Текст книги "Ревность"

14

Связь с Ивеном продолжалась немногим дольше года. Ей не нравилось это слово: связь. Оно намекало на что-то недозволенное и грязное, такие слова не выражали суть их отношений. Шон не чувствовала за собой никакой вины, даже за ту ложь, которую она изливала на Дэвида, объясняя ему, где и с кем провела время. И чем дольше это продолжалось, тем легче ей было лгать; слова лжи так же легко слетали у нее с языка, как слова правды. Дэвид ничего не подозревал. Он брал домой все больше книг для слепых, и когда она возвращалась домой, знак «чтение», как правило, красовался на ручке двери туалета. Дэвид присутствовал в доме, только изредка пытаясь вторгнуться в ее жизнь, но по большей части он молчаливо соглашался с предложенной ей дистанцией. Если бы он, паче чаяния, обвинил ее в связи с другим мужчиной, она почувствовала бы себя оскорбленной. Она убедила себя в собственной невиновности. Просто пыталась выжить.

Ей хотелось бы, чтобы это давалось так же легко и Ивену. Однажды он сказал ей, что не был допущен к причастию, когда пошел к мессе.

– Почему? – спросила она.

Он увидел, что она действительно не понимает.

– Вряд ли я заслуживаю этого в последнее время, – сказал он.

Она была поражена тем, чего стоила ему эта связь, какую цену он был готов за нее заплатить. Она ненавидела католицизм за ту боль, которую он причинял Ивену. Ей было трудно понять его приверженность к церкви, его готовность подчиняться ее законам.

– Объясни мне насчет исповеди, – просила она. – Ведь она призвана снять с тебя твой… – Поколебавшись, она отказалась использовать слово грех. – Освободить тебя от чувства вины.

Он улыбался, глядя на ее уловки и эвфемизмы.

– Нельзя надеяться на прощение, если ты не собираешься пресечь грех, – ответил он.

В минуту откровенности он сказал Шон, что ненавидит предательство, что отсутствие в ней чувства вины изумляет его. Он сказал, что любит Дэвида. Как это было странно: он любил Дэвида, а она нет. Сначала Ивен пытался говорить с ней о том, чтобы признаться во всем Дэвиду, вымолить у него прощение и простить его. Своим молчанием она давала ему понять, что не намерена говорить о Дэвиде. Между тем Ивен и Дэвид продолжали играть в теннис каждую субботу, как будто ничего не изменилось. Она тем временем ходила с мальчиками за покупками, на каток или в горы. Она знала, что ставит Ивена в немыслимое для него положение. Если она чувствовала за собой хоть какую-то вину, то только за это.

В страданиях Ивена была еще и другая сторона, менее очевидная для нее. Только иногда, глубоко заглянув ему в глаза, она понимала: он хочет, чтобы она принадлежала ему целиком. Тогда она не могла даже помыслить о разводе. Мальчики просто не перенесли бы этого сразу после гибели сестры. Но ее нежелание разводиться с Дэвидом коренилось глубже, не только в мальчиках тут было дело. Ее преследовало такое чувство, что если она разорвет союз, в результате которого Хэзер появилась на свет, то тем самым предаст ее, поставит под сомнение самый факт ее существования, сотрет память о ней. Шон знала, что эта мысль алогична, как многие ее мысли в последнее время, и все же оставалась подверженной этому предубеждению.

В марте Ивен подарил ей золотое колье с изысканными игрунками, сплетенными хвостом к хвосту.

– При помощи этого колье я всегда буду с тобой, даже когда меня с тобой не будет, – сказал он. Шон вряд ли в этом нуждалась. Он и так всегда был с ней, даже среди ночи. Это было самое трудное время. Весь год после смерти Хэзер она почти не спала. Могла ли она вспомнить хотя бы одну ночь, когда не плакала в постели? Дэвид был безразличен к ее слезам. Иногда он вставал и уходил спать в комнату Хэзер, чтобы быть от нее подальше. В эти ночи она звонила Ивену, разговаривала с ним, лежа в постели. Она могла позвонить в два или три часа ночи. Ивен никогда не укорял ее за это.

