Текст книги "Испытай себя"

Глава 11

Когда в комнату вошел Тремьен, Ингрид бросилась вон, как муха, увидевшая сети паука.

– Что ей было нужно? – удивился Тремьен ее стремительному бегству. – Впрочем, она всегда боялась меня. Этакая мышка.

– Она приходила, чтобы сообщить мне нечто важное. Ей кажется, это должны знать все, – задумчиво ответил я. – И она рассчитывала, что лучше меня рассказать обо всем этом никто не сможет.

– На нее это очень похоже. Что же она сказала?

– Не исключено, что Анжела Брикел была беременна.

– Что? – пустыми глазами уставился на меня Тремьен. – Беременна? Как беременна?

Я объяснил ему, что в ее вещах был найден набор для определения беременности.

– Никто никогда не купит эту штуку, не имея на то достаточных оснований, – пояснил я.

– Действительно, с вами нельзя не согласиться, – поразмыслив, пробасил Тремьен.

– Тем не менее я думаю, что только у вас здесь найдется не менее двух десятков мужчин, да еще бог знает сколько во всем Шеллертоне, не говоря уже о тех, кто вообще имеет какое-то отношение к "качкам, – так "что будь она даже дважды беременной и что бы Дун там ни говорил о ее костях – никто вам не скажет, соответствует ли это действительности, к ее смерти это может не иметь никакого отношения.

– Но ведь может и иметь.

– Ингрид сказала, что она, была католичкой.

А это какое отношение имеет к делу?

– Католики против абортов.

На лице Тремьена появилось отсутствующее выражение.

Я переменил тему:.

– У Гарри неприятности. Вы слышали об этом?

– Нет. Что за неприятности?

Я рассказал ему об обвинениях инспектора Дуна, а заодно о победе Гвоздички и о признании Льюиса, из которого более или менее можно было судить о том, что он лжесвидетельствовал. В свою очередь, Тремьен смешал себе порцию джина с тоником, которой бы позавидовал сам Гаргантюа, и поведал мне, что у него в Чепстоу был очень паршивый день.

– Один из моих скакунов упал, другой налетел на барьер перед самым финишем и лишил меня победы, когда она фактически была у меня в кармане. К тому же Сэм еще выбил себе большой палец, который чертовски распух, и хотя это не так страшно, он вполне о’кей, однако до следующего четверга я его выпустить не смогу. А это значит, что на понедельник мне придется искать другого жокея. Владельцы же, скажу вам откровенно, подняли такой шум и вой, что пришлось столкнуть их лбами, иначе бы мне самому пришлось полезть на стену.

С этими словами он плюхнулся в кресло, вытянул ноги и уставился на свои галоши.

– Вы собираетесь сообщать Дуну об этом анализе на беременность? – наконец подал Тремьен голос.

– г Полагаю, да. Ведь об этом мне сказала Ингрид, на ее совести это лежит тяжким грузом. Если не скажу я, то она найдет кого-то другого, кто сообщит об этом в полицию.

– Это не лучший вариант для Гарри, – вздохнул Тремьен.

– Но и не самый худший.

– Это заявление привнесет мотив. Присяжные верят в мотивы.

Гарри не собирается идти в суд. – Но Нолан же ходил. А при наличии улик Гарри вообще смогут засадить за решетку. Или вы хотите поспорить?

– Анализ на беременность вряд ли послужит исходной уликой, – возразил я. – Ингрид выбросила эту пустую медицинскую Коробку, и нет никаких доказательств, что она вообще существовала; никто не подтвердит, делала ли Анжела такой анализ. Определенных результатов нет, никто не знает, с кем она спала.

– Жаль, что вы не родились адвокатом.

Наш разговор был прерван приходом Мэкки и Перкина, которые заявились на традиционную вечернюю выпивку. Они обменялись мнениями о скачках, но даже победа Гвоздички не смогла развеять нависшей над всеми тоски.

– Анжела была беременна? – покачала головой Мэкки в ошеломлении. – Она ничего не говорила об этом.

– Может быть, она и сказала бы, окажись анализ стопроцентно положительным. Но она не была в этом уверена, как я полагаю, – сказал Тремьен.

