Текст книги "Ракетный центр Третьего рейха. Записки ближайшего соратника Вернера фон Брауна. 1943–1945"

13 июня 1944 года, всего через несколько дней после дня «Д», когда союзники начали массированное вторжение на французское побережье, а я совсем недавно стал руководить ИС-7, мы запустили ракету Фау-89. Испытание было особенным, по крайней мере в одном отношении. На ракете установили элементы системы управления зенитной ракеты «Вассерфаль», управляемой с земли. Двигатель ракеты, также разработанный в Пенемюнде, имел тягу в 8 тысяч килограммов; ракета должна была управляться с земли вручную при помощи ручки дистанционного управления. Департамент BSM решил проверить совместимость этой системы с А-4 в реальном полете, чтобы определить влияние газовой струи ракетного двигателя на управляемый радиосигнал. Предполагалось, что устройство не окажет заметного влияния на испытание в целом. Наземный оператор без проблем управлял А-4, пока она не скрылась в верхнем слое облаков и он не потерял ее из виду. Тогда нам казалось, что запуск прошел успешно и без проблем.

Однако то, что мы узнали через несколько дней, заставило нас изменить свое мнение и внимательнее отнестись к почти ежедневным предупреждениям о воздушном налете. Выяснилось, что Фау-89 упала на юге Швеции. Ракета взорвалась в воздухе на высоте нескольких сотен метров. После взрыва, а также в связи с тем, что на ракете была иностранная система наведения, вряд ли кто-то сумел бы по обломкам создать копию ракеты или быстро разработать контрмеры. Но можно было легко установить, что ракета огромная и с большой дальностью действия. То есть тайное стало явным.

Глава 8. Срыв пламени

Солнечным летним утром во вторник 18 июля 1944 года мы планировали запуск очередной ракеты. Я уточнял детали, когда в кабинет вошел Мюнц. Подняв глаза, я увидел, что он взволнован.

– Только что объявили воздушную тревогу, – сказал он. – Я уже остановил работу. Большинство работников идут к противоосколочным траншеям.

Я посмотрел на часы.

– Рановато, не так ли? Ну, пусть остальные идут в центр управления. Будьте на связи с центром оповещения. Они, вероятно, снова летят на Штеттин, – заметил я, на самом деле не совсем веря в то, что сказал. Я все время думал о ракете, упавшей в Швеции, и о том, сколько уже известно союзникам о нашей деятельности.

– Может быть, это самолет-разведчик, – помолчав, произнес Мюнц. – Я надеюсь, скоро все успокоится. Мы уже опаздываем.

Перерывы в работе случались все чаще. Один самолет, летающий поблизости, мог остановить работу завода на несколько часов.

Прошло полчаса, час, полтора часа. Мы получали предупреждения о том, что самолеты летают недалеко от территории завода. И вдруг нам сообщили следующее:

– Вражеские самолеты приближаются к территории завода. Будьте крайне осторожны.

Мы все перешли в укрепленную диспетчерскую и комнату с самописцами, закрыв стальные двери. Скорее ради того, чтобы скоротать время, я посмотрел в перископ.

– Они сбрасывают листовки! – крикнул я.

В перископ я увидел тучу белых листков бумаги, падающих на стартовую площадку. Некоторые из них пролетели рядом с перископом. Мне удалось прочесть крупный заголовок: Deutsche Arbeiter – «Немецкие рабочие». Позже мы обнаружили, что в листовках довольно наивные призывы выйти из укрытий и сложить оружие.

Мы почти не разговаривали. Затем послышался приглушенный залп зенитных орудий. Время от времени необычный шелестящий или свистящий шум слышался через небольшое вентиляционное отверстие между диспетчерской и туннелем. Но взрывов не было.

Я лишь успел в очередной раз взглянуть в перископ, когда послышался оглушающий взрыв; свет ламп дрогнул, а земля ушла из-под ног. У меня мелькнула мысль о том, что пришел конец. Я был совершенно ошеломлен и в темноте потерял чувство реальности. Помню, было много удушающей пыли и шум, а затем наступила тишина и появился запах жженого пороха. Казалось, до того, как кто-то открыл дверь в коридор со стороны фасада, прошла вечность. Несколько смельчаков подошли к внешней двери. Самолетов не было слышно.

