Текст книги "Изгнание"

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Первые дни нового 1655 года был увековечены в памяти будущих поколений кровавыми расправами, учиненными парламентариями над своими противниками. Первым был казнен архиепископ Лод, казнь которого была бы молчаливой и достойной, если бы не вмешательство чванливого ирландца, у которого даже было имя, подходящее к этому случаю (так поняла Николь из одного из последних писем Джоселина) – Джон Глотуорси. Этот ничтожный господин взбежал на эшафот и постарался заставить архиепископа признаться в том, что он будет после смерти гореть в аду. Но, несмотря на все его кривляния, Лод только ответил:

– Я всегда чтил протестантскую религию, которая существует в Англии испокон веков, поэтому сейчас я здесь, чтобы умереть за эту религию, – с этими словами он положил голову на плаху, чем избавил себя от дальнейших притязаний сэра Джона.

Через несколько дней римский католик, Генри Морск, который проповедовал в Лондоне и помогал беднякам и калекам, тоже принял жестокую смерть за свои убеждения. Его связали и повесили, он умер в страшных мучениях, а его нагое тело еще долго оставалось на виселице в назидание другим. Ему вырезали сердце, выпотрошили внутренности, а затем четвертовали. Огромная толпа, наблюдавшая за издевательствами над телом человека, который всегда учил их верить в Бога, хранила гробовое молчание. Глава города соизволил извиниться перед послами Франции и Испании, которые стали свидетелями этой ужасной расправы:

– Милорды, – сказал он, – я очень сожалею, что вам пришлось увидеть этот спектакль, но для нашего ничтожного народа просто необходимо, чтобы иногда устраивались подобные представления.

Николь, читая эти строки, вспоминала религиозных фанатиков Боснии и думала о том, что в этом мире ничего не меняется.

Эта морозная и кровавая зима, которая началась так жестоко, казалась бесконечной, но все-таки весна пришла в долину Дарта, и дикие фиалки и нарциссы, источая сладкий аромат, зацвели по берегам реки. Сидя перед весело журчащим фонтаном, Николь читала и перечитывала письмо от Джоселина:

«Моя дорогая, любимая Николь, как должно быть тебе странно носить под сердцем ребенка от человека, который, по твоим понятиям, живет в таком далеком от твоего столетии. Твоя удивительная история заставила меня пересмотреть все понятия о времени. Неужели возможно такое, что где-то существуют первобытные люди, которые ревут в своих пещерах? Чем больше я об этом думаю, тем меньше в это верю. Но есть одна вещь, в которую я верю безоговорочно. Может быть, моя любовь к тебе и прошла через несколько столетий, но она ничуть от этого не ослабла, а стала настолько сильной, что это единственное, что поддерживает меня. Я изо всех сил молюсь за твое здоровье и за то, чтобы твоя беременность протекала благополучно и безболезненно. Уверяю тебя, я бы отдал полжизни за то, чтобы в нужный момент оказаться рядом с тобой».

Николь улыбнулась и вытерла слезы, которые потекли у нее из глаз подобно апрельским ручьям, потом продолжала читать:

«У меня для тебя масса новостей. Король отослал принца Уэльского из Оксфорда в Бристоль, чтобы он там сформировал себе войско. Сам его величество останется пока здесь до середины марта, он уже начал перестраивать свою армию, в этом ему помогают Эдвард Хайд и Джон Колпепнер. Ходят слухи, что принц уже давно не девственник, и, глядя в его сияющие глаза, я готов поверить этому. А между тем, наши враги прислали в Оксфорд мирную делегацию, за которой с большим вниманием присматривают принц Руперт и принц Морис. Но боюсь, что из этих переговоров ничего не выйдет.

Столичные службы докладывают, что парламентарии в Лондоне недавно приняли «Билль о самоотречении». Согласно ему, находящиеся в армии члены Парламента должны отказаться от своих командных постов. Граф Эссекс и граф Манчестер сделали это без особого сожаления. Однако наш дружок Кромвель сильно возражал, хотя, и это ни для кого не секрет, ему тут же присвоили другое звание, он теперь – генерал-лейтенант кавалерии Ферфакса. Такой компромисс доказывает всю несостоятельность этого «Билля». Все говорят о том, что положение Кромвеля в Вестминстере довольно странное. И это при том, что Георг Горинг со своей армией заманивает его и сэра Уильяма Уоллера все дальше на запад».

