Текст книги "Заговор бумаг"

Глава 33

Когда я приближался к театру на Друри-лейн, мне пришло в голову, что у меня нет никаких доказательств, чтобы вызвать констебля, но мне не терпелось призвать сэра Оуэна к ответу. Он убил Кейт Коул, потому что она могла его опознать, и, по всей видимости, готов пойти на новое убийство, чтобы сохранить свою тайну. В конце концов, терять ему было нечего. Если его поймают, его могут повесить лишь однажды, независимо от количества жертв на его совести.

Мое сердце учащенно билось, а мысли путались. В моем воображении сэр Оуэн был в моих руках, и я бил его снова и снова, пока он не признавался в своих злодеяниях, пока не начинал молить меня о прощении за содеянное. Но мне не следовало поддаваться эмоциям, ведь если бы я напал на баронета без какого-либо повода с его стороны на глазах толпы перед театром, последствия для меня могли быть ужасающими. Но какой у меня еще был выбор? Я мог отдать его в руки «Компании южных морей», сказав, что этот человек и есть изготовитель фальшивых акций. У меня, впрочем, не было уверенности, что они его накажут. Им было бы достаточно выслать его из страны, взяв обещание держать язык за зубами. Конечно, были другие варианты. Я мог погубить репутацию сэра Оуэна, напечатав памфлет и выведя его на чистую воду как убийцу и маклера. А если эти средства окажутся неэффективными, я знал немало головорезов, которые с радостью согласились бы причинить ему более существенный вред в обмен на доброе слово, несколько шиллингов и обещание содержимого кошелька, найденного на теле сэра Оуэна.

Я с радостью отметил, что театр был полон, – отчасти это объяснялось заявленными на первую часть представления немецкими фокусниками и канатоходцами. Несдержанная половина зрителей находила удовольствие в том, чтобы с улюлюканьем забрасывать немцев тухлыми овощами, тогда как другая половина с удовольствием наблюдала за этим зрелищем. Ради Элиаса я надеялся, что зрители окажут комедии более теплый прием, чем тот, который они оказывали соотечественникам своего короля. Когда я прибыл в театр, первая часть представления уже окончилась, и зрители занимались светским общением в ожидании «Доверчивого любовника».

Партер был заполнен как представителями низшего лондонского сословия, которые не могли себе позволить билетов дороже, так и молодыми джентльменами, которые, ценя предоставляемую партером свободу, приходили веселиться и безобразничать.

Темпераментом сэр Оуэн не уступал этим юнцам, однако в его возрасте подобные вольности считались непозволительными. Человек его ранга, без сомнения, не пойдет в партер. Я протиснулся сквозь толпу в первый ярус, довольно грубо, как мне показалось, расталкивая всех, кто попадался на пути. Игнорируя правила приличия, я заглядывал во все ложи подряд. Проходы были заполнены джентльменами и щеголями, дамами и кокетками, мало или вовсе не заинтересованными в происходящем на сцене; они увлеченно обсуждали последние сплетни и пользовались возможностью покрасоваться друг перед другом. Театр был и остается сегодня модным местом, где можно завязать новые знакомства и повидать знакомых. То, что там, внизу, актеры и актрисы играют для их удовольствия, было лишь приятным дополнением, а для некоторых, напротив, досадной помехой.

Мне нужно было соблюдать осторожность, чтобы подойти незаметно, но, должно быть, моя нервозность и выражение лица выдали меня, так как тот, кого я искал, увидел меня в ту же секунду, когда я увидел его. Он был в ложе напротив с еще одним джентльменом и двумя модными дамами. Наши взгляды на миг встретились, и я тотчас понял: он знает, что мне все известно и что я не намерен позволить мельнице нашего малоэффективного правосудия перемолоть это дело в своих жерновах.

Я ринулся через вестибюль, насколько это было возможно в толпе, и смело вошел в ложу сэра Оуэна. Должно быть, я представлял собой ужасную картину: платье растрепано, волосы взъерошены, лицо красное от бега. Компаньоны баронета смотрели на меня с ужасом и изумлением, словно к ним в ложу ворваяся тигр. Одна из дам, миловидная женщина с волосами цвета меди, одетая в черное с золотом платье, закрыла рот рукой.

