Текст книги "Азиатская одиссея"

Офицер посмотрел на меня в изумлении, помолчал немного и заговорил с большим сарказмом:

– Ну конечно, это всё враньё про Даурию, и про барона Унгерна тоже! Всего-то арестовали несколько человек, у которых оказались деньги, и забрали всё, что у них было, на нужды армии. И всё это, следует помнить, делается из чисто патриотических соображений. Без какого-либо предварительного дознания этих людей бросят в тюрьму, где у них не будет ни единого шанса на защиту.

Теперь настал мой черед удивиться.

– Что вы имеете в виду? – спросил я в изумлении.

– Ночью люди коменданта Сипайлова явятся в тюрьму, свяжут арестованных, затем уложат их штабелями один на другого в повозки и повезут в сопки. Затем их либо, как выражаются солдаты, «шлёпнут» выстрелом в затылок, либо заколют штыками и зарубят шашками. В Даурии смерть встречают как дорогого друга, пришедшего избавить от непереносимых пыток и ужаса.

– Разве такое возможно…?

– Теперь, в революцию, всё возможно. Атаман Семенов боится барона Унгерна, так как тот единственный обладает реальной военной силой: опираясь на нее, этот авантюрист может править как совершенно независимый правитель. Он окружил себя людьми того же типа, тянущимися к деньгам, жадными до наград, чинов и званий. Очевидно, что они пользуются наступившей в стране анархией для достижения своих личных целей.

Тут я прервал казака, сказав, что, хотя я и не имею оснований не доверять ему, но всё же, возможно, его наблюдения слишком поверхностны. Он отмел мои возражения и продолжил:

– Когда убийца воткнул нож в сердце жертвы, все наблюдения заканчиваются. Незачем больше наблюдать, как он делает это снова и снова, следуя за ним от жертвы к жертве. Я провёл в Чите несколько месяцев и ответственно заявляю вам: эти люди убивают последнюю надежду на возрождение России. Они скомпрометировали имя армейского офицера настолько, что скоро оно станет синонимом убийцы или разбойника. Барон Унгерн – разбойник, у него большой опыт в этом деле. Видели вы эту банду грабителей в Чите? Они же все принимают наркотики: морфий, кокаин, алкоголь. Они пытают коммунистов и других своих пленников, потому что это доставляет им удовольствие, они все рвутся быть палачами. Зверствами они добиваются расположения начальства, получают награды и продвижения по службе. Они используют гауптвахты, полковые конюшни и бронепоезда, как средства политической и личной мести и обогащения.

Я заметил, что в таком случае это должно быть опасно путешествовать через Забайкалье, будучи человеком с деньгами.

– Вы правы, но не более опасно, чем путешествовать, будучи красивой женщиной.

– Но, полковник, я не понимаю, как им всё это сходит с рук. Всё это настолько чудовищно, что трудно представить.

– А кто может остановить их? Вокруг революция, не так ли? Ни одна из сторон не имеет достаточно военной силы, чтобы прийти и вычистить эту грязь отсюда. Но терпение, дорогой капитан, терпение. Придет время, и мы вернемся сюда: вы, я и еще тысячи истинно русских людей, которые смогут победить всю ту нечисть, что пожирает отечество.

В голосе полковника было столько тоски и отчаяния, что я понял: я задел больное место. Крушение Российской Империи и бегство армии со всё еще действующего фронта серьезно ранили чувства гордости и патриотизма старика. Внезапно я осознал, что только в крови, в реках крови люди вроде этого полковника будут искать облегчение от душевных мук. Слишком многого они лишились с приходом революции – и хотели бы, чтобы кто-то дорого заплатил за горечь всех их разочарований.

День близился к концу, и красные отблески заката наполнили наше купе зловещим светом. Офицер сидел в углу, откинувшись на подушки. Невидящим взглядом он смотрел на сизый дымок сигареты, и было легко догадаться, как далеко он зашел в своих горьких мыслях. Его лицо, руки и форма стали ярко красными в лучах заката. «Реки крови», – снова мелькнуло у меня в голове, и по спине пробежал холодок.