В конце Джоселин добавил постскриптум: «Парламентарии под командованием Ферфакса формируют армию нового образца. Здесь, в Оксфорде, мы называем ее «Армией нового подлеца».

Николь выронила письмо и молча сидела, слушая звуки весело бегущей воды. На какое-то мгновение война показалась ей чем-то далеким и нереальным, атмосфера в саду Кингсвер Холл была спокойной и умиротворяющей. Но она прекрасно понимала, что это всего лишь иллюзия. Она чувствовала, как в доме нарастает напряжение, появившееся почти одновременно с ее приездом. С того происшествия в лаборатории атмосфера в доме изменилась, это было едва заметно, но теперь Николь уже точно это ощущала.

Мирод, хотя это никак не отражалось на ее внешности и поведении, продолжала играть роль озабоченной хозяйки, хлопотала по хозяйству, была весьма приветлива с Николь и каждый день справлялась о ее здоровье. Но она явно избегала встречаться с ней с глазу на глаз, и между ними больше ни происходило тех доверительных бесед, которые уже было начали сближать Николь с золовкой.

– Похоже, она меня избегает, – пожаловалась Николь Эммет. – Это, наверное, потому, что она боится правды?

– Да, скорее всего, это именно так. Ведь это она воспитывала эту сучку Сабину, и теперь ей стыдно из-за нее людям в глаза смотреть.

– Бедняжка Мирод, – произнесла Николь, ей действительно было жаль ее.

Смутную угрозу внушало ей и поведение Карадока, хотя оно и отличалось от поведения Мирод. Он просто подавлял ее своим присутствием. Не обращая внимания на то, видят его или нет, он теперь, как тень, повсюду следовал за Николь, давая ей тем самым понять, что он всерьез принимает угрозу, нависшую над ней. Это ужасно ее раздражало: знать, если даже она не могла его видеть, что он где-то рядом и безмолвно наблюдает за ней.

«Однако у меня появился телохранитель», – думала Николь.

И все-таки его присутствие успокаивало. Эммет высказала предположение, что Сабина не замедлит повторить попытку покушения, чтобы разом покончить с обоими: с мачехой и неродившимся ребенком, который собирался стать ее братом или сестрой. На Рождество случилась еще одна неприятность, которая могла кончиться очень плачевно и которая заставила Николь разволноваться еще больше.

Причиной волнений стало большое блюдо с конфетами, оно стояло возле серебряной крюшонницы, украшенной остролистом и плющом, переплетенным красными лентами, там плавали ломтики печеных яблок и ароматные семена гвоздики. Николь откусила кусочек от одной из конфет, но ее вкус показался ей странно горьким, и она выкинула остатки в камин. После этого у нее всю ночь страшно болел живот, и ее сильно рвало. Конечно, это ее состояние было приписано тому, что она беременна. Когда же на следующее утро она спустилась вниз, то узнала, что один из спаниелей Мирод, старый добродушный пес, который прожил в доме уже почти четырнадцать лет, неожиданно сдох. Самым странным было то, что собака лежала в гостиной перед пустым блюдом из-под конфет, которое он, по всей видимости, скинул на пол, а потом съел все конфеты.

– Боже мой! – воскликнула Эммет, бешено вытаращив глаза. – Вы случайно не ели эти конфеты вчера вечером, госпожа?

– Я откусила одну, но потом выкинула ее.

– Мне кажется, что именно этим вы спасли себе жизнь.

– Но это невозможно, чтобы конфеты были отравлены. Ведь их мог взять, кто угодно, даже Карадок.

– Вероятно, его предупредили.

– Нет, я не могу в это поверить, – твердо сказала Николь, – так можно подозревать всех и просто сойти с ума.

Эммет прищурилась:

– Может, отравленными были только зеленые конфеты?

– Почему ты так думаешь?

