Текст книги "Изгнание"

«Боже, – подумала она, – что это такое?» Она поймала себя на том, что ее губы улыбаются вопреки ее воле.

– Арабелла! – позвал он и помахал рукой.

Николь поняла, у нее не осталось и тени сомнений.

Она была влюблена в этого человека так, что не могла даже говорить. Чудо наконец-то произошло, и, поняв это, она вдруг осознала, что ее чувства к Луису Дейвину были просто ничтожными и больше смахивали на самовнушение.

– Джоселин, – прошептала она так тихо, что он вряд ли смог услышать ее слова, – что же ты сотворил со мной? Что же ты сделал с женщиной, которая всю жизнь считала себя блистательной Николь Холл?

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Они уезжали из церкви Христа, когда небо уже было усыпано мириадами звезд. Пока они находились в зале, наполненном запахом духов и светом свечей, город сковал мороз, да такой сильный, что крыши окрестных молчаливых церквей сверкали, как сахарные домики, а каждая травинка на лужайке перед домом стала похожа на сказочный изумруд. Переполненный город затих, все – и пьяные и трезвые – уже лежали в своих постелях, так что единственным звуком среди этого царства тишины был лишь стук копыт лошадей и железное позвякивание ободка колес кареты, мчавшей их по замерзшим ледяным улицам.

Повинуясь торжественности момента, они молчали, и их сливающееся дыхание и стук двух сердец казались слишком громкими. Николь сидела совсем близко от обнимающего ее Джоселина и слышала, как у него по жилам струится кровь. Ей казалось, что она улавливает саму сущность этого живого организма, она чувствовала запах его кожи, запах его духов, запах его длинных кудрявых волос. Она была заколдована, зачарована чувством, переполнявшим ее, чувством любви, не понимая еще до конца то, как велик и безбрежен тот океан, в который она теперь только начала погружаться. И все же, несмотря на охватившее ее совершенно новое чувство, такое пленительное и такое приятное, в ее мозгу снова и снова наплывала тень вины, вины за то, что она натворила, возобновив свои отношения с Майклом Морельяном.

На какое-то мгновение успокаивающий стук колес и интимная обстановка, царящая в карете, дали повод воспрянуть духом прежней Николь Холл, и она подумала: «Ну и что? Ведь Джоселин даже не спал со мной. Я была совершенно свободна и могла делать то, что мне хотелось».

Но хоть это и было справедливо, она понимала, что правила поведения и те оправдания своих поступков, которые она находила приемлемыми в двадцатом веке, не могли никого удовлетворить в то время, в котором она сейчас находилась. И вздрогнув от накатившего на нее страха, она вдруг поняла, что Николь Холл, блистательная актриса и умная проститутка из двадцатого века, исчезает, и, похоже, бесследно.

– Почему ты дрожишь? – спросил Джоселин так тихо, что она сначала даже не поняла, что он вообще что-то сказал.

– Не знаю. Наверное от холода, – ответила она, подвигаясь к нему еще ближе.

– Залезай ко мне под плащ.

С этими словами он накинул полы плаща ей на плечи; теперь она чувствовала мягкость его бархатного камзола. Вместо ответа Николь поцеловала его в гладкую щеку, радуясь, что он не носит бороды и усов, как это было сейчас очень модно.

– Ты, должно быть, очень устала, – продолжал говорить он все еще очень тихо, – это был для тебя ужасно длинный и утомительный день, да и последние месяцы нельзя назвать для тебя слишком легкими. Хотя Карадок и сказал мне, что банда «круглоголовых» обходилась с тобой довольно вежливо. Ты ему солгала, или это действительно так?

Николь замерла:

– Почему я должна была солгать?

– Ну, вероятно, ты хотела пощадить мои чувства.

Николь сидела молча, соображая, что он имеет в виду. Она понимала, что разговор принимает довольно опасный поворот, и не знала, как его избежать.

– Что ты все-таки имеешь в виду?

Он едва заметно отодвинулся от нее:

– Если бы они хоть чем-то обидели тебя, мне бы не оставалось ничего другого, кроме как собрать отряд и привести его в Грейз Корт, чтобы отомстить за тебя.

