Текст книги "Заговор бумаг"

Мои размышления были прерваны звуком шагов из коридора. Мы бросились раскладывать бумаги по местам и гасить свечи. Наша паника прекратилась, когда мы увидели Бесси, которая вбежала в кабинет, приподняв юбки.

– Мистер Блотвейт проснулся, – задыхаясь сказала она. – Подагра не дает ему спать. Я должна приготовить ему чашку горячего шоколада, а потом он собирается спуститься вниз. Так что давайте мне мои полкроны и убирайтесь.

Я отдал ей монету, а Элиас тем временем загасил оставшиеся свечи. Я только мог надеяться, что пройдет достаточно времени, прежде чем Блотвейт спустится в кабинет, и тот, кто будет зажигать свечи, не заметит, что воск мягкий и теплый.

Бесси в тишине провела нас по лабиринту коридоров к черному входу.

– Не вздумайте снова сюда прийти, – сказала она мне, – если только не захотите чего другого. У меня нет времени заниматься интригами деловых людей. Мне такие вещи ни к чему.

Она сделала реверанс и закрыла дверь, и мы с Элиасом оказались на улице. Был поздний час, и я вынул свой пистолет, чтобы всякий, кто хотел бы напасть на нас, прежде подумал.

– Удачно провели время? – спросил Элиас.

– Думаю, да, – сказал я. – Мы знаем, что Блотвейту известно о фальшивых акциях «Компании южных морей» и что он связывает с этим моего отца. И у нас есть новое имя – Вирджил Каупер. Знаешь, Элиас, у меня такое чувство, что мы хорошо поработали и что сведения, которые мы получили сегодня у Блотвейта, окажутся для нас самыми полезными.

Я не понял, был Элиас со мной не согласен или просто хотел вернуться домой и лечь спать.

Глава 19

Я принял решение посетить здание «Компании южных морей» на следующий день, но сначала я хотел навестить дядю и рассказать ему о своих приключениях вдоме Блотвейта. Я еще не был уверен, хочу ли я ему рассказывать о Сарменто, но мне надоело играть в кошки-мышки. В любом случае я скажу ему, что директор Банка Англии дал ясно понять, что его интересует мое расследование.

Признаюсь, желание повидаться с дядей в немалой степени было вызвано желанием снова увидеть Мириам. Мне было интересно, как скажутся на наших отношениях те двадцать пять фунтов, что я ей одолжил. Такого рода долг мог бы вызвать неловкость, и я был намерен сделать все от меня зависящее, чтобы избежать такой неловкости.

Складывалась забавная ситуация: если бы я больше знал о хорошенькой вдове Аарона, вполне возможно, я бы вернулся в лоно семьи раньше. И хоть я шагал, напевая про себя веселую песенку, я совсем не был уверен в своих намерениях. Вопреки распространенному мнению о вдовах, я не был человеком, который мог посягнуть на добродетель женщины, бывшей мне близкой родственницей и живущей под защитой моего дяди. С другой стороны, что мог предложить такой человек, как я? С моими едва наскребавшимися несколькими сотнями фунтов в год мне было нечего предложить Мириам.

По дороге к дому дяди, когда я вышел на Берри-стрит с Грей-Хаунд-элли, из задумчивости меня вывел внезапно появившийся передо мной нескладный нищий. Это был еврей-тадеско – так мы, иберийские евреи, называли выходцев из Восточной Европы. Он был средних лет, но выглядел вне возраста, как человек, который постоянно недоедает и надрывается от тяжкого труда. Мои читатели могут даже не догадываться, что существуют различные категории евреев, но мы различаемся в зависимости от страны нашего происхождения. Сюда, в Англию, первыми, еще в прошлом веке, прибыли мы, иберийские евреи. До недавнего времени мы превосходили по численности наших сородичей-тадеско. Благодаря возможностям, которые дала Голландия нашим изгнанным предкам, большинство евреев, занимающихся бизнесом и брокерским делом, – выходцы с Иберийского полуострова. Тадеско же часто притесняли и угнетали в странах, откуда они бежали, и они прибывали в Англию, не имея профессии или образования. Поэтому большинство нищих и старьевщиков были выходцами из Восточной Европы. Однако нет правил без исключений: так, есть и богатые тадеско, например Адельман, а среди иберийских евреев немало бедняков.

