Текст книги "Черная Луна"

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В доме было холодно, и Тарантио развел огонь в очаге. Брун, как и все носильщики, жил сейчас в новой казарме, и дом без него казался странно опустевшим.

– Мне тоже его не хватает, – вздохнул Дейс. Тарантио улыбнулся.

– А ты помнишь нашу с ним первую встречу? «Он ударил меня дубинкой», – передразнил он Бруна.

– Славный паренек. От души надеюсь, что он уцелеет.

Тарантио присел у очага, наслаждаясь теплом.

– Не слишком-то много у нас друзей, а, Дейс? Почему бы это?

– Они нам и не нужны, братец.

– Отчего же тогда мы так скучаем по Бруну?

Дейс ничего не ответил, и Тарантио побрел в кухню. На кухонном столе лежал черствый каравай. Тарантио отрезал себе несколько ломтей хлеба, унес их в гостиную и поджарил на огне. Впрочем, съел он только один кусок, потом растянулся на ковре, и усталость волной нахлынула на него. Дароты все копают, вход в туннель ярко освещен фонарями. Скоро враги вырвутся из-под земли где-нибудь внутри городских стен.

– Мы не умрем, братец, – заверил Дейс. – Я их всех прикончу.

– Меня всегда восхищало твое чувство юмора.

– Погоди-ка, не засыпай! Мне нужно кое о чем поговорить.

Дейс сел и подбросил в огонь полено.

– Чио! – вслух позвал он. Потом негромко выругался и попытался призвать Тарантио. Их общее тело ныло от безмерной, отупляющей усталости. Дейсу это ощущение не слишком нравилось. С усилием поднявшись на ноги, он пошел в кухню и выпил несколько чашек холодной воды, затем выскреб из глиняного горшочка остатки меда. Мед был вкусный, сладкий.

Острый слух Дейса уловил шаги на дорожке перед домом, и он распахнул входную дверь. На пороге, в черном плаще с капюшоном, который укрывал волну золотистых волос, стояла Мириак.

– Ты не хочешь пригласить меня в дом? – спросила она. Дейс молча отступил, пропуская ее.

С шелестом задев о косяк синими шелковыми юбками, Мириак вошла в гостиную и присела у очага. Дейсу казалось, что он спит. Словно целая вечность прошла с той ночи, когда эта женщина оказалась в объятиях Тарантио, и он, Дейс, пытался вырваться наружу, чтобы полоснуть кинжалом по ее хрупкому горлу. Тогда Тарантио в ужасе бежал из зеркальной спальни. И вот Мириак пришла – а Тарантио спит.

– Почему ты не сообщил мне, что вернулся в Кордуин? – спросила она.

– Я не знал, что ты еще здесь, – сказал Дейс. Пальцы его как бы невзначай поглаживали рукоять кинжала.

– Может, я что-то сделала не так? – тихо спросила она. – Мы… нам было так хорошо вместе. Мне казалось… сама не знаю, что мне казалось. Но с той ночи я все время думаю о тебе.

Она встала и, шагнув к Дейсу, положила руки ему на плечи. Он ощутил тепло ее тела и живо представил, как по этой нежной коже потечет струями алая кровь. Незаметно вынув кинжал, он поднес его к спине Мириак. Она легонько тронула губами его щеку, затем коснулась губ, и Дейс почувствовал влажное тепло ее языка. Усталость тотчас отхлынула, и его вдруг охватило бурное, неистовое желание. Отступив на шаг, Мириак сбросила плащ, потом расстегнула шелковое платье. В безмолвном изумлении Дейс смотрел, как оно с шорохом соскользнуло на пол.

– Почему у тебя в руке кинжал? – шепотом спросила Мириак, и Дейс отшвырнул оружие.

Он овладел ею тут же, на ковре у очага, и страсть их была безудержно дикой, а когда все закончилось, Дейс – впервые в своей жизни – заплакал. Мириак обнимала его, гладила по плечу, шептала ласковые слова. Дейсу казалось, что в его сознании обрушились вековые стены и чувства, которые он доселе держал взаперти, и освобожденно хлынули наружу. Он снова видел отца, висящего в петле, но вместо того чтобы исполниться ненависти и презрения к его непростительной слабости, вспомнил, каким добрым человеком был его отец, как они любили друг друга. Дейс тонул в водовороте чувств, которые никогда прежде не были ему присущи. И он лишь теснее льнул к Мириак, слушал ее нежный шепот – и снова в нем пробудилось желание.