– Какая неожиданность, – запинаясь произнес сэр Оуэн. Он встал и начал нервно стряхивать с себя пылинки. – Разве мы договаривались о встрече? – спросил он, понизив голос. —Вероятно, я забыл. Простите меня. Мы не могли бы встретиться в другой раз?

– Мы встретимся сейчас, – сказал я, не обращая внимания на его попытки избежать скандала. – Вашим друзьям лучше знать, кто вы на самом деле.

Я знал, что напугал женщину в черном с золотом платье. Она засунула в рот свои обтянутые перчаткой пальцы ипокусывала их. Другой джентльмен, скрюченный подагрой, слишком старый для молодой дамы, которую сопровождал, был напуган не меньше, чем представительницы слабого пола. Он делал вид, будто высматривает кого-то среди зрителей, бормоча себе под нос, что мошенника нигде не видно.

– Полно, Уивер. – Сэр Оуэн нервно переводил взгляд то на меня, то на своих друзей. – Мы можем обсудить все это позже. Я приду к вам утром.

– Да, – сказал подагрический старик, который осмелел, видя самообладание сэра Оуэна. – Соглашайтесь.

Я не придал его словам никакого значения.

– Сэр Оуэн, – прошипел я, с трудом обуздывая гнев, – вы пойдете со мной сейчас же!

– Пойти с вами? – спросил он удивленно. – Вы с ума сошли, Уивер, если думаете, что можете приказывать мне. Куда я с вами пойду?

– В «Компанию южных морей», – сказал я.

Я вовсе не собирался вести его туда, но мне было важно, чтобы он знал: мне известно о его связи с этим учреждением.

– Вряд ли! – хохотнул он. – Я полагаю, лучше держаться подальше от подобных мест. Уверяю вас.

– И тем не менее, – сказаля, – вы пойдете со мной туда.

Сэр Оуэн попал в ловушку и прекрасно это понимал.Он отчаянно пытался выпутаться и не знал как.

– Вы забываетесь. Я – джентльмен, и я в компании джентльмена и дам. Если у вас ко мне дело, для этого есть свое время и место. В данный момент я не намерен терпеть вспыльчивых евреев. Уходите, я посещу вас, если сочту нужным.

В этот миг я чувствовал только всепожирающую ярость. Признаюсь, читатель, я едва не схватил за горло этого напыщенного негодяя и не задушил на месте. Я не мог стерпеть такого обращения со стороны злодея, повинного в смерти моего отца, Думаю, гнев отразился на моем лице, и сэр Оуэн его увидел. Он понял, что творится у меня на душе, и знал, что он на волосок от гибели.

Одним словом, он побежал.

Хорошо, что сэр Оуэн не был молодым или прытким, и поэтому, несмотря на сильную боль в ноге, я мог за ним угнаться. Он нырнул в толпу, грубо оттолкнув несколько джентльменов и дам, и думаю, именно в тот миг, поведя себя на публике столь бесцеремонно, он решил, что обратного пути нет. Иначе как бы он оправдал такое поведение? Эта мысль только ожесточила его, и он с усиленной грубостью расталкивал людей на своем пути, стремясь к выходу, словно это были врата к освобождению. Я же, напротив, старался вести себя обходительно, но, без сомнения, и на мне лежит доля ответственности за некоторые из тех синяков и шишек.

Комедия «Доверчивый любовник» началась, но стычка на ярусе уже привлекла внимание партера. В первой сцене Элиаса главный герой и его друг громко жаловались друг другу на свои неудачи в любовных отношениях, но даже я, занятый погоней, не мог не уловить ноты отчаяния в голосах актеров, которые почувствовали, что внимание зрителей отвлекло что-то, не имеющее никакого отношения к их игре.

Я не знал, куда бежал сэр Оуэн, как, подозреваю, не знал этого и он сам; вскоре он оказался в конце галереи, где не было никаких ступеней. Идти было некуда. Позади него был я, а под ним, в тридцати футах внизу, – сцена. Охваченный паникой, он достал из кармана жилета богато украшенный золотом и жемчугом пистолет. Мой пистолет тоже был при мне, но я не решался стрелять в таком многолюдном месте.

