Текст книги "Ракетный центр Третьего рейха. Записки ближайшего соратника Вернера фон Брауна. 1943–1945"

Шли часы. Несколько раз нам казалось, что проблема устранена, но любая попытка начать испытание проваливалась, как прежде. Наконец, в первом часу ночи, так и не устранив неисправность, мы прекратили работу.

Один за другим люди побежали в центр управления, чтобы умыться и переодеться. Я задержался на мгновение, наблюдая, как гаснут огни, поодиночке и группами. Последний человек покинул стартовую площадку и побрел в центр управления. Ракета стала похожа на призрак, устремленный в усыпанное звездами небо с желтой луной. Был слышен только мягкий плеск морских волн вдали и шелест листвы деревьев.

Услышав, что совещание подошло к концу, я очнулся от размышлений. Шиллинг сделал несколько заключительных замечаний, поблагодарил всех за выступления и кивнул каждому из нас, когда мы поднялись с мест. Ни жестом, ни словом он не выразил благодарности за нашу работу, испытания, разочарования или успехи. Достижение невозможного стало чем-то само собой разумеющимся. Вопреки потерям, ужасу и принуждению участвовать в огромном военном конфликте, начиналась новая великая технологическая эра.

Глава 7. Неудачи ракетостроения

В конце декабря 1943 года, когда на территории СССР снова свирепствовали лютые морозы, в Пенемюнде прибыли четыре ракеты, собранные в «Миттельверке». Самая первая ракета A-4 была собрана на заводе в Нидерзаксверфене. По названию завода Mittelwerke – «Завод посередине» – было невозможно определить его местоположение. В конце концов я увидел этот гигантский подземный завод. Зрелище было захватывающим – на заводе предполагалось ежемесячно выпускать до 900 ракет Фау-2. Два параллельных туннеля, каждый длиной километр, прорезали горный массив. Через равные интервалы эти туннели соединялись при помощи крестообразных галерей, в результате чего план размещения помещений напоминал лестницу. Туннели и галереи были как минимум 12 метров в ширину и почти такой же высоты. Во многих местах, однако, размеры туннелей и галерей были значительно больше. Главный сборочный конвейер располагался в одном из туннелей; электричество подавалось из галерей, в которые оно, в свою очередь, поступало из второго туннеля.

Скромный кабинет директора Альвина Завацки располагался почти в центре завода. Среди его сотрудников были такие профессионалы, как Артур Рудольф и Рудольф Небель, другие мастера, переведенные из Пенемюнде, люди из других отраслей промышленности, а также некоторые специалисты, взятые из концлагерей.

Несмотря на богатый опыт, немногочисленные истинные профессионалы не могли наблюдать за процессом одновременно на всем заводе после того, как запустили линию. Поэтому для тщательной оценки и передачи в «Миттельверк» информации о внесенных изменениях первые двадцать ракет были отправлены в Пенемюнде для испытаний на ИС-7. Как только производство отладили, все меньше и меньше ракет доставлялось в Пенемюнде. К концу 1944 года подобная процедура прекратилась; в целом около 50 серийных ракет были запущены с ИС-7 и соседнего ИС-10. Кроме того, множество серийных ракет переделали в Пенемюнде для научно-иссле довательских целей, а затем запустили под серийным названием «Фау»; эти ракеты были неотличимы от тех, что собирались в Пенемюнде.

В ходе дальнейшего развития отрасли, военной подготовки и испытаний на надежность армейским подразделением запускались дополнительные серийные ракеты около Пенемюнде с использованием подвижных пусковых установок и пусковых установок с рельсовыми направляющими. Наконец, несколько сотен ракет было запущено подразделениями немецкой армии в болотах Польши во время учений и как часть проекта оценки статистических данных и надежности крупномасштабных полетов.

Первые четыре производственные единицы прибыли в Пенемюнде по железной дороге; две ракеты на каждые три передвижные платформы, нос к носу к центру серединной передвижной платформы. В целях безопасности, а также для защиты от погодных условий ракеты закрывались брезентом.

