Текст книги "Азиатская одиссея"

Часть III
Побег в Монголию

1

На следующий день я встал в четыре утра и оделся в немецкую форму, которую купил у одного военнопленного в Красноярске. Нужно было покинуть город на рассвете, пока часовые красных не так бдительны.

Боясь, что дым из трубы в столь ранний час может привлечь внимание, я не заваривал чай и позавтракал лишь куском хлеба и стаканом молока. Свою красноармейскую форму и прочие вещи, которые нельзя было брать с собой, я сложил на столе, вместе с небольшой суммой денег и запиской с благодарностью старику. Затем осторожно открыл дверь и вышел во двор.

День третьего мая выдался пасмурным и ненастным. Армада черных грозовых туч наползала на небо. В отдалении уже видны были яркие зигзаги молний, и доносились слабые раскаты грома. Я поднял ворот кителя и, взяв свой вещмешок, в котором была еда, инструменты, нож и спички, вышел на пустынную улицу. Инстинктивно я прислонился к стене избы, такой надежной и безопасной. Я по собственной воле становился беглецом: покидал жильё в такой ранний час, в иностранной форме и с поддельными документами. Любой случайный прохожий мог остановить меня и сдать в ГПУ, где ждал трибунал и расстрел. Несколько секунд я стоял неподвижно, обдумывая свои мрачные перспективы, затем перекрестился и быстро зашагал по пустой улице.

Когда я добрался до парома, уже шел дождь. Крестьяне, возвращавшиеся с ярмарки, спали в телегах на платформе. Никем не замеченный, я сел возле грязного колеса одной из повозок и, уткнув голову в колени, притворился спящим. Долгие минуты душевных терзаний длились, казалось, бесконечно; но наконец паромщик отвязал лодку, потянул за ржавый, мокрый трос, и мы медленно выплыли на темный Иркут. Над водой стоял холодный туман, и вскоре берега пропали из виду. На мгновение сквозь дымку я заметил очертания железнодорожного моста и темный силуэт часового-красноармейца, прятавшего голову глубоко в поднятый ворот шинели.

Паром дернулся и заскрипел, уткнувшись в противоположный берег. Деревянные сходни были сброшены на землю, и крестьянские телеги медленно тронулись в путь. Я двинулся вслед за ними. Дорога вела к лесу. Караван прибавил скорости, и лошади пошли рысью. Не поспевая за ними, я попытался запрыгнуть на одну из пустых повозок. К моему изумлению, сонный возница вдруг как будто проснулся и стал бешено хлестать животных так, что скоро я оказался на дороге далеко позади них. Очевидно, он принял меня за грабителя.

Я слышал истории о том, как дезертиров вокруг больших городов ловят с собаками и решил принять меры предосторожности на этот счет. По счастью, неподалеку тёк ручей, и, сняв ботинки, я побрел по воде. В пятнадцати верстах отсюда должна была быть деревня Малиновка, на окраине которой жил Алексей, знакомый приютившего меня в Иркутске извозчика; я собирался обратиться к нему за помощью и указанием дальнейшего маршрута.

Идти в ледяной воде через грязь, камни, упавшие деревья и скользкие валуны было крайне неприятно, и первые проглянувшие лучи солнца подняли моё настроение. Тучи наконец ушли, и день обещал быть теплым. Слева от меня виднелась маленькая живописная деревушка. Из нескольких труб поднимался дым. Очевидно, там готовили завтрак, но, к сожалению, не для меня. Я сел на торчащий камень, достал кусок хлеба и быстро покончил со своей трапезой.

Внезапно в подлеске раздался хруст чьих-то шагов. Я схватил нож и повернулся в сторону невидимого врага. С бешено стучащим сердцем я напряженно вслушивался в тишину. Затем раздался веселый смех:

– Да что ты можешь сделать против моего ружья? – сказал голос. – Убери свою игрушку. Но ты смелый, возможно, сгодишься.