– В этом нет нужды, – сказала она, и он снова прижал ее к себе.

Мысли Николь забегали подобно загнанному зайцу. Что же сказал ему Карадок? Упоминал ли он имя предводителя «круглоголовых»? Если нет, то не собирается ли он сделать это в ближайшем будущем? Может, лучше ей самой упомянуть имя Майкла Морельяна, или он уже знает о нем? Сейчас ей казалось: что бы она ни сказала, это только испортит их отношения, и Николь снова задрожала.

– Все еще холодно, дорогая?

Она уже готова была рассказать ему все, отмести все обвинения и вымолить у него прощение. Но ее прежние инстинкты, с которыми не так-то легко было справиться, пересилили, и она просто сказала:

– Нет, я просто очень устала.

– Мы уже почти дома.

– Я сразу отправлюсь в постель.

Она хотела добавить: «С тобой, мой любимый», но промолчала, снова задумавшись над тем, как много ему может быть уже известно.

Карета въехала через Северные ворота, сонные глаза стражника внимательно вгляделись в полумрак кареты, и он усмехнулся, увидев парочку, так близко прижавшуюся друг к другу. Потом, когда они подъезжали к церкви Святого Илии, Николь закрыла глаза, пытаясь уснуть, давая себе время на размышления и не двигаясь до тех пор, пока карета не остановилась.

Потом она услышала, как Джоселин тихо сказал Карадоку:

– Будь другом, открой дверь. Я собираюсь занести леди Аттвуд в дом.

Николь почувствовала, что ее подняли, как ребенка, на руки и понесли в дом. Было совсем не стыдно, но ужасно романтично, хотя она и понимала всю комичность ситуации. Никогда раньше она не испытывала ничего подобного: когда тебя осторожно несут по лестнице и бережно кладут на кровать. Было такое, что за ней со смехом гонялись по всему дому, ее, как куклу, бросали на кровать, ее толкали и прыгали сверху. Джоселин превзошел все ожидания. Открыв глаза, она, улыбаясь, посмотрела на него.

– Я разбудил тебя? – спросил Джоселин.

– Да, но каким удивительным образом!

Он наклонился над ней:

– Арабелла, когда я последний раз видел тебя…

– Мы не закончили одно важное дело.

– …И я так часто вспоминал об этом, пока был далеко от тебя.

Николь приподнялась ему навстречу:

– Я тоже.

Лицо Джоселина было от нее так близко, что она увидела, как мышцы в уголках его рта напряглись, сложив губы в усмешку:

– Даже когда была с Майклом Морельяном?

– Значит, Карадок все рассказал?

– Да.

– Вот негодяй!

– Зачем ты говоришь про него так? Мой слуга рассказал обо всем, ничего не подозревая. Ты сама выдала себя этими словами, – Джоселин поднялся, став вдруг совершенно бледным и усталым. – Не надо больше ничего говорить мне, Арабелла. Твое лицо красноречивее всяких слов. Уж он, конечно, не упустил своего шанса, не правда ли, маленькая ничтожная сука? – с этими словами он вышел из комнаты, хлопнув дверью.

Невероятное чувство потери и желание отвоевать такое новое для нее чувство любви так завладели Николь, что она была сейчас готова пойти на смерть ради того, чтобы доказать ему свою любовь.

– Минуточку! – прокричала она ему вслед, выскакивая в коридор. – Подумайте хорошенько, милорд, прежде чем так жестоко осуждать меня. Я самая обыкновенная женщина с потребностями и физическими влечениями почти такими же, как у каждого мужчины. Да, я изменила вам с Майклом Морельяном, но не чувствовала себя предательницей по отношению к вам, потому что мы с вами были мужем и женой только номинально. Но как же глубоко я ошибалась! Я ни на минуту не могу отделаться от чувства вины. А знаете почему?

