Текст книги "Скажи пчелам, что меня больше нет"

119
Энкаустика

Саванна

Готово. Брианна стояла в мягком предвечернем свете и не спеша мыла кисти, прощаясь с работой. Было так странно расставаться с тем, что жило в ней долгие месяцы, и поочередно отцеплять незримые щупальца, опутавшие мозг, сердце и руки.

Люди, никогда не писавшие книг и картин и не строившие домов – или церквей, мысленно добавила она с улыбкой, – порой сравнивают этот процесс с деторождением. Конечно, здесь можно провести некие метафорические параллели, особенно если вспомнить о смешанном чувстве облегчения и восторга, которое испытываешь в конце. Однако для Бри – которой не раз приходилось и рисовать, и строить… и рожать – разница была огромной. Завершив работу, ты получаешь законченное произведение… чего нельзя сказать о ребенке.

– Ну вот. Теперь вы все здесь, – сказала она с чувством глубокого удовлетворения, наставив рукоять влажной кисти на четыре приставленных к стене портрета. – Прямо передо мной. Готовые. И никуда не сбежите. – Она рассмеялась, уловив в собственных словах отцовские интонации.

В это время ее более подвижные творения с визгом носились по саду; вскоре они примчатся, требуя, чтобы их накормили, умыли, переодели, утешили, выслушали, снова накормили, почитали им книжку, раздели и, наконец, затолкали в кровать, где они (даст Бог!) останутся на долгие-долгие часы.

При мысли о Роджере в груди у нее потеплело. Муж вернулся после сражения мрачный, опустошенный и… изменившийся. Это не были кардинальные перемены. Скорее кристаллизация тех процессов, которые давно уже происходили в его душе. Он почти ничего не говорил – рассказал только, почему не уехал до начала сражения и что произошло потом. Несмотря на пережитое потрясение (такое любого бы потрясло!), Роджер лишь укрепился в своей решимости. От него будто исходил странный приглушенный свет, казавшийся иногда почти видимым.

– Энкаустика[291]291
  Техника рисования расплавленным цветным воском (от греч. enkaustikos – «выжигание»).


[Закрыть], – произнесла она вслух и, прищурившись, застыла напротив портретов, глядя куда-то сквозь них. Пальцы непроизвольно взяли на изготовку недомытую кисть. – Не сейчас, – сказала им Брианна и убрала кисть в этюдник. Она явственно представила новый портрет мужа. Это будет картина в технике «энкаустика», когда художник рисует горячим воском, в который добавлены красящие пигменты. Изображение получается ярким, в то же время в нем чувствуется необычная мягкость и глубина. Бри никогда не пробовала рисовать в подобном стиле, но ей почему-то казалось, что именно энкаустика сможет передать внутренний свет Роджера.

В отдалении хлопнула входная дверь, прервав ее размышления. Послышались мужские голоса, а затем гулкий стук деревянных башмаков Хенрике по расписанным ананасами циновкам, сопровождаемый топотом тяжелых сапог.

– Ist deine Bruder[292]292
  Ваш брат (нем.).


[Закрыть], – объявила Хенрике, распахнув дверь. – Und[293]293
  И (нем.).


[Закрыть] его индеец.

* * *

Индеец поклонился и подошел к ней, сияя улыбкой. Однако Брианна достаточно хорошо изучила его лицо, чтобы безошибочно распознать волнение за напускной бравадой. Она улыбнулась в ответ и, поддавшись внезапному порыву, схватила его руку и легонько пожала, желая успокоить парня и немного разрядить обстановку.

Синнамон ошарашенно моргнул и неловко поднес Брианнину руку к губам, не сомневаясь, что она протянула ее для поцелуя. Но так и не мог на это решиться – лишь смущенно дышал ей на пальцы. Подняв голову, Бри переглянулась с братом. Тот сохранял невозмутимость британского офицера, хотя в глазах плясали веселые искорки.

– Благодарю вас, мистер Синнамон, – сказала она, мягко убирая руку. Затем расправила юбки и присела в книксене, отчего индеец покраснел как спелый помидор. Уильям деликатно отвел взгляд.

Ничего, брат подождет; сейчас нужно уделить внимание натурщику, который пришел посмотреть на готовый портрет.

– Идите сюда, – подозвала она Синнамона. Индеец предпочитал, чтобы Бри обращались к нему по фамилии, – и сам отказывался называть ее Брианной, очевидно считая это неуместным. Вероятно, Уильям (или лорд Джон) давал ему уроки этикета.

Холст был занавешен муслином – для защиты от мошек и комаров, которые испытывали роковое влечение к льняному маслу и сохнущим краскам. Бри встала сбоку от портрета и ловко сдернула тонкую вуаль.