– Чудовищное легкомыслие, – вмешался Перкин. – Эта чертовка приносит нам одни неприятности. Мэкки в ее положении совершенно ни к чему все эти расстройства и переживания. Мне это совсем не нравится.

Желая положить конец тягостному для нее разговору, Мэкки взяла мужа под руку. Разговор о беременности ей был явно неприятен. Мне показалось, что подобного рода беседа Анжеле Брикел тоже могла бы оказаться в тягость. Вряд ли кто взял на себя смелость определить это точно.

Наши размышления были прерваны неожиданным приходом Гарета, который сразу же набросился на меня с идеей о нашем предстоящем походе. Откровенно говоря, я совсем забыл о моем обещании, что, как мне показалось, он сразу прочитал на моем лице.

– Вы же обещали нас кое-чему научить, – разочарованно начал он, обращаясь ко мне. – Разжечь костер, например.

– Гм, – промычал я. – Спроси отца.

Тремьен выслушал просьбу сына относительно куска земли его владений, на котором можно разбить лагерь и разжечь костер, и вопросительно поднял бровь в мою сторону.

– Вам и в самом деле не лень связываться со всем этим?

– Ведь я же обещал. Хотя, может быть, и несколько опрометчиво.

Гарет бодро кивнул:

– Кокос, мой верный дружок, будет к десяти.

– Фиона просила нас подъехать утром, чтобы выпить за победу Гвоздички и подбодрить Гарри, – вмешалась Мэкки.

– Но Джон обещал, – взволнованно воскликнул Гарет.

– Полагаю, что Джон не обидится, если я принесу за него тебе свои извинения, – снисходительно улыбнулась Мэкки.

Наше выживание началось с того, что в воскресенье с самого утра зарядил мелкий дождь с изморосью, переходящей в снег. Прекрасная погода для экспериментов по выживанию.

Прежде чем начался наш выход на природу, Тремьен, сидя в кухне за утренним кофе и глядя на хмурое темное небо пасмурного утра, предложил мне отказаться от нашей затеи.

– Чего ради вы потащите моего сына бог знает куда?

В конце концов отец с сыном сошлись на том, что после первого же чиха мы все вернемся домой. Вскоре приехал Кокос на своем велосипеде в сверкающем желтом плаще.

Нетрудно было понять, откуда он получил свое прозвище. Он стоял посреди кухни, с плаща его капала вода, а когда он скинул капюшон, то его голова с хохолком волос сразу же стала похожей на плод кокосовой пальмы. (Этот его хохол никогда не лежит правильно, впоследствии объяснил мне Гарет. )

Кокосу было почти пятнадцать. У него были блестящие смышленые глаза, крупный нос и губастый рот; черты его юношеского лица еще не совсем определились. Еще год или два, подумал я, и он станет настоящим мужчиной.

– За яблочным садом есть огромный кусок неиспользуемой земли, – сказал Тремьен. – Там вы сможете устроить свой привал.

– Но, папа... – начал возражать Гарет.

– Прекрасное место, – с убежденностью в голосе поддержал я Тремьена. – У того, кто обречен на выживание, нет выбора.

Тремьен посмотрел на меня, затем бросил внимательный взгляд на Гарета и кивнул, как бы соглашаясь с собственным мнением.

– Но февраль не самый лучший месяц для поисков пропитания, – заявил я, – поэтому, полагаю, что мы не будем красть фазанов, а возьмем кое-что с собой из дому. Не забудьте захватить перчатки и перочинные ножи. Мы выходим через десять минут.

Мальчики отправились готовиться к походу, а Тремьен спросил меня, что я, собственно, собираюсь с ними делать.

– Будем строить шалаш, – ответил я, – разжигать костер, искать пропитание и готовить еду. На сегодня, я думаю, этого будет достаточно. Это им запомнится надолго.

– Раз так, то и занимайтесь с ними.

– Идет.

Тремьен вышел к дверям проводить нашу бесстрашную экспедицию. Кроме моего поясного набора для выживания, небольшого количества еды и перочинных ножей мы ничего с собой не взяли.