– Потому что, если за вами понаблюдать, то любой заметит, что из всех конфет вы всегда выбираете зеленую.

Логичность и правильность этого заявления так напугали Николь, что после этого она не притрагивалась ни к конфетам, ни к фруктам. С тех пор, может, потому, что она стала так внимательна, а может, просто это было совпадением, но больше инцидентов не было. Замечание Эммет насчет Карадока, правда, слегка беспокоило Николь, и она никак не могла решить, доверять ему или нет.

Несмотря на то, что Карадок постоянно следил за женой Джоселина, и казалось, следует за ней повсюду, Николь прекрасно видела, что его «роман» с Сабиной продолжается. Теперь они «спаривались», как выразилась Эммет, везде: во всех укромных уголках дома и сада, которые вовсе не были такими уж «укромными». Николь казалось, что их обнаженные тела и животные стоны преследуют ее повсюду. В конце концов однажды, когда она очень устала, когда ребенок особенно активно шевелился у нее в животе, и она ужасно тосковала по Джоселину и обдумывала, что можно предпринять в этом дурацком положении, Николь не выдержала и взорвалась.

Это произошло в один из ненастных дождливых вечеров. Николь сидела на галерее и, пытаясь вышивать, находила, что это получается у нее совсем неплохо. Она находилась в самом конце галереи, потому что там было большое окно, а ей было необходимо много света. Из-за этого она не сразу заметила фигуру, появившуюся в другом конце и остановившуюся под одной из арок, примерно в ста сорока шагах от нее. Что-то заставило Николь поднять голову и вглядеться в дальний конец огромного помещения.

Сабину было очень легко узнать по водопаду необыкновенно рыжих волос, оттеняющих бледный цвет кожи. Сегодня на ней было гиацинтово-синее платье, этот цвет подходил ей идеально. Девушка стояла, не говоря ни слова и не двигаясь, и Николь невольно подумала, до чего же красивая у нее падчерица, но тут же напомнила себе, что гадюка – тоже очень красивая змея.

Сабина повернулась, собираясь уйти, но Николь окликнула ее:

– Пожалуйста, не уходи, я хочу поговорить с тобой.

Всего только секунду девушка колебалась, выбирая между своей ненавистью и соблюдением правил приличия. В конце концов, она медленно двинулась по галерее к тому месту, где сидела мачеха. Она шла бесшумно, был слышен лишь шелест платья, все ее движения были грациозны, осторожны и хорошо отработаны, она походила на дикую кошку, готовую исчезнуть при малейшей опасности. Оказавшись шагах в двух от мачехи, Сабина замерла, а потом сделала легкий учтивый поклон, ее глаза при этом ни на секунду не отрывались от лица Николь.

– Да? – произнесла она.

Николь вдруг сообразила, что впервые она и Сабина оказались наедине, и у них есть возможность поговорить без свидетелей, и она улыбнулась девушке такой милой улыбкой, какую только ей удалось изобразить.

– Почему бы тебе не присесть? Если хочешь, мы можем перейти поближе к камину.

– Я прекрасно чувствую себя и стоя, – ответила Сабина, ее глаза продолжали все так же пристально изучать лицо мачехи. – Что вы хотите мне сказать?

– Я хочу поговорить о наших с тобой отношениях, – Николь посмотрела на нее, желая проверить реакцию девушки. Сабина неприязненно смотрела на нее.

– Наши отношения именно такие, какие должны быть между мачехой и падчерицей, разве не так? Я надеюсь, что вполне справлюсь с этим. Все, что от меня требуется, это относиться к вам с уважением. Разве я этого не делаю?

– Да, ты всегда вежлива со мной.

– Тогда, на что же вы жалуетесь?

У Николь с языка чуть не сорвалось: «Только на то, что ты пытаешься убить меня», но она удержалась от этого. Решив играть по правилам Сабины, она произнесла с совершенно бесстрастным выражением лица:

– Мне кажется, дорогая, что ты могла бы быть еще немножко повежливее.

– Что вы имеете в виду, мадам?

– А то, что ты могла бы скрывать свои интимные отношения с Карадоком более тщательно. Я просто удивлена, что девушка с таким умом, как у тебя, может быть столь небрежна.