3

Последний вагон Международного Экспресса покинул Сибирь и въехал на территорию Маньчжурии. Я вздохнул с облегчением, осознав, что бушующий пожар русской революции остался теперь позади. И я не был исключением: остальные пассажиры открыто, как малые дети, выражали свою радость. Без церемоний поздравляли они друг друга с большой удачей и счастливым избавлением. Множество новых знакомств было скреплено шумными тостами, и множество встреч назначено по прибытии, чтобы подобающим образом отметить столь значимое событие.

Поезд продолжал двигаться вглубь просторов древнего и загадочного плоскогорья Барги, сотню верст которого мы пересекли еще по территории России. Однако теперь что-то новое и неуловимое появилось в этой мягкой, холмистой степи, покрытой тонким слоем раннего снега. Больше не было видно уродливых военных казарм, как не было и самих войск. Если бы не стада коров, овец и табуны лошадей, всё еще пасшихся в местах, где ветер сметал снег, земля выглядела бы совсем пустынной. Далеко вдали караван верблюдов двигался к небольшой станции, напоминая декорации пролога к давно забытой восточной сказке.

Я относительно мало знал об этой отрезанной от мира стране, так как моё обучение в юности касалось исключительно Китая. И, чтобы убить за разговором время нашего долгого путешествия, я обратился к своему более опытному попутчику за сведениями. Поправив подушку под локтем, он начал медленно и задумчиво:

– Да, это хорошая страна. Здесь началась моя жизнь, здесь прошли мои лучшие годы, годы молодости. Здесь я начал свою службу в Аргунском полку. Мы ходили вверх по реке Аргунь до озера Далай-нор, в которое впадает река Керулен. Там мы покупали лошадей и скот. Сколько ночей прошло под звёздным монгольским небом, сколько историй о древних временах рассказано у костра. Да, да… но всё это было в другой, счастливой жизни. Всё осталось в прошлом, умерло. Я переродился в другое существо, обреченное влачить ужасное существование, как гласит учение Будды.

Прервав рассказ, полковник со своей обычной язвительной улыбкой достал из кармана увесистый серебряный портсигар, зажег папиросу и, глядя на сизый табачный дым, медленно поднимающийся к потолку, продолжил:

– Здесь была колыбель империи Чингис-хана. Отсюда он распространил ее до Тихого океана и Дуная, до Индии и Арктики. Когда-то Барга с ее плодородными пастбищами породила одну из мощнейших его армий. Фридрих II Германский, Генрих III Английский и даже сам Папа Римский склонялись перед «Правителем Мира» в смертельном страхе, что монголы сотрут их с лица земли. К счастью для них, Запад с его горами представлял для кочевников мало интереса в сравнении с обширными равнинами Восточной Европы, пригодными для больших масс скота и лошадей, которых азиаты привели с собой. И они осели в России… как саранча. Но от всех этих грозных орд, которых великий хан отправил на запад, сегодня остались лишь жалкие торговцы и неплохие повара.

Полковник лениво повернулся и посмотрел в окно.

– Видите тот караван? Прошлой ночью он был на Далай-норе, озере, где птицы закрывают небо, как облака, и где рыбы так много, что она скачет по спинам друг друга. А две или три ночи назад эти кочевники стояли лагерем на Буир-норе, еще большем озере. Там они могли видеть хорошо сохранившиеся ванны, куда тысячу лет назад китайские мандарины и монгольские ханы приезжали лечить болезни в минеральной воде. Эта земля богата легендами прошлого. Одни говорят, что Чингис-хан родился здесь, другие – там. Мы знаем только, что это было где-то между реками Онон и Керулен, текущими к юго-востоку от Байкала. Однако бурятские легенды утверждают, что Правитель Всех Людей родился в восточных отрогах Байкальских гор в Сибири. Когда он умер, земля содрогнулась и поглотила его тело. Множество минеральных источников заполнили впадину, и так образовался Байкал.