Холодный моросящий дождь со снегом бил нам в глаза, но мальчики не обращали на него внимания. Отойдя от дома, я кивнул на прощание Тремьену и поспешил за Гаретом. Мы вышли через калитку в стене, прошли пустынным садом, очутились у другой калитки, миновав которую оказались в яблоневом саду, – деревья стояли голые, – забрались на пустошь, обнесенную с одной стороны каменной стеной" а с другой – чахлыми кустами боярышника. Вокруг нас расстилалась занесенная снегом пашня – владения соседа Тремьена.

Гарет с отвращением осмотрелся, в глазах Кокоса я увидел испуг, мне же показалось, лучше этого места, которое рекомендовал Тремьен, и не придумаешь. Оно идеально подходило для урока выживания.

– Прежде всего, – начал я, – необходимо построить навес для костра.

– Разве можно что-либо зажечь в такой дождь? – критически посмотрел на меня Гарет.

В таком случае нам лучше вернуться домой, – ответил я. Мальчики испуганно уставились на меня.

– Нет, – сказал Гарет.

– Молодцы, – похвалил их я. Я снял с пояса набор для выживания, достал гибкую пилу и вручил ее Гарету.

– По пути сюда мы миновали по крайней мере четыре высохшие яблони. Найдите пару палочек, вставьте их в петля на концах пилы в спилите одну из них, причем старайтесь брать как можно ниже к земле.

Буквально в три секунды мальчики вновь воспрянули духом и отправились выполнять мое поручение. Прав был Тремьен, называя это место заброшенным, – даже мне пришлось потрудиться, подыскивая стоянку для лагеря. Почва под ногами была бледно-коричневой, усеянной высохшими стеблями нескошенной травы. Настоящий оазис для выживания.

К тому времени, когда раскрасневшиеся и запыхавшиеся мальчики возвратились, волоча за собой свою добычу, я успел вытащить из ограды несколько проржавевших металлических опор, наломал веток боярышника и собрал несколько пучков сухой травы. Мы совершили короткую ходку в сад, нарвали стеблей крапивы, чтобы скрепить наше убежище, и примерно через час уже любовались результатом своего труда – наклонным навесом, вполне надежно укрывающим огонь от дождя.

Затем мальчики, но собственной инициативе соорудили из веток боярышника загородочку, защищавшую костер от бокового дождя. Они сами дошли до этого без всяких моих на то объяснений.

– Прекрасно, – сказал я. – " Теперь нужно найти несколько плоских камней, чтобы сделать основание для костра, – у той разломанной стены их предостаточно. Только не берите чересчур сырых – они могут треснуть при нагревании. Затем отправимся на поиски чего-либо сухого, что сразу загорится: листочков, щепочек, в той сломанной теплице тоже наверняка что-нибудь найдется. Все, что разыщете, положите в карманы, чтобы сохранить сухим. Когда мы наберем достаточное количество топлива, настругаем специальных палочек для разжигания костра. Нам также понадобится сухая древесина, в своих поисках обращайте и на это внимание. Тащите сюда и высохшие коровьи лепешки, они горят подобно торфу.

Еще через час работы под нашим навесом уже лежали доски из теплицы, где выращивались огурцы, и целая куча сухой мелкой растопки. Затем я показал им, каким образом следует настругивать мокрые палочки для разжигания. Мальчики, пользуясь своими ножами, повторили мой урок, причем Гарет сделал это быстро и аккуратно, а Кокос провозился довольно долго.

Наконец с помощью спичек, огарка свечи, пучка сухих листьев, палочек для разжигания, досок из теплицы (коровьих лепешек мы не нашли) и сопутствующей удачи нам удалось разжечь прекрасный яркий огонек среди всего этого ненастья. Лица мальчиков просветлели, как будто среди ночи неожиданно взошло солнце.

Сквозь навес струился дымок. В связи с этим я заметил, что если бы нам пришлось жить здесь несколько месяцев, то дым от костра можно было бы использовать для копчения мяса и рыбы. Лучше всего для копчения подходит древесина яблони. От нее идет особый аромат. Неплох также и дуб, правда, такого аромата он не дает.

– Здесь невозможно прожить несколько месяцев. – Кокосу было даже трудно представить себе подобное.

– Не всегда светило солнце в Щервудских лесах, – ответил я.