И без того бледное лицо Сабины побледнело еще больше, и Николь поняла, что попала в точку: это был удар по ее самолюбию, и это задело ее гораздо больнее, чем тот факт, что мачеха знает о ее любовном увлечении.

Повисла неловкая тишина, девушка обдумывала ответ. Наконец, она сказала:

– Я нахожусь в том возрасте, когда можно выходить замуж, а значит, и вести половую жизнь. И я подумала, что не будет ничего плохого в том, что я сделаю это со слугой, – ведь так поступают многие дамы. Мало того, обычно эти отношения продолжаются и после того, как они выходят замуж. Но честно говоря, я думала, что скрываю их довольно хорошо. Что ж, заверяю вас, что это больше не повторится.

– Ты хочешь сказать, что бросишь его?

Светло-голубые глаза сверкнули ледяным холодом:

– То, что я собираюсь делать, вас не касается, не так ли? Я вполне взрослая, чтобы контролировать свои действия, и пока я вас не трогаю, вам незачем лезть в мою жизнь.

Это было так похоже на те слова, которые она сама сказала своей мачехе, когда ей было восемнадцать, что у Николь мороз пробежал по коже. Все же она решила пригрозить ей:

– Мне, конечно, незачем это делать, а как насчет твоего отца? Как бы он посмотрел на это, если бы узнал о твоем поведении?

– Мне кажется, мадам, – произнесла Сабина, при этом ее ледяной взгляд был готов просверлить Николь насквозь, – что в свое время вы тоже вели себя не лучшим образом. Моему отцу тоже будет неприятно услышать об этом.

– И что же именно ты имеешь в виду?

– Карадок случайно проговорился мне, что ваш ребенок – от одного капитана «круглоголовых». И еще он рассказывал мне, как этот капитан занял тот дом, где вы жили. Не вздумайте убеждать меня, что вы не воспользовались случаем и не завели с ним новую интрижку. У меня просто чутье на такие вещи, и я прекрасно представляю, что вы вели себя как шлюха.

Николь вскочила на ноги:

– Как смеешь ты говорить такое, маленькая сучка!

– Я вижу, что попала в точку. Так вот, дорогая мачеха, давайте заключим с вами сделку. Я буду молчать о вашей измене, а вы будете молчать о моих похождениях.

Сабина почти победила ее, Николь почувствовала, что краснеет:

– Моя измена, как ты ее называешь, была не такой уж страшной. Это случилось до того, как мы переспали с твоим отцом, и теперь он знает об этом все. Так что этим ты меня не сможешь шантажировать, дорогая.

– Но в этой истории есть что-то, чего вы СТЫДИТЕСЬ, – ответила Сабина с отвратительной улыбкой, – я чувствую это. Если я поподробней расспрошу Карадока, он, наверняка, расскажет мне что-нибудь еще. Меня не проведешь, мадам, будьте уверены.

Николь глубоко вздохнула, решившись излить весь свой яд:

– Ты можешь бежать к своему отцу и рассказывать ему любые сплетни, какие только пожелаешь, но есть еще кое-что, чего ты не учла.

– И что же это? – спросила Сабина, покраснев, как рождественская роза.

– А то, что ты пыталась убить меня, и я знаю об этом. Так что ты не только похотливая маленькая сучка, ты еще и потенциальная убийца.

На лице девушки слегка дернулось веко:

– Вы думаете, что лорд Джоселин поверит хотя бы одному вашему слову?

– Если до этого дойдет, я смогу убедить его в этом, – ответила Николь, с этими словами она аккуратно положила вышивание и, пройдя мимо Сабины, направилась в конец галереи, не взглянув на нее больше ни разу.

* * *

Позже Николь пришла к выводу, что в результате этого разговора ее жизнь оказалась в еще большей опасности. Лицо Эммет, которой она поведала всю эту историю, сделалось совершенно серым. Николь решила обратиться за советом к Мирод или к Карадоку. Однако их отношения с ней были настолько открытыми и добрыми, что она не нашла в себе силы портить их; ей оставалось решать свои проблемы в одиночку. Весь апрель был для нее просто ужасным, она не знала ни минуты покоя.