Увидев у него в руках оружие, ближайшие к нам дамы истошно завизжали, и по театру волной начала распространяться паника. Я слышал внизу топот ног. Половина партера глядела вверх, а вторая половина пыталась протиснуться поближе, дабы рассмотреть, что происходит. Понимая безнадежность своего положения, сэр Оуэн решил красноречием защититься от осуждения публики.

– Уивер, – закричал он, – почему вы преследуете меня? – Он обращался к зрителям, которые стали успокаиваться. Сэр Оуэн упер ладонь в бедро и выпятил грудь. Возможно, он подумал, что, если все внимание приковано к нему, ему следует изображать трагика. – Этот человек умалишенный. Ему место в Бедламе, а не в театре.

– Ваше место уж точно не здесь, – сказал я спокойно, – такая плохая игра не пристала даже Друри-лейн.

Эта острота вызвала смех у публики, но вконец разозлила сэра Оуэна.

– Не забывайте, кто перед вами, – прошипел он, размахивая пистолетом, – и как ко мне положено обращаться!

Зайдя в тупик, я решил, что будет лучше выложить все карты на стол и посмотреть, что будет.

– Как вы и предполагали, – во всеуслышание произнес я (во времена моих выступлений на ринге я научился форсировать голос), – мне стало известно, что вы есть тот самый Мартин Рочестер, пресловутый мошенник и биржевой маклер. Следовательно, мне известно, что вы ответственны за несколько убийств, а именно: Майкла Бальфура, Кейт Коул, уличной девки, вероятно, Кристофера Ходжа, книготорговца, и, конечно, моего отца Самуэля Лиенцо.

По залу прошел гул. «Как? Сэр Оуэн и есть Мартин Рочестер?» Я видел, как внизу молодые люди показывали на него пальцами. Знакомые дамы утратили дар речи от изумления. У всех на устах было два слова: «убийство» и «маклер».

Сэр Оуэн ответил на это обвинение как нельзя плохо. Он был загнан в тупик, ничего не мог придумать. Я вывел его на чистую воду перед всем Лондоном. Возможно, если бы он сказал, что все это ложь, и высмеял мои заявления как абсурдные, он сохранил бы имя и репутацию, по крайней мере на этот вечер. Но он повел себя как человек, доведенный до последнего градуса отчаяния. Он в меня выстрелил.

После выстрела наступила тишина, в воздухе запахло порохом. Каждый, включая несчастных актеров на сцене, проверял, цел ли он. Мне повезло, что сэр Оуэн не был метким стрелком и промахнулся, однако ливрейный лакей, стоявший позади меня в десяти футах и глазевший на наш спор с баронетом, оказался менее удачлив. Свинцовая пуля попала ему прямо в грудь. Он зашатался и сел. С немым изумлением он смотрел на кровавое пятно, расползавшееся по его ливрее. Это выглядело так, будто кто-то опрокинул бутылку вина на скатерть и никто не знал, что делать. С четверть минуты он разглядывал свою рану, а затем, не проронив ни звука, повалился и отошел в мир иной.

Стало очень тихо, лишь со сцены доносились голоса актеров, несмотря ни на что произносивших свои реплики. Однако эта тишина длилась недолго. Миг – и люди бросились к выходу, спасаясь от обезумевшего сэра Оуэна; закипела настоящая паника. Я бросился вперед, сам не зная еще, что предприму. Возможно, я хотел избить его до потери сознания и отволочь к мировому судье. Сказать по правде, у меня не было плана, и я не знал, что буду делать дальше.

Сэр Оуэн истерически попытался съездить мне по лицу горячим после выстрела пистолетом, но я с легкостью увернулся и нанес точный удар в его толстый живот. Как я и ожидал, он согнулся от боли и выронил свое ставшее бесполезным оружие. Но он не сдался. Он был в отчаянии и собирался биться, пока не освободится от меня или пока у него не кончатся силы.

