Текст книги "Ракетный центр Третьего рейха. Записки ближайшего соратника Вернера фон Брауна. 1943–1945"

Небелунг повел нас на склад, где выдал аккумуляторные лампы и шахтерские шляпы, а затем мы пошли за ним вдоль железнодорожной колеи в шахту.

С обеих сторон время от времени появлялись галереи. Пройдя внутрь горы примерно 300 метров, Небелунг остановился и посветил факелом слева, показывая небольшую галерею, пол которой слегка поднимался вверх.

– Там был наш пороховой погреб, – пояснил он. – Вы знаете, что там, где хранится взрывчатка, должно быть абсолютно сухо.

Мы прошли, возможно, сотню метров по этой галерее, когда перед нами внезапно появилась тяжелая, облицованная железом дверь.

– Вот он, – сказал Небелунг, будучи явно довольным. – Погреб на возвышении, в этой части горы особенно сухо.

Я увидел отсек площадью примерно 2,5 квадратных метра и высотой около 4 метров. Он идеально нам подходил.

– Я мало что могу сказать, – заметил я наконец, обращаясь к своим спутникам. – Помещение идеальное, о лучшем я и мечтать не мог. Остается лишь перетащить сюда материалы.

– Я думаю, в этом я вам тоже помогу. – Небелунг улыбнулся, ведя нас обратно к выходу. – У нас есть небольшой аккумуляторный локомотив. Его, вероятно, следует подзарядить, но я подготовлю его к завтрашнему дню. С помощью его вы вкатите материалы в шахту.

Уже стемнело, когда я приехал в Лербах. Грузовики были целы, а солдаты хорошо провели время в деревенской гостинице, за что я не мог их винить. Я походил вокруг, нашел Тессмана, и за ужином, попивая суррогатный кофе, мы составили план действий.

– Сегодня, – сказал я, когда мы поднялись, – нужно хорошо выспаться. Какое-то время нам будет не до сна.

Он кивнул в знак согласия, когда мы разошлись.

Я действительно спал долго и крепко. На следующее утро после раннего завтрака мы с Тессманом собрали солдат. Все сидели на траве у грузовиков, пока я рассказывал наш план.

– Мы поедем к старой шахте недалеко от Гослара. Это отличное место для выполнения операции. Шахта расположена в узкой части долины и защищена от бомбардировщиков. С наступлением темноты я поведу первый автофургон с прицепом в укрытие. За исключением Тессмана, все остальные будут сидеть в кузове. Таким образом, вы сможете с чистой совестью сказать, что не имеете понятия, где мы спрятали документы. Двое останутся здесь, по одному человеку на грузовик, на всякий случай… Когда мы разгрузим первый грузовик, я вернусь за вторым, а затем за третьим.

«Вот и на фронте я водил грузовики!» – с усмешкой подумал я.

Уладив все вопросы, мы отправились в путь и к полудню прибыли к открытой выработке. Следующие несколько часов были по-настоящему изматывающими. Ожидание всегда утомительно, но сейчас я не мог отделаться от мысли о наступлении противника на Германию.

Я нервничал, то сидя, развалившись в кабине, то недолго прогуливаясь вокруг открытой выработки, то читая. В моем кармане лежало несколько писем от Ирмель, остающейся в разбомбленном Берлине. Внезапно я вспомнил угнетающие, сотрясающие землю взрывы во время ковровой бомбардировки Пенемюнде, и мне стало страшно. Бомбардировки Берлина продолжались. Жива ли Ирмель? Будем ли мы когда-нибудь вместе?

Во второй половине дня я заранее съездил на блокпост СС, находившийся у нас на пути, показал офицеру охранное свидетельство и сказал, что три грузовика будут проезжать туда и обратно в течение ночи. Эта мера спасла нас от многих неприятностей.

Наконец, наступила ночь. Я сел за руль первого грузовика, мужчины уселись в кузов. Не включая фар, мы медленно поехали через Гослар, мимо блокпоста СС в сторону Дёрнтена.

Я остановил грузовик, и мы сразу начали выгружать ящики. Небелунг подогнал локомотив, как обещал. Как только мы опустошили грузовик, я оставил Тессмана за старшего и один поехал обратно. В поездке мне было по-настоящему одиноко, меня одолевали размышления, страхи и ставшие привычными вопросы.