Подбрасывая веточки, упавшие с яблони, мы принялись сооружать шалаш, причем в качестве основы крыши мы выбрали пару стволов засохших деревьев, закрепив их между двумя живыми. Сверху набросали веток можжевельника; пол нашего шалаша мы выстлали ветками засохших растений, листвой и мелкими сучьями.

На наши головы, конечно, упало несколько капель, но во всем остальном мы чувствовали себя весьма комфортно.

Ужин, когда мы после всех наших праведных трудов сумели его наконец приготовить, состоял из того, что нам удалось добыть из заброшенного сада: нескольких пучков дикой петрушки, окопника, земляных груш, нескольких вилков брюссельской капусты («Бр-р», – пробормотал Гаррет) и зеленого салата из подорожника, щавеля и одуванчиков. (Снова послышался возглас «Бр-р». ) Лютики в салат я запретил добавлять, сообщив, что это может привести к отравлению. Никогда не ешьте ядовитых лютиков, напутствовал я своих учеников, будьте благодарны тому, что у нас под рукой, нашлись одуванчики.

Кокос наотрез отказался даже смотреть на дождевых червей, которых можно было бы накопать чертову дюжину. Мои питомцы вместо червей набросились на принесенную из дому копченую свиную грудинку, резали ее кусочками, а затем поджаривали в костре на очищенных от коры и заточенных палочках. Они настолько проголодались, что даже после грудинки долго обсасывали сладкую внутреннюю поверхность очищенной коры молодой березы. Кора молодой березы, заметил я, очень питательна. Гарет уверил меня, что каждое мое слово – это для них информация к действию.

Из старого бачка у водоотстойника теплицы мы набрали вспенившейся дождевой воды и вскипятили ее в пустой жестянке из-под кока-колы, которую Гарет предусмотрительно захватил из помойного контейнера в Шеллертоне. Мое предложение сварить кофе из жареных корней одуванчиков мальчики отвергли. Они в два голоса заявили, что в следующий наш поход захватят пакетики с чаем.

Мы сидели в своем убежище неподалеку от костра, весело потрескивающего на своем каменном основании. Все было съедено, дождь непрерывно стучал по нашей импровизированной крыше. Эксперимент явно надо было заканчивать.

– Как насчет того, чтобы здесь заночевать? – спросил я.

На лицах мальчиков появилось выражение ужаса.

– Имея огонь и укрытие, – пояснил я, – вы выживете.

– Жутко холодно, – заметил Гарет. – Это будет не жизнь, а мучение.

– Совершенно верно.

Возникла непродолжительная пауза, затем Гарет добавил:

– Выживание – это не такая уж веселая штука, не так ли?

– Как правило, совсем не веселая, – согласился я. – Просто проблема жизни и смерти.

– А будь мы благородными разбойниками в Шервудском лесу, за нами бы охотились люди шерифа, – начал фантазировать Гарет.

– Было бы совсем скверно, – согласился я.

Кокос осмотрелся, будто вокруг нас действительно прятались враги. Мне показалось, что его даже передернуло от мысли о такой возможности.

– Нам нельзя оставаться здесь на ночь. Завтра утром мы должны быть в школе, – заявил он.

Облегчение, которое я прочитал на их лицах, выглядело несколько комично, и мне показалось, что на секунду-другую они представили себя в еще более древнем и жестоком мире, где каждый новый день – это борьба, где холод и голод являются нормой жизни, где на каждом шагу подстерегает опасность. В мире примитивном, задолго до Робин Гуда и друидов, бродивших некогда по низинам Беркшира, задолго до появления законов и власти, задолго до возникновения племен и вообще какого-либо организованного общества с присущим ему наличием нравов и обычаев, прав и обязанностей. В мире, где выживали только сильные, а слабые погибали, в мире, где господствовал этот неумолимый закон природы.

Когда густые тучи начали заволакивать и без того беспросветное небо, мы принялись разбирать костер, тлеющие головешки загасили о мокрую траву, оставшиеся сухие сучья от яблонь аккуратно уложили под каменное основание костра и тем же путем отправились домой.