По-прежнему колеблясь, я вышел вслед за другими под ослепительные солнечные лучи. К нам присоединились инженеры из соседней аппаратной. Все выглядели потрясенными, обсыпанными штукатуркой и со взъерошенными волосами.

– Позвоните в центр. Может быть, нам не следует так рано выходить. Все остаются здесь, – предупредил я.

Удивительно, но телефонная связь с центром работала.

– Вражеские самолеты покидают нашу территорию. О новом налете не сообщается.

Я кивнул:

– Хорошо, давайте осмотримся. Принесите отчеты о разрушениях в мой кабинет. И будьте осторожны. Господин Мельхиор, вы можете восстановить электричество?

Несколько человек поднялись на земляной вал; двое или трое ходили вокруг него. Стали подходить те, кто укрывался в противоосколочных траншеях, выглядя такими же напуганными, как мы. Казалось, никто не пострадал.

– Я заглянул в ангар, – сообщил мне один из сотрудников. – Туда упала по крайней мере одна бомба. Один из кранов поврежден. Внутри беспорядок.

В отчетах писали следующее: «Крыша насосной станции почти полностью разрушена… сильное повреждение насоса системы охлаждения… нет электричества… угроза обрушения конструкции… несколько попаданий в диспетчерскую… грунт для укрепления сдуло… трещины в бетоне… повреждено несколько перископов… несколько попаданий в стартовую площадку… разрушены практически все пульты управления и окна в здании подготовки к пуску… однако несущая конструкция уцелела… пламе-отражатель не поврежден… прямое попадание в пусковую башню, она не подлежит ремонту…»

Поступающие отчеты сильнее омрачали ситуацию. Я боялся подумать, что даст подробный осмотр сложного лабиринта кабелей, трубопроводов, проводов и прочего оборудования. Мы опасались, что наше место работы, которым мы все так гордились, возможно, закроется навсегда. Мельхиор восстановил электричество, и мы вернулись в центр управления. Помещение отдела почти не пострадало, за исключением множества разбитых стекол и разбросанных повсюду документов.

На первый взгляд диспетчерская выглядела целой и невредимой. Затем мы обнаружили, что нижняя часть одного из перископов упала и разбила пульт управления. Тяжелая металлическая конструкция весила по крайней мере 230 килограммов. Именно в этот перископ я смотрел перед бомбежкой. «К счастью, меня не задело», – по думал я. Или все-таки задело? Внезапно, впервые за прошедшие полчаса, я почувствовал резкую боль в правом предплечье. Я попытался поднять руку и не смог. Перископ действительно ударил меня! Боль стала острее. Я засунул большой палец в петлю пальто, но легче мне не стало.

Тогда я понял, что все смотрят на потолок. Взглянув вверх, я побледнел. Рядом с разбитым перископом находилась изогнутая двадцатипятисантиметровая балка; ее отклонение от оси составило несколько сантиметров. Колонна-опора сильно изогнулась. Бомбы невероятной мощности рвались прямо у нас над головой! В тот день мы часто вспоминали Хартмута. Многие из нас были обязаны ему жизнью; именно он неустанно трудился, укрепляя центр управ ления.

В следующие два часа вырисовалась окончательная картина разрушений. Насосная станция системы охлаждения не подлежала восстановлению; в аккумуляторной была куча битого стекла и пахло кислотой; ангар был сильно поврежден – имелось большое отверстие в крыше; один из кранов не подлежал восстановлению. Тем не менее, после того как обломки убрали, выяснилось, что один кран уцелел. К счастью, повреждения кабельных сооружений оказались менее серьезными, чем мы предполагали. Трубопроводы, идущие на стартовую площадку, выглядели неповрежденными. В результате прямого попадания были повреждены только трубопроводы, идущие на ИС-10.

