Текст книги "Изгнание"

– Пожалуйста, не сердитесь, – прошептал в темноте чей-то голос. – Я просто не смог сдержаться, – слабый акцент тут же выдал того, кому он принадлежал.

Мужчина, появившийся из темноты на ее пути, был принцем Рупертом.

Ей бы следовало повернуться и убежать, или громко закричать, зовя на помощь, или даже просто приказать ему уйти. Но ей, которая столько лет была «коллекционером», которая никогда не боялась самых опасных проявлений мужской страсти, было не так-то просто подавить в себе свои прежние инстинкты. Почти не понимая, что она делает, Николь обвила руками его шею и поцеловала Руперта так же страстно, как это только что сделал он. В тот же момент принц отшатнулся от нее почти так же неожиданно, как только что набросился.

– Еще раз простите, – произнес он, – это было просто великолепно и незабываемо. Но, боюсь, я слишком много выпил и совершенно не владею собой.

Николь должна была признаться себе, что почувствовала легкое разочарование.

– Я не знала, что вы уже вернулись в Оксфорд, – с наигранной прохладой сказала она.

– Официально я еще не вернулся. Я пришел сюда, чтобы привести в порядок свои мысли, но через несколько часов мне надо отправляться обратно в лагерь.

– Какие мысли? – тихо спросила Николь. – Что вас беспокоит?

– Дело в том, что я никогда раньше не испытывал ничего подобного, – тяжело вздохнув, ответил принц Руперт и сел на поваленное дерево, обхватив голову руками.

Она вдруг почувствовала к нему невероятную жалость и, подобрав платье, села рядом с ним.

– Расскажите мне о том, что вас тревожит.

Он внимательно посмотрел на нее, лунный свет смягчил черты его лица, и он казался даже моложе своих лет.

– Это может звучать неправдоподобно, – начал он, – но я почти ничего не знаю о женщинах, хотя моя мать сестра короля и признанная красавица. Ее называют Червонная Дама…

– …Или Зимняя Королева, – перебила его Николь.

– Что и говорить, я никогда не был ее любимцем. Говоря обо мне, она всегда называет меня «милым, но неотесанным», чуть ли не «мужланом», – он усмехнулся, – но как бы там ни было, когда мне исполнилось десять, меня отослали в Лиден, в университет, и я очень скоро вышел из-под ее влияния. Короче говоря, леди Аттвуд, в армию я попал, когда мне исполнилось четырнадцать, и сразу же отправился воевать в Бельгию. Но, вы не поверите, когда это случилось, моя мать тут же вернула меня назад. Она, оказывается, была наслышана о распущенности военных и решила, что меня там просто развратят!

– Вы хотите сказать, что у вас не было возможности нормально заняться сексом?

– Ну, это слишком громко сказано. У меня было много возможностей стать мужчиной, – его глаза лукаво блеснули. – Конечно, я ими воспользовался.

– И к чему это привело?

– Это привело к тому, что я никогда в жизни не был влюблен. Когда мне исполнилось шестнадцать, я приехал в Англию и был представлен ко двору моего дяди Карла. Он оказался очень добрым человеком и полюбил меня от всей души, так что теперь у меня было достаточно времени, чтобы заняться своей личной жизнью. Мое поведение было совершенно праздным, я полностью отдался всем тем удовольствиям, которые присущи королевской особе. Вот тут-то и начались мои les plaisirs d'amour.[8]8
  Любовные похождения.


[Закрыть] Но я никогда не влюблялся ни в одну из женщин, с которыми спал, и не испытывал ничего, кроме плотского удовлетворения. Вот тут-то король и сообщил мне о своем мудром решении отправить меня на Мадагаскар, который нужно было завоевать и сделать колонией Англии. Готовясь к этому путешествию, я даже начал изучать навигацию и кораблестроение, но тут опять вмешалась моя мать, и я никуда не поехал.

– Бедный принц Руперт, – произнесла Николь, которая не знала об этой истории.