Должен сразу сказать: у меня не было никаких предубеждений относительно тадеско из-за их другой наружности и другого языка, но люди, подобные этому лоточнику, вызывалиу меня чувство неловкости. Я полагал, что они выставляют нашу расу в неприглядном свете, и стыдился их бедности, невежественности и беспомощности. Этот человек был настолько худ, что кости проступали сквозь серую, пергаментную кожу. Черное, чужеродного покроя платье висело на нем, словно он просто закутался в простыню. У него была длинная борода, как принято у его соотечественников, на голове кипа, из-под которой торчали жидкие кудельки. Он стоял передо мной, глупо улыбаясь, предлагая на ломаном английском купить перочинный ножик, или карандаш, или шнурок, и у меня возникло непреодолимое и странное желание ударить его, стереть с лица земли, чтобы он исчез навсегда. В тот момент я был уверен, что именно подобные люди, чья внешность и поведение отвращают англичан, повинны в том, что другие евреи испытывают трудности в Англии. Если бы не эти шуты, на которых таращат глаза англичане, я не испытал бы такого унижения в клубе сэра Оуэна. Я бы не сталкивался с таким множеством препятствий, мешающих мне узнать, что произошло с отцом. Но я знал, что дело не в этом бедняке, что вовсе не такие, как он, вызывают у англичан ненависть, они лишь служат поводом для ненависти. Он был отверженным, он был странно одет, его речь оскорбляла слух, и он не имел никаких шансов влиться в лондонское общество даже в качестве иностранца. Лоточник вызвал у меня ненависть к самому себе, потому мне и захотелось его ударить. Я это понял, зная, что ненавижу его по причинам, не имеющим к нему никакого отношения. Я поспешил прочь, надеясь, что, как только он скроется из виду, исчезнут и чувства, которые он вызвал в моем сердце.

Я отошел уже довольно далеко, когда услышал, как он прокричал мне вслед:

– Мистер! Я вас знаю.

Это еще больше усилило мою ненависть. Я подумал, что у меня, члена одной из самых влиятельных в Лондоне еврейских семей – хотя я нечасто так думал о себе, – не может быть ничего общего с этим нищим. Я сжал кулаки и повернулся к нему.

– Я вас знаю, – повторил он, показывая на меня пальцем. – Вы…– Он покачал головой, тщетно пытаясь найти нужные слова. – Вы делаете вот так, да? – Он сжал кулаки и поднял их на уровень глаз, а потом изобразил несколько быстрых ударов. – Вы – великий человек, Лев Иудеи, правильно? – Он сделал несколько шагов вперед, неистово кивая, при этом его борода раскачивалась взад-вперед, как спятивший волосяной маятник. Он коротко, отрывисто хохотнул, будто ему вдруг стало смешно, что он не знает английского языка. Потом, положив руку на сердце, он достал что-то со своего лотка и протянул мне. – Пожалуйста, – сказал он, – от меня.

Когда он протянул мне песочные часы своей костлявой рукой, я понял, что если я видел в нем то, что ненавидел в себе, – он видел во мне то, чем хотел бы гордиться. Это неутешительный и унизительный вывод, потому что человек в такой момент видит себя бедным, необразованным и слабым. Я взял песочные часы, швырнул ему на лоток шиллинг и со всех ног припустил прочь, Я знал, что шиллинг – огромная сумма для тадеско, но он бросился за мной, держа монету в руке.

– Нет, нет, нет, – повторял ои. – Возьмите от меня. Пожалуйста.

Я обернулся. Он стоял, прижав одну руку к сердцу, другой протягивая монету.

– Пожалуйста, – повторил он.

Я забрал у него монету и снова бросил ее на лоток. И прежде чем он отреагирует, в свою очередь прижал руку к сердцу.

– Пожалуйста.

Мы кивнули друг другу, выражая общность, смысл которой я до конца не понял, а затем я двинулся по направлению к Кинг-стрит.