Он унес ее в спальню, и там уже все произошло иначе – теперь их ласки были неспешны и невыразимо нежны. Потом, когда Мириак заснула, Дейс сел и долго смотрел на нее, на то, как рассыпались по подушке ее золотистые волосы, как безвольно откинута хрупкая рука. Никогда в жизни он не видел более прекрасной женщины.

– А ты еще хотел убить ее, – мягко упрекнул Тарантио.

– Я многого хотел, – ответил ему Дейс. – И прежде всего – чтобы мы с тобой оставались вместе.

– Мы и так вместе.

– Ничего ты не понимаешь, Чио. Ты и я, мы оба – ненастоящие, нас создал мальчик, заблудившийся в шахте. Он создал меня, чтобы я боролся с его страхами – и этим самым создал и тебя. Только поэтому ты способен обуздать меня. Понимаешь? Теперь он зовет нас к себе, и с каждым разом зов становится все сильнее. Рано или поздно мальчик притянет нас к себе, и мы перестанем существовать.

– Ну, уж в этом ты не можешь быть уверен, – возразил Тарантио.

– Еще как могу, братец! Даже сейчас мальчик зовет меня. И я больше не могу противиться его зову.

– Но почему? – спросил Тарантио.

– Потому что я познал любовь – а я не для этого был создан. Прощай, братец, – вслух прибавил Дейс, и в его голосе прозвучала безграничная грусть.

Тарантио вздрогнул и проснулся.

– Дейс! – позвал он. Ответа не было.

Мириак сонно шевельнулась.

– Ты звал меня? – прошептала она.

Тарантио замер, с ужасом ощущая, как зияет в его душе непоправимая пустота…

Дейс ушел.

Собравшиеся в Зале Совета угрюмо слушали сообщение Вента.

Дароты уже вынули из туннеля горы земли. К утру они приблизятся к стенам; к завтрашнему вечеру они будут уже под городом. Герцог Альбрек слушал молча, но в то же время испытующе оглядывал остальных. Советник Пурис был мрачен и растерян. Карис сидела, опустив глаза, и не проронила ни слова. Рыжебородый великан Форин слушал Вента вполуха; он все время украдкой поглядывал на Карис, и во взгляде его читалась неподдельная тревога. Ниро, тощий черноволосый писец, подался вперед, не сводя внимательных глаз с рассказчика. Ни Озобар, ни Тарантио покуда не появились.

– Я не знаю, – заключил Вент, – чем мы можем помешать осуществлению этого нового плана. Если б мы воевали с людьми, я бы предложил прорыть встречный туннель и перехватить их. Но дароты? Они нас в минуту на куски изрежут.

После этих слов он сел, и в зале воцарилось зловещее молчание.

Герцог Альбрек переждал с минуту, затем сделал глубокий вдох.

– Благодарим тебя, Вент. Твой доклад был ясен и точен. Кто желает что-нибудь сказать?

Ответом ему была тишина.

– Генерал, тебе есть что добавить?

Карис покачала головой, так и не подняв глаз. Тогда герцог заговорил снова. Он тщательно подбирал слова, и в его речи не было и тени укора.

– Друзья мои, мы долго и тяжко трудились над тем, как организовать оборону города и уберечь от гибели тысячи оставшихся в Кордуине горожан. Было бы малодушно счесть себя побежденными уже сейчас, до того, как враг ворвался в пределы города. Из этого положения наверняка есть выход.

Герцог вопросительно взглянул на Пуриса. Маленький советник вытер пот с почти облысевшей головы.

– Государь, вам хорошо известно, что я чиновник, а не солдат. Я не знаю, попросту не знаю, что мы можем противопоставить этой новой тактике даротов. В любую минуту они могут появиться в городе, а единственные орудия, которыми их можно остановить, чересчур тяжелы и неповоротливы, чтобы их можно было таскать по всему Кордуину. Дароты не взяли город в кольцо; путь на юг пока еще открыт. Сдается мне, что нам следовало бы вывести всех людей из Кордуина и уходить на юг.

– И далеко бы мы ушли? – осведомился Форин. – Такая колонна пройдет за день в лучшем случае восемь миль. Часа не пройдет, как нас нагонит даротская конница.