– Да, я впал в ужасную депрессию. Когда в 1637 году я снова приехал к дяде, мне даже хотелось, чтобы во время королевской охоты произошел несчастный случай, и мои бренные кости, наконец-то были бы похоронены в родной Англии.

– И за все это время, вам ни разу не встретилась женщина, которой вы могли бы восхищаться?

Принц Руперт наклонился и снова поцеловал ее, но на этот раз поцелуй был нежный, похожий на поцелуй брата.

– Видит Бог, нет! Моя мать, правда, хотела меня тогда женить на девушке, которая была ужасно глупа, зато обладала отменным здоровьем. Я отказался и вернулся в армию принца Оранского, на этот раз уже со своим собственным отрядом кавалеристов. В конце концов, я попал в плен. Мне было тогда всего девятнадцать.

– Значит, начавшаяся гражданская война была для вас как нельзя кстати?

– Да. Раньше меня ничто не увлекало так, как война, но теперь я чувствую, что у меня появилось еще одно увлечение.

– Вы хотите сказать, что влюблены в меня?

– Я не уверен в этом. Я никогда раньше не был влюблен. Но вы, несомненно, как-то влияете на меня, Арабелла, потому что я думаю о вас день и ночь. Сегодня вечером я бродил от одной таверны к другой, пока не напился. Ноги сами несут меня куда-то. Я старался выкинуть вас из головы, но вдруг увидел вас здесь… не сдержался и поцеловал.

– Но я ответила на ваш поцелуй, – лукаво произнесла Николь, в ней вдруг возродилась какая-то давно забытая часть прежней Николь Холл, по телу прокатилась волна плотского желания.

Принц Руперт задумчиво посмотрел на нее.

– Да, вы ответили на него, это правда, – вдруг он обнял ее за талию. – Можно мне еще раз поцеловать вас?

Николь показалось, что ее сознание разделилось на две части: Николь Аттвуд изо всех сил боролась с Николь Холл, но этот необычный конфликт был разрешен в пользу последней.

– Я как раз надеялся, что вы сделаете это.

Все остальное произошло очень быстро. Страстно целуя ее, Руперт заставил встать ее на ноги и очень медленно отвел в тень деревьев, где бережно положил на мягкую душистую траву. В следующее мгновение он быстро поднял многочисленные пышные юбки, и она почувствовала, как его губы ласкают самые сокровенные места, которые они прикрывали. Одной рукой он уже расстегивал специальный карман на брюках, где обычно располагался предмет мужской гордости и который стал неотъемлемой частью мужской одежды. Николь изумилась огромному размеру его полового органа, но в следующее мгновение она уже громко вскрикнула от удовольствия, потому что принц, перенеся всю тяжесть своего тела на колени, очень быстро вошел в нее.

– Мне остановиться? – прошептал он ей на ухо, прекрасно понимая, что теперь уже слишком поздно.

– Нет, это так замечательно.

Даже говоря это, даже прижимаясь к нему изо всех сил и чувствуя, что Руперт старается войти в нее как можно глубже, Николь вдруг поняла, что никогда в жизни не знала за собой такой чудовищной вины. Однако она, приложив все усилия, отогнала прочь эти мысли и постаралась получить максимум удовольствия от этого дикого полного грешного наслаждения, полового акта.

Между тем принц Руперт уже терял контроль над своими действиями, его движения становились все более яростными и быстрыми, она все сильнее ощущала тяжесть его тела.

– Боже мой, Арабелла, – стонал он, – я никогда, никогда в жизни не испытывал ничего подобного.

Он затаил дыхание, Николь почувствовала, что вот-вот наступит кульминация, и, поддавшись его натиску, кончила одновременно с ним.

– Это было самое прекрасное, что я когда-либо испытывал.

Николь показалось, что у него на глазах блеснули слезы.

– Да, это было замечательно, но будет лучше, если это никогда не повторится, – она вдруг почувствовала себя очень неловко и быстро поправила юбки.

– Почему?

– Потому что я не могу изменять Джоселину Аттвуду.

– Но ты же не любишь его! Если бы ты его любила, ты никогда бы не допустила, чтобы это произошло.