Выйдя из шалаша, Гарет оглянулся и с какой-то задумчивой грустью в глазах посмотрел на наше убежище и мертвое кострище; тем не менее домой, в лоно цивилизации, мальчики устремились вприпрыжку и с громким гиканьем.

– Все было великолепно, – подвел итог Гарет, пробираясь в дом через дверь черного хода, – а теперь пора приняться за пиццу, за две пиццы, а возможно, и за три.

Рассмеявшись, я стащил с себя свою многострадальную лыжную куртку и, оставив своих юных друзей на пороге кухни, направился наслаждаться теплом семейной комнаты. Да не тут-то было – в комнате я обнаружил целое сонмище личностей, пребывающих в состоянии сильнейшей депрессии. Все эти личности сидели в креслах и явно размышляли о днях грядущих, причем их вряд ли заботила проблема добывания пищи насущной, все их мысли были заняты надвигающейся бедой.

Гарри, Фиона, Нолан, Льюис, Перкин, Мэкки и Тремьен сидели молча, будто обо всем необходимом и важном уже переговорили.

Целиком погруженные в свои раздумья, они отнеслись к моему приходу как-то отрешенно, будто заявился нежданный гость либо в их личной трагедии появилось лишнее действующее лицо.

– Ах, это вы... Джон, – промолвил Тремьен, пошевелившись в кресле и как-будто что-то припоминая. – Мальчики еще живы?

– Более или менее.

Я налил себе моего любимого вина и уселся на свободную табуретку, чувствуя себя не совсем ловко среди этих подавленных людей. Мне стало ясно, что теперь им известно все то, что знал я, может, даже и больше.

– Но если этого не сделал Гарри, то кто же? – задал вопрос Льюис.

Этот вопрос, видимо, уже неоднократно звучал в этой комнате, поэтому никто не удостоил его ответом.

– Инспектор Дун найдет убийцу, – пробормотал я.

– Он и не пытается, – возмутилась Фиона. – Он уверен, что виноват Гарри, и не ищет никого другого. Это возмутительно.

Доказательства того, что Дун остановил свой выбор только на Гарри, были прерваны гудком подъехавшего автомобиля. Такова была привычка Сэма Ягера возвещать о своем прибытии. Он влетел в комнату в состоянии сильного негодования.

– Тремьен, – начал он с порога и вдруг резко остановился, увидев все семейство в сборе. – О! Вы все здесь.

– По-моему, ты собирался отдохнуть, – подавленно заметил Тремьен.

– Манал я этот чертов отдых. Стоило мне прилечь и начать зализывать раны, как вы мне и велели, заявился этот чертов полицейский. И это в воскресный день! Самый последний педераст имеет право отдохнуть в воскресенье! И знаете, каким куском дерьма он в меня кинул? Ваши чертовы конюшенные девки доложили ему, что у меня были шуры-муры с этой вашей, будь она неладна, Анжелой, как бишь ее фамилия, Брикел.

Непродолжительное молчание, повисшее в комнате после этого заявления, никак нельзя было назвать недоверием.

– А ты крутил с ней? – спросил Тремьен.

– Не в этом дело. Я не помню ни о каких июльских вторниках прошлого года. А этот приятель Дун спрашивал меня, что я делал именно в один из вторников, как будто это возможно вспомнить. Сказал, что возился на своей лодке. Тогда он поинтересовался, веду ли я вахтенный журнал и записываю ли время. Интересно, всерьез ли он это спрашивал? Я ответил, что у меня нет никакой зацепки, чтобы припомнить те времена. Возможно, усмехнулся я, развлекался с парочкой не очень привередливых девиц, но на мой юмор он никак не отреагировал; по-моему, он его начисто лишен. В ответ Дун заявил, что в подобных делах всякие смешки неуместны.

– У него самого три дочери, – пояснил я. – Это убийство его очень обеспокоило.

– А чем я могу помочь в его долбаных приставаниях? Он заявил, что должен проверить любую возможность; долго же ему придется повозиться с этим делом, докапываясь, кому и где давала Энжи, ведь она не упускала ни одного удобного случая. Даже Бобу Уотсону и то строила глазки.