– О-о, – выдохнул индеец. Лицо его казалось абсолютно непроницаемым.

Едва молодой человек зашел в комнату, у нее заколотилось сердце; по мере приближения волнующего момента оно билось все сильнее. Брианна была не настолько взбудоражена, как Джон Синнамон, но ей определенно передались отголоски его нервного возбуждения.

Он во все глаза смотрел на портрет, слегка приоткрыв рот. Бри обеспокоенно покосилась на брата – Уильям тоже разглядывал картину, однако его лицо выражало приятное удивление. Она вздохнула с облегчением и улыбнулась.

– У вас получилось, – сказал Уильям, повернувшись к сестре. – В самом деле получилось! – Он тихо рассмеялся от радости. – Просто потрясающе!

– Это… – начал было Синнамон, однако так и не договорил, продолжая разглядывать свое изображение. Затем слегка тряхнул головой и повернулся к другу. – Я… и правда так выгляжу?

– В точности, – подтвердил Уильям. – Хотя в жизни ты не настолько чистый. Разве ты никогда не смотришь на себя в зеркало, когда бреешься?

– Oui, но… – Невозмутимость на лице индейца сменилась восхищением, и он нерешительно придвинулся чуть ближе к портрету. – Mon Dieu, – прошептал Синнамон.

Брианна изобразила его в сером костюме – единственном, который у него был, – белоснежной рубашке и шейном платке с кружевной отделкой, спускавшейся на широкую грудь. Уильям одолжил другу маленькую золотую булавку с головкой в форме цветка: середину украшал ограненный розовый топаз в окружении лепестков из зеленой амальгамы.

Она убедила его не надевать парик и не умащать волосы медвежьим жиром, которым он иногда пытался пригладить непокорные кудри. Синнамон предстал на портрете с пышной медно-рыжей шевелюрой, венчающей красивую крупную голову; едва заметные красноватые блики отражались на скулах и подбородке. Он силился придать лицу решительное и серьезное выражение, однако Брианна смогла уловить озорные искорки, которые вспыхивали порой в его глазах, – она провела с ним достаточно много времени, пока делала наброски. Ей удалось перенести этот веселый блеск на холст с помощью крошечных белых мазков, чуть разбавленных лимонными нотками.

– Это… – Индеец помотал головой и зажмурился, едва сдерживая слезы. Брианне даже стало немного жаль парня, но радость от его реакции перекрывала все остальные чувства.

Не в состоянии справиться с бьющими через край эмоциями, Синнамон вдруг повернулся к ней и сгреб в объятия.

– Спасибо! – прошептал он ей в волосы. – О, спасибо!

* * *

После того как явившаяся на зов Хенрике принесла три бокала и бутылку вина, они выпили за здоровье Синнамона и его портрета.

– Вам не кажется странным пить за здоровье портрета? – спросила Бри, но все же выпила.

– По-моему, это самый здоровый портрет на свете! – Уильям закрыл один глаз и, прищурившись, посмотрел на картину через наполненный красным вином бокал. Затем повернулся к Брианне. – Если хотите, можем выпить и за художника!

– Ура! – воскликнул Синнамон. Поднял бокал и залпом осушил. Глаза его сверкали, волосы стояли торчком, он весь светился, украдкой бросая взгляды на портрет, словно хотел удостовериться, что тот никуда не делся и не стал вдруг изображать кого-то другого.

– Ему еще нужно досохнуть пару дней, – улыбнулась Бри, приветственно приподнимая бокал. – Вы все еще хотите отправить его… в Лондон? – «Своему отцу», хотела она сказать. – Тогда я его упакую. Чтобы не повредился во время плавания.

Джон Синнамон глянул на нее, затем перевел взгляд на портрет и долго-долго смотрел, прежде чем опять повернуться к Брианне и кивнуть.

– Да, хочу, – тихо ответил он.

– Папа наверняка мог бы договориться об отправке через одного из друзей-дипломатов, – сказал Уильям. – Хочешь, я его попрошу?

Поразмыслив пару секунд, Синнамон покачал головой. Сияние не исчезло с его лица, однако несколько потускнело.

– Я сам попрошу, – выпалил индеец и резко поднялся. – Пойду, пожалуй. Не могу сидеть на месте, – объяснил он Брианне с виноватой улыбкой. – Я так счастлив! – Лицо его вновь озарилось внутренним светом.

Синнамон торопливо поклонился ей и ушел, дружески похлопав Уильяма по плечу и едва не сбив его с ног.