Когда первая платформа поезда заехала в большой ангар, собрался весь испытательный расчет, чтобы посмотреть на прибывшие ракеты. Волнение улетучилось, когда брезент сняли и все увидели «огурцы».

Я тогда руководил отделом экспертизы серийных ракет. Нам предстояло обнаруживать и исправлять недочеты на каждом этапе оценки качества. Для каждого этапа экспертизы готовился громоздкий отчет о неисправностях и со специальным курьером направлялся на завод. Хотя содержание этих отчетов могло вызвать панику, подобный исчерпывающий анализ привел к быстрому повышению качества продукции.

По неустановленной мной причине первая серийная ракета вышла под № 17 001. В конце войны на сборочных линиях выпускались ракеты с номерами от 22 000. Ракете № 17 003 предстояло первой пройти экспертизу. Ракеты № 17 001 и 17 002 имели серьезные дефекты, поэтому не использовались. Несмотря на экспертизу, до успешного статического огневого испытания ракеты № 17 003 на ней выявили и устранили сотни утечек; заменили сломанные стойки, перегоревшие соленоиды, неправильно сделанные конструкции; исправили неверные соединения, треснувший спай и другие производственные ошибки. Запуск ракеты был намечен на 27 января 1944 года.

На первый взгляд не было никакой разницы между этим запуском и предыдущими 46 запусками ракет серии «Фау». Ракета находилась на стартовом столе и выглядела так же, как ее предшественницы. Но все-таки она была совершенно другой, ибо ее собирали люди с опытом работы и мастерством отличным от нашего.

В любом случае, хотя мы подготовились к запуску, ракета № 17 003 к нему готова не была. Когда ракету установили на стартовый стол, стали очевидны многочисленные дополнительные неисправности в двигателе, системе управления и рулевом приводе. Посмотреть на значимое событие пришло много наблюдателей из отделов проектирования, разработки, производства, из администрации и военного подразделения, но их ряды стали постепенно редеть, ибо время запуска все время откладывалось.

Ближе к рассвету нам удалось подготовить ракету к запуску. Фон Браун был одним из немногих высокопоставленных чиновников в центре управления, когда пусковой расчет удалился со стартовой площадки. Он ждал в своем кабинете в Строении-4, а когда все неисправности устранили, мы позвали его вниз.

После ухода из департамента BGS я виделся с фон Брауном несколько раз во время статических огневых испытаний, на координационных совещаниях или на испытательной площадке вместе с посетителями. С каждым разом он производил на меня все большее впечатление. Сегодня на нем были обычное темно-серое кожаное пальто и шляпа, которая выглядела так, будто он носит ее с 1932 года, когда испытывались ракеты А-1. Он пришел заранее, и я завел с ним беседу. Мы поговорили о проблемах с серийными ракетами в целом и о сегодняшних проблемах с ракетой в частности. Постепенно разговор перешел на общие темы, вроде планов на будущее, бюрократической волокиты и анекдотов, как старых, так и свежих.

И в обычной беседе, и во время выступления на официальном заседании он разговаривал сжатыми, хорошо сформулированными фразами. Время от времени в его речи слышались едва заметные присвистывания. На самом деле использование им при написании четких готических букв почти идеально отражало его манеру говорить. Позже мне пришлось удостовериться, с какой необычной ясностью и легкостью он произносит речи. Он обладал манерой общения, присущей опытному юристу. Кроме того, он был тактичным и внимательным слушателем. Вот он смотрит на вас в упор, немного выдвинув вперед широкий подбородок, изредка задавая уточняющий вопрос или делая комментарий, как человек, знакомый с обсуждаемой темой.