Баронет отступил на шаг и потянулся за своей шпагой. Я тем временем обнажил свой клинок и уже был готов. Однако я ошибался, полагая, что на этом поприще у меня будет явное преимущество. Я бросился вперед, рассчитывая нанизать его на шпагу, как на вертел.

Сэр Оуэн сделал первый выпад, проворный и умелый, целясь мне в грудь. Этот негодяй, выходит, не терял времени даром и оказался искусным фехтовальщиком. Признаюсь, я испытал легкое чувство страха, поспешно отражая удар и пытаясь выработать какую-нибудь стратегию. Я тотчас понял, что сэр Оуэн может оказаться достойным противником и что я себя переоценил, ибо не всеми видами искусства самообороны владел в равной степени.

Несмотря на переполнявшую его ярость, сэр Оуэн держал шпагу с уверенностью и орудовал ею изящно, впрочем его удары не причинили мне большого вреда. Я мог бы даже сказать, что шпага была продолжением его руки, но будь это так, шпага должна была бы быть толстой и неуклюжей. Поэтому правильнее будет сказать, что его рука стала продолжением его легкого и утонченного оружия, которое позволило сэру Оуэну двигаться грациозно и напористо.

Не в таких обстоятельствах мог бы я получить удовольствие от поединка с умелым противником, готовым на убийство. Заверяю вас, уважаемый читатель, что выбор стратегии – непростое дело, когда вынужден отмахиваться клинком в театре, переполненном людьми, с паническими воплями спешащими к выходу.

Сэр Оуэн предпринял еще одну атаку, снова метя мне в грудь, но внезапно изменил свое намерение и нацелился в ногу, очевидно стремясь лишить меня подвижности. В самый последний момент мне удалось отразить его выпад и нанести ответный удар ему в бок, целясь под правую руку. Я надеялся, что ему не удастся парировать, но для человека его комплекции он двигался с удивительной быстротой, успешно уклоняясь от моих выпадов.

Я вынужден был признать, что он владел шпагой превосходно, но, взглянув ему в лицо, я не нашел там удовольствия, которое обычно испытывает человек, демонстрирующий свои таланты. На его лице было лишь желание убить. Я думал, что волнение сэра Оуэна даст мне явное преимущество, но этого не случилось. Он сделал еще один выпад, на этот раз целясь в руку, державшую шпагу. Я переместил слишком много веса на свою больную ногу, и боль пронзила все тело. На мгновение я утратил контроль, и этого было достаточно, чтобы сэр Оуэн воспользовался моей растерянностью. Проворно крутанув своей шпагой, он выбил у меня мою. Та описала дугу и с лязгом ударилась оземь футах в пятнадцати.

Я подумал, что теперь он бросится бежать, но ярость и страх затмили его разум. Никогда прежде не видел я такого лица, ужасающего и комичного одновременно, красного, почти багрового. Лишь губы его были так плотно сжаты, что побелели. Он смотрел на меня, сузив глаза, вдоль поднятого клинка.

– Вы погубили меня! – прорычал он, но его голос был едва слышен в суматохе.

Он был решительно настроен пронзить меня насквозь – я в этом ни капли не сомневался. Думаю, я мог бы убежать. Мог бы остаться невредимым, но мне была непереносима мысль о бегстве от этого злодея, на поиски которого я затратил столько сил. Поэтому я сделал то, чего он не мог ожидать от безоружного человека в здравом уме, чей противник вооружен шпагой. Я бросился на него, превозмогая острую боль в ноге.

Замешкавшись на секунду от удивления, сэр Оуэн вскинул шпагу мне навстречу, но я не помышлял о самоубийстве. Вспомнив трюк, усвоенный в уличных драках, я упал наземь и ухватил его за ноги, пытаясь повалить, словно кегли.

Сэр Оуэн выронил шпагу и упал навзничь. Он высвободился, попятился назад, как рак, и снова вскочил на ноги в одно время со мной. Оказавшись у ограждения, он ухватился за перила для большей устойчивости и приготовился нанести удар. В данный миг мы были просто двумя мужчинами, сошедшимися в яростном поединке, невзирая на разницу в общественном и материальном положении. Без преувеличения могу сказать, мой читатель, что в подобном бою, где все решали сила кулаков, мускулы и желание справедливости, ленивый, упитанный баронет не мог устоять против меня.