– Я не должна была выходить на работу сразу после ее рождения, – говорила она по телефону. – Ей было тогда всего четыре недели. Каждая мать решилась бы на такое? – Или: – Я должна была научить ее плавать. – Или: – Не могу поверить, что она пошла в воду одна.

Она была как одержимая. Все, кроме Ивена, выводили ее из себя. Ей слышалась нота усталого раздражения в голосах друзей, когда она говорила с ними о Хэзер, но она не могла остановиться. Скоро ей перестали звонить. Даже отец устал ее слушать.

– Надо продолжать жить, Шон, – говорил он. – Тем более, тебе есть о ком заботиться.

Но Ивен никогда не выказывал ни малейших следов раздражения. Он часами слушал ее по телефону. Он говорил ей о том, какой замечательной матерью она была для Хэзер.

– Каждую пятницу по утрам ты отпрашивалась с работы, чтобы быть с ней, – напоминал он Шон. – Вы пекли пироги или охотились на тарантулов. Что еще могла ты сделать для нее? – Она представляла себе, как он лежит голый под одеялом, телефонная трубка зажата между ухом и подушкой. Эти представления доводили ее до стонов, желание лежать с ним рядом становилось невыносимым.

Но летом, почти через год после смерти Хэзер, начались перемены. Дэвид все больше нуждался в ней, но этого нельзя было сказать об Ивене. Ничто не менялось только в ней самой. Она по-прежнему была на грани помешательства, и когда облачный июнь сменился июлем, с его сухим жаром, она стала впадать в панику. Двадцать шестого августа исполнится год со дня смерти Хэзер. Этот день приближался, подползал к ней, как зримое напоминание о пережитом ужасе. От встречи с ним нельзя было уклониться, через него нельзя было перескочить. Когда ей удавалось ненадолго заснуть, ее преследовали кошмары. Она в смятении просыпалась среди ночи, тянулась к Ивену – и отшатывалась, когда ее рука дотрагивалась до тела Дэвида.

Примерно в середине июля появились первые признаки того, что она теряет Ивена. День начался ужасно. Она проснулась слишком рано, во влажной, прилипшей к ногам ночной рубашке и попыталась прийти в себя. Дэвид был еще дома: она увидела свет под дверью ванной. Из окна спальни видна была джакаранда, во всей своей красе.

Мальчики. Она села. Ночной кошмар вновь напомнил о себе.

– Дэвид!

Он вошел в комнату. На нем были только брюки с расстегнутым ремнем, на лице клочья пены для бритья, на шее полотенце, в руке бритва.

– Что случилось?

Она вылезала из постели.

– Мне приснилось… Нужно проверить, как там мальчики.

Дэвид взял ее за руки.

– Они не здесь, дорогая, ты помнишь? Они в Диснейленде с Кевином Йенсеном. – Он нагнулся, чтобы заглянуть ей в глаза. – Ты не помнишь?

Она снова села на край постели. Не надо было их отпускать.

– Я должна позвонить им, – сказала она. Дэвид стер пену с лица полотенцем и сел рядом с ней.

– Сейчас пять часов утра. Сомневаюсь, что Йенсены обрадуются столь раннему звонку.

Она опять легла и посмотрела на Дэвида.

– Ты думаешь, я ненормальная? Он покачал головой.

– Послушай. Раз уж ты проснулась, почему бы тебе не одеться и не поехать со мной сегодня утром?

– Нет.

– Ты так давно не поднималась вместе со мной на самолете.

Он имел в виду: со дня смерти Хэзер, но никогда не произносил таких слов. Как будто у него никогда и не было дочери.

– Я не хочу, – сказала она.

– Ладно, а как насчет ужина после работы? В одном из наших любимых ресторанчиков.

Сегодня он не хотел оставлять ее одну. Она почувствовала себя в западне.

– У меня сегодня вечером деловая встреча. – Она перебирала пальцами золотую цепочку. Встреча была с Ивеном, у него на квартире.

– Перенеси ее.

– Не могу. Он вздохнул.

– Я просто подумал, что, пока нет мальчиков, мы могли бы провести время где-нибудь вдвоем.