Он знал большинство людей, работающих на ИС-7, по имени и вел себя с ними неизменно дружелюбно, позитивно и понимающе. Когда ему приходилось кого-то переубеждать, он подходил к оппоненту ближе и иногда, удерживая его за лацкан пиджака, говорил быстро, с самой обаятельной из улыбок, сверкая голубыми глазами, кивая и быстро повторяя: «Не так ли? Не так ли?» Его оппоненту в такой ситуации приходилось прилагать немало сил, чтобы отстоять собственное мнение. Однако я не могу припомнить, чтобы видел фон Брауна взволнованным, кричащим, рассерженным или брюзгливым.

Это был мой первый долгий разговор с ним. Он имел прекрасную память на основные технические детали и всегда трезво подходил к проблеме, даже самой незначительной. Очевидно, он обладал хорошими дипломатическими способностями, помогавшими ему воплощать свои идеи в жизнь. Он всегда говорил убедительно и вежливо. Рядом с ним сотрудник всегда ощущал себя членом одной команды. Именно в ходе нашего разговора я окончательно понял, почему к нему с таким уважением относятся рядовые инженеры Пенемюнде.

Наш разговор прервала первая предупреждающая сирена. Фон Браун встал к перископу; кто-то передал ему наушники. Зажигание и предварительная ступень прошли как по маслу.

– Главная ступень! – последовала команда.

Адское пламя от 100 килограммов жидкого кислорода и спирта ударило в стартовый стол. Ракета начала медленно подниматься над огромным слепящим огненным шаром и вихрящимся дымом. Затаив дыхание, я наблюдал, как она покидает площадку, залитую светом прожекторов.

Вдруг я напрягся. За долю секунды реактивная струя дрогнула, поползла обратно в сопло и исчезла. Ракета казалась повисшей в воздухе, только ее хвост по-прежнему освещался прожекторами. Затем она стала опускаться, коснулась стартового стола и начала очень медленно опрокидываться, а потом с грохотом упала на землю. Цилиндрический топливный бак сплющился. Мгновение стояла тишина, а потом в быстрой последовательности раздался предварительный взрыв и громовая детонация, от которой сильно задрожал центр управления. Я пошатнулся от удара. По стартовой площадке пронеслась ослепительная вспышка, а затем площадку охватило пламя.

Все произошло лишь за три секунды. На мгновение мы опешили от неожиданности. Мюнц пришел в себя первым.

– На площадку выходят только пожарные! – крикнул он в переговорное устройство. – Всем остальным сотрудникам ждать в центре управления до выяснения обстоятельств.

Нам пришлось ждать, пока выгорит топливо. Опаснее всего была перекись водорода – активный окислитель.

Я наблюдал за работой пожарных. Тем временем в центре управления начался жуткий переполох. Главный инженер и инженер, отвечающий за двигатель, вступили в жаркую дискуссию, начало которой я прослушал из-за шумного выхода пожарных на стартовую площадку. Возникло предположение, что сбой вызвал ложный радиосигнал аварийного выключения двигателя. Главный инженер кричал, что оператор перепутал переключатели. Оператор, будучи человеком зрелым, казался мне очень надежным специалистом. Очевидно, не в состоянии оправиться от шока, он не мог произнести ни слова в свою защиту. Я решил вмешаться.

Все это время фон Браун стоял у перископа. Теперь, сняв наушники, он отошел в сторону. Стоящий позади Мюнц по-прежнему отдавал приказы, рапортовал в управление, отвечал на вопросы по внутренней связи, разговаривая спокойно и сдержанно. Фон Браун также казался хладнокровным, но серьезным. Он заговорил чуть громче обычного, когда вмешался в спор.

– Эта ракета никогда не полетит, – твердо произнес он, производя нужный эффект.

Спор прекратился. Тишина в комнате нарушалась только переговорами Мюнца по внутренней связи.

– Факт очевиден. Мы не добились того, чего хотели. И раз такое произошло, чрезвычайно важно собрать всю информацию о причине провала. И давайте не будем искать виновных, ибо наказан не будет никто. Если причина ошибки – человеческий фактор, это означает, что наше контрольное оборудование должно быть надежнее. – Он улыбнулся. – Не забывайте, что мы должны поставить этих монстров на фронт через несколько месяцев.