Сэр Оуэн замахнулся – и промазал.

Едва не упав, он прислонился к ограждению. Снова замахнулся, безрассудно и бесцельно, а потом неистово замолотил кулаками по воздуху. Моего ответного удара было достаточно, чтобы уже утративший равновесие баронет отлетел назад и, оглушительно голося, рухнул с высоты тридцати футов на сцену, где актеры отважно продолжали играть пьесу Элиаса. Держались они мужественно – этого у них не отнимешь, – но, думаю, даже самые дисциплинированные актеры не смогли бы притвориться, будто не заметили приземления посреди сцены рухнувшего с небес увесистого баронета.

Я стоял, тяжело дыша. Сердце учащенно стучало, а ноги дрожали. Я не представлял, что делать дальше. Через несколько секунд, показавшихся мне вечностью, мне пришло в голову проверить, жив ли сэр Оуэн.

Я перегнулся через ограждение посмотреть, что с сэром Оуэном – мертв он, без сознания или, возможно, невредим и готов к бегству, но прежде чем я успел что-либо разглядеть, меня схватили и повалили на пол бесчисленные руки. Я более не был обвинителем сэра Оуэна. Я более не был человеком, который встал между безумцем с пистолетом в руках и невинными зрителями. Теперь я был евреем, который напал на баронета, а возможно, и убил его.

Меня удерживали двое плотных джентльменов. На вид они были довольно крепкими, но, вероятно, я мог бы вырваться, если бы захотел. Однако рано или поздно мне все равно придется предстать перед законом, и у меня не было желания подвергать себя риску при попытке к бегству.

Вокруг бесновалась толпа. Кто-то бежал, чтобы взглянуть на тело сэра Оуэна на сцене внизу. Другие бродили туда-сюда с видом потерянных животных. Женщина с волосами цвета меди, в черном с золотом платье, которая сидела в ложе с сэром Оуэном, пронзительно визжала, а молодой джентльмен пытался ее успокоить. Она громко рыдала какое-то время, а потом стала всхлипывать все тише и тише. Молодой человек мудро повел ее ближе к выходу, чтобы отвезти прочь из театра.

– Будьте так любезны успокоиться, мисс Деккер, – сказал он. – Вам не следует волноваться.

Я вытаращил глаза. Я ничего не мог понять.

– Деккер, – произнес я вслух. – Сара Деккер?

Один из людей, которые меня удерживали, посмотрел с недоумением. Он явно находил мой вопрос странным и неуместным.

– Что из этого?

– Вы знаете ее? – спросил я. – Знаете эту женщину?

– Да, – сказал он, недоуменно наморщив лоб.

– Это была Сара Деккер? – спросил я.

У меня потемнело в глазах и подкосились ноги.

– Да, – повторил он с раздражением. – Она собиралась замуж за человека, которого вы пытались убить.

Мне ничего не оставалось, как дать им меня увести.

Глава 34

Я полагал, что предстану перед мировым судьей в тот же вечер, но этого не случилось. Возможно, требовалось вызвать слишком много свидетелей различного положения и ранга, а час был уже слишком поздний. Во всяком случае, джентльмены, которые меня задержали, передали меня в руки констеблей, а те – заперли на ночь в Поултри-Комптер. К счастью, я имел при себе достаточно серебряных монет, чтобы выторговать отдельную камеру в Мастерз-сайде и оградиться от тюремных ужасов, ибо Коммон-сайд пользовался репутацией самой омерзительной и вонючей тюрьмы на свете.

Моя камера была мала, в ней стоял запах плесени и пота. Из мебели имелись только сломанный деревянный стул и жесткий соломенный тюфяк. Реши я на нем устроиться, мне пришлось бы делить его с полчищем вшей. Я сел на стул и попытался обдумать свои дальнейшие действия. Поскольку я не знал, какие обвинения мне предъявят утром, трудно было выработать какой-то план действий. Многое будет зависеть не только от состояния сэра Оуэна, но также от свидетелей, которых приведут констебли.

