Текст книги "Изгнание"

– А что бы ты сказал женщине, которая любит тебя настолько, что готова забыть прошлое и то, кем она была в этом прошлом?

– Я бы ей сказал, что ни за что на свете не хочу расставаться с ней.

– Тогда не смей пытаться отправить меня обратно!

– Значит, это тот самый кошмар, куда ты не хочешь возвращаться?

– Да, конечно. И чем больше я в тебя влюбляюсь, тем страшнее он мне кажется. Я ужасно боюсь, что однажды усну и так же по ошибке вернусь в свое прежнее тело, которое лежит там и ждет мою душу, и больше никогда тебя не увижу.

– Видит Бог, Николь, – произнес Джоселин, у которого глаза тоже были полны слез, – если такое произойдет, мне конец. Да, ты блуждала где-то среди столетий, но то же самое можно сказать и обо мне. Помнишь, я говорил, что видел тебя во сне, и я всегда знал, что если мне удастся тебя найти, то я найду вторую половину твоей души. Поэтому я не хотел спать с тобой, когда мы поженились. Мне нужна была твоя любовь… или – ничего.

– И теперь у тебя есть и я, и моя любовь, и даже больше чем любовь.

– Тогда мы должны сделать все для того, чтобы ты осталась здесь.

Николь медленно кивнула и вдруг вспомнила слова, которые ей сказал Эмеральд Дитч: «У тебя будет два шанса уйти. Человек, который тебя любит, сам откроет перед тобой эту дверь».

– Никогда больше не позволяй меня гипнотизировать, – с горячностью произнесла она, подумав о том, что это был ее первый шанс. – Это может быть очень опасно.

– Клянусь, я никогда этого не позволю.

– Тогда, возможно, нам удастся остаться вместе, – ответила Николь, крепко прижимая его к себе, но где-то в глубине ее души поселилось беспокойство.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Первые крепкие морозы в долине Дарта ударили в 1644 году в середине декабря. Лед сковал все окрестные леса и луга и медленно подступал к реке. Но она, слишком быстрая для того, чтобы лед смог с ней справиться, продолжала бежать, темная и глубокая; берега блестели серебром, а тропинки, проложенные вдоль них, вспыхивали то и дело голубым светом, как бы предупреждая об опасности тех, кто собирался ступить на них. Деревья в лесах, скинув свои осенние наряды, стояли темные и мрачные, бросая прозрачные тени на укрытую снегом землю. Ночи были длинными, казалось, небо никогда больше не станет голубым, а звезды на нем сверкали в туманной дымке, похожие на россыпи алмазов.

Дом, стоящий у воды, стал холодным, хотя во всех комнатах постоянно горели камины. Николь, бродившая из конца в конец по его бесконечным коридорам, была одета в теплый плащ, отороченный рыжим лисьим мехом, а когда выходила на улицу, надевала огромный меховой капюшон. Каждую ночь, перед тем как уснуть, она долго ворочалась и вздрагивала от холода под одеялами, одна в огромной кровати, глядя сквозь узорчатый полог, как пламя, пожирая сухие поленья, пляшет на потолке, стараясь оживить мрачный дом, погруженный в темноту. И все-таки это было время, когда она, даже несмотря на отсутствие Джоселина, чувствовала себя необыкновенно счастливой, потому что каждый раз, просыпаясь утром, она снова и снова сознавала, что больше не одна!

Уже почти три месяца у нее не было менструации, последний раз она была за две недели до того, как он вернулся, переправившись через быструю реку на деревянном пароме. Были и другие признаки: красивая грудь Арабеллы стала мягкой, она заметно увеличилась, и Николь невольно вспоминала, какой она была, когда впервые кормила Миранду, и как тогда ей не хотелось этого. Сейчас же ей все время хотелось ласкать и обнимать дочку, она с нетерпением ждала того дня, когда сможет шепнуть ей на ухо о том, что у нее скоро появится братец или сестричка.