– Вряд ли бы ей это удалось из-за Ингрид, – вмешалась Мэкки. – Внешне Ингрид выглядит кроткой и добродушной, но вы бы посмотрели на нее, когда она в гневе. Боба Уотсона она постоянно держит в поле зрения и не доверяет его ни одной девушке из наших конюшен. Сомневаюсь, что Анжеле удалось добраться до него.

– Кто это может знать наверняка? – мрачно возразил Сэм. – Можно выпить? Кока-колу?

– В холодильнике на кухне, – сообщил Перкин, даже не пошевелившись.

Сэм кивнул, вышел и вскоре вернулся со стаканом в руке. За ним в комнату ввалились Гарет и Кокос, которые сразу заторопились к микроволновой плите подогревать себе пиццу.

Посмотрев на еду, Тремьен вопросительно поднял брови.

– Мы умираем от голода, – начал объяснять его младший сын. – Сегодня нам пришлось питаться корешками, березовой корой, одуванчиками и вполне в здравом уме жить в Шервудском лесу в ожидании солдат шерифа.

– О чем это ты? – Сэм явно был сбит с толку.

– Выживание – это сложная проблема, – ответил Гарет.

Он прошествовал к письменному столу, взял «Дикую местность» и вручил ее Сэму.

– Эту книгу написал Джон, – объяснил он, – как, впрочем, и еще пять подобных. Вот мы и проверяем это на практике – строим шалаши, разжигаем костер, готовим пищу из подножного корма, кипятим дождевую воду для питья.

– А при чем здесь Шервудский лес? – растягивая слова и улыбаясь, спросил Гарри, хотя по его внешности было видно, что напряжение его не отпускало.

– Холод и голод – это ладно, но за деревьями могли прятаться враги, – объяснил Кокос.

– Э-э... – протянул Сэм.

Изумленный Тремьен поведал собравшимся о нашей затее и ее благополучной реализации.

И вот что я вам скажу, – в задумчивости дополнил рассказ отца Гарет, – такие экспедиции помогают лучше осознать, насколько приятно вернуться домой к привычной пицце и любимой кровати.

Тремьен взглянул на меня из-под полуприкрытых век:

– Учите их ценить домашний уют. – Губы Тремьена скривились в улыбке.

– В следующий раз, – поинтересовался Кокос, – не захватить ли нам с собой луки со стрелами?

– Для чего? – переспросил Перкин.

– Естественно, для того чтобы перестрелять воинов шерифа.

– А какими глазами ты смотрел бы на виселицу в Ноттингеме? – спросил Тремьен. – Лучше уж стебли и листья одуванчика. – Он бросил взгляд на меня:

– Следующая экспедиция тоже планируется? Не дав мне собраться с мыслями, Гарет ответил:

– Да, – и после некоторой паузы добавил: – Сегодняшняя наша прогулка была явно не увеселительным мероприятием, но кое-чему мы научились. Я не отказался бы это повторить. Оказывается, я смогу выжить и в холод, и в дождь... я ни о чем не сожалею, вот и весь мой к вам•разговор.

– Неплохо сказано, – искренне воскликнула Фиона. – Гарет, ты замечательный парень.

Ему несколько польстила такая похвала, мне же она показалась вполне заслуженной.

– Каковы же ваши дальнейшие планы? – спросил Тремьен.

– В следующее воскресенье, – ответил я, – мы могли бы совершить еще одну вылазку и испытать себя в чем-нибудь ином.

– Интересно, в чем?

– Пока еще не знаю.

Моего неопределенного обещания хватило на то, чтобы мальчики вновь убежали на кухню за очередной порцией пиццы, а Сэм углубился в мою книгу о выживании, по мере чтения которой делал замечания, что мои ловушки больше подходят для людей, чем для Оленей.

– Убийство оленя в Шервудском лесу каралось петлей, – заметил Гарри.

– Ловушки нужно ставить аккуратно, убедившись, что за тобой никто не подглядывает, – согласился я с Гарри.

– Зачем вы учите этому Гарета? – недружелюбно спросил Нолан из глубины своего кресла. – Чего вы добиваетесь? Звания супермена?

– Мною руководит только смирение, – без всякой иронии в голосе ответил я.