Я шел быстро, стараясь стереть из памяти встречу с лоточником, а увидев издали дом дяди, почти побежал. Слуга Исаак отворил дверь только после того, как я постучал несколько раз. Но, даже отворив дверь, он пытался загородить мне путь своим иссохшим телом.

– Мистера Лиенцо нет, – сказал он строго. – Он на складе. Вы можете повидать его там.

Он был каким-то зажатым и немного испуганным.

– Что-то случилось, Исаак?

– Нет, – поспешно сказал он. – Но вашего дяди нет дома.

Он попытался закрыть дверь, но я не дал ему это сделать.

– Миссис Мириам дома?

При упоминании этого имени лицо Исаака резко изменилось, и я, отстранив его, прошел в вестибюль, где услышал возбужденные голоса, переходящие в крик. Один из них явно принадлежал Мириам.

– Что там происходит?

– Миссис Мириам ссорится, – сказал он с таким видом, будто сообщал чрезвычайно полезную для меня информацию.

– С кем? – спросил я.

Но в этот момент дверь гостиной распахнулась и оттуда вышел Ной Сарменто, угрюмей обычного. Он остановился в растерянности. Было видно, что он не ожидал увидеть нас обоих так близко от места ссоры.

– Что вам угодно, Уивер? – спросил он таким тоном, будто я ворвался в его собственный дом.

– Здесь живет моя семья, – сказал я, как мне казалось, воинственно.

– И вы теперь проявляете заботу о семье, получив кругленькую сумму серебром, – сказал он со злобой.

Он выхватил из рук Исаака свою шляпу, который держал ее наготове без всякой просьбы, и вышел через уже открытую дверь. Исаак задвинул засов за ним в тот момент, когда Мириам вышла из гостиной. Она хотела что-то сказать Исааку, но остановилась, увидев меня.

Я мог лишь предположить, что она нашла мое присутствие забавным, так как она улыбнулась про себя.

– Добрый день, кузен, – сказала она. – Не желаете ли чаю?

Я сказал, что выпил бы чаю с большим удовольствием, и мы удалились в гостиную, где стали ожидать, пока служанка не принесет нам чайные принадлежности.

Мириам все еще была под воздействием ссоры с Сарменто – ее смуглое лицо раскраснелось, а глаза блестели подобно изумрудам. В этот день на ней было платье особенно красивого синего цвета, который был, как я догадался, ее любимым.

Я сразу заметил, что она расстроена, но старалась это скрыть за улыбками и вежливыми словами. Расспросив меня о погоде и о том, чем я занимался после нашей последней встречи, она достала необычайно красивый веер и. принялась обмахиваться им чересчур энергично.

– Итак, – сказал я, думая, что по крайней мере трудности с Сарменто помогут сгладить вопрос с деньгами, которые я ей одолжил. Я хотел было развлечь ее непринужденной болтовней, но решил, что с такой женщиной, как Мириам, это ни к чему не приведет, если я буду изображать фривольность. – Если мистер Сарменто досаждает вам, могу ли я помочь?

– Да, – сказала Мириам и отложила веер. – Я бы хотела, чтобы вы как следует побили его.

– Вы имеете в виду – в карты? Может быть, в бильярд?

Ее лицо оставалось совершенно спокойным, словно мы обсуждали оперу.

– Лучше бы дубиной.

– Думаю, мистер Сарменто будет достойным противником в поединке, – сказал я рассеянно.

– Но не с вами.

Я немного растерялся. Мириам явно со мной флиртовала. От нее не скрылось, что я нахожу ее привлекательной, и я решил, что мне лучше не терять голову. Я не мог забыть, что она ссорилась, а слуга изо всех сил пытался утаить это от меня. Кем бы я ни был для этой семьи, мне не доверяли.

– Вы правы, – сказал я, не глядя на нее. – Против меня ему не выстоять, как, впрочем, и против вас, Мириам. Вы его выбили с ринга.

– Надеюсь, навсегда, – сказала она едко.

Служанка вкатила столик с чайными принадлежностями, и Мириам ее отослала. Тем временем я решил говорить с Мириам прямо, терять мне было нечего.