Дверь распахнулась, и в зал широким шагом вошел Озобар, неся под мышкой солидную охапку свитков. Он небрежно поклонился герцогу и, плюхнувшись в ближайшее кресло, осведомился:

– Я что-нибудь упустил?

– Да так, самую малость, – язвительно отозвался герцог. – Ты забыл извиниться за то, что опоздал.

– Что? А-а, ясно. Мы, стало быть, все еще соблюдаем условности. Что ж, это недурно. Мы висим на самом краю пропасти и, однако же, помним о хороших манерах.

– Именно так, сударь, – отрезал герцог.

– Что ж, государь, тогда я извиняюсь за опоздание. – Озобар привстал, поклонился и снова сел. – Мне, видите ли, нужно было забрать из Большой Библиотеки вот эти свитки. Какой-то дурень, зовущий себя писцом, заявил мне, что библиотека закрыта до завтрашнего утра. Он, видите ли, тоже соблюдал условности. – Светлые глаза Озобара гневно сверкнули. – Это, разумеется, значит, что мне пришлось пробежаться до кузницы, взять самый увесистый молот и вышибить им дверь библиотеки. Впрочем, все это к делу почти не относится. Думаю, я нашел способ разбить даротов.

Герцог Альбрек изо всех сил постарался сдержать раздражение.

– Может быть, просветишь и нас, дорогой мой Озобар?

– Само собой, государь, – кивнул тот и передал герцогу один из принесенных свитков. Герцог развернул свиток и сразу его узнал.

– Это же твой план городской канализации! Помнится, ты представлял его мне в прошлом году.

– Совершенно верно. Изучив этот план, вы, государь, передали его на рассмотрение в городской совет. Оттуда, как я полагаю, план отправили в казначейство, затем в канцелярию общественных работ и так далее, и так далее. В конце концов мой несчастный план оказался в крохотной клетушке на задах Библиотеки и там, вероятно, ждал, пока его прочтут и оценят грядущие поколения. Я немало времени затратил на то, чтобы найти его, и вот – нашел.

– Что ж, замысел ясен, – сухо заметил Вент. – Мы скоренько построим канализацию, дароты провалятся в нее, и их смоет. Блестящая идея!

– Дурак! – огрызнулся Озобар, передавая собравшимся за столом остальные свитки. – Я говорю в первую очередь о том, почему моя система канализации оказалась такой уязвимой.

– Катакомбы, – вдруг сказал герцог, и голос его дрогнул от затаенного волнения.

– Именно, государь! Катакомбы. Они тянутся под всем городом. Я полагаю, что дароты, копая свой ход, выйдут в один из туннелей, который проходит под старыми казармами. Если только они хоть что-нибудь соображают, то сразу бросят копать и пойдут по туннелям к одному из семнадцати выходов в город.

– А нам-то какая с этого радость? – презрительно хмыкнул Вент, все еще бледный от гнева.

Озобар смерил его взглядом.

– Что ж, – процедил он, – постараюсь говорить помедленней. Быть может, тогда твой примитивный умишко поспеет за нашими выводами.

Вент уже с трудом сдерживался.

– Полегче, толстяк! – прошипел он. – Не то как бы тебе жизни не лишиться!

– Так же, как ты лишился своих мозгов? – любезно осведомился Озобар. Вент яростно вскочил.

– Довольно, вы, оба! – не повышая голоса, распорядился герцог. – Озобар, какой у тебя план?

– Я военными планами не занимаюсь. Это дело Карис. Я только хотел сказать, что в катакомбах много камер. Я ходил там, так что знаю.

Карис подняла глаза.

– Прежде чем я начну говорить, – сказала она, – Вент и Форин должны уйти.

– Почему? – спросил Форин.

– Потому что оба вы будете сражаться с даротами. Не задавайте вопросов. Ответы слишком очевидны.

– Это верно, Карис, – согласился Вент. Потом круто повернулся к Озобару и ровно, холодно проговорил:

– Храбрый ты человек, толстяк, – этого у тебя не отнимешь. И поскольку ты сделал важное открытие, я не убью тебя за непомерную дерзость.

– Ах, как мило! – огрызнулся Озобар.