На поляне появился высокий широкоплечий человек в лохмотьях и с ружьем. Он критически осмотрел меня с расстояния.

– Солдат, да? Это хорошо. Пойдешь со мной… впереди. Марш! И поживее, а не то застрелю.

Мы забрались на скалу, с которой открывался величественный вид на обширную территорию. Я заметил, что человек, взявший меня в плен, не был красным: по крайней мере, на нем не было красноармейской формы и вёл он меня явно не в деревню. Не был он и белым. Но кто тогда? – гадал я всю дорогу. Мы спускались по узкой тропе, пока огромный валун не преградил нам путь. Тут мой попутчик просвистел условный знак, и мы остановились, пока не раздался такой же свист в ответ. Появился незнакомец, очевидно, часовой, обменялся с моим провожатым парой неразборчивых фраз и снова исчез. Мы перебрались через несколько поваленных деревьев и неожиданно вышли на открытое плато под огромными нависавшими скалами. Человек семь или восемь завтракали вокруг костра, а слева от них я заметил вход в пещеру.

Они тут же окружили меня веселой толпой, осматривая мои руки, ноги и плечи и одобрительно кивая. Мой попутчик, похоже, был их вожаком, а все они шайкой разбойников. Наконец он приказал всем замолчать и повернулся ко мне.

– Ты понял, кто мы. Если хочешь, можешь остаться с нами, а если не хочешь, то мы тебя повесим. И чтобы без фокусов.

Подумав с минуту, он добавил:

– Входной платой будет корова. Уведешь ее сегодня ночью, докажешь, что от тебя есть толк. Вечером пойдем в Малиновку. А сейчас налейте ему супа, ребята.

Положение было не из приятных, но и не без смешного, и я не мог удержаться, чтобы не подумать про себя: «Какая карьера! Студент дипломатической школы, офицер императорской армии, красный командир… и вот теперь обычный разбойник».

Вечером того же дня, под дулами ружей, направленных на меня из-за кустов, я увел корову. Бедное существо прожило недолго: мы съели ее на ужин, а часть мяса засолили и закоптили в пещере. У бродяг было немного водки, и вскоре все, кроме часового, уснули.

Я проснулся около двух часов ночи от жуткого холода. Луна играла в прятки с облаками, в этой игре света и тени окружающий пейзаж выглядел фантастическим. Река внизу блестела, как гигантская сабля, и в тишине я мог слышать плеск течения.

Часовой спал поперек тропы, закутавшись в шкуру и крепко сжимая оружие. Чтобы он и дальше спал так же крепко, я стукнул его по голове тяжелым поленом. Избавившись от препятствия, я тихо спустился со скалы, отчаянно цепляясь за каждый выступ. Через полчаса я добрался до берега реки и с огромным трудом подтащил большое бревно. Привязав свою одежду и мешок, я спустил его на воду и поплыл, держась сзади.

Тем временем бандиты хватились меня, и вскоре по воде вокруг зашлепали пули, то и дело ударяя в бревно. Я добрался невредимым до противоположного берега, быстро оделся и поспешил на восток. Погони не было.

На рассвете я вышел на железную дорогу, уже твердо зная, что ушел от бандитов. Лай собаки сообщил мне, что неподалеку находится деревня. Наконец я нашел стог сена, в который зарылся как пес, и провалился в тяжелый сон. Малиновка и Алексей теперь отпадали, надо было выработать новый план. Но эту проблему я оставил на завтра, наслаждаясь теплом и уютом в стоге сухого сена.