– Не хотите рассказать о вашей ссоре с мистером Сарменто? – спросил я, когда она наливала мне чай.

– У англичан такая прямолинейность считается невежливой, – улыбнулась она.

– Я живу среди англичан, но не обязан соблюдать все их обычаи.

– Понятно, – сказала она, протягивая чашку чаю. Я не успел попросить Мириам не класть мне сахара, поэтому принял из ее рук сладкую смесь.

– Мистера Сарменто интересовало мое разрешение просить моей руки у мистера Лиенцо, – сказала она. – Это было очень неловко, уверяю вас. Я не привыкла к такой прямолинейности. Мистеру Сарменто, как и вам, не мешало бы поучиться английским обычаям.

– Как это было? – спросил я тихо, спокойно и безучастно.

– Мистер Сарменто сказал, что собирается говорить с мистером Лиенцо и что хочет заранее поставить меня в известность. Я сказала, что не имею ни малейшего представления, о каком деле он может говорить с мистером Лиенцо. Он сказал, что я слишком благовоспитанна и что мне прекрасно известно, о каком деле идет речь. Я разволновалась и поправила себя, сказав, что не знаю ни о каком его деле, которое могло бы меня интересовать. Он рассердился и сказал, что с моей стороны глупо не желать выйти за него замуж. Мы обменялись еще несколькими замечаниями на эту тему, довольно громкими, как я думаю. Потом он вышел. Вы это сами видели.

– Уверен, дядя не одобрит его поведения. Вы ему расскажете?

Какое-то время она молчала.

– Не думаю. У Сарменто хорошие перспективы в бизнесе, а мой свекор от него зависит. Я дала ему знать о своем отношении к нему со всей ясностью, поэтому не вижу причин, быть мелочной, если он не станет мне более досаждать.

– Вы более великодушны, чем следовало бы, но я восхищен вашим отношением, – сказал я. – Я сделал глоток сладкого чая и пожалел, что это не был какой-нибудь более крепкий напиток. – Вы доверяете мистеру Сарменто? Я хочу сказать, он работает у дяди, но у него собственные дела на бирже.

Она поставила чашку и пристально посмотрела на меня:

– Что вам известно о его делах? – Ее лицо стало холодным и безжизненным.

– Я провел много времени на Биржевой улице и видел его там неоднократно, занимающимся делами, о которых я мало осведомлен.

Мириам улыбнулась так, что мне стало не по себе.

– Ваш дядя – его работодатель, но не собственник. Нет ничего необычного, что человек в положении мистера Сарменто занимается собственными делами, когда у него имеется такая возможность.

– Почему Исаак не хотел, чтобы я узнал о ссоре? – спросил я. Кажется, этот вопрос крутился у меня в голове, но я не собирался его задавать.

Если Мириам и была удивлена вопросом, то не показала этого.

– Исаак – хороший слуга. Он не хочет, чтобы семейные дела вышли наружу. Ссора между мужчиной и женщиной, не связанными узами брака, может вызвать пересуды, особенно если попадет на злые языки.

– Это так, – согласился я, но мне было неприятно, что Мириам исключила своего заблудшего кузена из семейного круга.

Она замолчала, и в этой паузе я почувствовал себя неловко. Мне показалось, Мириам испытывала своего рода удовольствие от моей неловкости. Она мило улыбалась и наконец прервала тишину:

– Вы пришли со светским визитом или у вас дело к мистеру Лиенцо?

Не могу объяснить почему, но после этого вопроса я почувствовал себя легко и непринужденно. Я сел поудобнее.

– Наверное, немного того и другого.

– Надеюсь, больше первого, чем второго, – сказала она с улыбкой. – А раз вы явились со светским визитом, не желаете ли пройтись со мной, – предложила она. – Мне очень хочется посмотреть кое-что на рынке, и я была бы рада, если бы вы составили мне компанию.

Я не мог отказаться от предложения, поэтому мысленно, решил перенести визит в «Компанию южных морей» на следующее утро. Мириам удалилась, чтобы привести себя в порядок перед выходом, и вновь появилась примерно через четверть часа. Она нерешительно вошла в гостиную, слово дитя, которое вызвали для наказания. В руке у нее был конверт.