Положение мое было ужасным, и у меня не было другого выхода, как попросить дядю заплатить мировому судье, чтобы предотвратить судебное расследование. У меня вовсе не было уверенности, что взятка поможет. Если сэр Оуэн мертв, меня, без сомнения, обвинят в убийстве. Никакая взятка не поможет судье изменить свое решение, если речь идет о нападении на человека такого положения, как сэр Оуэн. Но если баронет всего лишь ранен, я мог надеяться на то, что судебного процесса удастся избежать.

Я вызвал надзирателя и попросил принести бумагу и перо, а потом отправить записку. Я не был уверен, что мне хватит денег, учитывая непомерную дороговизну в тюрьме, но оказалось, что цена не имела значения.

– Я могу продать вам бумагу и перо, – сказал мужчина маленького роста с жирной кожей, пытаясь убрать редкие волосы с глаз, – но отослать ничего не могу.

– Не понимаю, – сказал я, все еще пребывая в оцепенении. – Почему?

– Приказ, – сказал он, будто одно это слово могло все объяснить.

– Чей приказ?

Никогда не слышал, чтобы в тюрьмах не разрешали заключенным отсылать записки. Или чтобы надзиратели отказывались заработать этим немного денег.

– Мне не велено говорить, – сказал он стоически. Он начал ковырять что-то у себя на шее.

Думаю, в моем голосе прозвучало искреннее недоумение.

– Это касается всех заключенных?

– Конечно нет, – засмеялся он. – Другие джентльмены вправе посылать столько записок, сколько захотят. Как еще я могу заработать себе на хлеб? Это касается только вас, мистер Уивер. Вам не разрешается посылать записки. Так нам велели.

– Я хочу поговорить с начальником тюрьмы, – сказал я сурово.

– Конечно. – Он продолжал ковырять кожу на шее. – Он будет завтра днем. Не думаю, что вы задержитесь здесь так долго, но если задержитесь – можете поговорить с ним.

Я стал перебирать свои возможности. Можно было сломать этому парню шею – приятный, спору нет, метод получить нужное, но едва ли самый мудрый. Я решил несколько умерить кровожадность.

– Если отошлете мою записку, получите щедрое вознаграждение.

– Меня уже щедро отблагодарили, – улыбнулся он, – чтобы я этого не делал. Так принести вам бумагу и перо?

– Кто заплатил вам, чтобы не отсылать моих записок? – потребовал я.

– Я не могу сказать вам этого, сэр, – пожал он плечами.

Этого и не требовалось, я сам догадался.

– Вы действительно хотите быть связанным с таким человеком, как Уайльд? – спросил я у охранника.

– Видите ли, – улыбнулся он, – занимаясь определенным ремеслом, неизбежно приходится быть связанным с мистером Уайльдом. Вы разве сами не понимаете?

Мне вспомнились слова дяди: «Мистер Мендес говорит, что в определенных ремеслах неизбежно приходится иметь дело с Уайльдом».

– Передавайте привет мистеру Мендесу, – пробормотал я.

Он улыбнулся, обнажив гнилые зубы:

– Вы все понимаете, не так ли? Мне даже жать, что приходится спорить с вами, сэр. Но Уайльд еще умнее, мне кажется.

Я отослал неблагоразумного надзирателя и принялся ходить по камере, не в силах поверить в свое невезение. Меня лишили связи, чтобы я не смог отправить записки, которую я так хотел послать. Если меня лишили возможности связаться с дядей, значит, тот, кто это устроил, сделает все, чтобы я предстал перед судом. Вряд ли этого могла желать «Компания южных морей». Если мне суждено предстать перед судом, я должен опасаться за свою жизнь, так как «Компании южных морей» было что терять в случае судебного разбирательства. С другой стороны, Банк Англии многое бы выиграл, поэтому я предположил, что за моей изоляцией стоит Блотвейт.