Все облегченно рассмеялись. Атмосфера стала менее напряженной, и оператор смог озвучить свою версию произошедшего. Он не прикасался к переключателям, а просто протянул руку к пульту, получив команду относительно главной ступени, когда запуск сорвался. Хотя уже было невозможно собрать доказательства, скорее всего, катастрофу вызвали неисправности в самой ракете. Предположений было множество – вибрирующее реле, не замеченный во время проверки плохой припой, трещина в пневматическом кабеле от вибрации.

Когда мы вышли посмотреть на ракету, пожарные по-прежнему промывали землю и искореженные останки ракеты № 17 003. В воздухе витал странный запах, напоминающий мне аромат варенья из крыжовника. К нашему удивлению, наземное оборудование пострадало не сильно. Стартовый стол был разрушен, но по-прежнему узнаваем. Куски обшивки ракеты и топливных баков разлетелись по всей стартовой площадке. Турбонасос сплавился в шар. Камера сгорания оказалась слегка разрезанной, но все равно стала непригодной. Защитный кожух ракеты был сильно поврежден, окна-проемы исчезли, оторвалось несколько панелей. Еще мы обнаружили повреждение в подземном реле и распределительном отсеке, куда через тяжелую крышку просочилось горящее топливо.

Когда случается такая неудача, остается только наводить порядок. Следующие два дня к запуску готовили очередную ракету как ни в чем не бывало.

– Было бы неплохо знать, что случилось с 17 003, – немного уныло сказал Мюнц Хартмуту на следующий день. – Но боюсь, к тому моменту, когда у нас будет приличная система телеметрии, война закончится.

Он затронул больное место. Те, кто занимался двигателем, очень хотели получить информацию о поведении их детища в полете. Конечно, имелось много данных со статических огневых испытаний, но было неизвестно, как ведет себя ракета в условиях свободного полета, под влиянием ускорения, идентична ли вибрация в свободном полете вибрации во время статических испытаний, каково влияние низкой плотности воздуха на больших высотах. Все это требовало ответа.

Достаточно долго телеметрический передатчик, названный «Мессина», разрабатывался в департаменте BSM. По неизвестным причинам разработка шла очень медленно. Вместо того чтобы стать полезным инструментом, устройство стало неким «пассажиром», причем чаще всего страдающим воздушной болезнью. Телеметрические приборы устанавливали на борт время от времени, и многие из них ломались, поэтому объем полезной информации был весьма ограничен. Кроме того, для получения информации, используемой для наведения, требовалось большинство каналов передачи.

– Мы пустили на ветер миллион марок, – сказал Хартмут, – только для того, чтобы определить, какую информацию выдаст прибор, стоящий как небольшой мотоцикл.

В двух словах он озвучил серьезную проблему, с которой нам так и не удалось справиться в Пенемюнде.

– Не нравится мне это затишье, – однажды заметил Хартмут. – Я думаю, мы обманываем себя, полагая, что налетов больше не будет. Нам не удастся вечно скрывать свою деятельность.

Мне пришлось с ним согласиться. Пенемюнде уже один раз бомбили, и, несомненно, воздушный налет будет снова.

– Кроме того, – угрюмо продолжал он, – во время испытаний А-4 может в любой момент упасть на центр управления.

Мы часто обсуждали такую возможность. Крыша центра управления, служащего бомбоубежищем, была из железобетона метровой толщины. Однако такая крыша не смогла бы выстоять во время прямого попадания бомбы. Хартмут решительно настроился обеспечить на ИС-7 лучшую защиту.