Эммет, конечно, уже давно обо всем догадалась. Помогая как-то надевать ей кружевное платье, она замерла и в упор посмотрела на госпожу.

– Милочка, у тебя на груди выступили вены, – сказала она, и то, как ласково она обратилась к госпоже, говорило о многом.

Теперь, когда на носу было Рождество и Мирод почти все время проводила в хлопотах на кухне, Николь все чаще думала о том, что, хотя Джоселин и находится где-то в Оксфорде вместе с королем и его генералами, которые собрались, чтобы обсудить планы зимних военных действий, у нее осталась частица мужа, и она может часами думать об этом пока невидимом существе.

Муж, даже не подозревая о том, что он после себя оставил, отправился на встречу с его величеством в последний день сентября, и уже второго октября прибыл в Шерборн, всего на два часа позже самого короля. Из письма Джоселина они узнали, что принц Руперт тоже приехал туда, и там состоялся военный совет. Потом войско его величества отправилось в Солсбери, чтобы освободить Бейзинг Хауз, но там оказалось целых три вражеских армии. Король тогда решил двигаться дальше и занял Доннингтонский замок возле Ньюбери.

Шпионы роялистов полностью подтверждали слухи о том, что военачальники «круглоголовых» начали ссориться между собой. Граф Манчестер, который не любил ни Кромвеля, ни Уильяма Уоллера, упрямо повторял, что продолжать войну бессмысленно. Граф Эссекс, который тоже ненавидел Уоллера, упорно продолжал продвигаться вперед со своей армией, несмотря на проливные дожди. Кромвель, который легкомысленно пополнил свою кавалерию религиозными фанатиками и которого не любили даже его собственные офицеры, устраивал отвратительные сцены, ругаясь с главнокомандующим Лоуренсом Кроуфордом, потому что страшно завидовал ему. Уоллер же молча осуждал их всех.

И все же, как Николь узнала из письма мужа, все эти кричащие негодяи должны были согласиться с тем, что им необходимо сразиться с королем, пока численность его войск не превзошла численность войск Парламента. Лучшие солдаты из четырех лондонских армий, а это были те люди, которых тренировали еще в мирное время и которые изначально были вовсе не солдатами, а городской милицией, поддерживающей порядок в городе под командованием военного министра, так вот, этих людей послали, чтобы они отрезали войско короля и не дали ему встретиться с принцем Рупертом. Враждующие стороны приготовились ко второму сражению при Ньюбери, а первое состоялось на Раунд Хилл в 1643 году.

Семнадцатитысячная армия парламентариев атаковала роялистов, число которых было чуть ли не в два раза меньше. Однако граф Манчестер, который уже давно потерял всякий интерес к войне, опоздал со своим войском, в результате чего понес тяжелые потери. Кавалерия Кромвеля была слишком медлительна, и Георг Горинг без труда разогнал ее. Принц Морис повторил свою атаку и вконец разгромил пехоту «круглоголовых», уже начавших мародерствовать в окрестных деревнях. К сумеркам сражение было окончено, и король устремился в Бат, чтобы там встретиться с принцем Рупертом. По словам Джоселина, сэр Уильям Уоллер и сэр Артур Хазелригг настаивали на преследовании Карла Стюарта, чтобы заставить его продолжить сражение, но граф Манчестер закричал на сэра Артура: «Да ты просто кровавый убийца!», – и отказался участвовать в этом. После этого король и принц отправились в Берфорд, где его величество назначил своего двадцатипятилетнего племянника главнокомандующим армией. На этом они расстались весьма помпезно под бой барабанов, уверенные в том, что граф Манчестер больше не собирается сражаться с ними. Через две недели они оба оказались в Оксфорде, чтобы подвести итоги сражений 1644 года.

– В своем письме милорд написал, – рассказывала Николь Эммет, – что командующие «круглоголовых» получили из Лондона запрет отправляться на зимние квартиры, и все они были страшно этим недовольны. Все, кроме, конечно, Кромвеля. Он жаждет продолжать сражения.