Три часа спустя я подогнал к шахте второй грузовик; на улице никого не было. Прошло почти два часа до того момента, когда вспотевшие и уставшие мужчины вышли из шахты. Они немного отдохнули, почти не разговаривая. После разгрузки я поехал за третьим грузовиком.

Начало светать, когда я прибыл на третьем грузовике без прицепа с двоими мужчинами, которые оставались у открытой выработки. Солнце окрашивало небосвод, когда разгрузили третий грузовик.

Почти до одиннадцати утра мы напряженно работали. Ящики были тяжелыми; галерея, ведущая к месту хранения, узкой и идущей в гору. Настоящим монстром, вне сомнения, был груз весом в одну тонну, оставленный нам проектировщиками рулей. Во второй раз в их адрес летело множество горьких упреков.

Помещение почти заполнилось, когда поставили на место последний ящик. Я стоял в стороне и осматривал результаты мутным взглядом. «Миссия выполнена», – подумал я и вдруг почувствовал смертельную усталость. Посмотрев вокруг, я увидел измотанных, потных, взъерошенных людей, прислонившихся к стене, сидящих на корточках, стоящих упершись руками в бока.

– Пойдемте в душевые, – сказал Небелунг.

Хорошая новость впервые за долгое время!

После приятного душа, который немного избавил нас от усталости, мы поели – Небелунг устроил нам обед в ныне пустующей шахтерской столовой. Никогда еще простой фасолевый суп не казался таким вкусным!

Пока мы ели, Небелунг говорил о том, как дальше сохранить документы в помещении. Он согласился заложить динамит в галерею, ведущую в кладовую, и пообещал начать операцию в ту же ночь.

– Договорились. – Я кивнул. – Я завтра вернусь и проверю.

Я был уверен в Небелунге; он очень нам помогал все это время и полностью заслуживал доверия.

Возникла очередная проблема – найти место для ночлега. Больше всего нам сейчас пригодились бы приличные кровати, но раздобыть их оказалось непросто. Найти ночлег в Госларе не удалось, поэтому мы отправились в другое место. Не на запад в сторону фронта и нескольких деревень. Мы ехали на восток, усталые, клюющие носом, вдоль северной оконечности гор Гарц, где было полно курортов и мест отдыха.

Мы медленно перемещались по относительно хорошему шоссе, изредка встречая транспорт и не замечая вообще никакой активности военных. Приближаясь к Бад-Харцбургу, мы увидели полицейского на перекрестке.

Я остановился, показал ему наше охранное свидетельство и объяснил, что нам нужен ночлег, о чем он мог догадаться по нашим лицам. Нам повезло; он заверил нас, что в его деревне, расположенной в паре километров от главной дороги, о нас позаботятся, и рассказал, как туда добраться.

В течение часа мы добирались до места отдыха. Люди отнеслись к нам с максимальной заботливостью. Нас накормили и уложили спать. Я забылся крепким сном.

На следующий день, в субботу, примерно в полдень мы с Тессманом поехали в шахту, чтобы осмотреть результаты закладки динамита. Увиденное нас не удовлетворило – взорванные горные породы образовали кучу, через которую можно было легко добраться до склада. Я потребовал, чтобы Небелунг закончил работу, и он пообещал снова произвести взрывы в ту же ночь. Поверив ему на слово, мы поели в деревенской гостинице и отправились обратно в Гослар. Въезжая в город, мы услышали гул авиационных двигателей и пулеметный огонь. Я остановил автомобиль, и мы нырнули в канаву рядом с шоссе.

Стрельба продолжалась почти непрерывно примерно пять минут, но, к счастью, цель бомбардировщиков находилась в другом месте. Вскоре самолеты улетели, и мы продолжили путь.

В ту ночь я поручил Тессману отвезти грузовики и людей обратно в Бляйхероде.

– Позаботьтесь о том, чтобы у вас остался один грузовик, – сказал я ему. – Помните, мы должны забрать кое-какие вещи фон Брауна. Я останусь здесь и в понедельник поеду на автомобиле проверять шахту.