– Нет, принц, ты ошибаешься. Я действительно люблю своего мужа, и это еще больше заставляет меня презирать себя за то, что только что произошло.

Он сделался грустным:

– Как я уже сказал, я очень мало понимаю в любви. Но могу сказать откровенно, что с тех пор, как я появился при дворе своего дяди и до сего дня, я шел на поводу у своей плоти, а сейчас был единственный раз, когда я делал это от души. Я понял, что отдал тебе всю свою страсть, но твоя душа была вовсе не со мной.

– Ты очень хорошо все понял.

Принц грустно усмехнулся.

– Ну что ж, пусть будет так. Мне снова не повезло, – он поднялся. – Разреши проводить тебя домой. Сейчас уже слишком поздно, тебе не следовало бы разгуливать одной, – он опять невесело улыбнулся, – вокруг бродит много непорядочных мужчин.

Он позвал своего белого пуделя Боя, с ним появился его новый пес – черный Лабрадор, обе собаки все это время мирно спали под соседним деревом.

– Лучше я пойду одна. Теперь настала моя очередь собраться с мыслями.

– Как тебе будет угодно, – вздохнул Руперт. – Но пожалуйста, запомни, что для меня это было самое удивительное приключение в жизни. Мне только очень жаль, что оно так закончилось.

Сказав это, он ушел в темноту, плечи его были опущены, вся фигура выражала отчаяние. Собаки следовали за ним. Николь вдруг почувствовала к себе отвращение. К горлу подступила тошнота, она села под дерево и зарыдала так горько, как никогда в жизни. Она знала, она была уверена, что любит Джоселина, и все же она позволила, чтобы совершился этот никому не нужный половой акт. На этот раз она не могла оправдать себя тем, что ее замужество – всего лишь формальность, ведь она искренне наслаждалась им. Ей было горько и стыдно, по щекам у нее катились слезы отчаяния, но теперь Николь не могла уже скрыть от себя истинную причину того, что произошло. Эта отвратительная страсть, гораздо хуже той, что она питала к Майклу, могла иметь только одно объяснение. И оно заключалось в том, что в ней говорила сущность другой Николь Холл, – шлюхи, гордящейся своей «коллекцией». И теперь, после этой последней вспышки страсти, она должна убить в себе эту сущность.

– И на этот раз она умрет во мне навсегда, – в тишине прошептала Николь. – Да, я была дешевой продажной проституткой, но теперь я приложу все усилия и не позволю больше, чтобы проститутка опять одержала победу.

И с этими мыслями, как будто она изгоняла из себя дьявола, Николь медленно побрела к дому. Она даже представить себе не могла, что принц Руперт, вернувшись к себе на Хай Стрит, упадет на кровать и плача, как ребенок, долго не сможет уснуть: этот чувствительный и противоречивый молодой человек понял, что в первый раз в жизни безумно влюблен.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

События разворачивались с нарастающей быстротой. После своего неудачного любовного визита в Оксфорд Руперт вернулся в Шрусбери, туда, где уже раньше располагался со своим войском. Генриетта-Мария, между тем, чувствовала себя плохо, она жаловалась на постоянно мучивший ее кашель. Она была убеждена, что он возник у нее из-за сырости, исходящей от реки, окружавшей город. Королева также утверждала, что ее мучают жестокие боли, не связанные с ее беременностью. Но самое ужасное было то, что король, собрав военачальников десятого апреля в Олдборн Чес, что неподалеку от Оксфорда, обнаружил, что численность его войска не превышает и десяти тысяч человек. Это было меньше, чем отдельно взятое войско графа Эссекса или сэра Уильяма Уоллера. Положение Карла I вдруг сделалось угрожающим.