– Он совсем не похож на человека, который служит Богу, правда? – высказала свое мнение Эммет.

– Он, наверное, молится, когда убивает, – ответила Николь, вспомнив, что все массовые убийства двадцатого века тоже были совершены «во имя Господа».

– Но ведь Христос учил нас совсем иному?

– Да, – уверенно ответила Николь, – Христос учил нас совсем иному.

* * *

К середине декабря Николь была уже полностью уверена, что беременна. Убедившись в этом, она сочла необходимым сообщить новость Мирод. Уже неделю держались сильные морозы, берега реки искрились инеем, а у основания оконных рам сверкали ледяные наросты. В один из таких дней Николь разыскала свою золовку и, оторвав ее от домашних дел, настойчиво взяла за руку и отвела в свою комнату, где заставила ее сесть у камина, протянув той стаканчик кларета.

– Я хочу кое-что сообщить тебе, – начала Николь, но озорные искры, вспыхнувшие в глазах Мирод, заставили ее в изумлении замолчать.

– Мне кажется, я знаю, что именно, – произнесла пожилая женщина, осушая свой стакан.

– Неужели? Что же?

– Ты стала такой пухленькой, моя дорогая Арабелла. Могу поклясться, ты поправляешься, потому что беременна.

– Думаю, так оно и есть, – улыбаясь, ответила Николь.

Мирод вскочила на ноги, подбежала к невестке и от души поцеловала ее:

– Какой чудесный подарок Джоселину, да и всем нам. И когда же ребенок должен появиться на свет?

– В июне, так как очевидно, это случилось в сентябре… – Мирод слегка покраснела, – …так что я думаю, да, именно в июне.

– Значит, чуть раньше или чуть позже твоего собственного дня рождения?

– Моего?.. А, ну да, – ответила Николь, которая все еще не могла привыкнуть к тому, что их с Арабеллой дни рождения приходятся на разные даты.

– За тебя, моя дорогая, – произнесла Мирод и подняла стакан с вином.

Потом они замолчали и долго сидели, глядя друг на друга, и пляшущий свет огня освещал их лица. Вдруг, нарушив спокойную тишину, со стороны лаборатории Джоселина послышался слабый шорох (ее дверь выходила в небольшую гостиную так же, как и дверь спальни, и все три комнаты образовывали довольно уединенное и уютное место).

– Что это?

– Не знаю, – ответила Мирод, и вид у нее был довольно растерянный.

– Похоже, в соседней комнате кто-то есть. Надеюсь, это не один из многочисленных домашних котов, он же устроит там разгром и свалит все колбы и реторты, – с этими словами Николь вскочила и, подбежав к двери, распахнула ее, вглядываясь внутрь лаборатории.

Комната была погружена в темноту, в эти морозные зимние вечера темнело очень рано, слабый свет от таких же морозных звезд проникал лишь через покрытое морозными узорами окно. Николь, напрягая зрение, вглядывалась в темноту, потом сделала несколько осторожных шагов и вошла в эту «пещеру алхимика». Она услышала чье-то частое дыхание и тут же почувствовала сокрушительный удар по голове. Она не успела произнести ни звука и молча начала падать. Послышался звук бьющегося стекла – она задела одну из многочисленных полок.

Опять Николь увидела СОН, как будто ворвалась в него. Никогда еще ей не было так страшно. Родители стояли возле ее тела, на их лицах явно читалась неприязнь друг к другу, копившаяся на протяжении долгих лет. Рядом с ними находился врач – благородного вида седовласый мужчина, одетый во все белое.

– …Никакой надежды, – услышала она слова доктора.

Мать Николь судорожно всхлипнула, и Николь подумала, что для такой невозмутимой и холодной женщины – это слишком необычное проявление чувств.

– Совсем никакой? – переспросил отец.

– Я считаю, что никакой. Я бы посоветовал, чтобы этот аппарат…

Но Пьер Холл, поджав губы, бросил на него испепеляющий взгляд:

– Я хочу сказать, что мы это еще обсудим.