– Я должна обсудить с вами одно дело, мистер Уивер. Не знаю, как объяснить вашу щедрость, которую вы проявили, прислав мне такую значительную сумму. И не хочу вас обидеть, но, судя по приложенной записке, я думаю, произошло какое-то недоразумение. Из вашего письма следует, что я обратилась к вам с просьбой. Я не могу знать, почему вы так решили. Несмотря на то что я действительно несколько стеснена в средствах, боюсь, я не могу принять дар, явно предназначенный не мне.

Она протянула мне конверт, который я машинально опустил в карман.

– Вы хотите сказать, – начал я недоверчиво, – что не присылали мне записки с просьбой одолжить вам эту сумму?

– Боюсь, я даже не понимаю, о чем вы говорите. – Она опустила глаза, чтобы скрыть краску, залившую ее лицо и шею. – Я не посылала никакой записки.

Я так часто имел дело с ворами и преступниками, что безошибочно видел, когда кто-то неискушенный во лжи пытается лгать. У Мириам были причины не принимать от меня денег, и я не стану заставлять ее объясняться. Я также не стану показывать, что не поверил ей.

– Простите, что причинилвам неудобство. Боюсь, какой-то шутник нас разыграл. Забудем об этом.

Мириам благодарно улыбнулась исказала, что желает посетить рынок на Петтикоут-лейн. Но когда мы прибыли туда, было уже поздно и большую часть скоропортящихся продуктов убрали. Поэтому на рынке не было особой сутолоки, но он не был и пуст. Люди вокруг нас, по преимуществу еврейские женщины, сновали от прилавка к прилавку. Разносчики бойко предлагали свой товар на испанском, португальском, английскоми даже на языке тадеско – странной смеси древнееврейского и немецкого.

Я увидел, как целеустремленность Мириам придает некий порядок окружающему хаосу. Не спеша она переходила от одного прилавка к другому, изучая то отрез хлопка, то шелковой ткани. Многие купцы, в особенности мужчины средних лет, покоренные красотой Мириам, зазывали ее, когда она проходила мимо. Она кивала каждому, но останавливалась, только когда хотела внимательнее ознакомиться с товаром.

– Мистер Лиенцо предпочитает, чтобы я делала все покупки здесь, – объяснила она мне. – Он хочет, чтобы деньги оставались у своих.

– Он очень предусмотрителен, – заметил я. Сначала она промолчала, но в ее глазах появился озорной блеск.

– Иногда мне кажется, слишком предусмотрителен. Вам не кажется, что можно перегнуть палку в преданности своей общине? Если мы хотим, чтобы нас приняли в Англии, нам необходимо научиться вести себя как англичане.

– Нас никогда не примут здесь, – сказал я с горячностыо, которая удивила меня самого. Мне казалось, я относился к этому вопросу спокойно, но, когда она задала вопрос, слова сами вырвались помимо моей воли. – Это чужая страна. Мы никогда не станем англичанами, и наши дети никогда не станут англичанами. Если мы примем англиканскую веру, наши потомки будут евреями, которые перешли в Англиканскую Церковь. Мы такие, какие мы есть.

Мириам рассмеялась, словно я сказал что-то остроумное.

– Для отступника вы, кузен, слишком обеспокоены этими вопросами.

– Может быть, именно отступничество дает возможность задуматься над вещами, которые иначе скрыты, – сказал я, пожав плечами.

Торговец обратился к Мириам на португальском, предлагая ей посмотреть на его коллекцию безделушек для украшения дома, но она жестом дала понять, что они ее не интересуют, и сказала несколько дружеских слов на его родном языке.

– Возможно, вы правы, – сказала она мне. – Но все равно мистер Лиенцо мог бы вести себя немного более… – она задумалась, подбирая нужное слово, – по-английски, я думаю. Ему необязательно носить эту бороду. Другие не носят бороды. С ней он выглядит так несовременно.

– Не согласен, – сказал я. – Это подчеркивает, что он человек независимый.

– Вы тоже независимый человек, – сказала Мириам, – но вы не носите бороды.