Позже днем я проснулся грязный и небритый – на вид совершеннейший бродяга. С трудом приведя себя в порядок, я двинулся в сторону деревни. Солнце стояло уже высоко, крестьяне были в полях, и я не рассчитывал встретить в деревне никого, кроме старых и малых, непригодных к полевым работам. Я решил и дальше притворяться пленным немцем, идущим по деревням в поисках случайной работы: в городах было слишком много людей и слишком большая конкуренция для такого бедолаги как я. У меня не было денег – откуда им взяться у бедного узника, принявшего столько страданий от проклятого империализма? Как только мне удастся скопить немного, я отправлюсь нести идеи коммунизма на родину, в Германию. Долой капитализм, долой помещиков и буржуазию! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Я почти не сомневался, что эта легенда вызовет симпатию и обеспечит меня работой и транспортом. Весело насвистывая «Ах, мой милый Августин», я вступил на единственную в деревне улицу. Заметив в одном из окон женщину, возившуюся со сломанной швейной машинкой, я предложил починить ее в обмен на еду. Мы заключили сделку, машинка была быстро смазана и почищена, а мой желудок набит оладьями, мёдом и молоком.

К вечеру я достиг следующей деревни, где починил старую детскую коляску, выменянную в городе каким-то заботливым отцом на небольшой мешок муки. В награду за труд я получил ужин и ночлег в сарае вместе с коровами и лошадьми. На следующий день рано утром, украв немного молока из-под коровы, я снова отправился на восток. И так, продавая свои умения, я двигался вперед, пока через несколько дней не достиг посёлка Култук. Этот населенный пункт, расположенный в южной части озера Байкал, является узловой станцией, где железная дорога уходит в череду тоннелей, проложенных под Байкальским хребтом, за которым лежит Забайкалье. Горы в это время года были еще непроходимы, и мне пришлось выбирать другой маршрут бегства.

Еще одна дорога ведет из Култука на юго-запад. Это старый караванный путь, соединяющий Иркутск с Монголией, местность вокруг которого населяют полудикие монгольские племена бурят. Антропологи возводят их происхождение к племени великого Чингис-хана. Они живут немного земледелием, немного охотой, но большей частью скотоводством. Следуя своим кочевым привычкам, они мигрируют по пастбищам летом, а к холодам всегда возвращаются в зимовья, где хранятся запасы сена и имеются надежные загоны для скота. Там они пережидают зиму в теплых деревянных юртах. Буряты смешивались посредством браков со своими завоевателями, русскими казаками, и образовали особую нацию, называемую забайкальцами, из которой происходил в том числе и сам генерал Семенов[28]28
  Семенов происходил из простых казаков, его отец был наполовину бурят.


[Закрыть].

Моя роль «пленного немца» подверглась серьезному испытанию в Култуке. Обычно я всегда входил в первый же дом на окраине деревни. Но здесь, однако, я не учел, что Култук, важный стратегический пункт, должен быть густо наводнен войсками. Открыв дверь первой же избы, я обнаружил там группу красноармейцев. Испугался ли я? Нет, это слишком слабое слово, чтобы описать, что я почувствовал в тот момент. Я смотрел на них, как беспомощный кролик смотрит на приближающегося удава.

На кону стояла моя жизнь. Бежать было невозможно. Но что еще сделать в этих обстоятельствах? Как объяснить свою личность и появление здесь? Дикие мысли роились в моей голове, пока я стоял, не шевелясь, уставившись на своих противников. Громкий голос привел меня в чувство:

– Ты кто такой и чего тебе нужно?

– Да я простой пролетарий, раздавленный проклятым империализмом. Ищу работу, чтобы не пропасть с голоду.

– Немецкий пленный, да? – спросил другой солдат и хвастливо добавил: – Я сам был плену в Германии во время войны.

Он смотрел на меня с любопытством, в котором читалось удовольствие видеть наконец человека, прошедшего через такой же ад, что и он сам еще совсем недавно. Чтобы произвести впечатление на своих товарищей, он сказал мне по-немецки несколько фраз, выученных им в лагере. Немецкий я знал хорошо и мог отвечать с легкостью, как на родном языке. Он тут же отступил, а я не стал продолжать общение на языке, чужом для всех присутствующих, включая и самого ученого лингвиста. Оценив мою тактичность в том, чтобы не подвергать сомнению его познания в немецком, он с грохотом придвинул к столу тяжелый некрашеный стул и приказал хозяйке налить мне тарелку борща.