На следующее утро мы с водителем попрощались с Тессманом и остальными. Воскресная атмосфера была безмятежной. После того как грузовики скрылись из вида, я отправился прогуляться по деревне. Бездельничая, я изучал карты и обнаружил, что поблизости находится Экерталь, где живет мой старый друг – сержант Кеслер.

Там он работал в правительственной конторе. Вскоре после моего приезда в Пенемюнде представитель агентства спросил меня, могу ли я порекомендовать опытного мастера по металлу. Я полагал, что обязан Кеслеру, ибо его сообразительность помогла мне завязать знакомство, результатом которого стала работа в Пенемюнде. Я упомянул о Кеслере, и, к моему удивлению, он получил работу. Пролистав блокнот, я нашел его адрес.

Вечером того же воскресенья мы хорошо отметили наше воссоединение; мы без умолку разговаривали и затихли только тогда, когда обеспокоенно задумались о том, что принесут ближайшие дни. Мне очень не хотелось прощаться с Кеслером и его женой, но расставание было неизбежным.

Едва я прибыл на квартиру, появился полицейский, который ранее нам очень помог. Одетый в гражданскую одежду, он был взволнован.

– Американские войска вступают в Гослар. – Он схватил меня за руку. – А значит, они будут здесь… Когда? Может быть, сегодня ночью! Что мне делать?

Мы немного поговорили; ему явно хотелось выговориться.

– Я не думаю, что должен бежать. Какой смысл? И я не считаю, что сделал нечто предосудительное. Здесь моя семья и мой дом…

– Бегство лишь отсрочит неизбежное, вам не кажется? – спросил я.

Естественно, он именно это и хотел от меня услышать.

– Да, вы правы. Я останусь. Переоденусь в гражданскую одежду и буду их ждать.

Но у меня не было никаких причин оставаться. Я должен был вернуться к Бляйхероде. Мне пришлось поверить Небелунгу на слово, что он взорвет вход в шахту. Собрав вещи, мы с водителем уехали.

Люди узнали плохую новость раньше нас. В окнах каждого дома вдоль дороги и в Бад-Харцбурге висели белые флаги, иногда и красные кресты. Какое отличие от атмосферы множества национальных праздников, проводившихся всего несколько лет назад, когда вместо красных крестов на ветру развевалась яркая свастика!

Мы повернули на юг от Харцбурга, пересекая горы Гарц, в направлении Браунлаге. Наступила ночь. Извилистые горные дороги, поездка с выключенными фарами, угнетающий густой лес будоражили мои и без того натянутые нервы. Внезапно, на подъезде к Нордхаузену, воздух прорезал гул мощного зенитного огня, вслед за которым раздались оглушающие взрывы бомб – вспышки взрывов и их ослепительные блики мерцали над верхушками деревьев.

Мы остановились на обочине среди выглядевших как призраки сгоревших автомобилей и грузовиков, хаотично разбросанных вдоль дороги, – бомбардировщики заметили военизированную колонну и разорвали ее в клочья. Куски искореженного металла гротескно мерцали в свете далеких пожаров. Я снова подумал о Берлине. Вскоре мы опять тронулись в путь, сменяя друг друга за рулем, чтобы немного поспать.

Затемненный Браунлаге был молчаливым и спящим. Не было никаких признаков жизни, пока мы с выключенными фарами пробирались по узким старинным улицам. Вдруг я услышал хриплый и рычащий грохот, и прямо перед нами замаячила чудовищная тень – большая гусеничная самоходка! У меня екнуло сердце. Потом я понял, что самоходка немецкая и движется прямо на нас! Мы не увернулись бы от нее на такой узкой улице. Я прижал машину к стене соседнего дома. У меня даже не было времени, чтобы сдать назад. Ствол орудия качнулся у нас над головой, а гусеницы проехали всего в нескольких сантиметрах от нашего автомобиля. Скорее всего, водитель нас даже не заметил.

На рассвете мы наткнулись на тлеющие обломки Нордхаузена, за бомбежкой которого наблюдали на расстоянии. Зрелище было устрашающим.