Это ее разозлило. Они постоянно спорили, можно ли отпускать мальчиков, и на этот раз, впервые за долгое время, она позволила Дэвиду настоять на своем. Он говорил, что она слишком опекает их. Мальчики теряют друзей, они нуждаются в том, чтобы почаще ускользать из-под ее крылышка и весело проводить время. Она приняла все это за чистую монету, и теперь выясняется, что он избавился от них только для того, чтобы принудить ее проводить с ним время и делать то, чего она не хотела.

Она отвернулась и подтянула одеяло к подбородку.

– Ты подумал неправильно.

Ивен жил на верхнем этаже старого, покрытого розовой штукатуркой дома, расположенного в грязном предместье Эскондидо. Дом одиноко стоял на холме, окруженный тщедушными деревцами манцаниты с красной корой. Владельцы дома жили на нижнем этаже. Они почему-то считали себя фермерами; по пути к дому Шон приходилось пробираться мимо курятника с осыпающимися стенами и пяти тощих коз.

Она открыла дверь своим ключом. Ивен пошел за продуктами; они собирались выехать на пикник. Она налила им по бокалу вина. В раковине лежали два стакана из-под сока, на одном из них были заметны следы губной помады. Подобные следы она находила уже не в первый раз: смятые простыни, серьги на кофейном столике – все свидетельствовало о том, что Ивен провел эту ночь не один. У него бывал при этом виноватый вид.

– Извини, – говорил он, покраснев. – Я не успел убрать постель. – Или: – Надо было помыть посуду. – Он нравился ей, когда краснел. Ей нравилось думать, что его предками могли быть ирландцы.

Шон говорила ему, что все в порядке. В конце концов, она спала с Дэвидом семь дней в неделю, хотя они оба знали, что это разные вещи. Как бы то ни было, женщины Ивена не представляли для Шон угрозы. Эти связи были кратковременны и, казалось, ничего не значили для Ивена.

Но потом ситуация изменилась: складывалось впечатление, что следы оставляла одна и та же женщина.

– Привет. – Он с улыбкой вошел в кухню, нагруженный пакетом с продуктами. На нем были мешковатые серые шорты и старая мягкая зеленая рубашка, которую он, должно быть, купил в магазине уцененных товаров. У Ивена было свое чувство стиля.

Она поднесла стакан с вином к его губам, и он отпил, зажмурившись.

– Чудесно, – сказал он. – Спасибо.

Она смотрела, как он вытаскивает из пакета молоко и йогурт, пару замороженных обедов, томатную пасту – все, что понадобится им сегодня. Он передал ей головку салата-латука, чтобы она его помыла.

– Дай мне сначала позвонить мальчикам в Лос-Анджелес, сказала Шон, положив салат на кухонный стол.

Она поговорила с ними обоими. Они казались более веселыми и счастливыми, чем когда-либо в последнее время. Она повесила трубку, и Ивен обнял ее за талию и притянул к себе.

– Ну и как? – спросил он. – Нравится им в Диснейленде?

– Кажется, очень.

– Отлично.

Она покачала головой.

– Со мной что-то не в порядке. Я имею в виду, что я неважная мать, не говоря уже о том, что я преступная жена, – сказала она с легким смешком.

– Ладно, я знаю, почему ты преступная жена. – И он поцеловал ее. – Но ты представляешься мне прекрасной матерью.

Она снова покачала головой.

– Меня беспокоит то, что мальчики счастливы.

Он откинулся назад и сузил глаза, пристально глядя на нее, и Шон подумала, что он обладает невероятной сексуальной привлекательностью.

– Почему, родная? Она пожала плечами.

– Потому что это слишком скоро.

– Но прошел уже почти год.

– И Дэвид тоже о ней забыл. Если бы я была счастлива и спокойна, он вообще бы о ней не вспоминал.

Он потрепал ее по щеке.

– Почти год, Шон.

– Когда они счастливы, мне кажется, что меня бросили. Предали.

– Ты мать. Твои чувства сильнее.

– Иногда мне хочется, чтобы они были несчастны. Это пугает меня. Я борюсь с этим чувством по отношению к Кейту и Джейми, я действительно стараюсь держать себя в руках. Но не по отношению к Дэвиду. – Она закусила губу. – Мне нравится причинять ему боль. Я хочу, чтобы он страдал.

Ивен отстранился от нее и потянулся за своим бокалом.