Я засмеялся:

– Независимость можно выражать по-разному.

Мириам снова остановилась, чтобы погладить рулон индийской ткани. Она рассмотрела ткань на свет, а потом приложила к лицу. Материя была цвета морской волны, и этот цвет, как я заметил, ей очень нравился.

– Вам очень идет, – радостно сказал торговец.

– Благодарю вас, мистер Энрикес, – сказала она рассеянно. – Но, боюсь, я не могу себе этого позволить.

– Я отпущу в кредит, – с готовностью сказал он. Мириам посмотрела на меня. Может быть, потому что она обратилась ко мне с просьбой, а потом отказалась от нее, она не хотела, чтобы я видел, как она берет товар в кредит. Она вежливо поблагодарила торговца и пошла дальше.

– Вы никогда не спрашивали себя, что я делаю со временем? – неожиданно спросила она.

– Не совсем понял, что вы имеете в виду, – сказал я.

На самом деле я задавался таким вопросом, но лишь на манер мужчины, который считает женщину привлекательной. Я думал, как она очаровательна, когда шьет, или играет на клавесине, или говорит по-французски.

– Вы не думали, что я делаю, дабы занять себя чем-нибудь?

– Полагаю, то же, что обычно делают состоятельные женщины, – пробормотал я, чувствуя себя необычайно глупо. – Берете уроки музыки, живописи и иностранных языков. Учитесь танцевать. Ходите в гости. Читаете.

– Только книги, приличествующие молодым дамам, естественно, – сказата Мириам, когда мы огибали группку детей, мчавшихся по рынку, не обращая никакого внимания на людей и предметы, с которыми сталкивались.

– Естественно, – согласился я.

– Я полагаю, вы потрясающе осведомлены о том, что собой представляет обычный день состоятельной женщины, – сказала она. – А каков ваш обычный день, Бенджамин?

Я остановился от неожиданности.

– Что вы имеете в виду? – глупо спросил я.

– Чем вы занимаетесь в обычный день? Неужели я задала такой трудный вопрос? Я спросила мистера Лиенцо о его ежедневных делах и получила скучный ответ о грузах и конторских книгах и составлении всяких писем. Надеюсь, ваша жизнь не так скучна?

– Мне она не кажется скучной, – сказал я осторожно.

– Тогда, может быть, расскажете мне об этом?

Я не мог этого сделать. Мой дядя никогда бы мне не простил, расскажи я его невестке о том, как мне приходится драться с мошенниками и доставлять в тюрьму разорившихся должников.

– По роду занятий я помогаю людям, когда им нужен тот, кто мог бы разыскать их вещи, – медленно начал я. – Иногда я ищу людей, иногда предметы. Поэтому большую часть времени я провожу в поисках. – Я был в восторге от того, как обтекаемо мне удалось описать то, чем я занимаюсь.

Она рассмеялась:

– Я надеялась, вы опишете этот процесс более подробно. Но если вы считаете, что это не слишком благопристойная тема, чтобы обсуждать ее с молодой женщиной, я понимаю ваши чувства. – Она озорно улыбнулась. – Мы можем поговорить о чем-нибудь другом. Скажите, вы собираетесь жениться?

Я не мог поверить, что у нее хватит смелости задать такой нескромный вопрос. Но она задала его, и довольно смело. Она знала, что ведет себя неблагопристойно, но это ничуть ее не волновало. Казалось, ей доставляет удовольствие нарушать правила хорошего тона в моем присутствии. Я не знал, считать ли это хорошим для себя знаком, или она принимает меня за такого грубияна, который не поймет разницы.

– Есть женщины, которыми я, скажем так, восторгаюсь, – сказал я. – Но в данное время у меня нет планов на женитьбу.

– Понятно. – Она продолжала улыбаться, забавляясь моей неловкостью. – Наверное, приятно быть мужчиной и ходить куда пожелаешь.

– Да, приятно, – сказал я, довольный, что так быстро нашел галантный ответ, – но в конечном итоге мы ходим туда, куда хотят пойти женщины, которыми мы восторгаемся. Поэтому мы не настолько свободны, как вам может показаться.