Воины вышли из зала. Тогда Карис встала, и герцог Альбрек с радостью увидел в ее глазах прежний блеск.

– Мы можем заманить даротов к самому подходящему для нас выходу, – сказала она. – Нам нужно отправить под землю воинов. Они ввяжутся в бой с даротами, потом отступят. Дароты погонятся за ними. Если наши люди сумеют отступать с боем, а не просто бежать, мы успеем собрать наверху баллисты, арбалетчиков и катапульты. Главная трудность – как помешать даротам вызнать наши планы. Если наши люди будут отступать к заранее намеченному выходу, дароты могут заподозрить неладное.

– Понимаю, – сказал герцог. – Если тем, кто будет драться под землей, рассказать о нашем плане, враги прочтут их мысли. Если же мы им не скажем, какой дорогой отступать, то как тогда заманить даротов в ловушку?

– Что же ты тогда предлагаешь, Карис? – спросил маленький советник.

– Пока не знаю, Пурис, но я что-нибудь придумаю. Уж будь уверен.

* * *

Налив вина в кубок, Неклен потягивал густой ароматный напиток. Вино было тонкого вкуса и букета, но ветерану было сейчас не до этих достоинств. В левой культе пульсировала боль, и Неклену казалось, что все пятьдесят семь прожитых лет легли ему на плечи невыносимо тяжким грузом. Обычно он избегал зеркал, но сейчас, укрепив дух вином, он сел перед овальным зеркалом на туалетном столике и мрачно уставился на свое отражение. Борода у него совсем поседела – почти не осталось черных волос, лицо, продубленное ветром и солнцем, сплошь покрыли морщины. И только глаза оставались прежними – живыми, ясными, бодрыми.

Никто точно не знал, сколько Неклену лет. Он всегда скрывал свой возраст, поскольку мало кто из капитанов стал бы нанимать на службу солдата, разменявшего шестой десяток. «Ненавижу старость, – подумал Неклен. – Ненавижу боль в суставах, которая приходит с зимним ветром и снегом». И однако больше всего Неклен ненавидел пропасть, которую его преклонные годы создали между ним и Карис. Он до сих пор, словно это было вчера, ясно помнил тот день четыре года назад, когда понял вдруг – к величайшему своему изумлению, – что любит ее. Случилось это после победы на Борианском перевале. Карис тогда отошла в сторону и села у небольшого водопада. Она так и сидела там, на поросшем нарциссами холмике, когда Неклен принес ей из лагеря ужин – и обнаружил, что Карис плачет.

– Обычно слезы проливает тот, кто проиграл битву, – негромко заметил Неклен, садясь рядом с ней. Черные волосы Карис были туго стянуты на затылке в конский хвост. Она дернула тесемку и сердито помотала головой. И в этот самый миг, когда ее волосы плеснули на вольном ветру, когда в ее глазах еще блестели слезы, Неклен во второй раз в жизни влюбился без памяти.

Карис вытерла глаза.

– Вот глупая баба, – пробормотала она. – Я же была уверена, что они сдадутся. Мы окружили их, превосходили числом – казалось бы, как еще им поступить? Но нет, они предпочли драться до смерти. И за что? За какую-то деревушку, которая будет здесь стоять и тогда, когда все мы обратимся в прах.

– Да, – признал Неклен, – то были храбрецы.

– То были дураки! И мы – дураки! А впрочем, война и есть игра для дураков.

– И ты отменно играешь в нее, принцесса.

Карис обожгла его взглядом.

– Мне не нравится это прозвище.

– Извини. – Неклен покраснел. – Я не вспоминал его много лет. Именно так когда-то я называл свою дочь.

Тут он солгал: «принцессой» Неклен нежно называл свою жену Софайн.

– Где она теперь? – спросила Карис.

– Мертва. Дочь и жена отправились погостить у родственников жены, на островах. Корабль попал в бурю, и их обеих смыло волной за борт.

– Мне очень жаль, Неклен, правда, жаль. Ты сильно их любил?

– Занятно, но я полюбил их еще сильнее, когда они погибли. Никто не ценит любви, пока ее не потеряет.

– Сколько лет было твоей дочери?

– Пять. Черноволосая, как ты. Сейчас она могла бы быть твоей ровесницей – молодая, полная жизни. Наверно, вышла бы замуж за какого-нибудь крестьянина.