– Не потому ли ты со мной? Чтобы причинить боль Дэвиду?

Она покачала головой.

– Я не использую тебя, если это то, что ты имеешь в виду. По крайней мере в том, что касается Дэвида. Если я в чем и использую тебя, так это в том, чтобы доставлять себе радость.

Он обнял ее за плечи и повел к спальне.

– Пойдем, – сказал он. – Салат может подождать.

– Ты встречаешься с какой-то одной женщиной? – Они позанимались любовью, и теперь она сидела на постели, прижимая к груди простыню, пока он перебирал пальцами золотое колье у нее на шее.

– Почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто у меня такое чувство. Одна и та же пара сережек несколько раз. Тот же цвет губной помады на бокалах.

– Ты настоящий детектив.

– Ну и…

– Да. Это так.

– О…

– Ты хочешь узнать больше? Она кивнула.

– Думаю, что да.

Он сел и обхватил ее руками.

– Только не в постели. Не сегодня. Поговорим об этом завтра.

– Это серьезно? Он колебался.

– Не знаю. Тут все иначе. Но я не собираюсь говорить об этом сейчас. Не в моей постели.

– Я хотел рассказать тебе о ней, – сказал Ивен за кофе в своем кабинете на следующее утро. – Но я боялся причинить тебе боль.

– Испытай меня, – храбро сказала Шон.

Начав говорить, он не мог остановиться. Ее звали Робин. Она была красива, но их отношения тревожили его: слишком они были разные во всем. Она имела степень бакалавра по менеджменту. Он произносил это с содроганием. Степень по бизнесу означала для него материализм и отсутствие гражданских чувств.

– Хотя она не такая, – уточнил Ивен. – Просто у нее другая система ценностей.

– Как ты с ней познакомился? Он медлил с ответом.

– Она работает управляющим ювелирного магазина. Я встретил ее, когда заказывал для тебя колье.

Ее пальцы потянулись к шее, она изо всех сил старалась скрыть свое разочарование. Она больше не была единственным собственником этого колье. Ивен, должно быть, думал о Робин каждый раз, когда его видел.

– Я чувствую себя виноватым, – сказал он. – Мне представляется, что я предал тебя.

– Когда-нибудь это должно было случиться, Ивен.

– Я хочу, чтобы она тебе понравилась.

– Уверена, что так и будет. – На самом деле Шон не хотела ее видеть.

– Она не очень-то любит животных. – Он говорил извиняющимся тоном. – Но она католичка. Ходит в церковь. И хочет детей.

Шон изучала его лицо. В уголках глаз появились глубокие морщинки, которых она раньше не замечала. Ему еще не исполнилось тридцати трех. Он всю жизнь много работал и заслуживал большего, чем она могла ему дать. Она поставила свою чашку на пол и наклонилась, чтобы мягко поцеловать его в губы.

– Она счастливая женщина, – сказала Шон.

К концу июля ее беспокойство возросло. Возобновилась бессонница. Она слонялась по дому ночью босиком, сидела то в одной комнате, то в другой, рассматривая тени на стене. Не могла есть. То немногое, что она накладывала себе на тарелку, приходилось выбрасывать. Дэвид, казалось, ничего не замечал.

Но замечал Ивен. Однажды, увидев, как она выбрасывает сэндвич в корзинку, он подошел к ней, обнял и задержал руку на ее плоском животе.

– Изводя себя голодом, ты ее не вернешь, – сказал он.

– Ровно год назад, в эту субботу, – отозвалась она.

– Я знаю.

– Я бы хотела, чтобы это выпало на будний день, когда я с тобой.

– В этот день с тобой должен быть Дэвид. Для него это тоже будет нелегким испытанием.

– Я даже не уверена, что он об этом помнит.

– Тогда напомни ему.

– Нет. Ивен, ты не можешь отменить игру в теннис в эту субботу? Мне не хочется, чтобы он играл, как будто это такая же суббота, как любая другая.

– Скажи ему это. Скажи ему, что это причинит тебе боль.

Она покачала головой.

– Боже, Шон, ты должна начать разговаривать с ним. Мы и так уже зашли слишком далеко. Я допустил это… Я чувствую свою ответственность за ухудшение ваших отношений.