Закончив есть, красноармейцы вышли во двор покурить. Я остался один и почувствовал себя немного легче. Хозяйка пожаловалась, что все дороги и мосты вокруг охраняются солдатами, и выйти из поселка без пропуска невозможно.

– Мы слишком близко от границы, – сказала она обреченно. Так невзначай она снабдила меня ценной информацией.

В ответ я не проронил ни слова. Когда с борщом было покончено, она поставила передо мной большую миску гречневой каши с щедрым куском сала сверху и ушла в другую комнату заниматься хозяйством.

По окончании трапезы встала новая проблема. Как убраться из этого гостеприимного, но опасного места? Поскольку ответа на этот вопрос у меня не было, я решил пока просто плыть по течению, предоставив событиям идти своим чередом и терпеливо выжидая любой представившейся возможности. Осторожно взяв свой мешок, я направился к выходу. Только бы добраться до ворот и выйти на улицу.

Как только я вышел в темные сени, мешок выхватили у меня из рук. Солдаты открыли его и начали запихивать туда мыло, хлеб, махорку и что-то еще, я не мог разобрать. Это были мои новые друзья красноармейцы, которые из жалости к несчастному товарищу из Германии готовы были расстаться с частью своих и без того скудных запасов. И тот из них, который говорил по-немецки, старался больше других. Он сказал, что собирается проверить посты на выезде из Култука и на мосту. На самом же деле он просто хотел убедиться, что я благополучно миную часовых.

В тот же день я уехал на повозке одного бурята, который был рад такой неожиданной и легкой возможности выехать из поселка. Веками использовавшаяся дорога была широка и хорошо различима. Каждый год огромные стада скота перегонялись по ней из Внутренней Монголии на север. Они проходили по десять-пятнадцать верст в день, питаясь на пастбищах вдоль обочин. Таким образом, в Сибирь скот приходил упитанным и продавался по хорошим ценам. Дорога начиналась в узком горном ущелье у священного озера Косогол, и поселок Монды был первым русским населенным пунктом на этом пути. Далее шел более крупный торговый пост Шимки, за ним Тунка, административный центр области, Торы, Култук и наконец, Иркутск, где огромные загоны принимали весь поступавший скот. Это был знаменитый Тункинский тракт, появившийся еще во времена Чингис-хана.

Многие русские купцы каждый год отправляли своих закупщиков в Монголию. Средствами обмена обычно служили дешевый ситец, соль, чай в брикетах и разные безделушки, реже платили серебром или русскими деньгами. Часть купцов жила в Монголии постоянно, образуя небольшие, но богатые русские колонии с лавками, школами, банями и небольшими фермами вокруг. Большинство из них поддерживали белых или были монархистами по взглядам, а большевиков ненавидели за прекращение прибыльной торговли с Россией. Частично они переключились на иностранных клиентов, из которых крупнейшим покупателем была американская фирма «Андерсон и Майерс», имевшая представительство в Урге, столице Монголии.

Я возлагал на Монголию большие надежды. Мы доехали до первого селения на нашем пути, где бурят остановился в своей юрте. Он не пригласил меня к себе, глядя с подозрением из-за слишком доброго отношения ко мне большевиков в Култуке. С другой стороны, я и сам не сильно доверял ему. Этот человек, без сомнения, занимался контрабандой и при желании мог создать мне множество проблем. Так что мы распрощались друзьями, хоть и не слишком искренними, и я пошел своим путем.

Было еще слишком рано устраиваться на ночлег, и я решил идти дальше пешком. Однако остаться снова одному было опасно. В повозке у меня было разумное объяснение о «возвращении домой», однако красные патрули никогда бы не поверили в эту сказку, увидев меня пешим. Скорее всего, меня бы задержали и отправили в штаб. Или пристрелили бы на месте, чтобы не утруждать себя долгими разбирательствами. И поскольку обе эти перспективы меня не прельщали, я решил двигаться по кустам на обочине.