– Хорошо, – нахмурившись, ответил доктор.

– Мое бедное тело! – громко произнесла Николь.

В ответ на эти слова тело, лежащее на кровати, ее плоть, казалось, слегка вздрогнуло.

– Смотрите! – заверещала мать Николь. – Смотрите! Смотрите! Да смотрите же!

Потом вся эта сцена начала расплываться и удаляться, как будто Николь смотрела на все сквозь перевернутую подзорную трубу. Она почувствовала, что ее обнимают чьи-то руки, а из головы теплой липкой струйкой течет кровь. Она открыла глаза и увидела, что над ней склонилась Мирод, совершенно потрясенная случившимся. Николь увидела также, что в лабораторию вошел Карадок.

– Что случилось, миледи? – отрывисто спросил он, задыхаясь, как от быстрого бега.

– Я не знаю, я ничего не поняла. Леди Аттвуд показалось, что она услышала здесь какой-то шум, а потом мне послышался звук бьющегося стекла, я вбежала сюда и нашла ее лежащей на полу.

– На нее кто-то напал?

Мирод в изумлении уставилась на него:

– Конечно, нет. Ей, наверное, стало плохо, и, падая, она поранила голову.

Карадок почти грубо оттолкнул Мирод:

– Я отнесу ее.

– Только осторожней, она беременна.

– Тогда молитесь, чтобы с ребенком ничего не случилось.

Он поднял ее, в руках этого могучего человека она казалась легкой, как перышко. Сдерживая дыхание, он отнес ее в спальню и бережно уложил на кровать. Николь внимательно посмотрела ему в глаза.

– Там КТО-ТО был, – прошептала она так тихо, чтобы Мирод не могла услышать.

– КТО?

– Я не знаю. Я не разглядела. Но я совершенно уверена, что по голове меня УДАРИЛИ…

Но тут в спальню вошла Мирод, и они замолчали.

– Я сейчас же отправлюсь в Дартмут за врачом, – настойчиво сказал Карадок, вызывающе глядя на Мирод.

– Нет, подожди, погода просто ужасная, – взволнованно ответила она. – Мы с Эммет сами поможем леди Аттвуд.

– Если с ней или с ребенком что-нибудь случится, это будет на нашей совести. Не забывайте, что это ребенок лорда Джоселина. Можно мне взять экипаж? – спросил он так, будто не слышал, что ему сказала Мирод.

– Конечно. Но будь осторожен, дороги скользкие, как стекло.

– Вы тоже будьте осторожны, леди Мирод. В отсутствие хозяина, я – ее телохранитель и уверен, что она упала вовсе не сама.

Она посмотрела на него в изумлении:

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я и сам толком не знаю. Все, о чем я прошу, не отходите от миледи.

Потом он вышел. Николь слышала, как он спускается по лестнице, перешагивая сразу через несколько ступенек. Когда звук его шагов замер, Мирод вздохнула.

– Он довольно странный парень, но, я думаю, он прав. Я распоряжусь, чтобы Эммет спала с тобой в одной комнате, – с этими словами она позвонила в колокольчик.

Николь задремала, все предметы в комнате начали терять свои очертания, тени сгустились, отблески от огня матово вспыхивали, отражаясь от дубовых стоек кровати. Ей вдруг показалось, что она осталась одна, совершенно беспомощная. И тут тень в одном из углов стала гуще, отделилась от стены и медленно приблизилась к кровати. Кто-то остановился рядом, глядя на нее с такой ненавистью, что Николь невольно содрогнулась. Это была Сабина, одетая, как всегда, во все черное, ее ледяные глаза смотрели на Николь с дикой яростью.

– Уходи, – прошептала Николь, – уходи отсюда, убирайся!

Но тут Эммет, дремавшая в кресле у камина, встрепенулась и спросила:

– В чем дело, госпожа? – тень тут же исчезла из комнаты, так же бесшумно, как и появилась.

