Текст книги "Ракетный центр Третьего рейха. Записки ближайшего соратника Вернера фон Брауна. 1943–1945"

Глава 16. Как возродившаяся птица феникс

Вдруг за поворотом появился американский солдат и взмахами рук приказал нам остановиться. Магнус вышел из машины и показал какой-то документ охраннику, который жестом указал нам на соседнее здание, где много лет назад находилась австрийская таможня.

Напрягшись и предчувствуя недоброе, мы вошли. Солдаты указали нам на стулья у кирпичной стены. Они вели себя вежливо, но равнодушно и не заводили разговоров. Офицер долго звонил по телефону. Я изучал английский язык в средней школе, но с трудом понимал, что он говорит.

Примерно через полчаса нас снова отправили в автомобили, и вскоре наша колонна опять была в пути. Однако на этот раз нас сопровождали две машины (вскоре я узнал, что это джипы), которые довольно хорошо изучил впоследствии и восхищался ими, но никак не мог понять, почему у них такой неудобный салон.

Мы приехали в Ройтте с наступлением темноты и остановились перед типичным баварско-австрийским особняком. Электричество еще не восстановили, и в городе было темно. Нас отправили в большой, тускло освещенный зал. У стены был стол, заваленный документами и освещаемый свечой. Лицо американского офицера, просматривающего документы, в полумраке казалось призрачным.

Наши лица напоминали маски в темноте. В зале присутствовали и другие, в том числе несколько офицеров – бывших сотрудников Дорнбергера, которых привезли сюда под каким-то другим предлогом.

Затем американский персонал, отлично говорящий по-немецки, начал записывать наши имена и фамилии. После небольшой формальности нас провели в маленькие комнаты в просторном доме. Комнаты были не особенно опрятными, а постельное белье несвежим, но никому не было до этого дела. Происходящее настолько отличалось от того, что было с нами всего несколько часов назад, что мы ни на что не обращали внимания. Внезапно дали электричество. Мы разобрали багаж, умылись, причесались и приобрели более цивилизованный вид. К нашей полной неожиданности нас привели в просторную столовую и предложили простую, однако превосходную еду, включая свежие яйца, сливочное масло и невероятно белый хлеб – то, чего мы не ели много лет. Несколько американских офицеров сидели поодаль, читая или слушая радио. Мы мало разговаривали между собой. Поев, мы вернулись в свои номера и вскоре крепко уснули.

Утро следующего дня было приятным, хотя по-прежнему холодным. После кратких инструкций нас привели во временное здание, в котором подавался американский завтрак. После пяти лет войны завтрак произвел на нас огромное впечатление. Мне стало почти неловко. Пока к нам относились абсолютно корректно, от чего мы испытывали большое облегчение.

На выходе из столовой нас встретили армейские фотографы, принявшиеся делать фотографии нашей группы и отдельных лиц, в особенности фон Брауна. Потом мы вернулись в свои номера. Несколько часов мы разговаривали друг с другом и читали. Я воспользовался временем, чтобы сделать кое-какие заметки. Затем нам вдруг сказали собирать свои вещи и садиться в американский армейский грузовик с открытым кузовом, стоящий напротив дома. Я сразу заметил, что Вернер фон Браун и Дорнбергер отсутствуют.

Пробыв в пути несколько часов, мы остановились перед зданием школы в маленьком городке Пайтинг. Выбравшись из грузовика, мы неожиданно оказались в окружении старых друзей. Перед нами стояли Кашиг с ИС-7, Шарновски, Хютер и многие другие. Работники Пенемюнде потихоньку воссоединялись при довольно странных обстоятельствах. Я почти боялся вспоминать о ле гендарной египетской птице феникс, возродившейся из пепла.

В здании школы нас ждал еще один сюрприз. В нем располагался городской детский сад, поэтому мебель и санитарные условия были соответствующие. Даже не имея пригодной мебели, кроватей и ковриков, мы провели радостный и интересный вечер при свечах, обмениваясь историями. У меня в чемодане была бутылка сладкого вермута, и каждый сделал по глотку. Ночевка на непокрытом полу напомнила мне ночь в берлинском убежище во время воздушного налета.