– Просто пай-мальчик, – саркастически возразил Нолан, добавив в своей манере парочку непристойностей. – Встретился бы я с тобой на скачках.

– Я бы тоже хотел на это посмотреть. – В голосе Тремьена появилась какая-то мягкость и душевность. Он сделал вид, что принял наш разговор за чистую монету. – Мы сделаем заявку на разрешение вашего участия в скачках, Джон.

Никто из присутствовавших никак не отреагировал на это заявление Тремьена. Нолан же явно принял вызов. "Я понял, что ему не по нутру даже Слова, сказанные в полушутку. Своих позиций он не желал уступать никому.

Утро следующего дня застало Ди-Ди над набором для определения беременности. В ее глазах стояли слезы, но, как мне показалось, не слезы сочувствия, а слезы зависти.

В понедельник вновь на пороге дома появился Дун – ему требовалось узнать, в каких забегах выигрывала Гвоздичка и на каких из них присутствовал Гарри.

– Мистер Гудхэвен? – гулко переспросил Тремьен. – Эта лошадь принадлежит миссис Гудхэвен.

– Да, сэр, но в медальоне покойной была фотография мистера Гудхэвена.

– Снимок был сделан ради лошади, – возразил Тремьен. – Ведь я же говорил вам об этом.

– Да, сэр, – сухо согласился Дун, – а теперь поговорим об алиби на те дни...

Подавляя кипевший в нем гнев, Тремьен в задумчивости просмотрел формуляры и с полной определенностью ответил, что без Фионы Гарри ни на одних скачках не было.

– А в последнюю субботу апреля? – лукаво спросил Дун.

– Что? – вновь уткнулся в свои книги Тремьен. – А в этот день что произошло?

– Ваш главный сопровождающий конюх сказал, что миссис Гудхэвен в тот день свалилась с воспалением легких. Он помнит ее слова, сказанные потом в Стратфорде, когда ее лошадь выиграла в заезде, но затем была лишена титула победителя из-за положительного анализа на стимуляторы, что она все равно довольна, поскольку не видела победного заезда в Аттокстере.

Тремьен воспринял эту информацию, не проронив ни слова.

– Бели мистер Гудхэвен отправился в Аттокстер один, – рассуждал Дун, – а миссис Гудхэвен осталась дома, прикованная болезнью к постели...

– Вы в самом деле не представляете реально, о чем толкуете, – перебил его Тремьен. – Анжела Брикел отвечала за лошадь. И она не могла просто так вое бросить и уйти. Сюда же она вернулась вместе с лошадью в нашем фургоне. Если бы это было не так, то я в любом случае узнал бы об этом и наказал ее за халатность.

– Но из слов вашего главного сопровождающего конюха, сэр, – с убийственными интонациями своим певучим голосом поведал Дун, – я понял, что им пришлось ждать Анжелу Брикел в тот день в Аттокстере, поскольку она куда-то испарилась и ее не могли найти, а все уже были готовы к отъезду домой. Она оставила лошадь без присмотра, сэр. Ваш главный сопровождающий конюх решил подождать ее еще полчаса, и только тогда она явилась, причем не объяснила, где отсутствовала.

– Ничего подобного я не помню, – сухо заметил Тремьен.

– Нет сомнения в том, что они не захотели вас тревожить, сэр. В конце концов, ведь никакого вреда причинено не было... или я ошибаюсь?

Дун отвесил один из своих излюбленных молчаливых поклонов, в котором даже при наличии минимального воображения угадывалась его безусловная уверенность в виновности Гарри.

– На ипподроме ни у кого не может быть никаких секретов и личных дел, – заявил Тремьен, явно несколько лицемеря. – Ни одному из ваших намеков я не верю.

– Анжела Брикел умерла через шесть недель после этого, – сказал Дун, – и за это время она успела воспользоваться набором для определения наличия беременности.

– Прекратите, – не выдержал Тремьен. – Эти ваши инсинуации из разряда гнуснейших. Они направлены против достойного, интеллигентного мужчины, любящего свою жену.

– Достойные, интеллигентные мужчины, любящие своих жен, сэр, также не застрахованы на сто процентов от внезапного порыва страсти.