Король сразу же послал за принцем Рупертом, хотя бедняга и так разрывался на части – его просили приехать буквально во все уголки страны, где шли сражения. Маркиз Ньюкасл, главнокомандующий армией роялистов, написал в письме, что «если принц немедленно не присоединится к его войску, то положение его дядюшки станет крайне опасным, если не безнадежным». Он надеялся, что «его высочество приедет как можно скорее», и подписал письмо: «Самый преданный вашему высочеству человек, У. Ньюкасл». Однако Руперт не смог ответить на этот «крик души», – вместо этого он отправился в Оксфорд, чтобы принять участие в одном из самых решающих военных советов в этой войне. Следом за ним, только с другой стороны, в Оксфорд приехал лорд Джоселин Аттвуд, больной и истекающий кровью, со страшной гноящейся раной в левом плече. За ним присматривал верный Карадок, который, как всегда, появился как бы ниоткуда и был единственным человеком, сопровождавшим хозяина. У Николь сердце облилось кровью, когда она увидела этого блистательного повесу, который спас ее от Дензила Локсли, а теперь был похож на раненого волка – выстрел из мушкета снес ему чуть ли не полплеча. Она поняла всю глубину своего предательства по отношению к Джоселину, ведь она изменила ему с принцем Рупертом, она опять повела себя как последняя шлюха. И теперь чувство вины, любовь и нежность к этому человеку переполнили ее и вылились в одно огромное желание увезти его подальше от этого страшного и опасного города в такое место, где бы он мог спокойно поправиться.

– Этот твой дом в Девоне… – шептала она, склонившись над мечущимся в лихорадке мужем и глядя на спутанные кольца волос, прилипшие к мокрому от пота лицу.

– Ты имеешь в виду Кингсвер Холл?

– Да. Мы должны отправиться туда, как только ты придешь в себя и будешь готов к такому путешествию.

Несмотря на то, что Джоселину было очень плохо, он улыбнулся:

– Это что, приказ?

– Да. Ведь там ты будешь в одиночестве и безопасности, пока не заживет твоя рана?

Он кивнул:

– Конечно, но боюсь, что мне будет приказано остаться в Оксфорде, чтобы быть под рукой. Ведь положение угрожающее, несмотря на то, что Руперт прилагает все усилия, чтобы его исправить.

Николь поспешно отвернулась, чтобы он не мог увидеть, как она покраснела при этом имени.

– Ситуация на войне меня не касается. Мне просто необходимо что-то предпринять, чтобы увезти тебя подальше отсюда, – сказала она.

Как оказалось, Николь не единственная считала, что лучше поскорее покинуть Оксфорд. Нанеся очередной дежурный визит королеве, она узнала, что они с королем, как это было ни тяжело для них обоих, решили расстаться.

– Моя дорогая леди Аттвуд, я ужасно расстроена, – начала Генриетта-Мария, – дело в том, что я вынуждена с вами попрощаться. Его величество решил, что для меня будет лучше отправиться рожать в Экзетер. Он думает, оттуда я смогу легко уехать, если в том будет необходимость.

– Но вы-то сами хотите уехать отсюда, мадам? – спросила Николь, страшно удивленная тем, что такая счастливая семейная пара решилась на то, чтобы расстаться друг с другом.

– Я в ужасе от того, что мне придется расстаться с королем, но в Оксфорде я чувствую себя отвратительно. Видите ли, милая, я очень устала. И даже не столько от постоянных поражений, сколько от разговоров о них.

Глядя на нее и зная, какая судьба ждет королеву, Николь кивнула:

– Тогда я думаю, вам действительно лучше уехать, ваше величество. Это будет правильное решение.

Поколебавшись какое-то мгновение, Генриетта-Мария схватила Николь за руку:

– А вы не сможете поехать со мной? Конечно, меня будет сопровождать лорд Джермин, но его сестра отказалась стать одной из моих фрейлин. Она заявила, что должна попытать счастья в Оксфорде. Совершенно не понимаю, что она имела в виду.

– Зато я понимаю, – почти неслышно пробормотала Николь, а вслух произнесла: – Я буду несказанно рада занять ее место, мадам. Но осмелюсь попросить вас об одном одолжении.

– О каком?