Она отвернулась к окну, чтобы не видеть отчаяния на его лице. Надо прекратить мучить его. Она должна предоставить ему возможность жить своей собственной жизнью.

– Мама Кевина пригласила нас в субботу на пляж, – сказал Кейт вечером за ужином. Его каштановые волосы слишком отросли сзади, они покрывали воротник рубашки. Он выглядел как беспризорник. Неудивительно, что семья Кевина относилась к близнецам как к своим приемным детям. Наверное, жалели этих мальчишек, чьи родители были слишком заняты, чтобы остричь им волосы.

– Можно мы пойдем? – Кейт смотрел на Дэвида. Он знал, что это слабое звено в родительском оцеплении.

Дэвид посмотрел на Шон с другого конца стола, но Шон покачала головой.

– Я думала, что эту субботу мы должны провести по-семейному, – сказала она.

Джейми выразил недовольство.

– И что мы будем делать?

Что-нибудь… спокойное… в чем мы участвовали бы все вместе. – Она почувствовала на себе взгляд Дэвида.

– Мы бы лучше пошли к Кевину, – сказал Кейт.

– В общем, я не разрешаю.

– Может быть, поедем куда-нибудь на пикник, – предложил Дэвид.

Джейми скривил рот, выражая отвращение.

– Еще не хватало!

Шон нагнулась и схватила Джейми за руку. Она почувствовала, как ее ногти вонзаются в кожу мальчика.

– Жалкое отродье, – сказала она. – В субботу, ровно год назад, умерла твоя сестра. В этот день ты никуда не пойдешь. – Она встала и бросила на стол салфетку. – И последнее место, куда я позволю вам идти, это пляж.

Дэвид последовал за ней в ванную. Он обнял ее, и она заплакала на его груди, осознавая, что впервые за это время позволяет ему утешать себя и делает это только потому, что у нее не хватает физических сил оттолкнуть его.

– Я думаю, мы должны их отпустить, – сказал Дэвид.

– А я нет.

– Подумай. Если они почувствуют, что их держат дома насильно, их недовольство перекинется на Хэзер.

Он произнес ее имя. Она посмотрела на него снизу вверх. Шон не слышала, чтобы он произносил имя Хэзер с тех пор, как она умерла.

– Но пляж?

– Все будет в порядке.

Она пережила эту субботу, потом остаток августа. Ее визиты на квартиру Ивена стали менее регулярными, и каждый раз она находила там следы пребывания Робин. Коробка с травяным чаем в буфете, вторая зубная щетка в ванной. И, что было хуже всего, от простыней исходил запах ее духов. Робин запахом метила свою территорию.

Ивен больше не извинялся за чулки, висящие на занавеске душа или за лифчик у себя на столе. И все же он щадил чувства Шон и никогда не говорил о Робин у себя на квартире. Эта тема откладывалась до утреннего кофе и обсуждалась при свете дня.

Но однажды вечером он заслонил ей дорогу к кровати, засунув руки в карманы и не задергивая занавесок. Она все поняла.

– Давай мы сегодня только поговорим. – Он обнял ее за талию. – Я приготовлю нам кофе.

У Шон в глазах стояли слезы, и, подойдя к кухне, она выключила свет, чтобы он не заметил их.

Он взглянул на нее. – Как я смогу приготовить кофе в темноте.

– Прости, я думаю только о себе.

– Это не так. – Он снова обнял ее.

– Я не хочу тебя терять.

– Ты знаешь, стоит тебе сказать, что ты разводишься с Дэвидом, – и я тут же забуду о Робин.

Она покачала головой.

– Сейчас я не могу сделать этого. Он помолчал, прежде чем сказать:

– Я хочу жениться на ней. И я не могу жениться и продолжать…

– Знаю, – сказала она. Она подумала, что больше никогда не поцелует его. – Я не буду помехой на вашем пути.

15

Утром лодка Чарли причалила к берегу. Проснувшись, Шон увидела канат, протянутый от носа лодки к густой растительности на берегу. Высоко над ней простирался лесной шатер, лучи солнца пробивались сквозь него, образуя длинные и узкие колонны белого света. Она лежала неподвижно, прислушиваясь к звукам раннего утра: крики птиц раздавались отовсюду, сзади звучал шум, с каким Рио-Тавако омывала свои берега. Кто-то находился в каюте. Она слышала шаги, щелканье футляра зубной щетки, звук застегиваемой молнии. Раздвижная дверь скрипнула, и на палубу вышел Ивен.