– Надеюсь, вы женитесь удачно, кузен. – Ее голос был очень ровным. – Женитесь на богатой. Это вам мой совет.

Слова вырвались помимо моей воли:

– Этому совету последовал ваш покойный муж.

– Да, – сказала она. – Но я надеюсь, вы лучше позаботитесь о состоянии своей жены, чем это сделал Аарон с моим. Думаю, он не виноват, что пропал в море, но было бы лучше, если бы вместе с ним не пропала моя независимость. А тот, кто осмелится покуситься на оставшиеся у меня свободы, разве он не злодей?

Я не совсем ее понял:

– Вы имеете в виду мистера Сарменто? Мириам хотела что-то сказать, но передумала.

– Я закончила с покупками, – сказала она. – Мы можем вернуться домой. Я знаю, вас ждут дела.

Мы направились в сторону Хаунд-Дитч.

– Вы можете как-нибудь пригласить меня в театр, – предложила она.

Мое сердце сильно заколотилось в груди.

– Для меня нет большего удовольствия. Вы думаете, дядя не станет возражать, если вы пойдете в театр со мной?

– Возможно, такая идея и не придется ему по нраву, – сказала она, – но в прошлом он разрешал, при условии, что у меня будет защита от тамошних опасностей. Думаю, на вашу защиту можно положиться.

– Конечно, я не позволю, чтобы с вами случилось что-то плохое.

– Рада это слышать.

Мы были недалеко от дома дяди, и, поворачивая на Шумейкер-лейн, я заметил большую толпу в конце улицы. Может быть, человек двадцать стояли полукругом, улюлюкали и смеялись, как мне показалось, со злобой. Я оценил состав толпы: судя по всему, люди там были из низших слоев и обозленные.

– Мириам, – сказал я, взвесив положение, – вы должны остаться в безопасном месте. – Неподалеку, в какой-то сотне футов, на Хай-стрит была лавка модистки. – Идите в эту лавку и оставайтесь там. Если там есть мужчина, пошлите его за констеблем.

Она сделала недовольное лицо:

– Надеюсь, вы не думаете, что я неспособна…

– Полно! – скомандовал я сквозь сжатые зубы. – Ступайте в эту лавку. Я приду за вами.

Я смотрел ей вслед, когда она повернулась ко мне спиной и направилась в сторону Хай-стрит.

Любому жителю Лондона известно, сколь опасной может быть толпа. Никто не знает, когда она соберется, по если вдруг собирается, подобно грозовой туче, то может взорваться шквалом страха и насилия, а может тихо взять и рассеяться. Бывало, бунты начинались из-за сущего пустяка, например из-за ареста мелкого воришки. Однажды я видел, как собралась толпа, чтобы не отдавать парня, которого схватили за кражу часов. Не могу сказать, как и почему это началось, но в ожидании констебля толпа начала терзать этого беднягу. Его кидали туда-сюда, словно дохлого пса на параде в день вступления лорд-мэра в должность. Со зла и отчаяния этот парень дал сдачи и мощным ударом в челюсть свалил с ног одного из своих мучителей. В ответ толпа набросилась па него, а кто-то, под влиянием всеобщего возбуждения, схватил камень и швырнул в окно лавки стекольщика. Шум разбитого стекла был подобен спичке, брошенной в стог сена. Мужчины и женщины стали бить друг друга без разбора. Подожгли дом. Маленького мальчика чуть не растоптали насмерть. А через полчаса толпа исчезла, как стая саранчи, съев все без остатка. Даже карманник и тот исчез.

Не раз видев бунты в Лондоне, я знал, что приближаться к толпе следует с осторожностью, поскольку любой пустяк мог ее воспламенить. Подойдя ближе, я услышал аплодисменты и смех и увидел, что толпа окружила старого тадеско, который подарил мне песочные часы. Огромный мужчина с бритой головой и густыми, висячими ярко-соломенными усами схватил старика за бороду. По виду он был чернорабочим, его одежда была из дешевой шерсти, оборванная и в пятнах. Сквозь прорехи виднелось грязное мускулистое тело. Я подошел ближе. Чернорабочий потянул за бороду сильнее, и тадеско зашатался, отрываемый от земли вцепившейся в него рукой.