Джоселин не отвечал, он слегка отступил в темноту коридора, и Николь не могла разглядеть выражение его лица. Она чувствовала, что терять ей нечего, и продолжала говорить, все больше злясь:

– Потому что я полюбила вас, вот почему! Я поняла это, как только увидела вас сегодня вечером. И могу заверить вас, что со мной такое произошло впервые и в этой жизни, и в любой другой. Когда-то я могла переспать с любым мужчиной, лишь бы он мне нравился, теперь же я хочу это делать только с тобой.

– И ты думаешь, что я тебе поверю? – тихо спросил он.

– Поверишь ты в это или нет – неважно, но факт остается фактом: я покинула Майкла и ушла с Карадоком, зная, что он приведет меня к тебе, и ни секунды не сомневалась, правильно ли поступаю. Черт возьми, Джоселин, что ты со мной сделал?

Она заплакала и закрыла лицо руками, впервые за несколько месяцев желая, чтобы этот проклятый сеанс гипноза закончился, и она оказалась в своем собственном столетии.

– Ты хочешь сказать, что больше не любишь Морельяна? – продолжал настаивать Джоселин.

– Я его никогда не любила, – заверила его Николь, – это была совсем другая девушка, безмозглое ветреное создание. Я говорила тебе правду, я совершенно другой человек. И та, кто действительно я, любит только тебя.

– Тогда зачем же ты…

– …Спала с Майклом? Потому что мне это было физически необходимо, – она посмотрела ему в лицо. – И рада, что поступила так, потому что в результате поняла – одних только сексуальных отношений недостаточно, во всяком случае, теперь. Все мое существо стало другим, Джоселин. Постарайся поверить в то, что я тебе сказала.

Когда она говорила, то еще, может быть, до конца не осознавала, что сама верит в каждое сказанное слово. И еще она понимала, что ей теперь нельзя отступать. Что эта загадочная удивительная личность – именно тот человек, которого она искала всю жизнь.

«Хорошенькое же путешествие я должна была совершить, чтобы его найти», – подумала она со свойственным ей цинизмом.

У нее больше не было необходимости продолжать изливать душу. Он вынырнул из темноты как приведение, подошел к ней и поднял так, что ее глаза оказались на уровне его глаз.

– Значит, ты меня действительно любишь? – настойчиво спросил он. – А Майкл Морельян навсегда остался для тебя в прошлом?

– Если я скажу тебе, что он никогда для меня ничего не значил, – серьезно произнесла Николь, – ты вряд ли мне поверишь. Поэтому постарайся поверить в то, что я сейчас тебе скажу. Я влюбилась в тебя по-настоящему, никогда в жизни я ни в кого так не втрескивалась.

Он засмеялся:

– Втрескивалась?

– Ну, влюблялась. Джоселин, тебе не кажется, что мы впустую тратим время, болтая здесь? Ты же сам сказал, что не притронешься ко мне, пока я не влюблюсь в тебя. Ну вот, наконец, это произошло.

– Да, – прошептал он, расстегивая воротничок рубашки, – наконец-то это произошло, любимая.

* * *

Смутно вспоминая – хотя ей вовсе не хотелось этого делать – весь свой предыдущий сексуальный опыт, Николь могла бы с уверенностью заявить, что ничего подобного она никогда не испытывала. И дело было вовсе не в том, что Джоселин был красив и хорошо сложен, и не в том, что он вонзался в нее с неистовой жадностью и невероятной нежностью, ни на секунду не переставая ласкать ее. Просто ей показалось, что два их тела – это две части одного целого, которые не могут быть одно без другого, которые слились воедино и физически, и духовно и никогда уже не смогут существовать друг без друга. Ласки и поцелуи, казалось, длились бесконечно, то наполненные страстью, то таящие в себе лишь тихую нежность. Порой Николь теряла сознание и вряд ли могла бы потом вспомнить, что происходило в такие моменты. В конце концов наступила кульминация, удовлетворение было потрясающим, ничего похожего Николь никогда не испытывала, и, судя по судорожным вздохам и стонам Джоселина, по тому, как он напрягся и расслабился в конце, Николь поняла, что он испытал то же самое.

Когда все закончилось, они долго молча лежали в объятиях друг друга. Казалось, каждый заново переживал все, что произошло между ними.