Следующие дни прошли без событий. Время от времени появлялись слухи об отъезде, но они оказывались ложными. Наше передвижение было ограничено, но нам разрешалось ходить в близлежащую гостиницу, чтобы поесть. В один из дней внезапно появилась обезумевшая от волнения Вальтраут – жена Хартмута. Его арестовали американские военные после обвинения сельчан, которые думали, будто Хартмут служит в СС Гиммлера. Позднее выяснилось, что подобная участь постигла и других, но вскоре всех реабилитировали. Спустя несколько дней мы снова отправились в путь.

Путешествие продолжалось несколько часов. Мы опять проезжали хорошо знакомые деревни: Обераммергау, Этталь и, наконец, Гармиш-Партенкирхен – чистую, хорошо обустроенную курортную зону, получившую известность как место проведения Олимпийских игр в 1936 году. Грузовики наконец остановились во дворе огромного штаба, прежде принадлежавшего немецкой военной администрации. Там находилось несколько сотен работников Пенемюнде; многие из них были нашими хорошими товарищами. Нам сказали, что на третьем этаже здания есть несколько пустых комнат, и мы сразу же стали обустраиваться. К счастью, в подвале были раскладушки и запирающиеся шкафчики, и вскоре мы довольно удобно расположились. Мы снова обменивались историями и засиделись допоздна. Stabsgebaeude – штаб – стал моим домом почти на три месяца. Продолжали прибывать бывшие работники Пенемюнде, и вскоре в штабе расположилось чуть более четырехсот человек. Среди прибывших позже всех был Хартмут с женой. Он оказался одним из немногих, кто сумел сохранить семью.

Вспоминая те месяцы в Гармише, я не считаю, будто провел их отвратительно, словно в тюрьме. По-настоящему нас беспокоила только невозможность общаться с родными и близкими, ибо много месяцев не работала почта и телефонная связь. Здание штаба и двор были достаточно большими, чтобы у нас не возникало ощущения пребывания в узкой камере. Из всех окон открывался красивый и время от времени захватывающий вид; перед нами была Цугшпитце – высочайшая вершина Германии. Деревья оделись в свежую, зеленую листву, повсюду распустились цветы. Дождь шел редко, и почти каждый день можно было загорать во дворе с лужайкой. В такие дни я частенько забирался на чердак, вылезал на крышу и наслаждался превосходным, неограниченным видом гор.

Нам не устанавливали никаких дополнительных ограничений, за исключением нескольких добровольных правил проживания в доме. Питание недолго выделялось нам из неприкосновенных запасов американской армии, затем еду стали поставлять новые немецкие власти. Еда была не изысканной, но приемлемой. Имелась вполне приличная кухня и столовая в подвале. На первом этаже находилось больничное оборудование. Вскоре наша группа из высококвалифицированных специалистов решила придумать себе занятие, чтобы проводить время с пользой и тренировать мозги. Читались технические лекции университетского уровня: термодинамика, астрономия, ядерная физика, математика, баллистика, метеорология, система управления полетами и ряд других предметов и даже искусство шахматной игры. А затем обязательно проводился шахматный турнир.

В доме была отличная библиотека. Вскоре сформировался небольшой оркестр, который начал давать скромные вечерние концерты в актовом зале в центре здания. Образовалась театральная группа, «поставившая» четыре пьесы; чтобы посмотреть их, каждый приходил со своим стулом.

Можно предположить, что проживание четырехсот человек на территории в несколько тысяч квадратных метров не обойдется без проблем. Однако, учитывая все обстоятельства, мы жили абсолютно спокойно. Подполковник Джон О’Мара представлял американские власти. У него был опытный помощник, лейтенант Фокс, и другие, чьих имен я не помню. Первые недели Вернер фон Браун был руководителем и представителем немецкой группы. Когда его перевели в другое место, Дорнбергер возложил на себя его обязанности, а потом тоже уехал. В тот или иной момент незаметно уезжали и другие сотрудники. Последним уехал доктор Нетцер из департамента систем управления Пенемюнде, а потом лагерь в Гармише опустел.

Многие незначительные проблемы решались во время собраний, где озвучивались все за и против и обычным голосованием быстро принимались удивительно демократичные решения. Мы установили, после какого часа не шуметь по вечерам; приняли этический кодекс; договаривались о меню на обед и т. д. Эти общие собрания – Hauptversammlungen – стали шаблонной уловкой американцев в общении с немецкой группой на протяжении нескольких лет. Собрания проводились представителями как немецкой, так и американской стороны, и именно они влияли сильнее любого другого фактора на отношения, чувства, эмоции, готовность к сотрудничеству и решения, принятые группой, а также отдельными немецкими ракетчиками.