– А ты был бы почтенным дедушкой и нянчил на коленях внуков.

Неклен невольно хихикнул, представив эту картину.

– Мне надо искупаться, – сказала Карис. Поднявшись, она стянула сапоги, штаны, тунику и, нагая, прыгнула в озеро, плескавшееся под водопадом. В этот миг Неклен, как никогда, ощутил себя стариком.

От невеселых размышлений его оторвал скрип открывшейся двери. Карис вошла в гостиную и села напротив старого воина. Неклен, вопреки своему настроению, заставил себя улыбнуться.

– Ты повеселела, принцесса, – заметил он. – Что тебя так приободрило?

– Новый план против даротов, – ответила она. – Надеюсь, что последний.

И рассказала ему о катакомбах, о том, как ложным отступлением заманить даротов к нужному выходу.

– Но если выходов из катакомб семнадцать, дароты могут попросту разделиться и не преследовать наших людей. Или же они прочтут их мысли и поймут, что к чему.

– Именно! – воскликнула Карис. – Эту проблему нам и предстоит разрешить. Как нам обвести даротов вокруг пальца?

– Ну, прежде всего – так ли это необходимо? В темноте, в хаосе боя дароты, быть может, не сумеют прочесть наши мысли.

Карис покачала головой.

– Мы не можем на это полагаться. – Подойдя к столу, она разложила на нем карту катакомб. – В Большой Парк выводят целых шесть выходов, но только один из них – на открытое место, где можно поставить все наши баллисты – полукругом напротив выхода. Когда дароты полезут наружу, мы накроем их залпами.

– Вот тебе и вторая трудность, принцесса: дароты ведь не выберутся наружу все сразу. Предположим, вылезут двадцать – баллисты выстрелят, потом их надо будет перезарядить, а тем временем на нас свалятся еще полсотни даротов. Нет, нам нужно сделать так, чтобы наружу выбралось как можно больше даротов – а уж потом стрелять.

– Не торопись решать все сразу, старый конь.

Они проговорили еще час с лишним, обсуждая то одну, то другую идею, и наконец Карис объявила перерыв.

– Пойду-ка я посплю, – сказала она. Неклен встал и хотел было уйти, но Карис вскинула руку.

– Подожди немного, друг мой, – сказала она.

– Что еще тебя тревожит? – спросил Неклен.

– Пустяк, – грустно улыбнулась она, – по крайней мере с точки зрения других. Ты как-то рассказывал мне о своей жене. Ты любил ее?

– Да, конечно. Она была чудесная женщина.

– А как ты понял, что любишь ее?

Этот вопрос застиг Неклена врасплох.

– Не знаю, принцесса, что ты имеешь в виду, – проговорил он. – Как может человек понять, что он кого-то любит? Да никак. Просто любит – и все.

Карис промолчала, но вид у нее был разочарованный, и Неклен понял, что она ожидала другого ответа.

– Как ты, например, чувствуешь, что влюбилась? – спросил он.

Карис пожала плечами.

– Я еще ни разу не влюблялась.

– Но у тебя были… – Неклен осекся.

– Сотни любовников, – закончила за него Карис. – Да, я знаю. Я всегда была осторожна. И ни разу не связалась с мужчиной, в которого могла бы влюбиться.

– Силы небесные, почему?

Карис до половины наполнила вином кубок, затем долила воды. Однако пить она не стала – лишь сумрачно смотрела на прозрачно-алую влагу. Неклен хотел уже повторить вопрос, но тут она подняла глаза.

– Не помню, сколько лет мне было, когда я впервые увидела, как мой отец ударил мою мать. Помню только, что я была еще очень мала. Я увидела, как мать перелетела через стол и распласталась на полу. Губы у нее были разбиты в кровь. Отец пнул ее, и я закричала. Тогда он ударил и меня.

– Да, но при чем тут любовь? Не понимаю.

– Мать вышла замуж за отца, потому что любила его. И любовь ее погубила.

– А ты считаешь, что с тобой случится то же самое? – сердито спросил Неклен. – С чего бы это? Думаешь, все мужчины такие, как твой отец?

– Да, – просто ответила Карис. – Все они хотят одного – власти. Женщина для них – просто вещь, а я не хочу быть вещью.