– – Здесь вы ошибаетесь, – упрямо возразил Тремьен. Дун бросил на него долгий внимательный взгляд, за тем перевел его на меня. – А что думаете вы, сэр?

– Я не думаю, что мистер Гудхэвен что-либо совершил.

– Ваше заключение основывается на десяти днях знакомства?

– Да. Впрочем, уже на двенадцати днях. Дун долго о чем-то размышлял, затем медленно спросил меня:

– Лично вы имеете какое-либо мнение относительно того, кто убил девушку? Мой вопрос касается только ваших ощущений, сэр, поскольку, полагаю, что если бы вы имели на этот счет твердое мнение, то, несомненно, сообщили бы его мне, не так ли?

– Несомненно. Но никаких ощущений либо интуитивных догадок у меня нет, кроме разве того, что, я полагаю, это сделал кто-то, не связанный с этими конюшнями.

– Она работала здесь, – сухо напомнил Дун. – Большинство убийств так или иначе связаны с местом проживания.

Он вновь долго и многозначительно смотрел на меня, затем продолжил свою мысль:

– Ваша лояльность по отношении к здешним обитателям, сэр, делает вам честь, но лично я сожалею об этом. В этом доме вы единственный мужчина, которого никак нельзя привязать к убийству девушки, и я бы с удовольствием выслушал вас, однако только при том условии, что вы будете называть вещи своими именами и зрить в корень. Вы поняли, мою мысль?

– Вполне, – ответил я, хотя был несколько удивлен.

– А вы спрашивали мистера Гудхэвена о том дне, когда он отправился на скачки один, без жены? – требовательным голосом прервал нашу беседу Тремьен.

Дун кивнул.

– Он отрицает, что в тот день произошло что-либо из ряда вон выходящее. Но в его положении это вполне естественно...

– Не желаю больше возвращаться к этой теме, – отрезал Тремьен. – Вы нагромоздили здесь целую кучу вздора.

– Личные вещи мистера Гудхэвена были найдены в непосредственной близости от убитой, – флегматично заметил Дун. – Плюс к тому она носила его фотографию – а это уже не вздор.

После этого мрачного напоминания в абсолютнейшей тишине Дун молча ретировался; Тремьен же, очень взволнованный, заявил, что намерен поехать в поместье Гудхэтвенов, чтобы как-то их успокоить.

Тремьен, видимо, еще не успел добраться до них, поскольку позвонила Фиона. Трубку снял я.

– Ди-Ди, сославшись на недомогание, уже ушла.

– Джон! – воскликнула она. – Где Тремьен? Дун держит путь к вашему дому.

– О боже. Вы не представляете, как все это ужасно! Дун считает... Он говорит...

– Дун уже посетил нас и обо всем рассказал.

– Этот инспектор подобен бульдогу, – ее голос дрожал от волнения и отчаяния. – Гарри сильный, но этот... этот огневой вал сметет и его.

– Он отчаянно боится, что вы начнете сомневаться в его невиновности, – предупредил я.

– Что? – поразилась она. – Никогда. Ни на минуту.

– Тогда убедите его в этом.

– Разумеется, – она сделала небольшую паузу. – Кто это сделал, Джон?

– Не знаю.

Но вы узнаете. Вы видите, то, чего не замечаем мы. Тремьен говорит, что вы все понимаете без объяснений, причем понимаете лучше и глубже любого другого человека. Гарри же сказал мне, что это объясняется вашими личностными качествами, в которых вам отказала его тетка, Эрика Антон, проницательность через воображение или что-то в этом роде.

Оказывается, моя персона была темой дискуссии. Странное чувство.

– Возможно, правда будет не очень приятной, – ответил я.

– Ох, – в ее крике я уловил нотки того, что она не полностью отвергает версию Дуна. – Джон... спасите нас всех.

Не дожидаясь ответа, Фиона повесила трубку. Какой реакции она ожидала на свою необычную просьбу? Я всерьез задумался, чего они от меня ждут, в качестве кого рассматривают: то ли в качестве благородного странника, способного решить все их проблемы, подобно тому как это делалось в классических вестернах, то ли в качестве обычного средненького писателя, случайно оказавшегося в их I обществе и которому можно, по крайней мере, плакать в "жилетку.