Снова пошел дождь, начиналась одна из обычных весенних гроз с громом и молниями. Я был рад: такая погода заставляла людей искать себе укрытие, и я мог беспрепятственно продолжать свой путь. Один лишь раз мне повстречалась повозка с военными, и я немедленно спрятался в кусты. Однако красноармейцы, закутанные в шинели, не обращали никакого внимания на дорогу. В другой раз какой-то бурят проехал на своей низкорослой лошаденке, и мне пришлось спрыгнуть под мост, чтобы укрыться. Стало вечереть, а гроза не прекращалась, и я стал молить небеса о том, чтобы навстречу мне попалась деревня. Неожиданно донесся отдаленный лай собаки. Это был безразличный и ленивый лай существа, запертого в сарае. Для меня же он означал близость жилья, со всем, что оно могло дать мокрому, усталому и оголодавшему путнику. В то же время я не питал иллюзий относительно того, что кто-то может пустить меня к себе в моем нынешнем состоянии, поэтому, наткнувшись на заброшенный, полуразрушенный амбар, решил заночевать там.

Первым делом я снял и выжал, как мог, всю одежду, а затем надел мокрые вещи снова. Я слишком устал, чтобы беспокоиться об удобствах, и тут же уснул.

Яркое солнце разбудило меня следующим утром. Я выглянул наружу и увидел, что нахожусь в большом бурятском зимовье. Оно было совершенно пустым, и я чувствовал себя как привидение в этом покинутом всеми поселении. Тем не менее, где-то рядом была русская деревня, откуда доносился лай всё той же собаки.

«Ну, не мешало бы и позавтракать», – подумал я весело. Но меня ждало великое разочарование. Хлеб в мешке размяк и превратился в кашу, перемешанную с табаком, мылом и спичками так, что я едва нашел среди этого свои инструменты. С трудом отчистив их, я вытряхнул мешок, тщательно вытер его сеном, и, сложив инструменты обратно, без завтрака и каких-либо припасов, отправился снова в путь. Через полчаса я вышел к широкой долине, внизу которой белела деревня. Долина плавно спускалась к лесу, а недалеко от меня стояла одинокая изба, окруженная огородом. В огороде работала девочка лет десяти.

Я стоял, не двигаясь, завороженно глядя на восхитительную картину. Капли вчерашнего дождя сверкали алмазами на ярком, теплом солнце. На крыше ворковали голуби, а девочка напевала незамысловатую мелодию счастливой юности. Высокие, густые заросли подсолнухов скрывали меня от ее глаз.

Но внезапно раздался крик. Девочка заметила меня и, подхватив обеими руками подол, в ужасе бросилась к дому. Я слышал, как она кричит: «Белые! Белые пришли!» Из дома показались две старухи. Одна из них закрыла морщинистой рукой рот девочки, приказав ей замолчать, чтобы люди не услышали. Затем она махнула мне, чтобы я вошел. Кроме женщин, в доме не было никого. Старухи держали хозяйство одни вместе с сиротой-внучкой. Торопливо накрыв на стол, они со слезами на глазах смотрели, как я ел. Это было проявление настоящего христианского чувства, какое мне никогда не доводилось встречать ранее. «Эх, был бы у меня ковер-самолет, чтобы отправить тебя в Монголию!», – вздохнула одна из них с жалостью и приязнью.

Мне выдали одеяло, сшитое из множества ярких лоскутов, велели раздеться и лезть на печку, пока одежда будет сушиться внутри. Я проспал до полудня, после чего меня снова накормили простым, но сытным обедом. Оказалось, что старухи отправили девочку за их племянником, охотником, который должен был объяснить мне, как пробраться в Монголию. Охотник пришел к ночи. Это был огромный, черноволосый и смуглый мужик, грозный и даже страшный с виду. Он критически и с подозрением осмотрел меня и, удовлетворившись увиденным, велел найти в Торах его друга, тоже охотника и надежного человека, казака по имени Тихон.