Стала понятна картина воздушного налета. Тридцать четыре американских бомбардировщика в результате ковровой бомбардировки сбрасывали 300-килограммовые бомбы, которые уничтожили бы весь испытательный стенд, если бы на кнопки бомбометания нажали на секунду раньше. Поэтому ИС-7 подвергся нападению только частично. Большинство бомб упало в лесу сразу за испытательным центром или на территорию с противоосколочными траншеями. Трудно поверить, но никто не получил серьезных повреждений, хотя земля была буквально усеяна воронками. На самом деле я оказался единственным раненым на ИС-7. К концу дня на мою сломанную правую руку наложили гипс.

Можно было возобновлять запуски на ИС-7 и на ИС-10. Немедленно начались восстановительные работы, и менее чем через две недели мы успешно запустили Фау-205. Работа в ангаре постепенно вернулась в нормальное русло. Так как насосная станция была выведена из строя, решили использовать баллоны, рассчитанные на высокое давление, и заполнять их азотом – побочным продуктом заводов, производящих кислород.

ИС-11 около «Завод-Юг», на котором проводилась производственная калибровка, был полностью разрушен. Во время налета погибло 50 человек, в том числе зенитчики.

Еще до начала налета ходили слухи, что исследовательский центр Пенемюнде станет частным предприятием. Каждая новая инвестиция провоцировала энергичные дискуссии. По общему мнению, этот слух был слишком хорош, чтобы оказаться правдой. Те, кто все еще носит униформу, устало качали головой:

– Не верим. Нас слишком часто обманывают.

Тем не менее невероятное стало реальностью. 1 августа 1944 года руководство собрали на краткое совещание в офицерском клубе. Там им представили Пауля Штойха, временно переведенного из компании «Сименс», как нового генерального менеджера исследовательского центра Пенемюнде. Он пояснил, что будет представлять собой новая организация.

Отныне завод будет называться Elektromechanische Werke, Karlshagen, Pommern – «Электромеханический завод, Карлсхаген, Померания». Сотрудники завода будут работать, но не смогут владеть или управлять существующими установками. Техническое обслуживание, транспорт и безопасность останутся подконтрольными военной организации под командованием полковника Каменицки. Специальными техническими вопросами будут заниматься те, кто делал это ранее.

Хотя промышленное производство, испытания и общее руководство осуществлялось уже не фон Брауном, мы не заметили особенных изменений за оставшиеся месяцы существования Пенемюнде. Штойх был неизвестен в ракетостроении и ничего не знал о нашей работе. Это доказывало, что его просто назначили на эту должность. Тем не менее мои собственные наблюдения подтвердили, что Штойх относится к своему назначению тактично, сдержанно и дипломатично.

Новое руководство отфильтровало некоторые нелепые положения военного времени, которые нам следовало соблюдать. Однако для большинства работников ситуация осталась неизменной. Сотрудники по-прежнему были в ведении государства, объекты – в ведении военных, VKN все еще существовала, а различные военные комиссариаты продолжали издавать директивы по поводу программы вооружений.

Главным изменением стало переназначение генерала, доктора Вальтера Дорнбергера из артиллерийско-технического снабжения в военно-прикладную организацию. На протяжении многих лет Дорнбергер возглавлял департамент боевых технических средств и заведовал вопросами ракетостроения. Будучи главой департамента Wa Pruef 11[5]5
  Тестирование вооружения.


[Закрыть], он управлял подразделением Wa Pruef 11/V, известным как Пенемюнде. Помимо этого департамент-11 занимался вопросами совершенствования твердого топлива и планированием программы массового производства А-4. Последнее осуществлялось под руководством советника Шуберта.

Дорнбергер принимал активное участие в разработке твердого ракетного топлива в начале 1930 года. Под его покровительством и вопреки бесчисленным препятствиям разработка жидкого топлива в конце концов получила официальное признание в Германии. Дорнбергер был не только военным человеком. Он имел хорошее образование и за успехи в работе удостоился звания почетного доктора Берлинского технического университета.