– Привет. – Он подошел к перилам и оглянулся на нее. – Рай.

Она выбралась из гамака и босиком встала рядом с ним. На ней были те же шорты и рубашка, что и вчера.

– Спасибо, что уговорил меня поехать, – сказала она.

Он протянул руку и потрогал ее волосы.

– Какая удобная стрижка, – сказал он. – Не надо даже причесываться по утрам, вид и так великолепный.

Она не знала, стояло ли что-нибудь за этим прикосновением его пальцев к ее волосам, или за тем, как он дотронулся до ее шеи тогда, в магазине. Она должна быть осторожной. Прошло только два дня с тех пор, как она покинула безопасную зону питомника, а уже позволяет себе испытывать чувства, которые могут только ранить ее.

– Не прогуляться ли нам? – предложил он.

Они пробирались сквозь густой прибрежный кустарник, вьющиеся растения цеплялись за шею, застревали в волосах. Они забыли захватить с собой мачете. Это будет им уроком: мачете всегда должны быть под рукой.

Джунгли были окутаны туманом. Он мягко обвивался вокруг них, то скрывая, то открывая деревья. Они шли осторожно, стараясь не задеть изумительные, обрызганные росой сети паутины, протянувшиеся от одного дерева к другому. И невольно всматривались в подернутый туманом шатер в поисках эльфов, хотя знали, что им предстоит еще день пути до района Даку. Шон чувствовала себя умиротворенной. Икитос был позади, мальчики в безопасности.

– Я думаю, Чарли и Тэсс любовники, – сказала она, когда они отошли от лодки на безопасное для слуха расстояние.

Он посмотрел на нее изумленно.

– Ты шутишь?

– Ночью я слышала их разговор. Ивен нахмурился.

– Не могу представить себе Тэсс занимающейся любовью, независимо от пола партнера. Она напоминает человека, который хочет все получить, ничего не отдавая взамен.

Она нырнула под паутину.

– Готова поспорить, в этом причина того, что Чарли лишена детей.

Он кивнул.

– Боже, как это жестоко. А как насчет Мег? Ты думаешь?..

– Не уверена.

– Это разобьет сердце Дэвида.

– Что ты имеешь в виду?

– Он немного увлечен.

– Дэвид не увлечен.

– У него все же мужская кровь в жилах, Шон. Да, это правда. Она убедилась в этом чуть позже, когда они загружали свое каноэ. Видела, как Дэвид изучает каждый дюйм тела Мег, как будто ему предстояло сдавать экзамен, отвечая на вопросы о форме ее бедер, длине ног и белокурых локонов. Робин влезала в каноэ последней.

– Сейчас оно перевернется, – сказала она, хотя каноэ было большим и массивным, как дом.

– Пятеро из нас уже здесь, и пока оно не перевернулось, – раздраженно сказала Тэсс. Они разместили маленькое желтое весельное каноэ кверху дном посередине большого и разложили свои пожитки под ним и вокруг него. Ивен сел на носу, высматривая препятствия, которые могли возникнуть у них на пути. Шон и Мег сели с одной стороны желтого каноэ, Дэвид с другой. Он показывал на место рядом со своим, убеждая Робин занять его.

– Оно не собирается переворачиваться. – Чарли держала Робин за руку. – Да если и перевернется, глубина здесь не больше двух футов.

Робин наконец заняла свое место, и все зааплодировали. Кроме Тэсс, которая закатила глаза и дернула стартер мотора. Он завелся с устрашающим треском.

– Увидимся здесь через две недели! – прокричала им Чарли, когда они двинулись по черной поверхности водного потока.

Через несколько часов атмосфера внутри каноэ была как в сауне. Черные пластиковые пакеты, хранившие их багаж, притягивали солнечные лучи; они превращали в пар те полдюйма воды, которые скапливались на дне каноэ, так что все пассажиры были окутаны влажным густым жаром.