– Я люблю тебя, – наконец прошептал Джоселин.

– Я тоже тебя люблю.

Он приподнялся и лег рядом с ней, поддерживая голову одной рукой; темный завиток его длинных волос защекотал ей лицо.

– Ты ведь не уйдешь от меня, правда?

– Что за глупости ты говоришь. Почему ты об этом спросил?

– Потому что иногда ты исчезаешь.

– Правда?

– Да. Порою мне кажется, что в один прекрасный момент, особенно если начнется настоящая война, ты просто уйдешь отсюда туда, где тебе будет лучше.

Николь слегка отвернулась, чтобы Джоселин не мог видеть ее лица.

– Мы только начали узнавать друг друга. Зачем говорить о том, что нам придется расстаться?

– Это единственный ответ, который ты можешь мне дать?

– Не зная того, что судьба может выкинуть в следующий момент, боюсь, так оно и есть.

– Тогда мне ничего не остается, – произнес он, снова нежно обнимая ее, – кроме как смириться с этим.

* * *

Война была продолжена в феврале 1643 года, когда принц Руперт покинул Оксфорд и штурмом взял Чиренчестер. Принц последовал дальше на север в сторону Бирмингема, в то время как граф Нортгемптон, бывший предводитель либералов, отправился завоевывать Стаффорд. Лорд Джоселин присоединился к его войску. Вместе с известиями обо всех этих военных действиях пришло сообщение и о том, что королева Генриетта-Мария вернулась, наконец, в Англию, закончив все денежные манипуляции в Голландии. Ее миссия была отчасти успешной, хотя в своем письме Генриетта-Мария сообщила, что голландцы дали ей только половину того, за что она им заплатила. Так или иначе, ее величество получила сто тысяч фунтов стерлингов, две тысячи единиц огнестрельного оружия и солдат, пожелавших принять участие в войне. Однако надежды на то, что она присоединится к королю в Оксфорде, вскоре развеялись. Генриетта-Мария вернулась в Йорк в дом сэра Артура Ингрема.

– Я не могу ее понять, – сказала как-то Николь Эммет. – Ведь они так долго не виделись. Я бы на ее месте сделала все возможное, чтобы только быть рядом с ним.

– Говорят, для нее это очень опасно. А вы эти дни просто не в себе и не можете рассуждать здраво.

Это была истинная правда. Николь была просто без ума от любви к Джоселину, и ее не интересовало больше ничего. Кроме того, это головокружительное и горькое чувство любви (горькое, потому что им опять пришлось разлучиться) омрачалось тем, что к Николь стал возвращаться старый, почти забытый СОН.

На этот раз он начинался в Оксфорде – в том Оксфорде, который она когда-то знала, и она не переставая сравнивала два города. Потом сцена менялась, она оказывалась в больничной палате, где стояла пугающая тишина, нарушаемая лишь звуком постоянно вращающегося вентилятора. В этой тишине на кровати лежало тело, совершенно одинокое, если не считать присматривающей за ним медсестры. Вдруг, или это только снилось Николь, время каким-то непостижимым образом изменилось, и в палату вошел Джоселин. Самое страшное было то, что он двигался как во сне. Он ходил как лунатик или привидение, потому что медсестра ни разу не посмотрела на него и даже не заметила его присутствия. Каким-то непостижимым образом, как это бывает только во сне, Николь знала, что он сейчас тоже спит, что где-то там на поле боя в палатке его тело, как и ее, погружено в сон.

Однажды она проснулась посреди ночи с громким криком, услышав плач Миранды. Не теряя времени, даже не накинув теплую шаль, Николь зажгла свечку и побежала на первый этаж по изящной лестнице красивого дома. Сквозь огромные окна полная мартовская луна отбрасывала на гладкий деревянный пол яркие квадраты света, похожие на замерзшие лужицы молока. Завороженная их красотой, Николь на мгновение забыла про Миранду и, повернувшись, выглянула в окно.