– Как вы знаете, лорд Джоселин был тяжело ранен в сражении в Шеритонском лесу. Я хотела бы просить вас разрешить ему тоже отправиться с нами, чтобы потом уехать в Кингсвер Холл. Это его дом возле Дартмута, там он скорее поправится.

Королева выразила удивление одним из своих жестов, которые делали ее немного похожей на воробья:

– Конечно. Я буду просто счастлива предоставить вам такую возможность.

– Спасибо. А кто еще поедет с нами?

– Мой священник, мой врач, еще три флейлины, кроме вас, и, конечно, лорд Джермин.

– Когда мы отправляемся?

– Через два дня, семнадцатого апреля, – ответила Генриетта-Мария, и по спине Николь пробежал неприятный холодок, она вспомнила, что через десять дней настоящей Николь Холл исполнится двадцать девять лет.

* * *

Мысли Николь об отъезде были прерваны созерцанием ее портрета, который ей наконец-то удалось увидеть, и который она тут же узнала. Он назывался «Портрет неизвестной дамы» и висел в библиотеке ее деда в его доме в Холланд-парк. Он приобрел его на аукционе еще до войны просто потому, как он объяснил Николь, когда она была еще ребенком, что он ему очень понравился. И теперь, глядя на только что написанный портрет, с которого нежно улыбалось красивое лицо Арабеллы Аттвуд в пышном платье времен Стюартов, Николь была поражена тем, что сразу не догадалась об идентичности этих портретов. Она так часто его видела, ей не раз говорили, что он написан художником У. Добсоном, но она только теперь поняла, что лицо на портрете и лицо, которое она так часто теперь видела в зеркале, – одно и то же. Совершенно пораженная, она молча смотрела на холст.

Главный королевский художник нетерпеливо вскинул подбородок:

– Я вижу, он вам не нравится, леди Аттвуд?

– Напротив, очень нравится, – поспешила она успокоить автора портрета, – просто это так неожиданно – увидеть себя со стороны.

– Да, мы очень редко представляем себе, как выглядим.

– Но вы просто поразительно передали сходство!

Добсон поклонился:

– Благодарю вас, леди Аттвуд.

Николь подошла ближе к холсту и спросила:

– Это правда, что вы сделали копию? Последовала долгая пауза, после чего Добсон произнес:

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что на этом портрете я держу в руке красную розу, а на другом у меня в руках – незабудки.

Добсон в изумлении уставился на нее:

– Но как вы узнали?..

– Я его видела, – загадочно произнесла Николь и, оставив художника в полном недоумении, покинула комнату, чтобы распорядиться запаковать портрет и уложить его вместе с другими вещами, уже собранными для поездки.

Ее не переставали преследовать странные мысли и загадочные вопросы. Если Арабелла Локсли умерла при родах, тогда кто же эта женщина, изображенная на этих двух портретах? Неужели она сама? А может быть, она действительно была когда-то Арабеллой, а теперь просто заново проживает ее жизнь? Все это казалось странным и загадочным, она не могла ответить ни на один вопрос. Единственное, она теперь знала наверняка: у ее деда был портрет, на котором она держала в руках незабудки, значит, это был холст, принадлежавший принцу Руперту. Ничего не понимающая и растерянная, Николь в тот же день отправилась к Эмеральду Дитчу, чтобы попытаться получить у него объяснения, а заодно и попрощаться с ним.

Но домик в лесу оказался пуст, ничто не говорило о том, что здесь кто-то живет. Правда, не было и следов борьбы, крутом царили чистота и порядок. Удивленная и немного испуганная, Николь поднялась наверх в спальню, желая убедиться в том, что там тоже никого нет. Она не обнаружила там ни карт, ни магического кристалла, ни тонкой деревянной дудочки. Значит, цыган забрал свои нехитрые пожитки и покинул хижину. Николь могла только гадать, что заставило его оставить такое безопасное место, но эти пустые стены ни о чем не могли рассказать, и, побыв в доме еще несколько минут, она села на лошадь и вернулась в Оксфорд.