Интерес и энергия полковника иссякли так же внезапно, как и появились. Он поправил свое сиденье, подложил еще одну подушку под локоть и вернулся к чтению журнал.

Поезд приближался к станции. Пестрая и шумная людская масса заполняла платформу. Синие, худые фигуры китайцев смешивались с дородными широкоскулыми монголами в красных и желтых одеждах. Русские в высоких сапогах и коротких рубахах деловито разговаривали с группками азиатов, привезших свои товары на обмен. Многочисленный скот был собран в загонах; сотни верблюдов лежали на земле, давая возможность своим хозяевам развьючить их ношу, а худые, лохматые пони с высокими седлами плелись за своими хозяевами по улицам, как преданные собачонки. Пара автомобилей, припаркованных возле наиболее представительных деловых зданий, подчеркивала своим видом дикость окружающей восточной обстановки.

Это была маленькая станция, и, как только обменяли почту, поезд снова тронулся в путь. Через полчаса мы проехали Чжалайнор, богатый, но плохо развитый угольный район, и начали постепенный подъем по западному склону хребта Большого Хингана. Эта холмистая местность была редко заселена кочевниками, здесь и там виднелся скот и овцы, пасущиеся в укромных впадинах среди сопок.

Вскоре поезд прибыл на более крупную станцию Хайлар, перевалочный пункт на большом караванном пути из столицы Монголии Урги в Маньчжурию. Еще через сотню верст мы достигли перевала Хингана и начали спуск зигзагами, петлями и почти полными кругами в огромную долину, где между древним городом Цицикаром и Харбином на реке Сунгари раскинулся сельскохозяйственный центр Маньчжурии.

Мы прошли в вагон-ресторан и заняли свободный столик. Пока готовился наш заказ, мы разглядывали толпу на платформе станции, где остановился поезд. Это была Бухэду, известная лучшими охотничьими угодьями в Маньчжурии, благодаря путям миграции перелетных птиц, проходящим через множество мелких озер в низких окрестных сопках. В сезон здесь собиралось множество спортсменов для охоты кто на уток, гусей и фазанов, кто на оленей, кабанов и даже тигров. Но сейчас сезон был почти закрыт, и охотников было мало. Их легко было различить в толпе новых пассажиров, вошедших в поезд. В тяжелых плащах, с внушительными патронташами на плечах они следили за размещением своих собак в багажных вагонах. За некоторыми шли носильщики, неся гусей и уток в рефрижераторный вагон и багаж в купе.

Станционный колокол пробил три раза – сигнал, означающий в России отправление поезда. Паровоз издал хриплый свист, подхваченный горным эхом, и состав медленно тронулся. Исчезли станционные постройки, и маленький городок растворился в темноте окружавших его равнин. За окном осталась только тишина, бездонная и необъятная, как и прежде.

Когда мы вернулись в купе, полковник зажег одну из своих бесконечных сигарет и какое-то время молча выдыхал ароматный дым. Затем неожиданно он начал очередной рассказ. Вероятно, он чувствовал сильное желание излить тревожившие его мысли, полагая, что это даст облегчение от мук одиночества и тоски.

Он рассказывал о Сибири, куда его предки пришли в конце XVI века в составе небольшого отряда из пяти сотен казаков, с которыми Ермак завоевал эту обширную территорию. И хотя я знал о Ермаке, мне было интересно услышать эту историю снова от человека, чьи предки имели к этому непосредственное отношение.

На восточной границе царства Ивана Грозного находились владения богатых купцов Строгановых. Они получили право беспошлинной торговли в обмен на обязательства защищать отдаленные и уязвимые рубежи государства от набегов кочевников. Для этого они содержали собственную армию, состоявшую из изгоев, искателей приключений и сорвиголов. Сейчас слово «строганный» означает «рубленный», «рассеченный» или «разрезанный» – именно то, что случилось с одним из членов их семьи, попавшим в плен к татарам за сотню лет до этого.