Я никогда не встречался с Дорнбергером до момента его переназначения. Старослужащие часто называли его добродушным прозвищем Зеппль от названия баварских кожаных шорт Seppl-Hosen, которые он иногда носил во внеслужебное время. В те дни в Пенемюнде Дорнбергер был известным и уважаемым человеком. Многие ведущие инженеры знали его с начала 1930-х годов – с тех времен, когда ядро ракетной группы формировалось в Куммерсдорфе, недалеко от Берлина. В 1937 году большинство из этих людей перевели в Пенемюнде, строить который решили в августе 1936 года после взаимовыгодного соглашения с ВВС. За годы строительства, пуска завода в эксплуатацию и разработки А-4 Зеппль проводил большую часть времени в Пенемюнде.

Я завидовал тем, кто имел возможность участвовать в становлении ракетной отрасли. Должно быть, запус ки с острова Ойе были особенно интересными и захватывающими. Грайфсвальд-Ойе, часто называемый Ойе, – небольшой остров в 10 километрах от побережья Балтий ского моря возле Пенемюнде. Его площадь менее 2,5 квад ратного километра, на острове жили только работники маяка. Пока строился основной завод в Узедоме, на острове Ойе, ставшем отличной экспериментальной пусковой площадкой, произвели запуск A-5 – предшественницы А-4, меньшего размера. Двигатель А-5 развивал тягу в 1510 килограммов, топливо в двигатель подавалось под давлением. На ракете была установлена система управления для изучения поведения А-5 в полете и дальнейшего совершенствования. Когда А-5 поднималась на высоту в несколько километров, раскрывались два парашюта, и ракета мягко садилась на море, часто находясь в достаточно хорошем состоянии для заправки, смазки и повторного использования.

Однако такие запуски можно было производить только в ясные дни. Поэтому приходилось ждать днями и даже неделями, бездельничая долгими-долгими вечерами в скромном жилище. В результате этого работники Пенемюнде сплачивались, что помогало им в дальнейшей работе.

Задачи, которые ставились перед ведомством Дорнбергера, росли, как грибы, и его визиты в Пенемюнде становились короче и реже. Поскольку военные оценили важность Пенемюнде, Дорнбергер все чаще и чаще приезжал в сопровождении генералов, офицеров и чиновников, которые периодически приходили на ИС-7.

Но одновременно с его переназначением вопросами разработки жидкого топлива стало заниматься отдельное ведомство, названное Wa Pruef 10 со штаб-квартирой в военном подразделении Пенемюнде. Подобные изменения казались логическим результатом нашего расширения, но в то же время начали создаваться организации от департамента военной логистики, управления армейскими боеприпасами, руководства СС, партийных боссов, государственные учреждения и промышленные ассоциации. И еще был целый лабиринт подразделений, главных контор, субконтор, комиссий, подкомиссий, комитетов, подкомитетов, специальных комитетов, рабочих групп, наблюдательных советов. Трудно сказать, какие организации были нужными, а какие бесполезными и дублирующими.

Я полагаю, все это – основной бич успеха. Ракеты, которые так долго являлись объектами презрения и скептицизма крупных нацистских чиновников, включая самого Гитлера, в настоящее время стали чудо-оружием, способным изменить ход войны. Ракеты набирали популярность. Мы получили необходимые нам приоритеты, а также надоедливое вмешательство и беспрецедентный статус «организации». Как ракета А-4 после срыва пламени и выключения двигателя начинает двигаться по инерции, так и понятие «секретное оружие» теряло свою значимость.

