфу на бедро, Дуво попытался играть – но музыка не приходила. Несколько часов он сидел на прогалине. Солнце село, взошла луна, а юноша все ждал вдохновения. За час до рассвета он поднялся и прошел по прогалине к самому краю обступивших ее деревьев. Здесь ощущалось слабое дуновение магии – словно движение воздуха, потревоженного трепетом крыльев бабочки. Дуво медленно обошел прогалину по краю и на ходу начал негромко играть веселую и ясную Песню Рождения. Играя все громче, он двинулся от края к центру прогалины и прошел три шага, прежде чем музыка смолкла. Вновь и вновь возвращался Дуво к деревьям, увлекая за собой магию, чувствуя, как ее ручеек постепенно проникает в землю под его ногами. Шаг за шагом, убийственно медленно сотворял он магическую паутину, которая понемногу опутала всю прогалину.

Солнце давно взошло, наступил полдень. Дуво безмерно устал, но ни на миг не прерывал музыки. Вернувшись в центр сотворенной им паутины, он приготовился играть Гимн Творения. Несколько минут юноша стоял неподвижно, глубоко и размеренно дыша, набираясь сил. А затем ударил по струнам – и над прогалиной взлетел его чистый и сильный голос. Солнечный свет пролился на прогалину, на ветви соседних деревьев спорхнули птицы. Дуво шел и пел, и теперь музыка ни разу не прервалась, не смолкла.

Магия вернулась!

Обессиленный, Дуво опустился на валун и положил рядом арфу. Пальцы его дрожали и были стерты до крови.

Из-за деревьев вышел мастер Раналот, лучи солнца искрились на его белоснежной шерсти. На плече его висела арфа.

– Ты молодец, Дуво, – с гордостью за ученика промолвил он. – Людей, подобных тебе, нет. И в тебе я вижу надежду для всей твоей расы.

– Спасибо, учитель. Я и представить не мог, что это будет так трудно. Скажи только – почему эта прогалина оказалась лишенной магии? Неужели из-за того, что именно здесь пришел конец расе олторов?

– Не только эта прогалина, – ответил Раналот. – Магия исчезла со всего леса, и в последнюю очередь – с этого места.

Дуво ошеломленно взглянул на него.

– Но ведь этот лес такой огромный – на сотни миль! И ты…

– Я трудился много веков, Дуво. Это было необходимо.

– Но не мог же ты сделать все один!

– Таков мой дар – а теперь и твой. Без магии земля умирает. Да, на ней можно вырастить урожай, но духовно она мертва. В этом и состоит зло, которое несут дароты – они живут убийством, однако уничтожают не только целые расы, но и душу земли, где эти расы обитали. Неизмеримое, непостижимое преступление! Вы, люди, совершаете то же самое, только медленней – своими каменными городами, своей алчностью и похотью. Однако есть среди вас и такие, кто хранит и любит землю. Среди даротов таких нет.

– Ты говоришь так, словно дароты еще существуют – но ведь эльдеры уничтожили их много веков назад!

– Эльдеры никого не уничтожают, Дуво. Дароты существуют.

– Где?

– Там, где они никому не причинят зла.

Дуво забросал учителя вопросами, но Раналот не ответил ни на один из них.

– Что, если дароты вернутся? – спросил наконец юноша.

– Они не вернутся, пока существуют эльдеры.

Много лет спустя после этого разговора на склоне холма, возвышавшегося над Кордуином, Дуво встал и повернулся лицом к северу. Во рту у него пересохло, сердце колотилось глухо и тяжко, как кузнечный молот. Теперь он знал, почему изменилась магия земли. Всем своим существом ощущал он, как поток магии медленно, чуть заметно движется на север – и там уходит в никуда, как вода в песок.

Эльдеров больше не существует.

И дароты вернулись.

Тарантио сидел за угловым столиком, спиной к стене, и доедал мясной пирог. Начинка была обильная, нежная и восхитительно вкусная. В этот вечер настроение у посетителей «Мудрой Совы» было не из лучших – знаменитый музыкант так и не появился, и это многих возмущало. Кефрин сновал между столиками, извинялся и заверял посетителей, что арфист вот-вот появится. Четверо молодых дворян налетели было на хозяина таверны, громко твердя, что еда у него нынче – сущее дерьмо, а потому они не заплатят ему ни гроша. Тогда к их столику подошла Шира, что-то тихо заговорила – и юнцы утихомирились, смущенно поясняя, что они, дескать, пришли с другого конца города, чтобы послушать игру Дуводаса. Затем они извинились за свою вспышку. Тарантио молча восхищался тем, как умиротворяюще действовала Шира даже на самых горластых забияк. Он краем глаза глянул на Бруна – тот таращился на девушку с нескрываемым восторгом. Кефрин отошел от мятежного столика; на его румяном круглом лице было написано облегчение. Шира наполнила кубки молодых задир вином, в последний раз чарующе улыбнулась и ушла на кухню.

– Надеюсь, что арфист все-таки появится, – вздохнул Брун.

– Вряд ли, – ответил Тарантио, – судя по всему, он куда-то ушел.

Брун заметно приуныл, зато Дейса отсутствие музыканта только радовало.

– И как только люди могут наслаждаться этой жуткой какофонией? – удивлялся он.

– Потому что это красиво, – ответил ему Тарантио. Солгать Дейсу было невозможно, и сейчас он живо почуял в ответе Тарантио странную неуверенность.

– Объясни! – потребовал он.

– Это у меня вряд ли получится, братец. Я слышу музыку, и она трогает меня до слез. И в то же время я чувствую, что тебе это неприятно.

– Что ж, арфист сегодня не появился, за что я ему несказанно благодарен. И скажи дурачку, что у него весь подбородок в паштете.

– Вытри подбородок, Брун, – сказал вслух Тарантио.

Юнец широко ухмыльнулся и, проведя ладонью по подбородку, слизал с пальцев остатки паштета.

– Вкусная здесь еда. Знаешь, это ведь Шира готовила. Что за чудо эта девушка!

Он покосился в сторону кухни, надеясь хоть мельком увидеть предмет своего обожания, но кухонные двери были плотно закрыты.

– Ты уже виделся с человеком, который хранит твои деньги? – довольно громко спросил он.

– Ты бы еще заорал во все горло, – посоветовал Тарантио, – а то не все тебя слышали.

Брун огляделся по сторонам.

– А зачем им надо это слышать?

– Не важно, Брун. Это называется «ирония». Понимаешь, я хотел намекнуть, что громко болтать о деньгах неразумно – здесь ведь могут быть и грабители.

– Ну, мне ничего не надо повторять дважды, – заявил Брун, глубокомысленно стукнув себя пальцем по носу. – Так ты виделся с этим человеком?

– Да. Наши дела идут неплохо. Мои вложения принесли мне почти две тысячи серебряков.

– Две тысячи?! – воскликнул Брун. Люди, сидевшие за соседними столиками, обернулись на этот возглас. В сознании Тарантио раскатился хохот Дейса.