На лужайке перед домом, образовав клин в виде буквы «V» с Луисом Дейвином в его вершине, стояли все те, кто был тогда на вечеринке в Патни. Не веря своим глазам, Николь прильнула к окну, надавив изо всех сил на стекло ладонями, глаза у нее были расширены от ужаса. Никто из этой молчаливой компании не двигался и не произносил ни звука, все неподвижно стояли, глядя прямо перед собой. Потом вдруг они все как один подняли головы и посмотрели на нее. Лица были бледны в свете луны, и лишь глаза, темные и блестящие, пронзительно вглядывались в ее лицо. Резко откинув голову назад, Николь издала крик ужаса, а потом, всхлипывая, опустилась на пол.

Тут послышался звук бегущих ног, и ласковые руки, руки Эммет, нежно обняли Николь, помогая ей подняться.

– Что это? – спросила служанка хриплым от волнения голосом. – Арабелла, что случилось? Что вас так напугало?

– Там, на лужайке перед домом. Это все люди из прошлого. Они пришли, чтобы забрать меня отсюда. Я это точно знаю.

– О чем вы говорите?

– Там Луис и Глинда, и все остальные. Они здесь, в Оксфорде. Я только что их всех видела. Они хотят, чтобы я ушла вместе с ними.

Эммет, изогнув шею, вглядывалась в окно:

– Но там никого нет. Вам, наверное, приснился кошмар. Посмотрите сами, там никого нет.

Все еще дрожа от страха, Николь медленно поднялась на ноги и, сделав над собой невероятное усилие, повернула голову и выглянула в окно. Сад был абсолютно пуст, только деревья и кусты отбрасывали причудливые тени на залитую лунным светом лужайку.

– Значит, это действительно был всего лишь сон? – все еще колеблясь, спросила она.

– Конечно, сон. Иногда вы бываете такой странной, госпожа. Мне все чаще кажется, что вы живете в каком-то другом мире. Взять хотя бы те странные имена, которые вы только что мне назвали. У вас никогда не было знакомых с такими именами. Вы их всех выдумали.

Николь натянуто рассмеялась, хотя ей было совсем не до смеха:

– Иногда я с радостью хотела бы поверить тебе.

– А вы просто сделайте это. Теперь отправляйтесь-ка в постель. Я сейчас посмотрю, как Миранда, а потом принесу вам горячий поссет.[5]5
  Напиток из молока, вина и трав. (Прим. перев.)


[Закрыть]

– Не думаю, что смогу заснуть сегодня.

– Но вам это просто необходимо, – твердо произнесла Эммет, – нельзя допускать, чтобы эти кошмары постоянно преследовали вас.

– Но откуда ты знаешь про кошмары?

– Знаю и все, – ответила служанка и быстро пошла прочь, прежде чем Николь успела задать ей еще один вопрос.

* * *

Николь порой казалось, что весь Оксфорд охвачен приступом какой-то бешеной шизофрении. С одной стороны, было совершенно очевидно, что город чуть ли не на глазах превращается в военный гарнизон, а с другой стороны, несмотря на все признаки войны, придворная жизнь шла своим чередом, будто этой войны не существовало вовсе.

Каждодневный наплыв солдат, сочувствующих и пленных, требовал скорейшего укрепления и расширения города, и король затеял грандиозную кампанию, приказав вырыть вокруг Оксфорда множество траншей и рвов. Инженер из Дании сэр Бернард де Гомм, выступающий на стороне короля, был вызван в Оксфорд, чтобы руководить созданием этой грандиозной системы, но к его приезду практически вся работа уже была сделана жителями города. Большинство делало это против своей воли. Университетские студенты, которые были самыми ярыми сторонниками короля, работали без устали днем и ночью с кирками и лопатами, так что все земляные работы были закончены к апрелю 1643 года почти полностью благодаря только их усилиям. Это было как раз кстати, потому что в феврале население в городе значительно возросло за счет пленных, прибывших из Чиренчестера. Многие из них жили неподалеку от дома Николь в церкви Святого Илии в неимоверно плохих условиях.