Плыли против течения, но оно было слабым, и Тэсс сказала, что это увеселительная прогулка. Берега над потоком поросли густыми зелеными кустами и узловатыми вьющимися растениями. Казалось, они движутся от одного маленького озерца к другому, неизменная зелень окружала их со всех сторон. Один раз они едва не натолкнулись на гигантскую черепаху, сидевшую на плоском камне посреди потока, и Шон пожалела, что соблазнилась лакомством Чарли. Больше она черепах есть не будет.

Жизнь джунглей укрылась от шумного вторжения моторного каноэ; кроме черной воды и зеленого леса, смотреть было особенно не на что. Шон втайне желала, чтобы каноэ натолкнулось на вскипавший над камнем водоворот белой пены, на что-нибудь, что могло бы противостоять их самоуверенности. Когда она видела, как вода внутри каноэ поднимается до края подошв ее теннисных туфель ей хотелось, чтобы она поднялась немного выше. Не слишком высоко, не так, чтобы это представляло реальную опасность, но достаточно для того, чтобы они поняли, что природа будет отныне их постоянным компаньоном – не только дружелюбным, но и враждебным.

Чио-Чио, как теперь все стали называть обезьянку, сидела в клетке в ногах у Шон. Она выглядела уставшей. Иногда она протягивала лапку сквозь проволочную решетку клетки, окунала ее в воду на дне лодки и облизывала пальцы. Но большую часть времени она сидела на жердочке, изучая свои маленькие когти с видом унылого разочарования на круглой белой мордочке.

Мег сделала дюжину снимков Чио-Чио в течение первого часа поездки, но теперь объектив ее фотоаппарата был направлен на Тэсс. Та, казалось, этого не замечала. Она сидела на корме и держала руку на руле, уверенно избегая столкновений с камнями, объезжая затопленные стволы, в другой руке Тэсс дымилась неизменная сигарета. Мег делала снимок, затем опускала камеру на колени. Вот она достала большую толстую линзу из футляра. Девушка казалась очень привязанной к этому футляру. Мег открывала его медленно и осторожно и снова тщательно закрывала, прежде чем переключить внимание на камеру. Футляр был привязан бечевкой к ее лодыжке. По ее лицу блуждала улыбка, словно она предвкушала удовольствие, прилаживая к фотоаппарату новую линзу. Шон наблюдала за ней, вспоминая подслушанный ночью разговор Чарли и Тэсс. Она вспомнила, что сказала Чарли о глазах Мег, о том, что узнала в ее взгляде то выражение, которое было ранее свойственно ей самой. Что она могла иметь в виду, если не желание? И не его ли видела Шон в глазах Мег сейчас?

Мег подняла камеру с вставленной в нее толстой линзой и направила ее на Тэсс. Шон моргнула, когда услышала щелчок затвора объектива. Она попыталась представить себе, какие чувства будет испытывать Мег через несколько недель, когда станет рассматривать фотоснимки своей холодной и непреклонной подруги и вспоминать то грубое желание, что вдохновляло ее.

– Меня просто прожгло прямо через рубашку, – сказала Робин, прикладывая руку к плечу.

Тэсс умудрялась большую часть времени держать каноэ в тени, отбрасываемой берегами. Она перемещала каноэ с одной стороны потока на другую после каждого поворота. Но когда солнце их настигало, оно обжигало кожу подобно горячему металлу. Бедра Шон покраснели. Она одна была в шортах. Она проигнорировала предупреждение Ивена о царапинах, укусах насекомых и солнечных ожогах. Просто было слишком жарко, чтобы носить длинные брюки.

– Впереди дерево! – крикнул Ивен. Упавшее дерево перегораживало большую часть потока, и Шон подумала, что им, может быть, придется перетаскивать каноэ в обход дерева по берегу. Но Тэсс, как опытный навигатор, сумела провести лодку сквозь узкое пространство, отделявшее верхушку дерева от берега; Ивен помогал ей, орудуя веслом. Майка Ивена потемнела от пота. Шон почувствовала, как ее рубашка тоже прилипает к груди и спине. Это напомнило ей другой мучительно жаркий день, когда они с Дэвидом, много лет назад, совершали на каноэ прогулку по каналу в Джорджтауне. От жары у них болели головы, они перестали грести и легли в дрейф. Когда солнечный жар стал невыносимым, она потихоньку перевесилась через край каноэ, и оно перевернулось. Дэвид зачарованно наблюдал за ней, не в силах поверить, что она и впрямь сделает это. Ему следовало бы знать ее лучше.