В эту ночь к ней пришел СОН, которого она почти ждала, но на этот раз он сильно отличался от ее предыдущих снов. Начался он, правда, как всегда, в больничной палате, где лежало ее бедное тело. Но сейчас, посмотрев на себя несколько мгновений, Николь выскользнула из больницы и села в автобус, идущий в Холланд-Парк. Ее никто не видел, она простояла всю дорогу, опасаясь, что если сядет, то кто-нибудь окажется у нее на коленях.

Было совсем нетрудно – проскользнуть от автобусной остановки по тротуару до знакомого дома, и, подойдя к нему, она увидела, что дедушка дома, потому что из одного из окон, выполненных в великолепном георгианском стиле, лился яркий свет, и Николь смогла даже различить фигуру деда, сидевшего в своем любимом кресле и читавшего газету. Она позвонила, и, когда он открыл дверь, влетела в дом. Дед тоже не заметил ее, потому что выглянул наружу, раздраженно нахмурился, а потом закрыл дверь и вернулся в свое кресло.

Николь приблизилась к портрету с незабудками, который висел на прежнем месте, над камином, и вгляделась в такое знакомое лицо, написанное много лет назад. Портрет потемнел и потрескался, время сделало свое дело, но блистательно красивая Арабелла Аттвуд все так же улыбалась с холста, и маленькие тонкие пальчики одной руки все так же сжимали нежные цветы – символ «истинной любви».

– Дедушка, – произнесла Николь нормальным голосом, и так как после этого ничего не произошло, продолжила, – что случилось с принцем Рупертом?

Ее дед, этот старый красивый мужчина, неожиданно подпрыгнул и испуганно завертел головой. Убедившись, что в комнате никого нет, он произнес:

– Николь? – его голос дрожал от страха, ей стало его жаль.

– Не пугайся, пожалуйста, это всего лишь сон. Я просто очень захотела тебя увидеть, – сказала она, изо всех сил стараясь успокоить его.

Он не подошел к ней, а вместо этого пересек комнату и снял телефонную трубку. Когда он назвал номер, Николь поняла, что он звонит в больницу.

– Добрый вечер, сестра. Это Филипп Пагет. Извините, что беспокою вас, может, вы сочтете странным, но мне показалось, я только что мысленно разговаривал со своей внучкой, Николь Холл… Это та девушка, которая поступила к вам шесть месяцев назад… – его голос стал затихать, потом вдруг загремел, и последние слова: «шесть месяцев назад…» отдались эхом в голове Николь.

– Но я здесь уже два года! – закричала она. – Это просто невозможно! Почему время для моей души и для моего тела течет по-разному? Господи, почему так происходит?

Она проснулась, как всегда вся мокрая от пота, в страхе зовя деда и выкрикивая: «Почему только шесть месяцев?», пока ее голос не сорвался на хрип. И тут дверь спальни отворилась.

Чтобы Джоселин мог больше отдыхать, они спали в разных спальнях, но сейчас, несмотря на то, что он был очень слаб, муж нашел в себе силы дойти до ее комнаты. Он остановился в дверях, опираясь на косяк, лицо его было таким же белым, как надетая на нем ночная сорочка.

– Что случилось? – спросил он, и в его голосе послышались неподдельное беспокойство и страдание.

Николь выпрыгнула из постели и подбежала к нему, ее собственный страх растаял, теперь она беспокоилась только за мужа.

– Дорогой, тебе не нужно было вставать. Это был всего лишь один из моих глупых ночных кошмаров. Давай, я помогу тебе вернуться в свою комнату, – сказала она.

– Нет, – ответил он, и на мгновение его лицо озарила прежняя саркастическая улыбка. – Лихорадка прошла, и мне кажется, самое худшее позади. Я, вернее, мое жалкое подобие, очень хочет остаться с тобой.

– Для тебя или для твоего жалкого подобия, – прошептала Николь, – всегда найдется место в моей кровати.

С этими словами она подхватила его, подумав, что жалкое подобие – это скорее она, а он – вполне реальный и тяжелый мужчина.