Новости с фронта, которые она узнавала от Карадока и из редких писем Джоселина, немного поднимали ей настроение. Объединенный Комитет двух Королевств, – так теперь называлось главное командование парламентариев, – послал Ферфакса (человека с причудливыми треугольными бровями) снять осаду с Таунтона, так что к концу апреля сэр Томас со своим войском бодро продвигался на запад. Кромвель рыскал по Оксфордширу, отбирая у населения всех лошадей, каких ему только удавалось обнаружить. Несмотря на это, король и принц Руперт вместе с лордом Джоселином Аттвудом смогли проскочить мимо него из Оксфорда и встретиться в Стоу-на-Уодде с Георгом Горингом. Таким образом, в канун первого дня мая обе стороны покинули свои штаб-квартиры и начали продвигаться в противоположных направлениях.

– Мне скоро рожать, – говорила в тот же день Николь Эммет и, физически чувствуя размеры своего живота, вдруг как-то странно встревожилась.

– Когда вы ждете появления ребенка?

– Я думаю в середине июня, может быть, в конце.

– Все правильно, если считать с сентября, когда лорд Джоселин был здесь.

– Думаешь, это произошло тогда, когда мы с ним виделись в последний раз?

– Я уверена в этом. Теперь вам надо быть очень осторожной, миледи. Ребенок может родиться шестнадцатого июня, как раз в тот день, когда вам исполнится двадцать один год.

– Жалко, что я уже совсем забыла, как это – рожать, – задумчиво сказала Николь.

– Ничего, вспомните, когда придет время, – грубовато ответила Эммет. – В любом случае, я буду с вами. Вы же помните, это я спасла вас, когда вы рожали Миранду.

– Ты и Билл Косби, – улыбаясь, ответила Николь.

– Ну, не начинайте опять. Лучше идите отдыхать, если хотите завтра подняться рано, чтобы со мной собирать цветы.

– Может, мне не ходить? – спросила Николь, зевая во весь рот. – Знаешь, что, я пойду, если проснусь.

– Ну, и хорошо, тогда я не буду вас будить.

С этими словами Эммет, старинная подружка, поцеловала госпожу и пожелала ей спокойной ночи.

* * *

Бытовал такой обычай: на рассвете первого дня мая молодые парни и девушки шли в лес собирать цветы и ветки, чтобы украсить потом ими дом. Самое интересное было то, что возвращались они из леса подчас не такими невинными, какими были до того, как туда отправились. Николь проснулась в этот день очень рано и, вспомнив, что, когда они жили в Хазли Корт, Эммет очень любила такого рода развлечения, подошла к окну. Она увидела, что служанка как раз вышла из дома, и, открыв окно, крикнула:

– Подожди меня!

Эммет подняла голову:

– Хорошо, но поторапливайтесь, госпожа. Я хочу умыться росой, а через полчаса она вся высохнет! – прокричала она в ответ.

– Я буду готова через несколько минут.

Николь забыла в тот миг обо всем: о своей беременности, о том, что она живет одна без мужа, без друзей, даже о том, что над ней нависла серьезная угроза. Накинув широченный плащ, – единственное, что было удобно в ее положении, – она, подобно легкой бабочке, выпорхнула из дома в тишину и прелесть первого майского утра.

Все вокруг казалось сказочным: бледно-розовое небо, звенящее птичьими трелями, мокрая от росы трава, будто сама стелющаяся им под ноги.

– Пошли босиком, – радостно смеясь, предложила Эммет. – А теперь, моя милая, я сплету тебе чудесную гирлянду из цветов, – с этими словами она сняла туфли и начала собирать маленькие белые цветы, еще не успевшие раскрыться под лучами солнца.

– Куда мы отправимся? – спросила Николь, в точности повторяя то, что сделала Эммет.

– Лучше всего в тот лес, что спускается прямо к реке. Там, должно быть, ужасно много цветов.

– Мы пройдем через сад?

– Конечно, там как раз очень удобная тропинка.