Этой ночью я не спал. Но я и не думал о том, что со мной случилось и что я узнал. Я сидел на шатком деревянном стуле и пытался выбросить все это из головы. Но мне не удавалось избавиться от образа хорошенькой Сары Деккер. Если это действительно была Сара Деккер, кто же тогда приходил ко мне днем и что этот визит означал? Как говорил Адельман, я оказался в лабиринте и не мог видеть ни вперед, пи даже назад. Единственное, что было известно, это где я нахожусь – а находился я в ловушке.

На следующее утро меня отвели к мировому судье. Я предстал перед судьей Данкомбом в его доме на Грейт-Харт-стрит.

– Я поражен, – сказал он, и было очевидно, что он говорит правду. – Опять мистер Уивер, и опять по делу об убийстве. Знаете, сэр, я должен вас немедленно изолировать, пока вы не истребили все население столицы.

При слове «убийство» у меня перехватило дыхание. Признаюсь, сложившееся положение вызывало у меня ужас, так как не сулило, по меньшей мере, ничего хорошего.

– Должен ли я понимать, что сэр Оуэн скончался, ваша честь?

– Нет, – объяснил Данкомб. – Врач сказал, что раны сэра Оуэна несерьезны и что он полностью поправится. Речь идет о другом человеке, лакее Дадли Роуче. Вот он скончался. Скажите мне, мистер Уивер, вас обрадовало или разочаровало известие о том, что сэр Оуэн вскоре поправится?

– Признаюсь, я испытываю смешанные чувства, – смело сказал я, – но, пожалуй, я скорее рад, что он жив, так как это дает возможность заставить его признаться в совершенных им преступлениях. Надеюсь, его будут охранять, чтобы он не сбежал.

– Мы здесь для того, чтобы обсуждать ваши преступления, – презрительно сказал мировой судья, – а не преступления баронета.

Я держался прямо и говорил уверенно.

– Я уверен, свидетели происшедшего скажут, что сэр Оуэн стрелял в меня и напал на меня первым. Это он застрелил лакея, который пал невинной жертвой его безумства. Я лишь защищался и хотел задержать человека, чьи преступления ужасны. То, что он пострадал, чистая случайность.

– Судя по тому, что мне известно от констеблей, – сказал судья, – это не так. Похоже, это вы напали на сэра Оуэна, и, если он яростно защищался, его можно понять. Коли вы угрожали ему, а он был вынужден защищаться, в убийстве человека повинны вы, а не сэр Оуэн. Вы разве не согласны с этим?

Я был категорически не согласен, о чем и сказал ему. Данкомб задал мне бесчисленное множество вопросов о происшедшем, и я ответил на них, как мог, не упоминая фальшивых акций «Компании южных морей». Я лишь сказал, что мне стало известно о нескольких преступлениях, совершенных Мартином Рочестером, и что сэр Оуэн был этим Мартином Рочестером. Так же как тогда, в театре, это известие вызвало немалое удивление. Данкомб изумленно уставился на меня, а люди в помещении суда стали громко перешептываться. Наконец судья ударил своим молотком и восстановил подобающий порядок.

– Если вы знали, что это именно тот человек, о которым вы говорите, – спросил он меня, – почему вы не получили ордера на его арест?

Этот вопрос меня удивил, и я не мог ничего ответить. Я опасался, что Данкомб может принять мое замешательство как знак того, что уличил меня во лжи.

Мне казалось, что допрос длился несколько часов, хотя на самом деле это было, наверное, не так. Затем Данкомб приступил к опросу свидетелей. Я бы никогда не пожелал моему читателю испытать то, что испытал я, слушая бесконечные подробности моей стычки с сэром Оуэном. Достаточно сказать, что более дюжины человек выступило в качестве свидетелей и никто из них не высказался в мою защиту.

Столкнувшись с произволом нашей судебной системы, я имел причины для беспокойства, поскольку, если кто-то непременно хотел привлечь меня к суду, у меня было мало шансов избежать этой участи. Не без самоосуждения думал я о гибели этого ни в чем не повинного лакея. Он пал жертвой ярости сэра Оуэна, которую спровоцировал я. Теперь я знал, что спровоцировал его, будучи обманутым. Кто-то постарался изо всех сил сделать так, чтобы я поверил, будто сэр Оуэн мне лгал. Кто-то подослал мне самозванку, которая убедила меня с помощью лжи, что сэр Оуэн мошенник. Я больше не знал, чему верить.