Бри ожидала, что брат сейчас тоже откланяется; тот действительно взял свою шляпу, но вдруг остановился в нерешительности, рассеянно теребя ее в руках.

– А кто изображен на остальных? – выпалил Уильям и кивнул на три занавешенных муслином портрета. – Я хотел бы взглянуть. Если вы, конечно, не против, – смущенно добавил он.

– Конечно, не против. Мне было бы интересно услышать ваше мнение – тем более вы знакомы с людьми, которые позировали для портретов.

Брианна сдернула ткань с самой большой картины – портрета Анджелины Брамби, – однако не сводила глаз с брата, чтобы считать первую реакцию.

Сначала он с показным равнодушием скользнул по портрету взглядом, но потом удивленно моргнул и стал всматриваться, подойдя поближе. И наконец расплылся в улыбке.

– Значит, я ухватила-таки сходство? – рассмеялась Брианна. Именно такое выражение появлялось на лицах всех мужчин при виде Анджелины во плоти.

– Без сомнения! – подтвердил Уильям, продолжая улыбаться. – Она… как вам удалось сделать ее такой… сияющей? Нет, скорее искрящейся, – поправился он. – Да, именно так: она искрится!

– Спасибо! – от души поблагодарила Брианна. Будь они знакомы чуть дольше, она бы его обняла. – Чтобы не утомлять вас скучными деталями, скажу лишь, что секрет – в цвете. Крошечные мазки белой краской с микроскопическими вкраплениями других оттенков.

– Поверю на слово. – Все еще улыбаясь, Уильям вновь повернулся к портретам. – Вы сказали, я знаю всех изображенных здесь людей. Один из них – тот американский генерал? Кавалерист?

Брианна кивнула и молча сдернула муслиновую вуаль с портрета Казимира Пулавского.

Вмиг посерьезнев, Уильям подошел к холсту и долго стоял перед ним, ни слова не говоря. Наблюдая за братом, Бри уловила в его взгляде воспоминания о бесконечных часах, которые они с Синнамоном провели с ней рядом, поддерживая и защищая ее на протяжении той ночи, полной печали и мрака.

С этим портретом пришлось повозиться. Когда она рисовала, перед глазами вставали образы темной палатки и нескончаемой вереницы понурых мужчин со следами крови и пороха на одежде – свидетельствами проигранной битвы. Ей мерещился всепроникающий запах гангрены и немытых тел, от которого не было спасения, и лишь редкие порывы ветра с болот дарили мимолетное облегчение.

– Поначалу я не знала, как к нему подступиться, – тихо заговорила Брианна, встав возле брата. – Уж слишком там было… – Она неопределенно махнула рукой; но Уильям понял, что именно и почему было «слишком», поскольку находился тогда рядом. Он кивнул и взял сестру за руку, не поворачивая головы.

– Однако в конце концов нашли подход. – Фраза прозвучала как утверждение, а не вопрос. Большая теплая ладонь брата еще крепче обхватила ее пальцы. – Или вам кто-то подсказал?

Брианна рассмеялась, хотя в глазах у нее стояли слезы.

– Лейтенант Хэнсон. – Она сглотнула ком, заранее зная, что это не поможет унять дрожь в голосе. – Когда он… подошел к нам. После того как все закончилось и полил дождь – мы тогда выходили из палатки. Помните? Он сказал… Не смогу повторить – это было на польском…

– Pozegnanie, – тихо произнес Уильям. – Прощайте.

Кивнув, она сделала глубокий вдох.

– Да. Единственная деталь, дающая представление – пускай и призрачное – о генерале. Вернее, о человеке, каким он был.

Смахнув слезы, Бри откашлялась и посмотрела на портрет.

– После этого, – продолжила она, вновь обретя способность дышать, – для меня оно… то есть он перестал быть просто мертвым телом. Или героем – хотя мне ничего не стоило изобразить его верхом на лошади, палящим из мушкета и тому подобное. Возможно, армия ждала от меня именно такой картины – скорее всего! Но…

– У солдат тоже есть чувства, – сказал он с легкой улыбкой. – Пускай не такие возвышенные, зато настоящие. Мы понимаем, что такое смерть. И… картина прекрасна.

Брианна сжала его руку и отпустила, чувствуя, как на душе становится легче. Затем кивнула на последний портрет, все еще занавешенный муслином.

– Вы уже видели этот портрет, хотя тогда он еще был не закончен. Хотите посмотреть?

– Джейн, – выдохнул Уильям изменившимся голосом.

Обернувшись, Бри взглянула на брата. Тот стиснул зубы и покачал головой.

– Нет, – выдавил он. – Не сейчас. – Уильям набрал полную грудь воздуха и с шумом выдохнул. – Как я понял, вы останавливались у отца, пока были в городе?