* * *

Они выехали из Оксфорда утром семнадцатого апреля, небольшая процессия, состоящая из нескольких карет, повозок и всадников. Король, принц Уэльский и герцог Йоркский отправились провожать королеву, Карл сел в карету со своей женой, так что они могли попрощаться там с глазу на глаз. Но в Абингдоне, откуда король должен был отправиться назад, и им нужно было окончательно расстаться, Генриетта-Мария не сдержалась. У нее началась истерика, она громко плакала, говорила, что умрет, что она больше никогда не увидит своего мужа, и, в конце концов, она обессиленно упала на руки Карла, всхлипывая и дрожа всем телом. Доктору пришлось чуть ли не силой увести эту маленькую дрожащую женщину в ее карету, где он дал ей успокоительное лекарство.

Король и два его спутника медленно удалились, похожие на скорбное трио из какой-то исторической трагедии. Зная, что королева абсолютно права, что она действительно в последний раз видела своего дорогого Карла, Николь молча смотрела на эту сцену, не замечая, что по ее щекам тоже градом катятся слезы.

– Что с тобой, моя маленькая ведьмочка? – прошептал Джоселин, наблюдавший за женой. – Уж не предчувствуешь ли ты самое худшее?

Она кивнула:

– Да. Я уверена, что король и королева больше никогда не увидят друг друга.

Джоселин сделался мрачным и серьезным:

– Если это действительно так, то мы все в большой опасности, и я должен как можно скорее переправить тебя в безопасное место.

– А что же будешь делать ты сам?

– Как только я оправлюсь настолько, что смогу держать в руках оружие, я вернусь к королю, чтобы защищать его. Я тебе уже говорил раньше, я согласен далеко не со всем, что он делает, но я дал ему клятву верности.

Их лошади тихо шли рядом, и Николь положила руку на запястье мужа.

– Куда бы ты ни направился, я все время буду следовать за тобой, – произнесла она.

Глаза Джоселина сверкнули золотом в свете утреннего солнца, он внимательно посмотрел на нее:

– Значит ли это, что ты меня любишь?

– О, да, – твердо ответила она, – недавно я поняла, насколько глубоко мое чувство.

Он, слава Богу, не спросил ее, когда и почему она это поняла, хотя она вспыхнула и отвернулась, вспомнив, что не смогла устоять перед настойчивостью и страстью принца.

– И все-таки меня не покидает предчувствие – в один прекрасный день ты уйдешь от меня.

– Я уйду от тебя, только если какие-нибудь высшие силы заставят меня это сделать.

Озорное лицо Джоселина просияло, можно было с уверенностью сказать, что он начал выздоравливать:

– Да? Когда я вновь обрету свою прежнюю силу, как насчет того, чтобы родить мне ребенка?

Николь улыбнулась:

– Я никогда не хотела иметь детей, но что касается тебя…

Муж посмотрел на нее с нескрываемым удивлением:

– Но ты же родила Миранду!

– Ах, да, – спохватилась Николь, – конечно, это сделала я, но сейчас я подумала о твоем ребенке…

– А, понятно, – ответил он, но в глубине его глаз она увидела огонек непонимания и недоверия.

* * *

Королева пришла в себя только через тридцать миль, и к тому времени, как они достигли деревушки под названием Вуттон Бассет, она чувствовала себя вполне сносно. Однако Генри Джермин, показав себя истинным джентльменом, настоял на том, что им необходимо добраться до Бата, так как для больной женщины будет гораздо безопаснее, если она проведет ночь в городе. На следующий день он продолжал командовать их передвижением, и опять они двигались на юг без остановки, пока не оказались под надежной защитой города Шафтсбери. Все действия Джермина были суровыми и безжалостными. Когда королева попросила его хоть о короткой остановке, он твердо ответил, что в его руках находятся две жизни, за которые он несет ответственность: жизнь ее величества и ее будущего ребенка.

– При такой скорости, – сказал Джоселин, когда они остановились на ночь в простой придорожной гостинице, – мы доберемся до Экзетера через два-три дня. И что потом? Как ты собираешься сообщить королеве, что я хочу, чтобы ты поехала со мной?