– Форин, – сказал Неклен. – Ты любишь Форина. Ты думаешь о нем, когда засыпаешь, вспоминаешь его, когда просыпаешься. Так ведь? – Карис согласно кивнула. – Ах, принцесса, ты ведь у нас красавица, умница – а все же глупа, как пробка. Ну конечно же, любовь опасна, неукротима, безудержна. Боги мои, да ведь именно потому она так и прекрасна!

– Так ты считаешь, что я глупа? – тихо, почти шепотом спросила она.

– Я тебя обожаю, принцесса, но все же не стоит тебе смотреть на любовь глазами испуганного ребенка. Ты сама ведь давно уже не ребенок. Давай-ка я отыщу Форина и отправлю его к тебе.

Неклен с усилием встал. Карис тоже поднялась и, шагнув к нему, поцеловала его заросшую щеку.

– Я люблю тебя, старик, – сказала она. – Как бы я хотела, чтобы ты был моим отцом!

– Я тоже тебя люблю, – сказал Неклен.

И, тая в душе черное отчаяние, отправился искать Форина.

Солнце поднялось высоко, когда Озобар и Вент стояли на парапете северной стены и наблюдали за деятельной суетой даротов.

– Они наткнулись на каменный пласт, – заметил Озобар. – Это сильно замедлило их продвижение.

– Может быть, они не сумеют обойти этот пласт, – с надеждой предположил мечник.

– Сумеют, – мрачно отозвался Озобар. – Очень скоро мы услышим, как они возятся прямо под нами – точь-в-точь термиты.

Он перевел взгляд на солдат, стоявших на стене – все они были мрачны и не склонны к разговорам. Всеобщая радость в городе изрядно поутихла, как только разнеслось известие о новом замысле даротов. Кое-кто из горожан уже сообщал, что слышит звуки из-под земли – и это наверняка дароты пробиваются наверх. Унять эти страхи было нелегко, и на юг из города уже потекли новые колонны беженцев.

Над стеной разнесся запах луковой похлебки.

– Нет, еще одной порции лука я не выдержу, – проворчал Вент. – Пойдем позавтракаем?

– Я думал, ты хочешь убить меня, – заметил Озобар.

– А еще я хочу есть, – холодно ответил Вент. Спустившись со стены, они зашли в ближайшую таверну, заказали себе яичницу с ветчиной, холодное мясо и сидр.

– Откуда ты родом? – спросил Вент.

– С островов. Мой отец был кузнецом и изобретателем.

– Как же тебя занесло на материк?

Озобар пожал плечами.

– Хотел попутешествовать, поглядеть мир. Узнать, не пригодятся ли где-нибудь мои таланты.

– Что ж, в этом ты не ошибся.

– Я имел в виду не создание нового оружия, – печально ответил Озобар. – В Прентуисе была канализационная система – плохонькая, заметь, но все же там перенесли чуму легче, чем в других городах. Меньше грязи на улицах – меньше заразы.

– Прентуиса больше не существует, – сказал Вент.

– Не о том речь. Мир был бы гораздо лучше, если б мы не воевали, не тратили все силы на создание новых смертоносных орудий. Впрочем, для тебя, полагаю, вечный мир обернулся бы вечной скукой?

– Нет, – ответил Вент, допивая остатки сидра. – Я стал бы писать картины.

– Так ты художник?

– Ага, – сказал Вент, – наконец-то я тебя удивил. Да, пишу помаленьку. Пейзажи в основном, но, случается, и портреты. Я бы предложил написать твой портрет, Оз, да боюсь, ты ни на одном холсте не уместишься.

Озобар расхохотался.

– Вент-художник и Озобар-создатель канализации. Что за чудная пара!

– Что верно, то верно, – согласился Вент. – А теперь, боюсь, пора нам снова стать мечником и оружейным мастером! Ну что, прогуляемся в катакомбы?

Слуги метались по дому, укладывали ценности в сундуки и сносили вещи в два фургона, стоявшие перед домом. Мириак прошла мимо них в гостиную – и обнаружила там Пуриса, который запихивал бумаги в кожаную наплечную сумку.

– Что происходит? – спросила Мириак.

– Дорогая моя, пора уезжать. Город вот-вот падет. Почти все твои платья уже уложили и погрузили в фургон. Через час мы отправляемся в Хлобан.

– Я думала, ты решил остаться, – медленно проговорила она.