Старик на заправочной станции сказал нам, что Бляйхероде уже захвачен. Взбудораженные, мы направились в Зангерхаузен в надежде встретить кого-нибудь из производственного отдела. Вернер Кюрс, мой старый друг со времени работы на испытательном стенде, оказался там и сообщил, что сведения о захвате Бляйхероде ложные. К слову, он только что переговорил по телефону с одним из наших людей в Бляйхероде.

– По-моему, – заметил он, – войска подступают сейчас очень медленно. Я не думаю, что американцы сильно продвинулись вперед с того момента, как пошли слухи о Мюльхаузене и вы уехали с документами.

Вернувшись в Бляйхероде, мы обнаружили, что все вокруг тихо. Большинство наших сотрудников уехали несколько дней назад, и у меня уже не было причин здесь оставаться. Мое главное задание закончилось с возвращением грузовиков и прицепов на автобазу. Теперь предстоит погрузить в грузовик вещи фон Брауна и некоторые документы, а также собственные вещи и отправляться в Обераммергау.

С получением грузовика, который Тессман уже зарезервировал, возникли небольшие сложности, но, в конце концов, в моем распоряжении был и грузовик, и водитель по имени Ганс.

Вскоре после этого прибыл Пауль – один из охранников, сопровождавших нас во время перевозки материалов в шахту.

– Можно я поеду с вами? – прямо спросил он.

Я пожал плечами:

– Я не против. А что скажут в VKN?

Теперь он пожал плечами:

– Да черт с ними. Мне наплевать.

– Тогда добро пожаловать! При условии, что вы останетесь нашим наблюдателем.

Он рассмеялся:

– Договорились.

Я в последний раз заночевал в Бляйхероде. Ганс и Пауль должны были заехать за мной в семь утра. Нам предстояло пробираться по суживающейся территории рушащейся Германии навстречу неизвестности.

Глава 14. …И найти

События, разворачивавшиеся с этого момента, были почти сказочными, хотя я плоховато их припоминаю. Казалось, я бегу, бегу… будто в тщетной попытке избежать неизбежного. Никто не мог сказать, что произойдет завтра или на следующей неделе. Просто нельзя было останавливаться.

10 апреля 1945 года я проснулся до семи утра, чувствуя себя вполне отдохнувшим, несмотря на обстоятельства. Побрившись, я с удовольствием позавтракал. Солнце едва проглядывало сквозь туман. Полдюжины деревянных ящиков, несколько чемоданов и еще кое-какие вещи – вот и все, что осталось от моего личного имущества.

В половине восьмого я нервно вышагивал между своей комнатой на верхнем этаже и входной дверью. Ничего не менялось – холмистая улица была тихой. Где грузовик? Вдруг дверь распахнулась, и тетушка хозяйки, жившая на той же улице, ворвалась в дом.

– Прошлой ночью мой друг вернулся из Хайнроде, – взволнованно сказала она. Хайнроде находился всего в нескольких километрах к востоку. – Жители вывесили белые флаги, и он перед отъездом слышал пулеметный огонь. Они сегодня будут здесь, да?

Теперь я действительно забеспокоился. Было почти восемь часов. Неужели Пауль и Ганс уехали без меня? Я сразу же отмахнулся от этой мысли. Но что случилось? Мне стало страшно. Может быть, сержант автобазы решил отобрать у нас грузовик? Я поехал на велосипеде на автобазу. Там никого не оказалось… Шахта? Быстрее крутя педали, я поехал в сторону шахты, а затем на повороте увидел их: они завтракали в тени грузовика. Остановившись, я уставился на них. Вероятно, впервые за прошедшие мучительные дни я действительно потерял самообладание. Меня раздражала их небрежность, пока я сам был на взводе. Я высказал им все, что думал, о чем позже немного сожалел.

– Мы вчера вечером выпили лишнего, господин Хуцель. – Пауль очень смутился. – Мы поздно легли спать и проспали…

Он и Ганс присмирели, и я смягчился.

– Ладно-ладно, – огрызнулся я, нетерпеливо махнув рукой. – Теперь поехали. Поторапливайтесь. Соберите свои вещи.