Возможно, он знал, во что ввязывается, а возможно, и нет. Он потратил несколько месяцев на многочисленные поездки, письма и переговоры, прежде чем дело сдвинулось с мертвой точки. Во-первых, было решено сделать противоосколочные траншеи. Восемь из них, длиной 30 метров, имели достаточную глубину с учетом того, что в них мог укрыться стоящий в полный рост мужчина при условии создания земляных валиков по обе стороны траншеи. Их построили в лесу к югу от большого ангара. Легкая крыша защищала траншеи от непогоды.

Но Хартмут на этом не остановился. Он снова стал добиваться разрешения на укрепление крыши центра управления и получил лишь вялую поддержку в своем отделе. В конце концов в июне для укрепления потолка в центре управления и приборной комнате установили огромные двутавровые балки и колонны. Одновременно на плоской крыше сделали грунтовое покрытие толщиной 2,5 метра от детонации бомбы.

Между тем масштабное производство ракет продолжалось. В то же время набирала обороты подготовка к поставкам ракет на фронт. Отрабатывались два основных метода запуска: с укрепленной базы на побережье Франции и с мобильных пусковых установок. Вопреки советам тех, кто был непосредственно связан с A-4, Гитлер настаивал на применении прежнего метода запуска. Было приказано построить тяжелые бетонные бункеры в Ваттене, недалеко от Кале, под кодовым названием Kraftwerk Nordwest – «Электростанция северо-запад». Однако от этой затеи пришлось отказаться после того, как 27 августа 1943 года самолеты союзников сбросили бомбы на незатвердевший цементобетон бункера. Возникший там переполох не поддается описанию.

Основное внимание обратили на мобильные пусковые установки, как автомобильные, так и железнодорожные. Кроме того, в результате проведенного военными исследования под кодовым названием Regenwurm – «Дождевой червь» – было предложено проложить туннели в горах, из которых пусковая установка будет выходить, а после запуска снова скрываться в туннеле. Опыт вскоре доказал тактическое превосходство мобильных установок. Ракеты можно было запускать из леса, расчистив вокруг пусковой установки достаточную площадь. Дорожное покрытие, жесткий сухой грунт, каменистая поверхность или консоли поддерживали ракету и пусковой стол. Пульты управления размещались в плоских траншеях на расстоянии 60–90 метров от места старта. Отрадно, что разработчики Фау-2 ограничили ее размеры, что позволило транспортировать ракету по автодорогам Европы.

Этот метод применялся исключительно в отношении состоящей на вооружении Фау-2. Установка размещалась в лесу или на уличном перекрестке, а после запуска ракеты убиралась в течение 30 минут. Превосходство авиации союзников в конце 1944 и начале 1945 года было абсолютным. Тем не менее я не знаю ни одного случая, когда союзникам удалось бы засечь и атаковать стартовые площадки, с которых было произведено в общей сложности более 4 тысяч запусков.

Массовое производство Фау-2 требовало специалистов, которые находились лишь в Пенемюнде. Все чаще наши сотрудники переводились в «Миттельверк» для решения массы проблем на производстве или в Польшу для оказания помощи во время тренировочных запусков. В конце концов из Пенемюнде ушло примерно 15–20 процентов технических специалистов. Но их отсутствие частично компенсировалось, по крайней мере по численности, прибытием военных офицеров – «узкоколеек». Эти военные, которым предстояло набираться опыта в Пенемюнде, отличались от кадровых военных узкими эполетами на форме, за что и получили такое прозвище.

Если мы, работники ИС-7, не были непосредственно вовлечены в приготовления военных, они влияли на нашу деятельность в основном за счет частых и высокомерных посетителей. Они обычно приезжали с водителями, выходили из машин, разминали ноги и бродили вокруг, выжидая. Меня нередко отправляли на перехват непрошеных гостей, что доставляло мне большое удовольствие. Будучи полностью защищенным установленными нормами и нося гражданскую одежду, я позволял себе быть вежливым, но упрямым.

– Простите, но это запретная зона. Могу я взглянуть на ваш пропуск?