Они прошли по земляным террасам, спускающимся к самой воде, и направились в сторону заросшего сада. Огромные тисовые деревья, окружавшие его плотной стеной, отбрасывали темно-синие тени на зеленые лужайки, петлявшие по холмам, и эти тени слегка приглушали яркость и прелесть этого прекрасного безоблачного утра. Сама не понимая зачем, Николь незаметно ускорила шаг.

В сад можно было зайти с двух сторон: со стороны дома и построек, и с другой стороны – по тропинке, ведущей от реки. Оба входа ограждали высокие железные ворота, встроенные в тисовую ограду. Николь положила руку на задвижку, чтобы открыть ворота, и в эту минуту она вдруг услышала, что задвижка дальних ворот тоже щелкнула. Она повернулась к Эммет:

– Кто это может бродить здесь на рассвете?

– Наверное, кто-нибудь еще вышел собирать цветы в первый майский день, – беспечно ответила Эммет.

– Ты случайно не видела, кто?

– Нет.

Слегка пожав плечами, Николь открыла калитку и шагнула в сад. Она тут же сощурилась – такими яркими красками он был наполнен. Разноцветные клумбы, огороженные низкими бордюрами, как спицы колеса сбегались к центру, где стояли две красивые мраморные скамейки. Небольшой водопад – главное украшение сада – был расположен не в центре, а находился чуть сбоку и сбегал вниз по живописной ступенчатой скале. Струящаяся вода пенилась, крутилась и падала, рассыпая радужные брызги в большое озеро у подножия скалы. Рядом с водопадом было довольно холодно из-за множества водяных искр, подобно алмазной пыли разлетающимся во все стороны. Николь показалось, что отражающееся в них и в самой воде раннее солнце делает их похожими на отрезы дорогой тафты, расцвеченной всеми цветами радуги. Несколько секунд она стояла, вслушиваясь в шум водопада и почти физически ощущая прелесть окружающего ее сада. Потом взгляд ее упал на озеро у подножия водопада, и она вдруг сорвалась с места и со всех ног бросилась туда. Там лицом вниз, с разметавшимися вокруг головы золотыми волосами лежала… Миранда.

Вспоминая об этом позже, Николь объясняла свои действия чистой интуицией. Она схватила дочку Арабеллы за ступни и подняла вверх, держа ее так некоторое время, чтобы вода, попавшая в легкие, могла сама из них вылиться. Потом она положила девочку, сама легла сверху и, закинув ей голову и придерживая язык, начала делать искусственное дыхание.

– Боже мой, она умерла? – закричала подбежавшая Эммет.

Николь не могла ничего ответить, она начала делать ребенку массаж сердца: восемь раз ритмично нажала на грудь Миранды, потом снова припала к ее губам и снова ритмично задышала ей в рот. И тут вдруг Эммет, не говоря ни слова, сорвалась с места и бросилась через сад, к дальнему его выходу; она выскочила через калитку так стремительно, будто за ней гнались черти. Николь была слишком потрясена случившимся, чтобы удивляться, она продолжала приводить девочку в чувство, изо всех сил стараясь вернуть ее в этот мир. Наконец, она увидела, что грудь девочки слегка приподнялась и, выплюнув остатки воды, ребенок ожил и задышал.

– Моя дорогая, моя малышка, – запричитала Николь, качая ее, – как же это с тобой случилось? Что ты тут делала одна так рано?

Еще слишком слабая, чтобы говорить, Миранда только молча смотрела на нее… и тут Николь поняла все: девочка не сама упала в воду, ее бросили туда. Николь тут же вспомнила, что она слышала, как лязгнула калитка, – это убегал убийца, он спешил покинуть сад через задние ворота, чтобы вдоль реки вернуться домой и не вызвать подозрений, когда тело девочки будет найдено.

– Сабина! – уверенно произнесла Николь и поняла, что Эммет тоже обо всем догадалась и бросилась в погоню.