Они собрались всего за несколько секунд, пока я заводил грузовик. Положив велосипед в кузов, мы сели в кабину, и я рванул с места. Мы забрали несколько чемоданов, костюмы и другие вещи фон Брауна. Пауль продолжал извиняться:

– Господин Хуцель, я ужасно виноват. Уже девять часов, и мы опоздали на два часа…

– Забудьте об этом. Забудьте.

Забравшись в грузовик, мы поехали к месту моей ночевки.

– Теперь самое главное – ехать не останавливаясь.

По дороге мы на минуту заехали на склад и взяли трехкилограммовый бочонок масла и большой деревянный ящик с итальянским сладким вермутом, которые держали про запас на случай, если руководство решит угостить должностных лиц.

На последнем повороте к моему дому мы услышали ужасающий треск пулемета.

– Боже мой! – воскликнул Ганс. – Они здесь!

Я так резко остановился у своего дома, что завизжали тормозные колодки. Мы выбрались наружу.

– Гоните во весь дух! Скорее! – заорал я.

Пулеметный огонь раздался снова, всего в нескольких сотнях метров от нас. Мы бросились в подвал дома и потащили ящики на улицу. Один раз Ганс споткнулся и упал на лестнице, громко ругаясь. Я поднял выроненный им ящик и понес к грузовику. Очередная пулеметная очередь и ружейные выстрелы послышались одновременно, когда мы бросили последний чемодан в кузов и захлопнули дверцы. Прокричав «до свидания» квартирной хозяйке, мы рванули прочь.

– Куда? – крикнул Пауль.

– На север, – ответил я. – Мы объедем американцев по широкой дуге с северо-востока, затем повернем на юг.

Когда грузовик стремительно въехал в рассеивающийся туман, я вспомнил о забытой электрической плитке и ящике с газетными вырезками и несколькими книгами – вещами, которые казались настолько ценными прежде, но теперь вдруг стали ничтожными.

Когда звуки пулеметного огня стихли, солнце стояло высоко. Мы снова двигались на север, через красивые горы Гарц. Мы свернем на Галле, потом на Лейпциг, затем на юг в сторону Обераммергау. Если только останемся живы. День был великолепным, но я по-прежнему сомневался в реальности происходящего: мы бежим от опасности по родной стране.

В Бляйхероде мы попали под пулеметный огонь американцев. А где советские войска? Кольцо вокруг нас сжималось. Что с Ирмель в Берлине? Я съежился при одной мысли об этом.

Мы по возможности избегали основных магистралей. Даже на проселочных дорогах наблюдалась военная активность. Повсюду небольшие подразделения устанавливали дорожные блоки, оборонные укрепления – тщетные попытки избежать неизбежного. Благодаря охранному свидетельству с грифом «секретно» мы беспрепятственно проезжали куда нужно. Время от времени мы подвозили солдат или блуждающих беженцев, которым было все равно куда идти.

Вскоре мы приехали в Бланкенбург – маленький городок у утеса Чертова стена, где я полгода учился в средней школе во время французской оккупации Рура много лет назад. Замечательные люди, с которыми я общался в те дни, по-прежнему жили здесь, и я не мог отказать себе в удовольствии с ними поздороваться. Я полагаю, мои чувства были сродни универсальному выражению «дух товарищества», который в эти трудные дни так ценился.

Кюдлинбург был рядом – в 20 километрах на восток. Там меня тоже ждали воспоминания… и надежда. В этом городе жили друзья Ирмель, и прежде она часто проводила у них лето. Может быть, она сейчас у них – вдалеке от берлинской бойни. На окраине города находился укрепленный блокпост.

– Мы только что получили предупреждение о воздушном налете, – сказал сержант с блокпоста. – Вам придется подождать.

Я остановил грузовик на обочине:

– Вы, ребята, оставайтесь здесь. Я пойду и узнаю, не здесь ли Ирмель.

Я вошел в Кюдлинбург. Внезапно прозвучал отбой воздушной тревоги, и люди начали выходить из убежищ и подвалов. В мэрии я узнал адрес друзей Ирмель и наконец нашел нужный дом. Ирмель там не оказалось.

– Но мы получили от нее письмо несколько дней назад. Из Берлина. Она говорит, что все живы.