Больше всего времени в Гармише мы уделяли размышлениям и разговорам. Не было ни работы, ни сроков, ни заявлений о нашем переводе в другое место в ближайшее время. Для многих из нас впервые за несколько месяцев, а может быть лет, появилась возможность передохнуть и спокойно подумать о прошлом в непринужденной обстановке, проанализировать настоящее и помечтать о будущем.

Пенемюнде больше не было. Чудо-оружие не принесло Германии победу. Мы вспоминали нашу реакцию в тот вечер, 8 сентября 1944 года, когда услышали, что первая Фау-2 запущена против Англии. Мне кажется, почти все сотрудники Пенемюнде сочли это подтверждением отличной инженерной работы, а не военной победы. Каждый из нас в глубине души знал, что к тому времени война зашла слишком далеко, поэтому A-4 не сможет существенно изменить мучительный ход истории.

Оказавшись среди живописного великолепия Гармиша, мы поняли, что в Пенемюнде были в своем роде оторваны от мира. Война казалась нам ненастоящей. Она воспринималась как неприятность, происходящая где-то в другом месте, как дьявол, по заклинанию коего уже тяжелая технологическая задача становилась невыполнимой и который лишь изредка обрушивал на нас свой гнев. Реальным мы считали решение ежедневных задач и долгосрочную цель, к которой стремились.

Мы часто обсуждали будущее ракетостроения в мирное время. Будут ли выделять на мирное освоение космического пространства столько же средств, сколько тратилось на разработку ракеты, несущей смерть и разрушение? И кто это сделает: какая страна или страны? Разговор неизбежно возвращался к нам, ибо мы с нашим опытом и техническими знаниями – единственные в мире носители научной информации о ракетостроении.

В первые дни нашего пребывания в баварском городе-курорте охранники время от времени намекали на наш переезд в США через несколько недель. Это породило множество слухов о будущем, а также развеяло наш первоначальный страх, будто нас считают политическими и военными преступниками. Одновременно ходили упорные слухи, что немецкие заводы демонтируют и вывезут за пределы страны. Подобная перспектива не очень радовала профессиональных инженеров.

Слухи о переезде в США получили новый импульс после одной из поездок подполковника О’Мары в USFET (United States Forces, European Theater – вооруженные силы США, европейский фронт) во Франкфурт-на-Майне 31 мая 1945 года. Мы тут же решили, что переезд неизбежен. Я волновался и о том, что будет с Ирмель и моей семьей, и о том, что мне придется сменить гражданство. Я отчетливо помню, что обсуждал эти вопросы с Хартмутом, сидя на лужайке в Гармише. Мы рассуждали откровенно, как пассажиры подбитого самолета, чудом избежавшего катастрофы, которые с легкостью бросают за борт то, с чем в обычных обстоятельствах ни за что не расстанутся.

Прямолинейность, с которой мы обсуждали возможность, и на самом деле желание, сменить гражданство, что всего несколько лет назад казалось бы немыслимым, заставила меня задуматься о сложностях, приведших нас в такое состояние. Вспоминая те дни, я не думаю, что у меня и моих коллег были причины, резко отличающиеся от причин большинства эмигрантов прошлых веков. Надеялись ли мы избежать неблагоприятных условий в родной стране и ожидали ли найти за рубежом работу, которая принесет нам личное благо? Если кто-то скажет, что это не так, он солжет. Разве личное благо не основное желание большинства эмигрантов? И дело не только в возможности продолжать работать в ракетостроении. Разве кто-то из нас отказался бы поехать в Америку, если бы нам сразу заявили, что не позволят заниматься разработкой ракет? Мы размышляли бы немного дольше, но в конце концов большинство из нас сделали бы такой шаг. Я не верил тогда и не верю сейчас, что ракетчики, равно как и любые другие специалисты, должны фанатично оставлять семью, дом и страну ради ракетостроения. Мы не суперинженеры, а обычные люди.