Николь помнила, как ее осматривал врач, добрый и невозмутимый, как и все врачи. Он привел с собой маленькую, похожую на розочку женщину. Она ощупала живот Николь, потом коснулась рукой промежности, проверяя, нет ли там следов крови, и заявила, что на этот раз все обошлось, но что миледи необходим покой.

– А у меня действительно будет ребенок? – спросила Николь так, будто обращалась к современной квалифицированной акушерке.

– Можете не сомневаться, миледи.

– А какого он размера?

– Достаточно большой.

– Как мускатный орех? – настаивала Николь.

– Нет, как груша.

Николь улыбнулась и почти сразу же уснула: ей дали выпить отвар из маковых зерен, и на этот раз она не видела никаких снов.

Когда она проснулась, в комнату сквозь замерзшие окна пробивался веселый яркий день. Эммет отправилась куда-то по делам, и теперь с ней была Мирод, которая стояла, молча глядя в окно, и радостно обернулась, как только Николь позвала ее:

– О, дорогая, как ты себя чувствуешь?

– У меня немного болит шишка на голове, а в остальном – я совершенно здорова.

– Ну, слава Богу. Давай я помогу тебе сесть. Доктор все еще у нас, вчера вечером было слишком холодно, да и поздно, поэтому он остался.

– Он хочет еще раз меня осмотреть?

– Да, я пойду предупрежу его, что ты скоро будешь готова.

Николь улыбнулась золовке.

– Ты не будешь возражать, если я попрошу Эммет помочь мне одеться? Я хочу ей кое-что сказать.

– Конечно, нет. Пойду посмотрю, проснулась ли она. Она всю ночь просидела возле тебя.

– Тогда, может, лучше ее не беспокоить?

– Она наверняка не спит слишком крепко, она очень беспокоится за твое здоровье, так же как и Карадок.

С этими словами Мирод выскользнула из комнаты, оставив Николь одну. На этот раз в комнате не было зловещих теней, ничего загадочного, и Николь уже начала думать, уж не пригрезилась ли ей вся эта ночная сцена, когда вошла Эммет. Лицо ее было бледно, а разноцветные глаза внимательно осматривали комнату.

– Вы спаслись? – полушепотом спросила она.

– Да, но почему ты употребляешь это слово?

– Я ночью разговаривала с Карадоком. Он сказал мне, что вы считаете, будто на вас кто-то напал.

– Это правда, я не сомневаюсь. Мне показалось даже, что я видела Сабину.

Эммет задумалась:

– Карадок мне ничего конкретно не сказал, но он ведь не может этого сделать, правда?

– Ты знаешь про него и эту девчонку?

– Конечно, знаю.

И служанка довольно подробно рассказала, как наткнулась на них как-то раз в лесу; Карадок держал Сабину на руках, ее ноги обвивали его бедра, на нем не было ничего, кроме рубашки, и он так яростно входил в нее, будто у него был не член, а металлический стержень.

– Они тебя видели?

– Нет, они были слишком заняты.

– Они уже много лет занимаются любовью. Ты знаешь, он просто дуреет от нее.

– Но не до такой степени, чтобы не волноваться за вас. Он очень настоятельно просил, чтобы я не спускала с вас глаз.

Николь откинулась на подушку:

– Как ты думаешь, почему она это сделала?

– Потому что вы ждете ребенка, госпожа. Она боится отойти на задний план.

– Ты имеешь в виду внимание Джоселина?

Эммет раздраженно фыркнула:

– Не думаю, что ее заботит это. Нет, ее главная цель – наследство.

– Но это же родовое поместье.

– Это-то ее и волнует. Вы родите еще одного ребенка, и ее приданое станет вдвое меньше.

– Но если она удачно выйдет замуж, какое это будет иметь значение?