– Я полковник N. Мы хотим увидеть испытательный стенд. – Офицер посмотрел на меня слегка возмущенно и направился к входу.

Непринужденно закрыв дверь, я отвечал:

– Очень сожалею, но начальство не сообщало нам о вашем приезде. Будьте любезны подождать снаружи, я тотчас обо всем узнаю.

Все из сказанного мной конечно же было правдой.

Заходя внутрь, я звонил в службу безопасности завода, расположенную в Строении-4.

– У нас тут куча полковников… Какой-то полковник N. Вы что-нибудь о них знаете?

– Сейчас проверю. Минуточку, – говорили мне. – Да, на них выписаны пропуска.

Послышался шелест бумаг:

– Цель визита: переговоры в отделе средств наземного обеспечения. Но как они попали к вам?

– Я не знаю, – раздраженно произнес я. – Во всяком случае, отправлю их к вам. Разберитесь.

Я отправлял визитеров обратно в службу безопасности.

– Директивы по армии. Я уверен, вы меня понимаете. Мы с удовольствием показали бы вам испытательный стенд, но недавно уже несколько раз получали выговор от начальства. Очень сожалею.

Громко возмущаясь, офицеры возвращались к автомобилям. Их водители выскакивали наружу, распахивали для них дверцы и щелкали каблуками. Визитеры уезжали и, как правило, не возвращались.

Подобные посетители провоцировали бесконечные задержки и создавали неудобства. Кроме того, они вели себя высокомерно. Мы часто обсуждали эту проблему с коллегами. Никто не отрицал, что посетители нам нужны, ибо мы гордились возможностью продемонстрировать наши достижения, особенно перед высокопоставленным гостем. Но в основном мы удовлетворялись шансом показать завершенные проекты, сообщить о том, что еще предстоит сделать, и таким образом заручиться поддержкой. Часто нам подробно рассказывали о будущих посетителях: в чем их значимость, чем они руководят, что именно мы должны им продемонстрировать. Те, кто мог помочь нам с финансами и приоритетными поставками, ценились больше, чем визитеры, поставляющие боеприпасы.

То, что мы показывали, поражало всех. Во время демонстрации было больше огня, дыма и грохота, ибо обычные запуски ракет производились с военной точностью высококвалифицированными специалистами. Тем не менее показуха приносила нам пользу. Ситуация в воюющей Германии ухудшалась, и сокращающиеся ресурсы были доступны только тем, кто обещал быструю окупаемость. Чтобы получить больше денег, мы заявляли, что у нас минимум технических проблем.

Справедливости ради стоит заметить, что значительное число высокопоставленных гостей, как гражданских, так и военных, проявляли удивительную проницательность и понимание. Гости не торопясь осматривали диспетчерскую и изучали испытательное оборудование. И что самое главное, они задавали вопросы. Они резко отличались от тех, кто ждал обратного отсчета времени, сидя в офицерском клубе, заставлял своих адъютантов звонить каждые несколько минут по поводу задержки старта, обычно приезжал на испытательный стенд рассерженным и под хмельком и уезжал, едва оценив то, что увидел. Я навсегда запомнил запуск ракеты, в которой мы не успели заменить неисправные детали, ибо генерал отказался ждать.

17 марта 1944 года был обычным погожим днем в начале весны. Серийная ракета № 17 047 стояла на стартовой площадке, заканчивалась ее подготовка к запуску. Первая предупреждающая сирена включалась до полудня. Я решил посмотреть на запуск снаружи и выбрал место у ИС-10, где через определенные интервалы стояли в ряд цистерны-цилиндры по 50 галлонов с соплами туманообразователей – часть нашей скудной системы защиты от воздушных налетов. Я влез на цистерну. Впереди, над деревьями, едва виднелась носовая часть ракеты № 17 047. Воздух был прохладным, свежим и соленым; светило солнце, было тепло. Рабочие платформы ИС-1 были заполнены посетителями. Большая толпа солдат-стажеров молчаливо ждала, выстроившись вдоль мелководных дюн, отделявших ИС-1 от дороги на ИС-10. Шелест камыша оказывал усыпляющее действие.