В то время юг России был полон разного рода отчаянных людей, бежавших от царского террора. Они сбивались в группы и называли себя казаками. Это были свободные и лихие воины. Самым известным из их вожаков стал Ермак. Он сделался для Ивана Грозного такой проблемой, что был объявлен вне закона, должен был быть схвачен и повешен.

И, разумеется, именно Ермака Строганов пригласил возглавить его армию! Так сложился мощный союз больших денег и отчаянной храбрости.

Еще в V веке до нашей эры Геродот писал, что Сибирь богата несметными запасами золота и драгоценных камней. Конечно, Строганов решил организовать экспедицию для захвата столицы обширной страны, лежавшей за «Каменным Поясом», который мы сейчас называем Уралом. Эта столица носила имя Сибирь.

Ермак принял предложение, привлеченный масштабом и риском предприятия. С отрядом в 540 человек он перешел через горы и пробил себе дорогу к Оби. Татарские стрелы были бессильны против пищалей и пушек казаков.

Положив Сибирь к ногам царя, Ермак не только купил прощение всех своих прежних грехов, но и стал первым воеводой Сибири с правами неограниченной власти над этой территорией. Чтобы оценить величину подарка, сделанного царю, достаточно просто сравнить: площадь территории Германии составляет примерно 180 тыс. кв. км, площадь же Сибири около 5 млн. кв. км. Так что «крестовый поход» Ермака оказался чрезвычайно удачным.

В знак своего расположения Иван Грозный послал Ермаку серебряную кольчугу с орлом из чистого золота на груди. Этот драгоценный подарок и стал причиной его смерти. Однажды во время ночлега на берегу Иртыша Ермак с небольшим отрядом казаков был застигнут татарами врасплох. Большинство было убито во сне, и Ермак, оставшись один, отступал, сражаясь, шаг за шагом к берегу Иртыша, ибо одной лишь храбрости было недостаточно при таком неравенстве в силах. Он прыгнул в воду, но тяжелая кольчуга не дала ему плыть и утянула на дно. Но, как Чингис-хан покорил Россию[3]3
  Чингис-хан не покорял Русь, это сделал его внук Батый (Бату-хан)


[Закрыть], так Ермак отомстил родине непобедимых орд «Правителя Мира», доставив огромное и нескончаемое удовлетворение всем русским патриотам, которые жили и еще будут жить.

Слушая рассказ полковника, я совершенно позабыл о его неподходящей для этой истории наружности. Он был выше среднего роста, при этом очень худ, особенно в талии, непропорционально тонкой по отношению к широким плечам. Волосы были черные, как у южан, с характерным синеватым отливом, типичным для уроженцев Кавказа, резко контрастировавшие с бледным лицом северянина. Вместо одной ноги протез, по кожаному боку которого он прихлопывал и говорил, что может ездить с ним верхом не хуже любого другого. Одно его ухо пало жертвой сабельного удара, а во втором он по казацкому обычаю носил серьгу. И хотя он был чисто русских кровей, в нем всё же отдаленно чувствовались легкие семитские черты. Когда-то он, без сомнения, был элегантен, но сейчас двигался с шаткой неуклюжестью. Женщин он ненавидел горькой ненавистью человека, потерявшего всякую надежду на успех у них. Говорил он взволнованным ироничным тоном и ко всему вокруг относился с желчью и сарказмом.

Примерно за сорок верст до Харбина наш экспресс встретился с другим поездом. В России есть традиция встречать друзей, прибывающих поездом, за одну станцию до назначения и ехать остаток пути с ними. И всё же я был немало удивлен, когда кто-то постучал в дверь нашего купе – и я увидел в дверях брата Александра!

Я потерял на войне двух братьев, но Александр каким-то чудом уцелел за эти три года. Было очень радостно видеть его снова.