Все занимались рытьем траншей, возведением смотровых столбов, укреплением заборов, ворот и подъемных мостов. В городе происходило множество изменений: например, здания, бывшие ранее школами, где преподавались закон, логика, музыка, астрономия и риторика, превратились в военные склады, где хранились одежда, топливо и продукты, предназначенные для армии. Юридический факультет и факультет логики превратились в зернохранилище, студенты с риторического факультета целыми днями вязали веревочные лестницы и начищали солдатское обмундирование и доспехи, а в зданиях музыкальной и астрономической школ сидели сотни портных на деревянных скамейках и, подогнув под себя ноги, без остановки шили форму для солдат королевской армии.

Колледжи тоже были все заняты. Резиденция короля была расположена в церкви Христа, принц Руперт и его брат заняли Сент-Джонс и Иезус-Колледж, их помещения превратились в комнаты исключительно для аристократов и знатных вельмож, прибывающих из Уэльса. К сожалению, здания других колледжей использовались гораздо менее удачно. Так Олл Соулз-Колледж был превращен в оружейный склад, во Фруин-Холл был открыт литейный цех, где выплавляли пушки, а порох и снаряды к ним изготовляли в башне и под монастырским сводом Нью-Колледж. Точно так же башня Брейзноуз была превращена в солдатскую столовую, а монастырский двор церкви Христа в загон для скота.

Между тем солдаты со своими женами и любовницами были расквартированы в Сент-Эоб, Сент-Олдейт, в церкви Святого Михаила и Святой Марии Магдалины. Все другие маломальские пригодные для жилья дома были заняты офицерами и придворными, не говоря уж о командующих и доверенных лицах короля, включая его личного хирурга, аптекаря и швею. И, несмотря на это невероятное скопление народа, к изумлению Николь, главный церемониймейстер продолжал устраивать все новые и новые празднества, и придворная жизнь шла своим чередом.

В городе устраивались музыкальные представления, играли популярные пьесы, представлялись новые произведения литературы, а по людным улицам ходили разодетые по последней моде дамы и кавалеры, тут же находившие своих подражателей среди провинциалов, не желающих отставать от лондонской моды. В этой душной весенней атмосфере повсюду звучали пылкие романсы и страстные любовные объяснения. Как только стало чуть теплее, по берегам реки стали в изобилии попадаться парочки, занимающиеся любовью. Слушая сплетни и рассказы, Николь думала о том, что пройдет время, и ни одного влюбленного не заставишь выйти на берег этой реки, пока она не очистится от ужасной грязи, которой сейчас в ней было просто невероятное количество. В городе появился удивительный человек по имени Джон Тейлор. Николь тут же назвала его предшественником Уильяма Макгонагала, ужасные поэмы которого она так часто декламировала с мальчиками в драматической школе. Получилось так, что он стал чуть ли не единственным в городе борцом за чистоту окружающей среды.

Тейлор – простой паромщик с Темзы – приехал из Лондона, чтобы послужить королю. В насмешку за его прошение ему было поручено очистить воды реки, что само по себе было совершенно невыполнимо. Он написал об этом стихотворение, которое довело Николь чуть ли не до истерики. Но было не до смеха, ведь все, о чем он написал, было правдой:

 
Мой добрый король мне задание дал:
Очистить от грязи наш водный канал.
Я денно и нощно трудился как мог,
Ни сил не жалея, ни рук и ни ног!
Мертвые птицы, навоз лошадей,
С улицы грязь, сорняки из полей,
Свиньи, собаки, куриный помет —
Вся эта мерзость по речке плывет
И попадает на стол и в живот.
Смерть и болезни нам речка несет.
Давайте же дружно возьмемся за дело,
Чтоб стало здоровым опять наше тело.
Очистим мы воду, зловонную столь, —
Спасибо нам скажут страна и король!
 

– Вот это шедевр! – произнесла Николь, прочитав стихотворение Тейлора, наверное, уже в сотый раз и жалея о том, что Джоселина нет рядом, а то бы он тоже посмеялся с ней.