Спустя некоторое время раздался финальный вой сирены, затем появился зеленоватый след сигнальной ракеты. На стартовой площадке поднялись клубы пыли, и ракета стала медленно подниматься. Старт был удачным. Я лениво подумал, что на заводе ликвидировали производственные недочеты. Проверки и подготовка к последним испытаниям не занимали много времени благодаря нашим усовершенствованным приборам. За последние недели произвели довольно успешные запуски пятнадцати ракет, половина из них были серийными.

Ракета поднялась на высоту примерно 200 метров и начала запланированное отклонение. Я беспечно заметил, что нахожусь на траектории полета. Меня захлестнул рев двигателя. Шляпа едва не свалилась, когда я запрокинул голову, чтобы посмотреть. Всегда трудно определить точное положение ракеты в полете. Когда она достигает определенной высоты, неизменно кажется, что ракета прямо у тебя над головой.

Вдруг на высоте примерно 300 метров огненная струя исчезла, и через минуту наступила мертвая тишина. Я наблюдал, как ракета пролетела еще несколько десятков метров. После выключения двигателя она должна была упасть по траектории узкой петли.

Ракета летела прямо на меня!

Я сразу забыл о том, что мечтал стать ракетчиком. Вскочив, я рванул к морю. За долю секунды я увидел, как с дюны убегают 100 с лишним солдат. Находящийся непосредственно под ракетой мужчина изо всех сил бежал в укрепленную бетоном кабину с релейным шкафом.

Меня всегда поражало, что в подобной ситуации можно увидеть так много за несколько секунд. Я бежал, не разбирая дороги. Пробежав около 60 метров за время мирового рекорда, в чем не сомневаюсь, я упал на землю головой в сторону ракеты. За эти несколько секунд ракета № 17 047 перевернулась носовой частью вниз и летела, как гигантская бомба. Я слышал лишь свистящее шипение огромного снаряда. Мгновение спустя ракета пронзила мягкий грунт, а затем раздался оглушительный взрыв. На секунду меня ослепила вспышка, но я не почувствовал ни ударной волны, ни шока. В тот же миг увиденное заставило меня вскочить и отбежать на еще большее расстояние. От взрыва в воздух поднялись тонны грязи и каменистых обломков, которые разлетелись во всех направлениях. Пробежав еще 30 метров, я оказался в бе зопасном и тихом месте. У меня появилось время подумать.

За прошедшее время я действительно не чувствовал страха и беспокойства. Прошел примерно час, прежде чем я внезапно ощутил шок – у меня ослабли ноги, мне захотелось присесть.

Но тогда любопытство взяло верх. Поднявшись, я побежал обратно и увидел гигантский кратер диаметром и глубиной примерно 10 метров. Он уже начал заполняться грунтовыми водами. Были видны отдельные части ракеты: яйцевидный контейнер с перекисью водорода, сильно поврежденная камера сгорания, несколько покореженных топливных трубопроводов. Я снова уловил специфический запах варенья из крыжовника. Кратер был глубоким, поэтому я не почувствовал ударной волны. Энергия взрыва оказалась направлена вверх.

Ко мне присоединился один из наших фотографов, спрятавшийся в кабине с релейным шкафом. Через минуту, тяжело дыша, подбежали Мюнц и пусковой расчет. Остановившись, они с благоговением уставились на кратер. Потом они увидели нас на противоположной стороне.

– Как вам удалось так быстро сюда добраться? – воскликнул Мюнц.

– О, я был поблизости, когда она упала, – ответил я как можно небрежнее.

Мюнц вытаращился на меня:

– Ну, так расскажите нам, каково убегать от ракеты!

После мне пришлось не один раз рассказывать зачарованной аудитории о тех секундах, когда я едва не погиб.