– Госпожа, не разыгрывайте из себя дурочку! – возмущенно воскликнула Эммет. – Все члены знатных семейств втянуты в эту войну, и, в конце концов, они все поубивают друг друга. Кто же останется для девушек? Старики да сопливые мальчишки. Все остальные полягут на полях сражений.

– Мирод говорила примерно то же.

– Да потому что так оно и есть. Я думаю, Сабина только и мечтает о том, чтобы убрать с дороги вас и вашего будущего ребенка. Тогда она опять сможет делать то, что ей нравится – открыто владеть домом и издеваться над членами семьи и прислугой.

Николь обняла за талию сидевшую перед ней на кровати Эммет:

– Тогда мы должны быть предельно осторожны. Я очень хочу родить этого ребенка, Эммет. Да, я когда-то даже не помышляла о том, чтобы иметь детей. Но это было давно, до того, как я встретила Джоселина.

Эммет уставилась на нее:

– Опять вы заговариваетесь. Когда вы были помолвлены и делили постель с Майклом, вы, кажется, об этом не думали.

– А, тогда, – быстро ответила Николь, – тогда я была слишком молода.

– Ну, а теперь вам надо подниматься, мамаша Арабелла! – спохватилась Эммет и начала помогать госпоже одеваться и приводить себя в порядок к приходу доктора.

* * *

К Рождеству стало еще холоднее, хотя снег так и не выпал. В канун Рождества, которое справлялось по старому календарю пятого января, Мирод принесла в гостиную специальные святочные поленья, согревшие сердца всех обитателей дома: хозяев, прислуги, – все собрались вместе и, попивая горячий пунш, распевали песни, приветствуя святки. Николь, уже вполне выздоровевшая, до последнего момента надеялась, что приедет Джоселин, но из-за ужасной погоды, видимо, он решил остаться в Оксфорде и встретить Рождество вместе с королем. Стоя возле Мирод и чувствуя беспокойство от того, что слева от нее находилась Сабина, Николь вместе со всеми подняла бокал. Все выпили за наступающий Новый год. Потом все принялись за праздничный обед, прежде чем отправиться в часовню, где в полночь все должны были опуститься на земляной пол и прочитать молитву.

Между тем, по всей стране стали заметны признаки пуританизма, за который ратовали парламентарии и их сторонники. Еще когда события, приведшие к гражданской войне, только начинались, в Кентерберийском соборе был учинен чудовищный акт вандализма, были уничтожены витражи с изображением Святого Бекета и Девы Марии. Потом позже стало известно, что по всему королевству продолжаются бесчинства, бунтари сносят алтарные заграждения, а сами алтари ломают и переворачивают. В одной из церквей прихожане из рук пастыря выбили хлеб и пинали его, как футбольный мяч. В другой – некая мамаша громко бранилась, а ее ребенок в это время написал прямо посреди общего обеденного стола.

Николь, женщина из другого, далекого столетия, снова и снова думая об этом, приходила в ужас от этого отвратительного сектантства. Она прекрасно понимала, что все это дело рук тех, кто нашел для себя нового Бога, рьяных пуритан, среди которых не последнее место занимал мистер Кромвель; он горел желанием «вывести народ из темноты, чтобы они могли увидеть свет».

Но в осторожной и доброй политике, которую проводил глава англиканской церкви, – а он утверждал, что все священнослужители должны оставаться на своих местах и следить за тем, чтобы народ продолжал преклонять колени, – Николь находила некое утешение. Его призывы к сплоченности стали первым примером духовного возрождения.

Присутствие Сабины, одетой в красное, которое странным образом совершенно не гармонировало с цветом ее волос, наложило отпечаток и на эту молитву, и на эту кристально чистую полночь. Держа одну руку на животе, как бы пытаясь оградить от беды находящееся там существо, а другой взяв под руку Мирод, Николь брела под звездным небом к дому и думала о настоящем, которое на самом деле было прошлым, прошлым, которое для нее теперь станет будущим. Она никак не могла определить четкие границы между тем и другим, не могла понять, где кончается одно и начинается другое.