– Так и есть, – удивленно ответила она. – А что?

– Значит, уже познакомились с Амарантой.

– Да.

– Хочу поговорить с вами о ней.

120
В которой Уильям изливает душу, хотя и не полностью

В итоге он поведал ей обо всем. Умолчав лишь о холодных садах, теплых бедрах и черноглазых жабах. Остальное выложил без утайки: Дотти и ее малышка, Дензил, генерал Рафаэль Чертов Ублюдок Бликер и рассказ Амаранты о муже.

Сестра слушала не перебивая. Она сидела на высоком табурете, подавшись вперед и зацепившись ногами за перекладину, и внимательно смотрела на Уильяма. Лицо – дерзновенно красивое – удивительно шло к ее рослой фигуре, а глаза светились внутренним достоинством и теплотой.

– Я рассказал папе – лорду Джону – обо всем, что удалось выяснить.

Отец слушал его отчет с бледным, сосредоточенным лицом, анализируя полученные сведения. Он прекрасно понимал, что теперь придется сообщить брату подробности этой трагичной истории, и непроизвольно все сильнее сжимал кулаки.

– Полагаю, вам было непросто, – тихо сказала сестра. Уильям покачал головой.

– Да. Но проще, чем ожидалось, – для меня. Я трус. Я… не смог заставить себя рассказать дяде Хэлу. Поэтому сообщил все папе и… спихнул на него всю грязную работу.

Брианна склонила голову набок, обдумывая его слова. Она была без чепца; распущенные волосы струились по плечам сверкающей волной. Подняв голову, она заправила их за уши. Заляпанные краской пальцы оставили на прядях белый след.

– Вы не трус. Лорд Джон знает своего брата лучше, чем кто-либо другой. Возможно, даже лучше, чем супруга его светлости, – слегка нахмурившись, добавила она. – Не существует щадящего способа сообщить человеку о подобных вещах. Во всяком случае, я в это не верю…

– Согласен.

– Однако я слышала, как ваш… гм… отец говорит о своем брате. Он хорошо понимает Хэла, к тому же у него сильный характер – я имею в виду лорда Джона, хотя и герцог наверняка не слабак. Даже если Хэл вдруг слетит с катушек… э-э… ужасно расстроится, – пояснила Брианна, заметив недоумение на лице Уильяма, – лорд Джон выстоит. Конечно, вы могли бы рассказать ему сами. Рано или поздно вам придется это сделать, – сочувственно добавила она. – Скорее всего, дядя захочет услышать все кровавые подробности из первых уст. Но вы не сумели бы дать ему то, в чем он больше всего будет нуждаться после такого разговора – например, выпить вместе чего покрепче…

– Уверен, это лишь второе, что он пожелал бы сделать, – пробормотал Уильям. – Его первой потребностью было бы набить кому-нибудь морду.

Губы Брианны чуть дрогнули, и на мгновение ему показалось, что она вот-вот рассмеется. Однако сестра только покачала головой, и заляпанный краской локон упал ей на щеку.

– Так, значит, – со вздохом произнесла она и выпрямилась, – Амаранта все еще любит мужа, а он любит ее. Ну а вы?..

– Разве я говорил, что питаю к ней какие-либо чувства? – раздраженно буркнул Уильям.

– Не говорили. – Тебе и не нужно говорить, дурачок, – читалось у нее на лице. – Впрочем, это не имеет значения. Раз уж теперь вы знаете, что она не вдова. То есть вам не придет в голову…

К счастью, Брианна не стала развивать свою мысль, и Уильям сделал вид, что ничего не слышал. Смущенно кашлянув, она спросила:

– А как насчет Амаранты? Что она теперь будет делать?

Уильям мог бы многое предположить, но давно уяснил, что его воображение даже близко не сравнится с буйной фантазией вышеупомянутой леди.

Ты мог бы… просто получить удовольствие.

– Не знаю, – проворчал он. – Возможно, ничего. Вряд ли дядя Хэл вышвырнет ее на улицу. Она-то ведь никого не предавала – ни его, ни короля, ни свою страну. К тому же она мать Тревора, а Тревор – наследник дяди Хэла. – Уильям пожал плечами. – Да и что ей еще остается?

Дядины слова до сих пор звучали у него в голове, сквозь шум тростника и журчание реки: «Если ты способен пойти на измену и предать короля, страну и семью ради собственной выгоды – возможно, Джон оказался не таким уж хорошим учителем».

– Развод? – предположила сестра. – Так было бы… честнее. И она смогла бы снова выйти замуж.