Она получила от мужа только одно письмо. Он сообщал, что граф Нортгептон выиграл сражение возле угольных шахт недалеко от Хоптон Хит в середине марта, но сам погиб. Он мчался во главе отряда, преследовавшего группу «круглоголовых», когда конь под ним был убит, а сам он упал и потерял шлем. Тут же его окружили вражеские солдаты, которые обещали ему прощение и чуть ли не умоляли сделаться их пленником. Но граф, который до войны вел жизнь беззаботную и мог с легкостью выпутаться из любой щекотливой ситуации, повел себя совершенно для него не типично.

– Я считаю ниже своего достоинства даже находиться под одной крышей с такими законченными негодяями, как вы, – сказал он и был тут же убит за эти слова: ему отрубили голову.

Похоронив своего командира, Джоселин отправился на встречу с войском принца Руперта, которое собиралось атаковать Бирмингем.

Больше от Джоселина не было никаких известий. В Оксфорде говорили, что принц со своим войском ворвался в город с песнями, криками и стрельбой, потом его солдаты занялись элементарным грабежом и «лишили девственности многих горожанок». Все, кто рассказывал об этом, делали это с большим удовольствием, хотя именно это Николь абсолютно не интересовало.

Среди вещей, брошенных членом Городского Совета Френчем в его доме, Николь отыскала странного вида хитроумное приспособление, которое при ближайшем рассмотрении оказалось прототипом детской коляски. Это было нечто вроде колыбели на колесиках, к ней была приделана ручка, за которую можно было держаться. Решив, что это не может быть ничем иным, Николь положила туда Миранду и, пользуясь прекрасным погожим деньком, вышла из дома. Она сразу же направилась к Северным воротам, решив обойти церковь Святого Илии, потому что запах, исходивший от пленных, содержащихся там, был просто невыносим. Карадок уехал сражаться вместе со своим хозяином, и Николь была искренне рада этому. Правда, у нее был слуга, который часто отправлялся с ней на прогулки в качестве телохранителя, но в тот день актриса отказалась от его услуг и отправилась на прогулку одна.

Сразу за воротами церкви Святого Илии стоял дом, который уже давно и очень сильно привлекал внимание Николь, – оттуда всегда доносились звуки музыки и взрывы веселого смеха. Она выяснила, что дом принадлежит мистеру Уильяму Строксу, и в нем находятся школа танцев, курсы по обучению фехтованию, а также акробатические классы, где обучают верховой езде и умению падать с лошади.

Каждый раз, когда она проходила мимо этого дома, ей очень хотелось подняться по ступенькам крыльца и заглянуть в дверь. И в этот чудесный майский день, слыша, как в трех ближайших садах, окружавших Сент-Джонс, Беильел и Тринити-Колледж, вовсю распевают птицы, Николь, стоя около дома, боролась с искушением подняться на крыльцо. Вдруг мальчишка, которого она заметила еще раньше, когда он проезжал через городские ворота в сопровождении взрослого мужчины, неожиданно оказался у ее ног и споткнулся о коляску с Мирандой.

– Тысяча извинений, мадам, – произнес он и отвесил грациозный поклон, который сделал бы честь мистеру Строксу.

У мальчика был просто очаровательный голос, голос, который находится на той стадии, когда юноша начинает говорить, как мужчина. Она поняла это потому, что слово «извинений» прозвучало на целую октаву выше.

– Почему ты не смотришь, куда идешь? – сказала Николь, притворяясь рассерженной. – Ты же мог уронить мою дочь.

Вместо ответа мальчик наклонился и посмотрел на Миранду, которая находилась в нерешительности, не зная, плакать ей или смеяться. Он пощекотал девочку, и она улыбнулась.

– Какой прелестный ребенок! – воскликнул он тоном придворного льстеца. – Осмелюсь сказать, мадам, что эта девочка, когда вырастет, будет разбивать сердца мужчин с такой же легкостью, как и ее красавица мать.

Николь громко рассмеялась, очарованная нахальством этого чертенка.

– Тебя что, учат в этой школе говорить комплименты? – спросила она, показывая на дом, рядом с которым они стояли.

Мальчик снова поклонился, на этот раз его длинные черные волосы почти коснулись его запястий:

– Мне нет необходимости учиться этому, мадам. Это для меня все равно, что дышать.