В благодарность за помощь я предложил ему в подарок свой кинжал. Он молча с минуту смотрел на него, затем достал простой охотничий нож и протянул мне.

– Возьми это, пригодится. Никогда не знаешь, кого встретишь в горах.

И попрощавшись со своими тётушками, вышел из избы так же бесшумно, как и вошел.

По пути в Торы я наткнулся на горную реку, которую не смог перейти в брод из-за слишком большой ширины и сильного течения. Через реку был перекинут ветхий деревенский мост, и я решил пройти по нему, не заметив обычной в таких случаях охраны. В рассветных сумерках предметы были плохо различимы. Звезды начинали бледнеть, а первые птицы уже встали на крыло. Тихая радость овладела мной. Скоро я буду в Торах. Монголия всего в двух или трёх сотнях верст отсюда. Дорога туда должна занять не больше семи или десяти дней, и я наконец встречусь с друзьями на озере Косогол. Я посмотрел налево. Темные и суровые Саянские горы возвышались на фоне бледного неба. Только очень опытные охотники осмеливались ходить на эти коварные вершины. «Надо будет обсудить это с Тихоном», – подумал я.

Внезапно я споткнулся о спящего поперек моста человека. Это был часовой. Красноармеец схватил свою винтовку, и на мгновение мне показалось, что всё пропало. Но я тут же вскочил на ноги и со всей силы ударил его в челюсть. Он потерял равновесие и уронил оружие в воду, после чего попытался вытащить нож, но новый удар помешал ему это сделать. Мы стали драться руками, и скоро я ощутил преимущество над своим противником, одетым в тяжелую шинель. Он снова повалился на землю, и я, схватив его голову за волосы, несколько раз ударил об острый край моста. Часовой потерял сознание. С большим трудом приподняв тяжелое тело, я перекинул его через парапет в реку. Быстрое течение подхватило его и стало бросать, как мячик. В конце концов он ударился о большой камень, и я увидел, как волны окрасились красным. Еще пару минут тело виднелось в воде, пока наконец не исчезло, затянутое в водоворот.

Я чувствовал себя абсолютно измотанным и чертовски хотел спать. С трудом умыв окровавленное лицо в воде, я повалился на берег и лежал какое-то время, не двигаясь.

Было уже слишком светло, чтобы идти по дороге, и я вошел в лес, шагая в направлении дыма, поднимавшегося где-то рядом в рассветное небо. И вскоре передо мной открылась еще одна долина. На лугу пасся скот, а у противоположной опушки леса стояла небольшая серая юрта, из отверстия в крыше которой и шел дым.

Буряты ненавидели советскую власть с ее обещаниями земли и сытой жизни в будущем. Нынешнее их поколение жило в голоде и нищете, не имея ничего. В добавок к этому большевики мобилизовали лам на самые тяжелые работы по строительству дорог и заготовке леса. Храмы и монастыри стояли заброшенными, а в юртах не было даже самого необходимого для жизни. Я обошел долину вокруг, держась среди деревьев, и подошел к юртам. У входа в одну из них, перед маленькой дверью, выкрашенной в яркий красный цвет, сидел, поджав под себя ноги, старик и курил длинную китайскую трубку. Глаза его были закрыты, он, казалось, дремал на тёплом и ярком утреннем солнышке.

– Амархан сайн байна, – вежливо произнес я полушепотом, чтобы не напугать старика.

Он открыл глаза и, молча посмотрев на меня с минуту, ответил медленно и тихо:

– Сайн ирээч байна… Добро пожаловать.

Я зажег свою трубку и подал ему. В ответ он протянул мне свою.

– Цагаан орос? …Белый русский?

– Цагаан байна, – ответил я. – Хатхыл явна… Иду в Хатхыл.

– Ом маани бадмээ хум… О, жемчужина в цветке Лотоса, – ответил старик словами молитвы и скорбно покачал головой.