– Привет мечтателю! – воскликнул он, и мы расцеловались. – Отец послал меня встретить тебя.

Тут он заметил полковника и отдал ему честь со всей официальностью. Я представил Александра, и он вместе со мной стал уговаривать моего попутчика остановиться у нас во время его пребывания в Харбине.

Мы были так взволнованы встречей и так много говорили, что не заметили, как поезд достиг моста через Сунгари в пригородах Харбина. У нас едва оставалось время собрать вещи, прежде чем поезд ранним вечером вкатился на станцию. Провозившись с багажом, мы последними покинули вагон, а поезд отправился дальше на восток. Такси были разобраны, и нам ничего не оставалось, как взять рикшу. Кули[4]4
  Название батраков, дешевой рабочей силы в европейских колониях в Азии.


[Закрыть] поднимали оглобли, затем устремлялись вперед и бежали один за другим в своей ритмичной манере вверх по холму, отделяющему административный центр города от делового района.

Не имеет значения, насколько европейским может считать себя восточный город и насколько он действительно выглядит таковым; когда опускается вечер, и деловая жизнь стихает, в нем начинает биться пульс Востока. Крики толпы повисают в неподвижной атмосфере вечера. Опускается ночь, улицы кажутся теснее, толпа лучше одетой, а обстановка вокруг необычной и даже фантастической в тусклом свете множества фонарей.

Восточный человек быстро забывает все тяготы дня и наслаждается вечерним досугом. Один едет на осле, сидя на широком и плоском седле, в то время как хозяин животного бежит впереди, другой, побогаче, берет рикшу, сливки же общества гордо катятся в запряженных лошадьми экипажах. Ночь наполняется гудками машин, шоферы такси снова и снова жмут на клаксоны, звучащие как огромные будильники.

Наши рикши достигли вершины пологого холма, и я посмотрел вниз. Огромный разбросанный порт был подсвечен множеством огней, а справа от нас, за железной дорогой мы увидели на темном небе красное зарево. Это был Фуцзядян, где сейчас живет уже около миллиона китайцев. А всего два десятилетия назад Фуцзядян была маленькой деревушкой, населенной горсткой бедных рыбаков! Но пришла железная дорога, и вместе с ней – кули, торговцы, бизнесмены и зазывалы, и Фуцзядян вырос и слился с другой маленькой деревушкой под названием Харбин, чтобы вместе образовать крупнейший мегаполис на Дальнем Востоке с населением в полтора миллиона человек.

Мой дом стоял на берегу небольшого пруда возле железнодорожного моста через Сунгари. Большая роща скрывала дом, конюшни, зимний сад и другие постройки нашего зажиточного хозяйства. Крепкий каменный дом был хорошо освещен, но по мере приближения огни скрылись; лишь некоторые из них едва пробивались сквозь листву, намекая на теплый прием, ожидающий нас дома. Лай собаки был первым сигналом нашего приближения, затем старый индус-привратник открыл ворота, и рикши въехали во двор. Они тянули нас почти сорок минут и сейчас дышали тяжело. Струи пота стекали по их лицам и скатывались за воротники длинных одежд. По обычаю, они запросили больше чаевых и, получив желаемое, исчезли, улыбаясь, в темноте узких аллей.

Мой любимый пёс прыгнул ко мне и, положив лапы на плечи, навалился, требуя должным образом оценить его приветствие. Взяв его за ошейник, я пошел ко входу в дом через сад, казавшийся ожившим от света множества фонарей. Слуга-китаец в белом открыл дверь, и в холле я наконец увидел ждавших меня отца и мать.

Родителей своих я нашел сильно постаревшими. Мать – ей едва исполнилось пятьдесят – была совершенно седой; плечи отца ссутулились, он выглядел измученным. Двое их сыновей погибли на фронте, и они жили в смертельном страхе, что и оставшиеся два могут также не вернуться. Теперь, когда мы оба были здесь, они смотрели на нас влажными от слез глазами, со счастливыми улыбками на лицах.