Хоть какая-то информация, но она меня вряд ли удовлетворила. Кто скажет, сколько пройдет времени, прежде чем я снова с ней увижусь? Поблагодарив друзей Ирмель, я устало побрел к грузовику. Мои друзья, естественно, нервничали.

– Извините. Я не думал, что так задержусь, – грубовато сказал я. – Поехали.

Возникла заминка.

– Мы тут разговаривали… – начал Пауль.

Уже садясь в кабину, я обернулся:

– И что?

– Господин Хуцель, – сказал Ганс, – мои родители живут в Бергвице. Это около Виттенберга, вы знаете. – Он медлил. – Я знаю, это не совсем по плану, но давайте там переночуем. Там, по крайней мере, мы выспимся и, вероятно, хорошо поедим.

– Но это намного дальше на восток, чем мы планировали, – возразил я и почесал подбородок. – Хотя что мы теряем?

– Господин Хуцель, – вставил Пауль, – кто знает, что будет дальше? Может быть, Ганс больше никогда не увидится с родителями!

– Согласен. – Я улыбнулся и сел в кабину. – Поехали!

Грузовик взревел, и они уселись рядом со мной.

– Мы приедем поздно, – прибавил я. – Бензин заканчивается.

Ганс усмехнулся:

– У моего отца автомастерская. Он достанет нам бензин. А до Бергвица хватит бензина из канистр.

– Ну, тогда не будем терять время!

Как только мы тронулись с места, высоко в небе появилось огромное количество бомбардировщиков, направляющихся на Берлин. Очередная ковровая бомбардировка осажденного города! Почему Ирмель не уехала из Берлина? Конечно, у нее там родители и дела, которыми приходится заниматься даже в такие времена. Но все же…

Я едва заметил, сколько прошло времени и сколько километров мы проехали. Мы приближались к Ашерслебену, когда пулеметная очередь вырвала меня из задумчивости. Бомбардировщики! Я быстро съехал с шоссе; мы выбрались из грузовика и залегли в кювет – к нынешнему моменту подобная процедура выполнялась почти автоматически.

Мы прижались к земле. Грохот и гул самолетов становился все громче, стрельба велась почти непрерывно. Я осторожно поднял голову. На дороге стояли автомобили с открытыми дверцами – люди поспешно выбрались наружу. Никто не шевелился.

Теперь вдали слышались разрывы небольших бомб. Рядом находилась железнодорожная сортировочная станция. Вдруг к взрывам бомб присоединился стук и беспорядочный грохот, словно кто-то стрелял с земли. Потом взрывы стали тяжелыми и непрерывными.

– Они попали в поезд с боеприпасами! – хриплым шепотом воскликнул Ганс.

Самолеты улетали – пулеметный огонь прекратился, гул двигателей стих. Вскоре мы снова отправились в путь. Я размышлял о судьбе тех, кому вместе с нами пришлось остановиться на дороге.

Поздно вечером нас ждал радушный и трогательный прием в доме родителей Ганса в Бергвице. Они сделали все, что в их силах, чтобы нам было удобно. Вскоре нас вкусно и сытно накормили и напоили хорошим вином, отчего мы получили почти неслыханное удовольствие.

После мы выпили еще вина, расслабились и поговорили. Для Ганса вечер был радостным, хотя и полным воспоминаний о прошлом. Пауль получил последний шанс расслабиться. Однако я не мог не думать о Берлине и Ирмель. И тут мне в голову пришла идея.

Я представил карту Германии. Берлин находился в 117 километрах от Бергвица; мимо дома, где мы сейчас сидим, проходит главное шоссе. Я отхлебнул еще вина. Мы уложились бы в несколько часов…

Вдруг дом сотряс сокрушительный взрыв – недалеко взорвались бомбы. Все внезапно умолкли. Смотря в потолок, мы ждали. Постепенно звук одинокого самолета стих.

– Должно быть, кто-то забыл о светомаскировке, – предположила мать Ганса.

– Вероятно, они просто сбросили оставшуюся бомбу по дороге из Берлина, – прибавил его отец.

Сейчас самое подходящее время изложить свой план.

– Моя невеста в Берлине… – начал я и откашлялся.

Все меня внимательно слушали. К моему удивлению, никто не возражал.