Мы вошли в его юрту. Он предложил мне чай и немного сыра. На вопрос о Тихоне старик сказал, что тот на охоте с сыном в горах и вернется не раньше, чем через месяц. Также он посоветовал мне быть осторожнее на дорогах. Многие буряты пытались откочевать в Монголию со своим скотом, и граница надежно охранялась. Добраться до Хатхыла по дороге было невозможно. Рано или поздно красные схватят меня.

– Тебе придется идти через Саяны, – мрачно сказал он. И после минутного раздумья добавил: – Но один ты их не перейдешь. Пропадешь с концами. Лучше дождись, пока кто-нибудь соберется туда, и отправляйся с ним, тогда будешь цел.

Также я узнал, что верхом дорога через Саяны до Санги, важного русского поселения в тридцати верстах от Монголии, занимает около десяти дней.

Старик посмотрел на меня в задумчивости, как будто оценивая, затем достал с полки баранью лопатку и положил на горячую золу[29]29
  Распространенный среди бурят и монголов способ предсказания будущего.


[Закрыть].

Кость быстро нагрелась и пошла зигзагами трещин. Он вытащил ее из костра и стал внимательно изучать получившийся узор. Так в тишине прошло несколько минут, пока он не начал медленно предсказывать мою судьбу:

– Я вижу твоё будущее. Оно темно: смерть караулит тебя на многих путях. Люди будут опаснее животных в лесу, и из всех людей опасайся более всего своих друзей, белых. Твоим самым худшим врагом будет человек с плачущим глазом, но ты его убьешь. Тебя ждет много испытаний, но терпение и труд помогут победить обстоятельства. Запомни, что спасение находится внутри тебя, как учил великий Будда. Ты вернешься домой, когда Земля завершит два годовых цикла. Кале-пе-а… Иди не торопясь. Прощай.

Старик с его гаданием заставил меня улыбнуться. Однако я любезно поблагодарил его и пошел дальше. В лесу я сделал себе постель из душистого лапника и завалился спать.

– Кале-пе-а, – прошептал я, уже засыпая.

2

На следующую ночь я продолжил свой путь. После схватки с часовым на мосту я решил принять дополнительные меры предосторожности: спустился к одному из бесчисленных ручьев и много часов шел по воде, пока не уверился, что теперь собаки не смогут взять мой след. Ручей привел меня к подножию склонов Саян. Я взобрался на первый же холм и осмотрелся вокруг. Далеко на западе виднелись смутные очертания посёлка Торы. Я сел на траву и, прислонившись к большой ели, долго смотрел на открывшийся прекрасный вид, пока не задремал.

Добравшись в Торы, я постучался в самую бедную избу на окраине, так как давно уже знал, что приют легче всего найти среди самых неимущих.

За небольшие деньги эти люди согласились принять меня, пока я не найду какое-нибудь оплачиваемое занятие и не обзаведусь собственным хозяйством. Из-за нехватки места в доме мне приходилось спать в старом сарае.

Осторожно я навел справки о Тункинском тракте. Старый лама оказался прав: прямая дорога на Косогол была закрыта многочисленными кордонами красных. Мне придется идти другим маршрутом, через Саяны. Однако идти в одиночку было самоубийством, и я попытался разузнать, есть ли в Торах кто-то еще, кто собирается бежать из России тем же путем. Это была непростая задача, ведь как только я раскрыл бы свои намерения, какой-нибудь осведомитель мог донести на меня властям.

Утром третьего дня я постучал в дверь небольшой избы.

– Заходи, – ответил грубый голос. Войдя, я увидел человека, только что вставшего с постели. Он выглядывал из окна, как будто пытаясь разобрать, какая будет погода.

– Чего тебе? – наконец спросил он.

У него было вытянутое бледное лицо задумчивое, с тонкими чертами. Особенно поражали глаза, наполненные той особой тоской, которую оставляют долгие и тяжелые страдания.

– Мне бы работу, – ответил я в своей обычной робкой манере, которая, как я давно заметил, больше всего нравилась людям. – Могу чинить упряжь, телеги, перебирать машины, за скотиной ходить.