– Ммхм…

Уильям на секунду представил, что случилось бы, если он тогда согласился бы на предложение Амаранты, да еще и стал, не дай бог, отцом. А потом выяснилось бы, что Бенджамин вполне себе жив.

– Нет, – отрезал Уильям и с удивлением услышал ее смех. – Ситуация кажется вам забавной? – разозлился он неожиданно для самого себя.

Брианна покачала головой и протестующе махнула рукой.

– Нет, что вы! Извините. Меня рассмешила не ситуация, а звук, который вы издали.

Уильям оскорбленно уставился на нее.

– Какой еще звук?

– «Ммхм».

– Что?..

– Вы произнесли «ммхм» – такой своеобразный горловой звук. Возможно, вам будет неприятно это слышать, – добавила она с запоздалой тактичностью, – но па постоянно его издает. И вы сейчас… хмыкнули в точности как он.

Уильям выдохнул сквозь зубы, едва сдерживаясь, чтобы не наговорить грубостей, явно не предназначенных для женских ушей. Очевидно, скрыть эмоции не получилось, потому что Брианна вдруг изменилась в лице и, соскочив с табурета, подбежала к нему и обняла.

Он хотел оттолкнуть ее, но не стал. Сестра была почти одного с ним роста – ее подбородок лежал у него на плече. Уильям чувствовал прикосновение прохладных, перепачканных краской волос к разгоряченной щеке. Его руки непроизвольно обхватили крепкое стройное тело. В доме находились другие люди; слышались отдаленные голоса, шаги, топот и позвякивание – время чая, рассеянно подумал он. Впрочем, это не имело значения.

– Мне очень жаль, – негромко сказала Бри. – Что все так вышло.

– Знаю, – тихо ответил он. – Спасибо.

Уильям разомкнул руки, и они с сестрой мягко отстранились друг от друга.

– С разводом все непросто, – заговорил он, смущенно кашлянув. – Особенно когда одна из сторон – виконт и наследник герцогского титула. Палата лордов должна будет проголосовать и вынести решение после рассмотрения всех обстоятельств дела. Буквально всех. Газетчики с радостью ухватятся за столь жареную историю. Об этом будут судачить в кофейнях, тавернах и салонах Лондона.

Он потянулся за шляпой, продолжая говорить:

– Хотя развод вполне могут одобрить. Муж, обвиненный в государственной измене, – довольно веский повод. Но мне кажется, игра не стоит свеч.

Уильям расправил тулью и надел шляпу.

– Спасибо, – сказал он с поклоном.

– Пожалуйста, – ответила Брианна. – Всегда рада помочь.

В улыбке сестры чувствовалась горечь, и Уильям пожалел, что вывалил на нее свои проблемы. Повернув к двери, он еще раз глянул на выставленные в ряд портреты, один из которых был по-прежнему завешен тканью.

Проследив за его взглядом, она невольно шевельнула рукой, словно хотела остановить.

– Вы хотели что-то сказать?

– Да нет, пустяки. Не хочу вас задерживать…

– У меня сейчас куча свободного времени, – улыбнулся он. – Выкладывайте.

Немного поколебавшись, Брианна с улыбкой ответила:

– Хотела кое-что уточнить насчет портрета Джейн. Я все гадала, в какое время был сделан тот первый набросок – ночью или днем? Сначала я нарисовала ее в естественном освещении, но потом подумала, что…

– …что, если принять во внимание ее «профессию» и тот факт, что автор наброска – один из клиентов, это наверняка происходило вечером, – закончил он за сестру. – Вы правы. Скорее всего, так и было.

Уильям кивнул на портрет, скрытый под тонкой муслиновой вуалью.

– Я почти уверен. В комнате был очаг – по крайней мере, во время моего единственного визита. И красные стены; от них даже воздух в комнате казался красноватым. Но я видел Джейн только при свете свечи. У нее за спиной, чуть выше головы, стояла свеча с медным отражателем. Свет падал на ее макушку и одну сторону лица.

Сестра удивленно приподняла брови, слегка широковатые для женщины.

– У вас отличная зрительная память, – сказала она без тени иронии. – Вы когда-нибудь пробовали рисовать – красками или карандашами?

– Нет. – Уильям немного оторопел. – Хотя в детстве у меня был учитель рисования. А что?

Брианна загадочно улыбнулась.

– Наша бабушка была художницей. Возможно, вам что-то от нее… передалось. Как и мне.

Уильям вздрогнул и покрылся мурашками, шокированный таким предположением. Наша бабушка…

– О господи, – пробормотал он.

– Я очень на нее похожа, – бросила она невзначай, открывая ему дверь. – И вы тоже. Нам обоим достался ее нос.