Время от времени группы или один человек отправлялись забрать багаж или оставшийся персонал в Оберйохе или уезжали в неизвестном направлении с лишением статуса немецкого военного. Некоторые возвращались через какое-то время, другие нет. Всякий раз, узнавая о таких поездках, о которых становилось известно буквально перед отъездом, я хватал давно подготовленные письма и посылки, бросался вниз в вестибюль, надеясь, что кто-то проедет через деревню, где осталась Ирмель, или сумеет передать весточку моим родителям на севере Германии. Но мне не удавалось этого сделать. Постепенно мы становились беспокойнее, ибо не понимали, почему нас до сих пор держат на одном месте. Уже изучили наше политическое прошлое, и не нашлось ни одной причины для нашего преследования.

Подполковник О’Мара изо всех сил старался прояснить ситуацию. Наконец его неоднократные поездки в штаб-квартиру USFET во Франкфурт-на-Майне кое-что изменили. Во-первых, отпустили небольшую группу лиц, имеющих дома на территории, оккупированной советскими войсками. Несколько позже большую группу военных, преимущественно нетехнических специальностей, подняли по тревоге и отправили в пункт демобилизации. Неожиданно, в середине июня, провели общее собрание. Американский офицер коротко объявил, что у нас есть возможность продолжить разработку ракет в Соединенных Штатах. Готовность к такой работе нужно подтвердить подписью на небольшом листе бумаги, который быстро дали каждому из нас. В документе не указывались условия работы, и офицер не смог предоставить нам более подробную информацию. Мы просто должны были поставить подпись. Когда собрали несколько сотен листков, выяснилось, что подписались только шесть человек, которых я не знал.

Однажды солнечным утром, незадолго до своего отъезда из Гармиша, Дорнбергер вышел во двор и отвел меня в сторону.

– Нам с вами вскоре предстоит поездка на север.

Я навострил уши.

– Я смогу съездить в Пфронтен и навестить Ирмель и отправить письмо родителям? – немедленно спросил я.

– Я не знаю, – ответил Дорнбергер. – Наша поездка связана с секретными материалами, которые вы спрятали в горах Гарц. Я думаю, вам придется показать хранилище, тем более что демаркационная линия между западной и восточной зонами оккупации до сих пор не закреплена. Вы должны показать нам, где лежат материалы.

Мне оставалось только согласиться. Если существует возможность продолжать разработку ракет, то эти документы избавят нас от несколько лет утомительной и кропотливой восстановительной работы.

– Я соберусь менее чем за час, – сказал я Дорнбергеру и пошел в свою комнату – готовиться к поездке.

Однако шли дни, но больше никто не заговаривал о нашей миссии.

Несколько недель спустя Дорнбергер заявил:

– Похоже, нам не придется никуда ехать. Я не совсем уверен, что произошло, но, кажется, материалы уже нашли.

Я не смог скрыть разочарования. Мало того что мне не удалось ускорить заключение рабочего соглашения, но еще я лишился шанса связаться с Ирмель. В глубине души я понимал, что на самом деле никогда не верил, будто мои услуги проводника абсолютно необходимы, ибо раскрыл местоположение тайника Вернеру фон Брауну и Карлу Отто Флейшеру сразу после выполнения своей миссии в соответствии с приказом.

После полудня 21 июля 1945 года организовали специальное собрание, где объявили, что отобранная группа людей будет передана в руки англичан и станет заниматься определенной работой. На второй день после этого, в 9 часов утра, все перечисленные в списке должны были отчитаться в готовности к отъезду и с багажом отправляться на север. Мое имя было в том списке. Однако я не собирался никуда ехать, ибо не предполагал работать на англичан. Согласно доходившим до нас редким слухам, англичане очень отличаются друг от друга и могут быть как самыми справедливыми, так и, напротив, надменными, как фельдмаршал Монтгомери. Я сделал логический вывод, что британцы будут относиться к разработчикам Фау-2 как угодно, только не терпимо. Но самое главное, как я узнаю, что случилось с Ирмель и моими родителями? Я решил остаться. Не стоило делать официальных заявлений на этот счет. Я просто «забуду» время отъезда.