Той ночью в затененной комнате я слушал беспокойное гудение бомбардировщиков, летящих на Берлин. Я боялся за Ирмель. Несколько дней я не получал от нее известий, ее письма приходили редко и с опозданием. Я не виделся с ней уже несколько недель. Когда я начинал работать в Пенемюнде и не было проблем с железнодорожным сообщением в Берлине, мы встречались почти каждую неделю, обычно в Альбеке, недалеко от Свинемюнде, где провели много приятных часов на пляже. Я с улыбкой и теплотой вспоминаю то время, когда она штопала мои носки или привозила с собой отличные пирожные. Теперь подобные поездки стали небезопасными и невозможными. В полудреме я размышлял о том, что мы планировали сделать, когда кончится война. Мне стало тошно, когда я задался вопросом, доживем ли мы до конца войны. Жаль, что Ирмель не уезжает из Берлина, как я убеждал ее сделать. Засыпая, я слышал пульсирующий гул бомбардировщиков и понимал, что наступила очередная бессонная ночь.

Глава 9. Пенемюнде в состоянии войны

Изогнутая двутавровая балка и трещины на потолке в диспетчерской теперь стали постоянным напоминанием о том, что Пенемюнде – мишень для бомбардировщиков союзников. У всех на уме было два вопроса: будет ли очередная бомбежка, выдержит ли потолок еще одно прямое попадание.

Никто не верил, что нам удастся избежать дальнейших атак или что потолок выдержит прямое попадание. Кстати, не было никакой возможности его отремонтировать. Несмотря на наши приоритеты и популярность нашей работы в высших эшелонах власти, к настоящему времени нам не хватало материалов, чтобы выполнить основную программу, не говоря уже о том, чтобы заниматься бомбоубежищем. Эту проблему предстояло решать самостоятельно, и мы часто об этом говорили.

– Потолок не выдержит очередной налет, – заметил я как-то днем, качая головой. Я заявлял об этом уже много раз, и никто не возражал.

– Но где мы будем прятаться? – запротестовал один из инженеров, в отчаянии вскидывая руки. – У нас пятнадцать минут после объявления воздушной тревоги, чтобы найти убежище. Транспорта нет, придется добираться пешком.

Он затронул одну из самых болезненных тем – нехватку транспорта. Мы решили, что укрытие на случай авианалетов должно находиться в нескольких минутах ходьбы или бега от места работы. Обсуждение продолжалось, а у меня возникало дурное предчувствие, что Пенемюнде умирает. Да, мы запускали ракеты с радующей частотой, и сбои случались реже и реже. Но кроме ракет из «Миттельверка», поставок материалов для сборки ракет, продуктов питания и бесконечного наплыва посетителей, в Пенемюнде больше ничего не происходило. Если оборудование изнашивалось или повреждалось во время бомбежки, мы создавали новое. Если оборудование было разрушено, мы обходились без него.

– А как насчет камыша вдоль берега? Его наверняка не будут бомбить, – заметил кто-то.

– Намеренно не будут, – ответил я, качая головой. – Но если они прилетят с той стороны и начнут ковровую бомбардировку немного раньше…

Обсуждение продолжалось. Насаждения в направлении «Завод-Запад» также не годились для укрытия по той же причине. Без транспортного сообщения добраться до убежищ вокруг Строения-4 проблематично, и, кроме того, они, вероятно, были уже полностью заняты. Потом кто-то упомянул сравнительно новое укрытие вблизи «Завод-Запад». Якобы оно находилось слишком далеко от дороги, но через лес до него всего десять минут ходьбы. Я послал двух сотрудников на разведку – они вернулись через два часа.

– Мы заблудились и зашли немного дальше, чем думали. Но, – объяснили они, – туда можно дойти за пятнадцать минут.

Пятнадцать минут довольно большой промежуток. Ведь нельзя же просто встать и уйти из центра управления в укрытие. Нужно закрыть помещения, отключить приборы, а на это необходимо время. Однако лучшей альтернативы у нас не было, и я решил, что, если бомбежка начнется прежде, чем мы доберемся до укрытия, по крайней мере, в лесу у нас будет хотя бы какая-то защита. Потом я подумал о двухчасовом отсутствии сотрудников.

– Но как нам удастся в спешке найти укрытие? – спросил я. – Нам нужно обозначить дорогу. Господин Кайх, пожалуйста, позаботьтесь о том, чтобы заготовили полоски из листового металла или что-то в этом роде; мы пометим ими деревья. И нам лучше приступить к делу прямо сейчас.