4

Спустя несколько дней армейские друзья пригласили нас осмотреть бронепоезд, подготовленный ими для борьбы с большевиками. Меня особенно заинтересовала дрезина на четырех человек. Эта тележка должна была идти впереди состава и обследовать путь, снимая мины, установленные противником. В теории самое худшее, что могло случиться, это подрыв дрезины до того, как поезду будет причинен какой-либо ущерб. Горячо обсудив перспективы дела, мы обнаружили, что из шестидесяти человек я был единственным, кто имел хоть какое-то представление о моторах. Было решено без спора, что я присоединюсь к операции и буду отвечать за эту разведывательную тележку, следующую впереди бронепоезда в поисках неприятностей и гибели.

Зимой 1917 года трудящиеся массы в России были заняты в основном сведением счетов со своими землевладельцами. К весне они наконец обратились к проекту строительства нового государства. Тем временем некоторые наиболее удачливые представители аристократии, богатой буржуазии и офицерства сумели вырваться из когтей революции и бежать на окраины империи. Здесь они постепенно организовывались в военную силу и готовились выступить против коммунистов.

Среди этих групп запоздалых «реставраторов России» было несколько, выбравших Маньчжурию в качестве своей базы. Все они были разными по своим возможностям, качеству и количеству. Первым среди всех выступил полковник Орлов, не имевший еще конкурентов в реализации своих инициатив. Он начал с того, что нарядил сотню сторонников в невообразимо яркую форму – и тем ограничился. Жителям Харбина оставалось лишь думать, что в их город вторглась армия швейцаров и портье из европейских столиц.

Затем другой джентльмен, генерал Хорват, неожиданно выпустил манифест и провозгласил себя Верховным Правителем России. Правда, ему хватило здравого смысла прибавить к этому смягчающую формулировку: «до созыва Учредительного Собрания». Взгляды всего мира обратились на Харбин; именно Хорвату этот город обязан своим местом в лучах газетной славы. Однако международные дипломатические круги оказались в смущении, когда не смогли найти столицу «правителя» на карте. Хорват не мог управлять Россией из Харбина, находившегося на китайской земле, поэтому объявил столицей никому неизвестную станцию Гродеково в тридцати верстах на восток от границы. Может показаться странным, почему он не выбрал Владивосток или Хабаровск, крупные и важные центры на Дальнем Востоке. Ответ, вероятно, состоял в том, что это было бы слишком рискованно для человека, которому могло понадобиться быстро спасаться бегством. Но даже в Гродеково Хорват не поехал, предпочитая чужую, но безопасную землю Маньчжурии. Похоже, ему не слишком нравились его «подданные»: слишком они были непредсказуемы и опасны, особенно теперь, когда решили управлять собой сами. Но Гродеково было удобной столицей для человека, совмещавшего две работы – правителя России и управляющего Китайско-Восточной железной дорогой.

У Хорвата было существенное преимущество перед Орловым. Он командовал остатками армейских частей, расположенных вдоль всех полутора тысяч километров линии КВЖД, которой управлял уже два десятка лет. Кроме того, у него была казна железной дороги с солидным ежедневным доходом, и он мог рассчитывать на полную лояльность двадцати тысяч железнодорожных служащих.

Кроме нескольких лиц, имевших личные амбиции, большинство русских в Харбине любили этого старика, которого называли «дедушкой». Высокий и грузный, с благообразной серебристо-белой бородой до пояса, он был здесь привычной и величественной фигурой.

Строительство бронепоезда под руководством военных инженеров продвигалось медленно. Задача оказалась сложнее, чем представлялось в начале. Было относительно несложно превратить длинный американский грузовой поезд в настоящую крепость; сложнее оказалось добыть сталь для бронещитков, орудийных башен и оснований для тяжелых орудий. Однако в конце концов поезд был готов, и мы получили приказ отбить у большевиков «столицу» Хорвата Гродеково, недавно попавшую к ним в руки.