– То было раньше, – ответил Пурис. – Нынешние события переменили мои планы. Сейчас, сию минуту дароты прорывают под городом подземный ход.

– И герцог позволил тебе уехать?

– Я вольный человек, – отрывисто буркнул Пурис, – и могу идти, куда захочу. А теперь, пожалуйста, собери свои личные вещи и приготовься к отъезду.

Мириак вышла из гостиной и вернулась в прихожую. Остановив слугу, она приказала выгрузить из фургона ее сундуки и отнести их в хозяйскую спальню. Пурис, услышав это, выбежал из гостиной.

– Не глупи, – сердито сказал он. – Даротам, моя дорогая, не нужны куртизанки – разве что на ужин.

Мириак поднялась на цыпочки и поцеловала его в лысую макушку.

– Поезжай, Пурис, – сказала она. – Я останусь и присмотрю за твоим домом.

– Ты не понимаешь…

– Я все прекрасно понимаю. Дароты роют туннель под городом, и ты уверен, что Кордуин вот-вот падет. Ты хочешь спастись – это совершенно естественно. Делай, как сочтешь нужным, Пурис, а я – остаюсь.

– Но… ты нужна мне!

– Нет. Ты желаешь меня. Это не одно и то же.

Пурис замер, бессильно уронив руки, и Мириак ясно читала на его лице смятение. Более того, она понимала, какие чувства борются сейчас в этом маленьком человечке. Пурис был не трус, но, как все чиновники, человек практический. Если дароты уже победили – а он уверен, что так и есть, – будет только разумно бежать от них. Теперь же Мириак поставила его перед выбором. Пурис любил ее и, как всякий влюбленный мужчина, хотел защитить от беды. Он не сможет сделать этого, находясь в Хлобане или Лоретели. Трезво говоря, он и оставшись в Кордуине мало что сможет сделать – ведь не мериться же ему силой с даротами!

– Пурис, – сказала вслух Мириак, – я хочу, чтобы ты был в безопасности. Ты мне очень дорог. Я считаю, что ты принял правильное решение.

После этих слов Пурис явно расслабился, а впрочем, Мириак знала, что так и будет.

Она ушла к себе и принялась распаковывать сундуки. Тарантио она обещала, что вернется после заката, и, идя сюда, все ломала голову, как помягче сообщить об этом Пурису. Теперь нужда в объяснениях отпала.

Час спустя советник вошел в спальню Мириак и остановился на пороге.

– Поедем со мной, – сказал он тихо. – Умоляю тебя…

– Нет, дорогой.

– Я человек состоятельный, и почти все мое состояние вложено в дело на островах и в Лоретели. Ты будешь там жить как королева.

– Уезжай, Пурис. Быть может, уже сию минуту дароты скачут на юг, чтобы перехватить караван.

Шагнув вперед, он поцеловал ее в щеку, затем повернулся и выбежал из комнаты.

Мириак послушала, как затихают на лестнице его торопливые шаги, и обернулась к длинному овальному зеркалу, которое висело над ее туалетным столиком.

– Ну и дурочка же ты, – сказала она своему отражению. И тут же вспомнила Тарантио – его неистовые объятья, жаркую тяжесть его сильного тела.

Вот уже два года прошло с тех пор, когда Тарантио дрался в поединке с Карлином, – и за эти два года дня не прошло, чтобы Мириак не вспомнила о нем. Тогда герцог попросил ее как следует развлечь своего нового бойца – и она постаралась как можно лучше исполнить эту просьбу. То была чудесная ночь, и Мириак изумлялась рвению и пылу юного девственника. А потом он бежал, именно бежал – другого слова не подберешь. Наутро Мириак сделала все, чтобы забыть о минувшей ночи, – но не смогла. Осторожно порасспросив кое-кого, она узнала, что Тарантио отверг должность герцогского бойца и вместо этого записался в наемники. Это было совершенно бессмысленно. С какой стати мог человек променять богатое и сытное житье на трудную, полную лишений и опасностей жизнь наемника?

Мириак еще долго расспрашивала о нем всех, кого могла. А потом познакомилась с купцом Ландером, у которого Тарантио хранил свое кровью заработанное серебро. Через Ландера Мириак вызнавала, где сейчас Тарантио и в каких битвах ему довелось сражаться. Это было немного, но все же лучше, чем ничего.