Рано утром я увидел грузовики на подъездной дороге ко двору. Так как мое окно выходило на противоположную сторону, я мог только догадываться, что происходит в переднем дворе. В здании царила тишина. Я представил, как люди карабкаются в грузовики и усаживаются на скамейки, готовясь к долгому путешествию, а остальные желают им счастливого пути. Я почувствовал себя очень одиноким. Внезапно тишину в здании нарушили шаги, эхом отзывающиеся по коридорам. Несколько человек выкрикивали мое имя в разных частях здания. Двери открывались и захлопывались. Равномерный стук сапог в коридоре приближался к моей комнате.

– Господин Хуцель! Дитер Хуцель! – произнес кто-то громче остальных.

Внезапно человек оказался в соседней комнате.

– Господин Хуцель?

Дверь захлопнулась.

Я прижался к стене за дверью – старая уловка, но не мог же я спрятаться под кроватью!

Дверь резко открылась, остановившись в паре сантиметров от моей груди. Солдат наскоро осмотрел комнату и ушел. Я вздохнул. Неужели они потащат меня, брыкающегося и кричащего, в грузовик, как маленького мальчика, не желающего идти к стоматологу? Подумав об этом, я рассмеялся.

Один за другим голоса стихли, и в здании снова наступила тишина. Вскоре я услышал приглушенный шум двигателей грузовиков. Осторожно выглянув в окно, я увидел, как грузовики выезжают на главную дорогу и исчезают вдали. Спустя короткое время в здание вошли те, кто остался.

Во второй половине дня пришел сосед Хартмута, знавший о моем плане, и сказал, что все тихо. В настоящее время грузовики вне досягаемости скоростного джипа. Я попросил его сообщить доктору Нетцеру – представителю нашего общего собрания – о моем местонахождении. Вскоре он ко мне зашел. Поначалу он конечно же был недоволен. Я объяснил ему свои мотивы и попросил передать мои слова подполковнику О’Маре, который, вероятно, с удивлением узнает, что я никуда не подевался.

Впоследствии я и подполковник О’Мара спокойно решили этот вопрос. Он пообещал проследить за тем, чтобы мои письма, которые мне несколько месяцев не удавалось отправить, доставили по назначению. В ответ я согласился ехать с британской группой при следующей возможности.

В последующие дни здание быстро пустело. В конце концов остался только я и еще три или четыре человека. 31 июля 1945 года подполковник О’Мара сообщил мне, что отправки на север пока не будет. Я уже знал, что «север» – город Куксхафен на немецком побережье Северного моря, где англичане изучали разработки Фау-2. Здание штаба в скором времени предстояло освободить, поэтому подполковник О’Мара пригласил меня пожить в своем доме. Менее чем за час я перенес свои вещи в просторный дом в нескольких кварталах от штаба. Здесь мне не только предложили превосходную еду, но и впервые за несколько месяцев разрешили свободно перемещаться по городу, взяв с меня обещание не выходить за установленные границы. Несколько дней спустя я получил письмо от Ирмель. У нее было все в порядке, и я успокоился.

Согласившись сотрудничать, я хотел отправиться в Куксхафен как можно скорее. Через несколько дней после моего переезда из здания штаба группа подполковника О’Мары уехала. Меня передали в подразделение военной полиции, где я впервые по-настоящему почувствовал себя в плену.

Через несколько недель приехал британский легкий грузовик, и лейтенант Гоффи повез меня на север.

На рыночной площади Гармиша мы ждали, когда проверят документы, как вдруг передо мной появилась моя мать. Она узнала, что нас удерживают в Гармише, и пришла со мной повидаться, добравшись сюда на попутных грузовиках, поездах, но в основном в товарных вагонах из моего почти полностью уничтоженного родного города Эссена в Руре. Я обрадовался встрече и был счастлив узнать, что у нее и отца все хорошо. Хотя отец страдал из-за того, что потерял все, над чем работал всю жизнь, и ничего уже не сможет восстановить в почти семидесятилетнем возрасте. Я пожелал ей и отцу всего наилучшего и пообещал связаться с ними, как только появится возможность. Затем мы отправились в путь. На следующий день грузовик влетел в дерево, и нам пришлось задержаться на несколько суток в Центральной Германии. Потом за нами прислали грузовик из Куксхафена. Наконец, поздним вечером 12 августа 1945 года я вошел в ворота британского лагеря Альтенвальде рядом с Куксхафеном. Возродиться, как птица феникс… Я присоединился к бывшим коллегам из Пенемюнде и снова стал заниматься разработкой ракет.