– Ты сошла с ума! – сказал он, когда они вынырнули на поверхность теплой, грязной воды. Но в его голосе звучал смех. Он схватил ее за руку и потянул вниз. Когда они вынырнули, их головы оказались в воздушном мешке под лодкой. Он поцеловал ее в темноте. Потом запел «Мемори» из «Кошек». Это была одна из немногих песен, слова которой Шон знала. Под днищем каноэ был потрясающий резонанс, гулкое эхо сопровождало их пение, пока они вместе с лодкой плыли вниз по каналу. Когда они закончили песню и вынырнули на поверхность, случайный прохожий на берегу наградил их аплодисментами.

Сейчас она смотрела на Дэвида, сидевшего на другой стороне каноэ, и ей захотелось спросить у него, помнит ли он канал в Джорджтауне, но Шон не смогла этого сделать. К чему было напоминать ему о лучших временах? И зачем было самой вспоминать о них?

В полдень они сделали привал. Когда выбрались на берег, в лесу было необычайно тихо. Они поели копченой рыбы, которой снабдила их Чарли. Рыба была костлявая, но изумительная на вкус. Затем они рассредоточились, чтобы «воспользоваться кустами», как называла это Тэсс.

Когда Шон возвращалась к лодке, она увидела сквозь кусты Робин и Ивена. Они стояли к ней спиной. Робин сняла рубашку и причесывалась, пока Ивен натирал кремом ее шею. Шон прислонилась к дереву и почувствовала, как горит ее собственная шея. Короткая стрижка оставляла шею незащищенной от солнца. Она могла бы попросить у них крем, заговорить с ними, войти в контакт. Но, конечно, она не стала этого делать. Шон вонзила ногти в мягкую кору дерева, когда увидела, как Ивен расстегивает лифчик Робин. Он положил тюбик с кремом в карман, чтобы натирать спину и плечи Робин обеими руками. Волосы Робин касались его щеки. Он что-то шептал ей на ухо. Шон отвернулась. Ивен никогда не посвящал Шон в интимную сторону своего брака. В разговорах предполагалось, что он и Робин были картонными фигурами, которые едва ли соприкасались друг с другом. Это будет невыносимо – наблюдать за ними в течение двух недель, получая каждый день новые свидетельства их близости.

Она вернулась к реке и позволила Дэвиду помочь ей залезть в лодку. Когда Шон перешагивала через борт каноэ, Дэвид стиснул ей руку и запел «Мемори». Он пел так тихо, чтобы только она могла его услышать: «Совсем один при свете лунном…»

И она совершенно непроизвольно улыбнулась ему прежде чем взяла над собой контроль.

Они достигли Даку около трех часов дня. Во всяком случае, Тэсс сказала им, что это Даку. Как она это узнала? Один участок джунглей вдоль реки ничем не отличался от другого.

– Это я вам гарантирую, – сказала Тэсс, помогая им разгружать лодку. – Это Даку, видите, какой узкой стала здесь река?

Река действительно сузилась, берега сблизились настолько, что кроны деревьев, переплетаясь, образовали над водой зеленый туннель, закрывавший небо.

– Около сотни ярдов отсюда, вон в том направлении – залив для купания. – Тэсс указала рукой место вверх по течению, затем она повернулась к лесу вниз по течению. – А здесь мы разобьем лагерь.

– Залив для купания? – Робин откинула с лица влажные волосы тыльной стороной руки. – Я не прочь искупаться прямо сейчас.

– Сейчас на это нет времени, – отрезала Тэсс. – Завтра – пожалуйста. Это хороший залив. Там не так много пираний.

– Пираньи? – вскрикнула Робин.

Тэсс перетаскивала черный пакет с едой с лодки на берег.

– Они не нападают, если в воде нет крови. – Тэсс подробно рассказала о крошечных рыбках, которые могут забраться в любое отверстие человеческого тела. Тэсс явно получала садистское удовольствие, рассказывая все это чувствительной Робин.