Прошлым вечером, придя к Тарантио, Мириак втайне надеялась, что наяву он окажется не таким замечательным любовником, каким остался в ее воспоминаниях, – и тогда она наконец сумеет выбросить его из головы. Вместо этого Мириак обнаружила, что опытный мужчина приносит не меньшее наслаждение, чем юноша-девственник. До сих пор ее бросало в жар, едва она вспоминала его нежные прикосновения.

– Больше я тебя не потеряю, – прошептала Мириак.

В последующие три дня дароты совершили только одну вылазку – у восточных ворот – и были легко отброшены огненными снарядами двух катапульт. Между тем рытье туннеля продолжалось, не прерываясь ни на секунду. То и дело даротские саперы выволакивали из туннеля мешки с камнями, грузили их в фургоны и увозили неведомо куда. Они работали не покладая рук и все время в одном и том же неутомимом ритме.

– Точь-в-точь машины, – сказал один из солдат Форину, который вместе с Карис разглядывал даротский лагерь. – Неужели они никогда не отдыхают? И не спят?

– Как видно, нет, – отозвался Форин. – Но зато, приятель, они умирают. И еще многие из них умрут, когда прорвутся в город.

– А я слыхал, что дароты вовсе не умирают, – заметил солдат. – Они уходят в яйца или что-то в этом роде, а потом рождаются снова.

Форин ничего не ответил. Когда Карис пошла прочь, он последовал за ней.

– Ты сегодня что-то задумчива, – сказал он, когда они бок о бок шли по главной улице во дворец.

– Мне есть о чем подумать.

– Карис, мы с тобой уцелеем. Я в этом уверен.

– Как приятно, наверное, быть таким уверенным.

– Я не намерен гибнуть от меча какого-то там беломордого гигантского термита – а тем более теперь, когда мы нашли друг друга.

– Что ж, надеюсь, что это так!

– У тебя уже есть план?

– Если я тебе скажу, ты не сможешь командовать боем в катакомбах. Так сказать?

Форин ответил не сразу.

– Я бы с радостью сказал «да» – но не могу. У Тарантио и Вента есть волшебные мечи. У меня – только моя сила, и она пригодится в катакомбах. Кстати, о Тарантио – я его уже пару дней не видел. Где он?

– Не знаю, – ответила Карис. – Он не был на двух собраниях. Я хочу, чтобы сегодня он пришел.

– Я сам его доставлю, – пообещал Форин. Карис двинулась дальше, но он нежно взял ее за руку.

– Когда все это кончится… может быть, ты согласишься выйти за меня замуж?

– Да ты оптимист, Рыжий!

– Я всегда был оптимистом, а сейчас – в особенности. Или ты думаешь, что я позволю даротам лишить меня радости?

Карис заглянула в его широкое скуластое лицо и твердо встретила взгляд его ярко-зеленых глаз.

– Ты самый сильный мужчина из всех, кого я знала. Быть может, ты и останешься жив. Спроси меня еще раз, когда все закончится.

Форин хотел поцеловать ее, но она отступила и холодно взглянула на него:

– Только не на улице, Форин.

– Ты стесняешься меня? – озадаченно спросил он.

– Разве ты не слышал, как меня называют? «Ледяная Королева». Не надо лишать их иллюзий. Еще не время показывать им Карис – женщину.

С этими словами Карис повернулась и пошла прочь. Форин свернул налево и дошел до небольшого дома, который снимал Тарантио. Он постучал в дверь, но никто ему не ответил. Еще четырежды Форин грохнул кулаком по двери, и лишь тогда она распахнулась. На пороге стоял Тарантио – голый по пояс.

– Спишь посреди дня? Стареешь, приятель.

Не дожидаясь приглашения, Форин вошел в дом и направился в гостиную. Ноздри его раздулись: в комнате пахло духами.

– Извини, друг мой. Я не знал, что ты не один.

– Да, я не один, – сказал Тарантио. – Зачем ты пришел?

– Карис хочет, чтобы ты непременно явился на сегодняшнее собрание.

– Скажи ей, что я не приду.

– Нет, ты обязательно должен быть – сегодня мы обсуждаем план боя в катакомбах. – Форин наскоро поведал Тарантио о последних открытиях. – Озобар считает, что дароты уже завтра доберутся до катакомб.