В конце апреля 1944 года, когда я шел на совещание в Строение-4, созванное для решения трудностей с испытаниями серийных ракет, меня остановил фон Браун.

– Я хотел бы поговорить с вами после, – сказал он с улыбкой. – Зайдите ко мне, хорошо?

Я прибыл в его кабинет примерно через час, там уже были Шиллинг и Штейнхоф. Фон Браун сразу перешел к делу:

– Отдел производства завален срочными и чрезвычайно срочными запросами от различных групп на установку экспериментальных приборов для ракет. Некоторые из них совместимы с ракетами, некоторые нет. Отдел производства не в состоянии понять и оценить примерную актуальность этих запросов. Нам нужна координационная группа. – Он наклонился вперед. – Вы уже обладаете всеобъемлющими знаниями основных систем и знаете, к каким результатам могут привести проблемы во время испытаний. Вы хорошо справляетесь с экспертизой серийных ракет. Заинтересует ли вас новая должность?

– Да, – сказал я не колеблясь. – Заинтересует.

Проблема была мне понятна. Она тревожила не только работников в сборочном цехе, но и сотрудников ИС-7. Ракеты прибывали с устройствами, препятствующими сборке оборудования, которое собирались установить мы, когда ракета была фактически на стенде. Кроме того, мы постоянно получали в последнюю минуту заявки на то оборудование, которое в значительной степени противоречило работе ранее установленных приборов. Все это вызывало недовольство различных отделов. В таких заявках часто давались ссылки на властные структуры, делались намеки на немедленный крах всего проекта или даже проигрыш в войне в случае неоперативного выполнения заявки. Времени на проверку всех этих утверждений, естественно, не было.

– Я уже говорил об этом с Шиллингом и Штейнхофом, а также с Реесом, – продолжал фон Браун, откинувшись на спинку стула. – Вы будете работать с господином Кюрсом из отдела планирования производства. Только вы двое. Мы присвоим вашему отделу трехзначный номер и дадим необходимые полномочия. После вы сможете действовать по своему усмотрению.

В течение нескольких дней в Строении-4 был создан новый офис. Вернер Кюрс, с которым я часто встречался раньше, был любезным и компетентным человеком, и благодаря ему работа пошла как по маслу.

Мы повесили на стену большую доску и разделили ее на секции с указанием основных стадий создания ракеты: сборочный цех, ангар ИС-7, испытательный стенд, стартовый стол. При помощи металлических бирок мы обозначили номера каждой ракеты и тип нормируемых экспериментальных установок. Все существующие запросы на специальные устройства прорабатывались для готовых и строящихся ракет. Неактуальные заявки предполагалось рассматривать для последующих серийных ракет. Обрабатывались и новые заявки. Таким образом, нам удалось обеспечить совместимость различных установок. «Сироты» – устройства, которые можно было протестировать на совместимость с другими приборами только в Пенемюнде, – оставлялись. Устройства, язвительно названные нами «Мозговой штурм», не рассматривались.

За несколько недель мы освободили десять ракет для дополнительного использования. Были спасены миллионы марок, или десятки тысяч человеко-часов, что в действительности имело значение, а экспериментальные программы начали воплощаться в жизнь. Освобождение даже одной ракеты с лихвой вознаградило бы наши усилия.

В конце мая произошло еще одно изменение. Неожиданно Хартмута перевели в военную организацию, проводившую запуски с железнодорожных пусковых установок. Мне предложили занять его место в ИС-7.

Работа на ИС-7 теперь не прекращалась. Уже давно на стенде ежедневно происходило в среднем два статических огневых испытания. Кроме того, почти каждый день проводился один, а иногда два запуска. На ИС-10 тем временем был установлен простой бревенчатый домик, в котором находилась диспетчерская с необходимым оборудованием, становясь почти полностью независимым центром управления. По настоянию Хартмута в большом ангаре к сервисным кабинам пристроили балконы – в общей сложности появилось еще девять рабочих мест.