– Я знаю, что это опасно, – подытожил я, – но сейчас опасен каждый шаг, и я хотел бы забрать ее оттуда, пока у меня есть возможность. Советские войска… – мрачно прибавил я. Даже здесь ходили слухи об их крайней жестокости, особенно с женщинами. – Что бы ни случилось, я хочу, чтобы она была со мной, если нас схватят.

Ганс пожал плечами:

– Вы начальник, господин Хуцель. Приказывайте, и мы поедем с вами.

Я покачал головой:

– Этого недостаточно. Скоро не останется никаких начальников. И наша поездка будет не совсем законной.

Ганс рассмеялся:

– А разве здесь наше присутствие законно?

– Согласен. – Я замолчал.

Пауль встал и положил руку мне на плечо:

– Я с вами. Ведь пока все получается, да?

– А бензин? – спросил я. – У нас закончились карточки.

– Верно, – согласился Ганс. – Но мой отец достанет нам несколько литров.

Старик кивнул.

– А позже мы просто найдем другой способ получить то, что нам нужно. Давайте не будем об этом волноваться.

Итак, мы решили втроем ехать в Берлин. На следующий день мы поздно поднялись, отдыхали в доме родителей Ганса, а примерно в шесть часов вечера уехали.

В десятом часу вечера 11 апреля мы сидели в грузовике в Потсдамском лесу на окраине Берлина, в последний раз обсуждая план. Я решил ехать в Берлин на велосипеде, который по-прежнему лежал в кузове.

– Отдыхайте, – сказал я, садясь на велосипед. – Возможно, меня не будет всю ночь.

Вскоре я ехал по знакомым улицам через центр Потсдама в Берлин. Мой маршрут пролегал по знаменитому гоночному треку Авус, идущему в центр Шарлоттенбурга – шоссе, по которому в обычные дни езда на велосипеде запрещалась. Я был в конце трека, когда ночной воздух прорезала сирена воздушной тревоги. В тот момент я находился у выставочной территории и стадиона, где почти десять лет назад проводились Олимпийские игры.

Сирена воздушной тревоги продолжала ужасающе завывать. Полицейский отправил меня в ближайшее бомбоубежище. Я взял велосипед с собой. Несколько человек в убежище были очень молчаливыми и, как мне показалось, крайне подавленными. Налет закончился за полночь, и я смог снова выйти на улицу.

Оказавшись в Берлине, я ехал по выделенным велосипедным полосам, которые были на всех главных улицах города. Это облегчало поездку в кромешной тьме. Ирмель жила с семьей в квартире в северной части Берлина. Шел второй час ночи 12 апреля 1945 года, когда я постучал в их дверь и увидел их испуганные и сонные лица. Я увидел Ирмель впервые за много месяцев. Она выглядела удивленной и по-прежнему сонной, но целой и невредимой. Когда до нее наконец дошло, что я действительно приехал, на ее глаза навернулись слезы. Я обнял ее, и прошло немало времени, прежде чем мы смогли произнести что-то связное.

Но все было в порядке. Как только семья проснулась и мгновенное удивление от моего визита прошло, я сказал, зачем приехал.

– Я хочу, чтобы Ирмель поехала со мной. Наши сотрудники переехали на юг.

Говоря, я думал о ее родителях. Что делать с ними? Но я не мог тоже взять их с собой; нужно следовать логике даже в вопросах долга и ответственности. Они отлично понимали, о чем я думаю, и хотели так же, как и я, чтобы Ирмель уехала из Берлина, который бомбили чаще остальных немецких городов.

– Мы должны уехать прямо сейчас, – предупредил я их.

– Конечно, – согласился ее отец, и они тут же начали собирать ее вещи.

Пока шла подготовка к отъезду, я сказал Ирмель, что нам лучше вернуться в Потсдам на электричке.

– Это не так просто, как ты думаешь, Дитер, – предупредила она меня. – Нужен специальный пропуск.

– Для электрички?

Она кивнула:

– Для электрички, для трамваев – для всего.

Я улыбнулся:

– Ну, возможно, проблема не такая серьезная, как ты думаешь. Я скоро вернусь.