К вечеру следующего дня мы отметили первую треть пути. Мы планировали закончить работу следующим утром, в пятницу, 4 августа, но все работы прекратились после сигнала воздушной тревоги.

Через несколько минут мы отправились в укрытие, следуя маркерам на деревьях. Мы не шли все вместе, а растянулись вдоль дороги. Я был в группе из пяти или шести человек. Другие находились далеко впереди, большинство шло позади. Кто-то решил отсидеться в лесу. Остальные спустились к берегу.

Вскоре обозначенные маркерами деревья закончились, и мы направились по едва различимой тропинке вдоль поляны с растущими на ней сорняками, травой и подлеском. Тишина нарушалась лишь нашими шагами и нежным шелестом ветерка. Августовское солнце припекало, морской бриз был свежим и прохладным. Я удивился, что подобные заросли расположены так близко к ультрасовременным установкам. Вдруг тропинка закончилась, и перед нами предстал густой лес. Казалось, никто и никогда сюда не заходил. Остановившись на мгновение, мы пожали плечами и поплелись в лес. Было темно и прохладно, солнечные лучи слабо пробивались сквозь густую хвою елей. То здесь, то там среди хвойных зарослей попадались гигантские буки и дубы. Казалось, мы прошли вечность, не находя ни укрытия, ни дороги. К слову, когда мы останавливались, чтобы прислушаться, то услышали только мягкое дыхание леса. Я занервничал.

– Здесь безопасно, – заметил один из нашей группы. – Давайте остановимся и отдохнем.

– Хорошо. – Я кивнул. – Если мы ничего не найдем в следующие пять минут, сделаем, как вы предлагаете. Согласны?

Мы снова пошли вперед. Я слышал отдаленный гул самолетов. Затем он исчез. Потом появился снова. Условленные пять минут почти прошли, когда совершенно неожиданно мы увидели огромное бетонное укрытие, почти неразличимое из-за камуфляжа.

Все успокоились. Люди стекались в убежище со всех сторон. Несколько человек курили у открытого входа или разговаривали. Чуть дальше, отдельно ото всех, на земле сидели 30–40 заключенных концентрационного лагеря; их стерегли скучающие охранники. Я не мог не заметить разницу между этими беднягами и группой заключенных, с которыми встретился во время моей работы в компании «Сименс» в 1938 году. Заключенные концентрационных лагерей носили цветные метки на рукавах, указывающие на тип преступления. Шесть лет назад большинство заключенных были убийцами, ворами, насильниками; политических заключенных было совсем немного. Теперь я заметил шокирующее преимущество политических заключенных с черными метками на рукавах. То, что задумывалось как использование трудоспособных заключенных на работах, превратилось, по-видимому, в средство для политических преследований. Я встревожился.

– Внимание! Все в укрытие. Вражеский самолет движется на Пенемюнде.

Я пошел в укрытие, замечая, что заключенных загнали впереди нас в отдельный отсек. После того как все вошли в убежище, закрыли тяжелые стальные двери. Надзиратель предложил нам пройти на верхние уровни. Здание было довольно хорошо оборудовано: много простых скамеек, санитарные помещения и система вентиляции.

Несколько работников ИС-7 собрались в комнате верхнего уровня. Я огляделся: до чего знакомое зрелище! Сотни раз мне, находящемуся вдали от дома, приходилось укрываться от налетов на Берлин. Если я шел по улице, то заходил в ближайшее бомбоубежище, если ехал в метро, то обычно оставался на станции, пока не минует опасность. Иногда приходилось ждать часами, поэтому я всегда носил с собой книгу.