До русской границы мы добрались не без происшествий. На станции Пограничная китайская таможня, в которой работали в основном англичане, хотела досмотреть наш поезд, в соответствии со стандартной процедурой досмотра всех составов, пересекающих границу. Наш законопослушный командир согласился, и в то время, пока большинство личного состава находилось в станционном ресторане, в вагонах оставался только караул под моей командой. Нас возмутила сама мысль, что русскую военную машину будут досматривать иностранцы. Я приказал закрыть все щитки и запереть двери, а людям занять свои места. Так мы начали свою собственную революцию – и угрожали открыть огонь по каждому, кто приблизится к поезду. Англичане тут же исчезли, и даже наш командир смог попасть внутрь только после долгих переговоров.

Характерно, что я не был отдан под трибунал за этот случай. С другой стороны, командир понимал мои чувства и, уступая общему одобрению моих действий большинством офицеров, предпочел забыть этот инцидент как незначительный.

На границе мы отцепили пассажирский вагон, и люди перешли в бронированные отсеки. Все щитки были закрыты, кроме бойниц для орудий и пулеметов; офицеры заняли места в командирских башенках, и мы медленно вкатились в Россию, следуя за разведывательной дрезиной впереди. Мы ожидали, что пути будут заминированы – и примерно через пять верст после границы действительно обнаружили и сняли первые мины. Следуя дальше, за изгибом дороги мы внезапно обнаружили на путях огромный валун. Дав сигнал поезду остановиться, сами мы затормозить не успели, и пришлось прыгать с дрезины, пока она не врезалась в гигантский камень. Топливный бак сдетонировал, и остатки машины охватило пламя. С большим трудом нам удалось сдвинуть валун и тлеющие обломки дрезины с путей, и, перейдя в поезд, мы снова двинулись в набег на Гродеково.

Мирный сельский пейзаж предстал перед нами в чистой белизне раннего зимнего утра. Глубокие сугробы тянулись бесконечной снежной пустыней до горизонта, перемежаемые лишь редкими темными оазисами обнаженных деревьев. В туманной дали мы заметили небольшую деревушку. Она была почти погребена в снегах, и, если бы не дым нескольких труб, ее совсем не было бы видно. Деревня, отрезанная от мира, казалась ненастоящей, как будто кто-то извлек ее из детской книжки с народными сказками и случайно бросил тут.

Но мои мечтания были внезапно прерваны появлением старика. Он бежал по пути навстречу нашему поезду, отчаянно размахивая своим пальто, чтобы мы остановились. Но прежде, чем мы заметили его, еще четыре человека выпрыгнули из укрытия у дороги и что есть сил бросились в соседние кусты. Затем оглушительный взрыв сотряс землю, вырвал рельсы из креплений и высоко подбросил массивные деревянные шпалы. По счастью, мы успели остановить поезд, прежде чем он взлетел на воздух вместе с полотном дороги. Наши люди бросились в погоню, и скоро пули настигли своих жертв; однако все были в такой ярости, что продолжали бить их прикладами до тех пор, пока лица мертвых не превратились в кровавую кашу. Это, однако, не помешало старику узнать среди погибших своего внука, и он тихо рыдал, обнимая дорогие останки. Произошедшее не укладывалось у меня в голове, и я стоял, потрясенный ужасной картиной. Старик спас нас от крушения, а его собственный внук пожертвовал жизнью, чтобы спасти Гродеково от нападения безжалостного врага. «Возможно, потому, что они оба русские», – думал я в недоумении.

Наш поезд имел необходимое оборудование для ремонта мелких повреждений, но уложить новые рельсы на взорванное полотно дороги мы не могли. Нам пришлось вернуться в Маньчжурию, не выполнив задания.

Так закончилась авантюра с бронепоездом. Мы с братом не знали, чем заниматься дальше, но тут, как всегда, на помощь пришел отец. Используя свои связи, он устроил Александра на службу в жандармский корпус, а меня адъютантом к генералу Иванову, военному коменданту Харбина.