Я отправился в ближайший полицейский участок в нескольких кварталах от дома и благодаря охранному свидетельству с грифом «секретно» получил необходимые пропуска для проезда на электричке для Ирмель, для себя и для провоза моего велосипеда.

В половине пятого утра на рассвете мы с Ирмель наконец вышли из квартиры. Ее мать провожала нас до вокзала Потсдама. В дороге мы провели два часа – непомерно долго, – и нам пришлось дважды делать пересадку. До чего же сильно испортилась из-за воздушных налетов некогда прекрасная транспортная система Берлина!

Распрощавшись с матерью Ирмель, мы прошли 2 километра до грузовика, везя чемоданы на велосипеде. Когда мы прибыли, Ганс и Пауль спали. Они даже не знали, как долго я отсутствовал.

Я познакомил Ирмель с Гансом и Паулем, а потом мы все вместе поели. Между тем я постарался сделать грузовик максимально комфортным для ночлега.

По дороге в Виттенберг Ганс, Ирмель и я сидели в кабине, а Пауль, как обычно, на крыле грузовика в качестве наблюдателя. Прошло не больше двенадцати часов, но уже стали заметны изменения. В настоящее время наблюдалась значительная активность около мостов – военные готовились их взрывать; дважды мы наблюдали такую же ситуацию на дороге. Количество контрольно-пропускных пунктов и пунктов технического осмотра резко возросло. Нам не удалось бы беспрепятственно проехать без специальных пропусков.

Мы ехали через Виттенберг в Бергвиц, где нас тепло встретили обеспокоенные родители Ганса. По радио недавно сообщили, что американские войска наступают на Лейпциг. Нам следовало немедленно бежать из Бергвица.

Отец Ганса отдал нам остатки бензина, а его мать – большую сумку с бутербродами. Для Ганса прощание было печальным, ибо он не знал, увидится ли с родителями еще когда-нибудь. Сначала мы ехали по главному шоссе в сторону Лейпцига, но у Дюбена свернули на юго-восток, огибая Лейпциг с востока. Мы проехали Вурцен, Лаузик и Альтенбург. Я никогда прежде не бывал в этой местности и сожалел, что меня привели сюда такие обстоятельства.

Мы постоянно спасались от налетов бомбардировщиков – Пауль вовремя предупреждал нас о налете. Во время страшных периодов, прячась в канаве и думая о скорой смерти, я с горечью осознавал, что моя прекрасная страна не сумела избежать разрушения. Спокойствие, с которым люди передвигались – как правило, это были женщины, – безропотно прячась под деревьями или позади домов, когда начинался обстрел, свидетельствовало о приспособляемости человека к тяготам.

В Альтенбурге нам удалось найти Kaserne – штаб моторизованного подразделения, где мы разыскали офицера, чтобы он выделил нам бензин. Однако он был слеп к нашим документам и глух к нашим доводам. После получасовых пререканий мы сдались.

Стояла типичная апрельская погода – солнце сменялось ливнями. Как только мы поднялись на холмы к югу от Альтенбурга, солнце вышло из-за туч, и его ослепляющие лучи заблестели на мокром шоссе. Перед нами тянулись остатки разбитой военизированной колонны: по крайней мере, 100 взорванных легковых и грузовых автомобилей валялись по обе стороны от шоссе. При виде этого у Ирмель перехватило дыхание.

Кое-какие автомобили по-прежнему тлели. Другие водители на дороге игнорировали обломки. Пока в небе нет бомбардировщиков, все спешат к конкретному пункту назначения. Мы остановились возле грузовиков, которые показались нам просто брошенными, надеясь найти бензин. Но грузовики были обгоревшими, бензина не было.

Мы нигде не заметили трупов. Видимо, оставшаяся часть колонны уехала, подобрав и живых, и мертвых. В воздухе пахло горелой резиной.

Однако, продолжая путь, мы приободрялись. В конце концов, мы все еще живы, и наш грузовик по-прежнему исправен. Мы долго ехали под солнечными лучами, не встречая никаких горький напоминаний о войне, и разговаривали о том, что не имело к ней никакого отношения. Для нас с Ирмель перспектива будущего становилась прекраснее с каждым километром.