Движения Николь были неуклюжими, она с трудом поднялась на ноги, все еще держа на руках Миранду, и медленно побрела к дому, ступая прямо по разноцветным цветочным клумбам. Вдруг она услышала, что откуда-то со стороны реки донесся пронзительный крик Эммет. Молодая женщина буквально разрывалась на части, не зная, что ей делать: заниматься девочкой или бежать на помощь к верной служанке. Немного поколебавшись, она побежала к дому так быстро, как только могла. Она не знала, собирается ли Мирод отправиться в это утро за цветами, но когда она выбежала из сада, то, к своему облегчению, увидела, что золовка не только уже встала, но и вышла на террасу – ее, по-видимому, тоже привлек крик, донесшийся с реки.

– Мирод, – позвала ее Николь, – ради Бога, помоги мне. Кто-то пытался утопить Миранду, но я подоспела вовремя. Ее надо срочно уложить в постель, пусть кто-нибудь сделает это и присмотрит за ней. Возьми, – не дожидаясь ответа, она протянула дочку растерявшейся Мирод и помчалась по скользкому склону прямо к реке.

Калитка, ведущая на земляную площадку, была открыта, было похоже, что кто-то недавно туда вошел. Николь, проскочив площадку и причал, остановилась на берегу бешено мчавшегося Дарта. Паром был на середине реки. Было совершенно непонятно, как он туда попал, потому что никто из двоих, находившихся на нем, и не пытался им управлять. Он крутился вокруг своей оси, в то время как на нем, избивая друг друга яростнее, чем мужчины, бешено дрались Эммет и Сабина.

Николь стояла и беспомощно наблюдала эту сцену. Ребенок у нее в животе вдруг начал яростно пинаться, она понимала, что совершенно ничем не может помочь своей служанке, дела которой были совсем плохи: лицо у нее было жутко исцарапано, его заливала кровь. Сабина безжалостно била Эммет по ногам и между ног. И тут Николь поняла, какую ужасную вещь задумала Сабина: медленно, но неотвратимо, она толкала Эммет к краю парома, и, казалось, ничто уже не сможет помешать ей.

– Оставь ее в покое! – закричала Николь. – Я прекрасно вижу, что ты собираешься сделать! Но тебе не удастся выкрутиться, на этот раз у меня будет куча свидетелей.

Сабина, казалось, ее не слышала, а может, эта угроза подействовала на нее возбуждающе. Ударив Эммет изо всей силы кулаком по лицу, она почти лишила ее сознания. Николь подумала о том, хватит ли у нее сил для того, чтобы кинуться в воду и спасти служанку, когда Сабина сбросит ее с парома. Николь инстинктивно зажмурилась в тот момент, когда Сабина, выведя паром на середину реки, туда, где было самое глубокое место, грубо столкнула Эммет прямо в бешено бегущий поток.

– Господи! – закричала Николь и начала снимать с себя плащ.

Но тут она услышала раздавшийся совсем рядом выстрел и увидела, что Сабина удивленно смотрит на пулю, которая летит по воздуху прямо к ней. В следующее мгновение одна сторона ее лица и прекрасные рыжие волосы окрасились кровью, и Николь увидела, что ее падчерица упала на деревянные доски парома. Николь стало плохо, у нее закружилась голова. Опустившись на колени, она увидела, как Карадок пробежал мимо нее и бросился в воду.

«Он хочет спасти ее, – с яростью подумала Николь, – он хочет спасти эту мерзкую девчонку!»

Но она ошибалась. Слуга Джоселина вернулся на берег, неся на руках Эммет, которая еле шевелила посиневшими губами, выплевывая воду, но живая и здоровая.

– Слава Богу, – произнесла Николь.

Николь билась в истерике, поэтому не увидела, что Карадок внимательно посмотрел на Сабину, неподвижно лежавшую на плоту, как подстреленная птица, она также ничего не поняла, когда он, наклонившись, поцеловал ей руку и произнес: «Да благословит вас Бог, леди Аттвуд». Только через несколько минут она осознала, что его больше нет рядом с ней.

Подняв голову, она увидела сквозь слезы, что Карадок снова в воде и что он плывет к парому. Сердце у нее обливалось кровью, пока она молча смотрела, как он взобрался на паром, поднял свою любимую на руки и, крепко прижав ее к себе, – его лицо и грудь были закрыты разметавшимися рыжими волосами, – бесшумно соскользнул в реку, и воды ее сомкнулись над их головами.