Служба брата была более интересной. В его обязанности входил сбор информации о японцах и особенно об их активности в Маньчжурии и Сибири. Как бывший студент консульской школы во Владивостоке, он был лучше, чем кто-либо, подготовлен для такой работы. Большую часть сведений он получал от своих информаторов на местах, а также из обширной переписки и тщательного изучения японской периодики и газет. Как теперь известно, Япония имела целью оторвать большой кусок от Восточной Сибири, оправдывая свои действия тем, что союзники делали то же самое в Европейской России[5]5
  Распространенное мнение, но документов, доказывающих это, не найдено.


[Закрыть].

Моё же новое занятие было своеобразным, если не сказать более. Помимо множества прочих важных функций, комендант обладал полномочиями по надзору за поведением всех воинских частей, расположенных в городе. Для этого он завел штат из трёх адъютантов, в обязанности которых входило перемещаться по городу и следить за тем, что происходит. Каждый из них имел в своём распоряжении взвод солдат на случай экстренных ситуаций. Адъютанты обладали властью налагать взыскания вплоть до ареста за любые нарушения воинских уставов. Это было довольно почетным и необременительным занятием, пока ничего не происходило, но грубым и неприглядным, как только что-то начинало идти не так. В целом, оглядываясь назад, могу сказать: те несколько месяцев, что я провел под началом генерала Иванова, были худшими во всей моей военной службе.

Мой «рабочий день» протекал обычно следующим образом: разбитый и не выспавшийся, я вставал около полудня. В двенадцать часов мы должны были расписываться в книге приказов в штабе, куда ежедневно вносились все новые распоряжения. Меня раздражала эта обязанность, и вскоре я научил своего денщика писать за меня моё имя и кратко, очень кратко докладывать наиболее важные или интересные приказы, пока он подавал мне завтрак в постель. Отдохнув достаточно от похождений прошедшей ночи, я отправлялся в центр города и лениво прогуливался там по улицам. Здесь или там, по своей прихоти, я останавливал солдата, проверял его увольнительную и отчитывал за ношение фуражки не по уставу или плохо начищенные пуговицы. Я следил, чтобы все военные отдавали честь друг другу и делали это надлежащим образом. Иногда я мог остановить даже офицера и поинтересоваться, на каком основании он носит кавалерийскую саблю, будучи пехотинцем. Вскоре я выработал наглое и враждебное отношение ко всем военным, и их публичное унижение стало доставлять мне удовольствие. Военные платили мне той же монетой, и их ненависть добавляла остроты ощущений в мою жизнь.

Ночная жизнь Харбина не отличалась умеренностью и воздержанием. Большинство военных в городе были казаками из Забайкалья и с Уссури; к ним добавились отчаянные головы, заброшенные в Маньчжурию революцией. Ожидая появления силы, которая бы организовала их и бросила на борьбу с большевиками, они тонули в пьянстве и буйных развлечениях. В пьяном виде, в котором они пребывали почти постоянно, военные превращались в главных общественных раздражителей Харбина. Они преследовали и задирали гражданское население направо и налево, слепо обвиняя всех в своих частных несчастьях и в крахе страны. Они видели себя героями, проливавшими кровь за отечество, пока гражданские сидели в тылу и наживались на войне.

Трения между враждебными лагерями военных и гражданских призваны были изо дня в день сглаживать мы, адъютанты. Военные, естественным образом, всегда оказывались в роли зачинщиков конфликтов, и мы, так же естественно, сдерживали в первую очередь военных. Гражданские чувствовали, что мы находимся на их стороне и, как следствие, мы стали желанными гостями во всех клубах, театрах и кабаре города. Лучшие еда и напитки, лучшие места всегда были в нашем распоряжении абсолютно бесплатно. Однако все эти вещи мы воспринимали как должное и относились к хозяевам с плохо скрываемым презрением.