Но где бы ни приходилось скрываться: в метро, в обычном бомбоубежище или здесь, в Пенемюнде, всегда было одно и то же – холодное, незащищенное освещение, неудобные скамейки, голые бетонные стены. В зависимости от места, времени суток и даже времени года в бомбоубежище приходили разные люди. Иногда я оказывался вместе с усталыми, сонными, замкнутыми людьми, застигнутыми бомбежкой по дороге домой с работы. В другой раз, особенно по вечерам в субботу, я оказывался в компании шумной, веселой и, по-видимому, безразличной толпы, посещавшей театр или ресторан. Во время дневных налетов я выслушивал деловые разговоры, приправленные частыми замечаниями о потерянном времени, и видел нетерпеливые взгляды на часы. Но когда начиналась бомбежка и сотрясалось убежище, его обитатели всегда вели себя одинаково. С напряженными спинами, суровыми лицами, пристальными и испуганными взглядами встревоженные женщины крепче прижимали к себе напуганных детей, задающих вопросы, на которые нет ответа.

Для меня хуже всего было осознание того, что ничего нельзя сделать, а нужно просто ждать и надеяться на лучшее. Но инстинкт заставлял меня сожалеть о том, что я не могу защититься – выстрелить из винтовки, бросить что-нибудь… Хоть что-нибудь!

Отдаленный рев самолета вернул меня обратно в 1944 год.

– Ковровая бомбардировка, – произнесло полдюжины человек.

Они снова бомбят Пенемюнде! Рокочущие взрывы не оставили у меня никаких сомнений. Ковровая бомбардировка длилась всего несколько секунд, но я уже воображал и почти подсчитал количество бомб – звук их падения похож, только в тысячу раз сильнее, на звук гнилых апельсинов, выпадающих из ящика на деревянный пол. Все замолчали, чувствуя страх и беспомощность. Отголоски взрывов повторялись несколько раз с интервалом в несколько минут, потом все стихло.

Вскоре двери убежища открыли, и мы поспешили назад по уже знакомой дороге. Я напрягся в ожидании. Что случилось с нашим драгоценным исследовательским центром?

Увидев большой ангар, я пришел в ужас. Все окна были выбиты, большая дверь разрушена, и, казалось, пострадала контора и лабораторное крыло. Те, кто прятался рядом с ИС-7, уже деловито тушили несколько небольших пожаров, когда я прибыл. Один сотрудник, наблюдавший за налетом из соседнего бетонного дота, рассчитанного на одного человека, нервно тараторил, уверяя меня снова и снова, что больше никогда не останется под обстрелом.

На этот раз было сброшено меньше бомб, но с разрушительной точностью. Недостроенную насосную систему охлаждения для статических испытаний разорвало на куски. Уцелела только одна подвижная конструкция. Пока я осматривал повреждения, ко мне подошел Вилли Мюнц.

– Ну, – заметил он, – вы понимаете, что это значит.

Я мрачно кивнул. Это означало прекращение любых статических огневых испытаний на ИС-7. Невозможно будет производить и запуски, ибо кабели и трубопроводы повреждены. Ремонтные работы в ангаре станут очередным препятствием. Но, как и прежде, восстановление началось с лихорадочной скоростью.

ИС-11 снова досталось. В большие ангары на «Завод-Юг» тоже попали бомбы. Потери были небольшими: погибло 10 человек, в том числе зенитчики. Все согласились с тем, что жертв было бы больше, если бы не наша повышенная бдительность.

Пока шли ремонтные работы, я взял короткий отпуск, чтобы у меня полностью зажила рука. То есть меня не было в Пенемюнде во время четвертого и последнего налета 25 августа 1944 года. Бомбардировка проводилась в дневное время, и я наблюдал за ней из Козерова, переживая самые мучительные мгновения в своей жизни.

Когда самолеты наконец улетели, я поспешил обратно в Пенемюнде. Из-за нарушенного транспортного сообщения я добирался несколько часов. Перед моими глазами развернулась почти знакомая картина. Трудно было назвать количество попаданий, но ущерб оказался сильнее предыдущего, а все, что отремонтировали, снова было разрушено. В очередной раз работники принялись за ремонт, однако материалов не хватало, с транспортом были проблемы во всей Германии. Поэтому восстановительные работы велись гораздо медленнее. Тем не менее всего через шесть недель на ИС-7 начались запуски.

Тогда мы еще не знали, что воздушных налетов на Пенемюнде больше не будет.