– Еще не знаю. Но она очень добра ко мне. Ведь она позволила взять мне с собой мою служанку, а тебе – твоего слугу, не говоря о Миранде.

Терпение Генриетты-Марии иссякло к тому времени, когда они доехали до Шерборна, к тому же ее опять начали мучить сильные боли. Несмотря на все убеждения лорда Джермина, она настояла на том, чтобы отправиться в городскую ратушу, в которой, к их всеобщему удивлению, главным священником оказался сэр Луис Дейви – главнокомандующий округа Дорсет. В конце концов, Генри был вынужден согласиться, что здесь они будут в относительной безопасности, и ему пришлось отказаться от своего плана попасть в Йовил до наступления темноты. Сэр Луис, с удивлением обнаружив, что к нему в гости, как снег на голову, свалилась королевская особа, проявил максимум гостеприимства и уступил им для ночлега свой дом, который оказался, к слову сказать, довольно неуютным.

Николь пришла к выводу, что ее неприятно поразило имя этого человека, потому что впервые за долгое время она вспомнила о Луисе Дейвине. Ее мысли, хотя она того не желала, возвратились в прошлое, она подумала о том, что именно этой ночью ей придется вернуться в прошлую жизнь, и испуганная, она изо всех сил прижалась к Джоселину, как только они оказались вдвоем в постели.

– Что с тобой, милая? – спросил он, прижимая ее к себе так сильно, что она могла слышать, как стучит его сердце.

– Не знаю. Просто это глупое чувство, что когда-нибудь нас может что-то разлучить.

– Но только вчера ты говорила, что хочешь остаться со мной.

– Да я хочу этого больше всего на свете. Но существуют силы, которые выше нас, Джоселин.

Он приподнялся на локте и внимательно посмотрел на ее лицо. При свете свечей Николь ясно видела каждую черточку его лица, на котором отражалось все пережитое им за последнее время. Он похудел, его черты стали тоньше, кожа казалась более смуглой, но все те же черные вьющиеся волосы спадали до плеч, и все те же огромные глаза, как бы наполненные внутренним светом, были ласковы и доверчивы.

– Как и всегда, ты говоришь загадками, Николь, – тихо произнес он.

– Почему ты меня так назвал?

– Потому что тебя так зовут. Я знаю, что ты одновременно и Николь, и Арабелла, хотя я совершенно не понимаю, как это может быть. Но я уверен, что мне не придется оставаться в неведении до конца моих дней. Когда мы доберемся до Кингсвера и я достаточно оправлюсь, клянусь, я отыщу причину твоих страданий. Я найду способ успокоить твой разум раз и навсегда. Обещаю, я изгоню из тебя этого дьявола.

Николь отвернулась, чтобы он не мог увидеть печаль, исказившую ее лицо.

– Боюсь, это не под силу даже тебе, – тихо ответила она.

* * *

Они добрались до Экзетера через три дня. По мере того как процессия продвигалась в юго-западную часть страны, жители которой в основном были приверженцами короля, Генри Джермин все более замедлял темп их передвижения. В Экзетере Генриетта-Мария расположилась в Бедфорд-Хауз, который был заранее приготовлен для нее и ее свиты. В первый же вечер пребывания на новом месте королева почувствовала себя гораздо лучше, она выглядела добродушной и повеселевшей, и Николь решилась испросить у нее разрешения покинуть ее величество и уехать со своим мужем.

– Но моя дорогая леди Аттвуд, я считала, что между нами была договоренность, и вы будете сопровождать меня. Я ведь и так пошла вам на уступки, разрешив взять с собой мужа, дочь и слуг. И мне крайне неприятно, что теперь вы пытаетесь обмануть мое доверие, – королева сказала эти слова скорее печально, нежели гневно, и Николь стало стыдно.

– Почему бы тебе не схитрить? – спросил Джоселин, после того как она рассказала ему о своем разговоре с королевой.

– Каким образом?

– Заставь ее величество пообещать тебе, что она тебя отпустит после того, как родит ребенка.