Данкомб допрашивал свидетелей больше четырех часов. Я был настолько измотан, что и думать не мог о том, какой приговор вынесет мировой судья. Я не видел причин, которые помешали бы ему отправить меня под суд, а такая перспектива приводила меня в ужас. Наконец, заслушав всех свидетелей, судья объявил, что готов вынести вердикт.

Я искал какие-нибудь знаки в его поведении, которые позволили бы мне угадать, что меня ждет, до того как решение будет объявлено, но по суровому, хладнокровному виду судьи ничего понять было нельзя.

– Мистер Уивер, без всякого сомнения, вы опасный и несдержанный человек. Очевидно, что вы вывели сэра Оуэна из себя, но вы не вынуждали его доставать оружие или применять его столь неосторожно. Полагаю, вы можете дать мне повод пожелать, чтобы в будущем сэр Оуэн оказался более метким стрелком, но это не тема, которая нас беспокоит здесь сегодня. Если сэр Оуэн пожелает подать на вас жалобу за нападение, тогда, боюсь, вам снова придется предстать передо мной в скором времени. От души желаю, чтобы вы разобрались в своем конфликте сами. Вы можете идти.

Позднее я осознал, что должен был ощутить облегчение, но в тот момент я был слишком сбит с толку. Я не понимал, что означал его вердикт. Можно было лишь предположить, что Данкомб получил за меня взятку. Но от кого? Неужели кто-нибудь сообщил дяде, что я попал в беду? И если это так, почему его не было видно в суде?

Я протиснулся сквозь толпу, желая лишь поскорее выбраться из этого страшного здания, пока мировой судья не передумал. Позже Элиас сказал мне, что он был там и схватил меня за руку, когда я проходил мимо, но я этого не помню. Я пробивался сквозь толпу с тупой решительностью быка, пока не выбрался на свободу и не вдохнул влажный и вонючий лондонский воздух. Несмотря на стоявшую в тот день особую вонь, и тучи, и ненастную погоду, я наслаждался этим воздухом. В тот момент я испытывал облегчение, а знание того, что оно быстротечно, делало его еще слаще.

Моя греза длилась не более минуты, а когда мир вокруг приобрел свои очертания, как это бывает, когда протрешь глаза, я сразу узнал экипаж и мальчика-слугу из Ост-Индии, принадлежавшие Натану Адельману. Я стоял и смотрел на карету, выпучив глаза, пока Адельман не высунул голову из окна и не пригласил меня сесть внутрь.

Я смотрел молча. Вымолвить хотя бы звук и то было выше моих сил.

– Я вижу, день удался. – Он не улыбался, но сиял от удовольствия. – Этот Данкомб – крепкий орешек. но в конце концов он принял верное решение. Садитесь, Уивер.

– Я безмерно удивлен, – сказал я, залезая в экипаж, – видеть вас моим союзником. Я думал, Компания обрадуется моему краху.

Я сел напротив великого финансиста, и экипаж тронулся в неведомом мне направлении.

Адельман улыбался, словно мы собирались на приятную прогулку за город. И вправду этот маленький толстый человечек выглядел как настоящий джентльмен.

– До вчерашнего вечера мы действительно были бы рады видеть ваш крах, но ситуация изменилась, и вы должны быть благодарны, что нам удалось договориться с судьей прежде, чем это сделали бы наши друзья из Банка Англии. Они определенно сделали, бы все, чтобы вы предстали перед судом.

– Конечно, – кивнул я. – Мне бы пришлось объяснить свои действия и публично рассказать об участии сэра Оуэна в подделке акций «Компании южных морей».

– Совершенно точно. Я действительно благодарен вам, так как с вашей помощью мы узнали, кто скрывался под именем Мартина Рочестера. Теперь он не сможет причинить Компании никаких проблем.