– Прекратите! – закричал я, протискиваясь сквозь толпу.

Я чувствовал, что воздух пропитан ненавистью, насилием и яростью. Долгие годы тяжелого малооплачиваемого труда ожесточили этих людей, и теперь они были готовы выместить свою злобу на бедняке-тадеско. До благородных джентльменов из клуба сэра Оуэна им было как до луны,но они слышали те же истории о том, будто евреи разорили страну, отняв богатства у англичан, и стремятся превратить протестантскую державу в иудейскую. Я слышал о подобных нападениях, но никогда их не видел. По крайней мере, таких, как это. Я знал, что этим людям придется не по душе мое вмешательство, и постарался не показывать своего страха.

– Отпусти его, – сказал я чернорабочему-усачу. – Если он совершил преступление, пошлите за констеблем.

Усач выполнил первую часть моей команды. Злобно усмехнувшись, он разжал руку, и старик упал на землю. Я видел, что он в сознании и не сильно побит, но лежал неподвижно, словно мертвый. Может быть, он выучился этому в Польше, или в России, или в Германии, или в какой-нибудь другой варварской стране, откуда он бежал в поисках убежища в Англию.

– Констебль ни к чему, – грубо сказал мне рабочий. – Мы сами разберемся с евреем-вором.

– Что сделал этот человек? – потребовал я.

– Он распял нашего Христа! – воскликнул усач, обращаясь к толпе, которая наградила его приветственными возгласами и смехом. Некоторые кричали, чтобы я шел своей дорогой, но ни я, ни усатый не обращали на них внимания. – Но кроме этого, – продолжил верзила смягчившимся голосом, – он пытался залезть мне в карман. Вот так.

– У тебя есть свидетели?

– Еще бы, – сказал он, кривляясь, – вот эти добрые люди. Они всё видели.

В толпе снова раздался смех и приветственные крики. К ним добавились предложения обвалять еврея в смоле и перьях, распять, разорвать ему нос и, что было трудно объяснимо, сделать ему обрезание.

Я поднял руку, призывая толпу успокоиться, надеясь, что на них подействуют уверенные жесты. На какое-то время мои надежды оправдались.

– Потише, друзья, потише, – сказал я. – Я не стану препятствовать правосудию. Но дайте мне послушать, что скажет лоточник.

Я нагнулся и помог старику встать. Он смотрел вокруг жесткими, налитыми кровью глазами. Думаю, я ожидал, что у него будут дрожать губы, как у ребенка, готового расплакаться, но он скорее напоминал человека, стоящего на морозе в легкой одежде, зная, что не способен побороть стихию и ему ничего не остается, кроме как терпеть.

– Скажи мне правду, старик, – сказал я. – Я сделаю все, что в моих силах, чтобы облегчить твое положение. Ты пытался залезть в карман к этому человеку?

Он повернулся ко мне и возбужденно затараторил на языке, которого я не понимал. Не сразу до меня дошло, что это древнееврейский, но с очень странным акцентом. Даже если бы старик говорил с четкостью оратора, мне трудно было бы его понять; из его сбивчивой речи я сумел вычленить лишь несколько слов: «Lo lekachtie devar» – «Я ничего не брал».

Он увидел, что я не понимаю его, и перестал говорить на древнем языке, снова перейдя на язык жестов. Он положил руку на сердце и сказал:

– Я ничего не взял.

Это меня не удивило. Что еще он мог сказать? По правде говоря, я не исключал того, что он мог совершить преступление. То, что он добрый старик, еще не означало, что он не мог попытаться залезть в чужой карман. Не знаю, может быть, то, как он говорил, или выражение его глаз, или то, как он отчаянно-серьезно держался, убедило меня, что он не виновен. Это объяснялось не только моим желанием защитить его от безумной толпы – я поверил ему, как поверил бы, если бы он сказал, что над нами светит солнце.

– Этот человек, – возвестил я со всей строгостью, на какую был способен, – говорит, что ничего не пытался украсть. Произошло простое недоразумение. Поэтому расходитесь по своим делам, а он пусть идет по своим.