Милый голосок звучал то выше, то ниже, а темные глаза напомнили Николь удивительный цветок под названием черный тюльпан, к тому же в их глубине вспыхивали озорные огоньки, и актриса не выдержала и рассмеялась от удовольствия еще громче:

– Ты просто маленький озорной чертенок! Ну-ка, скажи мне, сколько тебе лет?

– Тринадцать… скоро исполнится. Мой день рождения двадцать девятого мая.

– Значит, твой знак – Близнецы?

– Да, я близнец. Астрологи матери составили мой гороскоп, когда я родился, и в нем говорится, что я буду любовником многих женщин. Не думаю, что она была в восторге от этого.

– Я тоже так думаю. Надеюсь, она сейчас, когда ты в таком нежном возрасте, хорошо следит за тобой?

Лицо мальчика слегка помрачнело, но он посмотрел прямо в глаза Николь:

– В данный момент она не может этого делать, потому что находится далеко от Оксфорда. Обо мне заботится мой отец.

Николь почувствовала легкое огорчение:

– Надеюсь, вы с ней расстались не из-за политических разногласий?

Мальчишка снова просиял:

– У меня такое чувство, что на этот вопрос кое-кто мог бы ответить положительно, – он опять помрачнел и потупил взор. – Она даже не появится на моем дне рождения, хотя отец устраивает небольшое торжество, – он помедлил, на смуглом, с еще по-детски пухлыми щеками, лице мелькнула белозубая улыбка – А вы, мадам, не хотели бы присоединиться к нашей компании? Я бы почел это за огромную честь. Ведь мы с вами уже друзья, правда?

– А где будет проходить торжество? – осторожно спросила Николь, не желая ставить себя в неловкое положение.

– В доме моего кузена, на Хай Стрит. Их с братом сначала поселили там, но потом они нашли себе другое жилье. А сейчас они оба вообще где-то сражаются, так что дом стоит пустой. Я пришлю вам адрес. Пообещайте мне, что придете, – все его нахальство вдруг исчезло, он превратился во взволнованного подростка.

– Это будет двадцать девятого?

– Да. Это не великолепный обед, мы устраиваем ранний праздничный ужин. Я очень буду вас ждать, – и прежде чем Николь успела еще что-то сказать, мальчишка быстро поцеловал ей руку и исчез за дверями школы.

Она стояла, глядя ему вслед, и размышляла о том, что это самый необычный и очаровательный мальчик, какого она когда-либо видела, он был явно дитя своего времени. Разве можно представить мальчика его возраста в двадцатом веке, имеющего столько шарма и напористости? Но, с другой стороны, вся молодежь этого столетия была похожа на тепличные растения, которым пришлось повзрослеть раньше времени из-за войны. Потом Николь вспомнила о детях, гибнущих в Югославии, о невинных жертвах в странах третьего мира и о тех несчастных обездоленных сиротах, которые находятся в многочисленных британских приютах. Дети лишены любви и заботы, а непростительно легкомысленному обществу нет до этого никакого дела, и она содрогнулась, попробовав и поняв потерянность и незащищенность, которые испытывают дети и подростки во все времена.

* * *

Дом на Хай Стрит, куда сквозь духоту городских улиц доставила ее карета, оказался гораздо современнее соседних домов. Это было высокое, изящное здание, построенное несколько лет назад. Рассматривая его через открытое окно кареты, Николь подумала о том, что обстоятельства, приведшие ее к этому дому, весьма загадочны. Во-первых, она не сказала мальчику своего адреса, однако письмо от него посыльный принес в тот же вечер, как если бы этот странный ребенок прекрасно знал, кто она такая и где живет. Во-вторых, в письме сообщалось время и день вечеринки, а в конце стояла подпись: «Близнец», что она отнесла на счет любви каждого мальчишки к тайнам и загадочности. Как бы то ни было, когда карета остановилась перед домом, Николь пришла к выводу, что отец «Близнеца», несомненно, человек состоятельный, так как все окна были ярко освещены, а изнутри доносилась громкая музыка.