– Читать и писать умеешь?

– Немного.

– Тогда пошли со мной. В этой дыре почти нет грамотных.

Он залпом выпил свой чай, отломил два или три кусочка хлеба, и мы вышли наружу. Он шел по улице так быстро, что я с трудом поспевал следом. Наконец мы повернули к большому зданию с вывеской «Сельсовет». Люди на ступенях уважительно кланялись, а те, кто стоял в коридоре, быстро расступались, давая дорогу. Было видно, что мой новый знакомый пользуется здесь большим авторитетом. Он оказался комиссаром округа. Хотя центром округа считалась Тунка, администрация располагалась в Торах.

Мы вошли в маленькую, набитую людьми приемную, где комиссар остановился у стола, за которым сидел толстый молодой бурят, и сказал: «Вот. Он будет помогать тебе». Затем взял мой паспорт и вышел в свой кабинет, смежный с приемной.

– Джамболон Барджи, – представился бурят в самой изысканной манере лучших гостиных высшего общества.

Его имя заставило меня про себя улыбнуться.

– Приятно познакомиться, господин Банджо, – скромно сказал я в ответ, а затем отплатил ему другим невероятным именем.

– Меня зовут Вильгельм Ганс Хинкле.

Как человек, стоящий на социальной лестнице выше других, он тут же начал жаловаться на темноту и непросвещенность окружающих, заметив значительно, что сам закончил начальную школу. Это было уже чересчур для меня, так что я опустил глаза и тяжело вздохнул. Немногие из нас могут похвастаться таким достижением, сказал я ему. Банджо сообщил мне, что не намерен останавливаться на этом. Напротив, он недавно получил из Иркутска несколько замечательных книг и собирался изучить кое-что еще.

– Например, тригонометрия – интересный предмет, не находите?

– О, да, я немного знаком с этой наукой, действительно захватывающе.

– Тогда возможно вы могли бы помочь мне с изучением? – предложил Банджо.

– С большим удовольствием, – ответил я.

Наконец, после того, как он произвел необходимое впечатление продвинутого и высоко цивилизованного человека, мы перешли к делам. В мои обязанности входило вести «Книгу записей», в которою вносились сведения о браках, разводах, рождениях и смертях. В каждом случае я должен был выдавать свидетельства и взимать пошлину. А по вечерам в этом краю кочевников мы занимались тригонометрией.

Через неделю эта простая душа прониклась ко мне полным доверием и дружбой. Банджо назначил меня заведующим культурно-просветительским сектором, включавшим библиотеку, местные театры, кино, школы, пропаганду и публичные лекции. Кроме того, мы должны были учить кочевников, как им более эффективно пасти скот и доить коров. Что ж, это было по меньшей мере забавно.

Через две недели комиссар вызвал меня к себе в кабинет и спросил, знаю ли я что-нибудь о законах. Получив отрицательный ответ, он удовлетворенно кивнул головой: «Хорошо». Комиссар собирался назначить меня мировым судьей, и мое невежество в тонкостях буржуазного законодательства было только кстати. Теперь он мог быть уверен, что ничто не помешает мне судить, руководствуясь исключительно лишь моим «революционным правосознанием».

Этот человек оставался для меня загадкой, и я расспросил о нём Банджо. Как оказалось, он был известным политическим заключенным и провел двадцать пять лет в тюрьмах в Сибири. Много раз бежал, но его всегда ловили и в конце концов отправили на каторжные работы. Кажется, сам он происходил из дворян, которых, однако, ненавидел всем сердцем.

Поскольку все дома в Торах уже были заняты представителями власти, меня поселили в одной из юрт бурятского старейшины. У него было несколько детей, которых я учил русской грамоте и хорошим манерам. Большие деревянные юрты соединялись крытыми переходами и выглядели, как вполне современное жилище из нескольких комнат. Это было явным отступлением от древних бурятских обычаев, но хозяину хотелось быть «цивилизованным».

Я спал вместе с детьми: тремя мальчиками и двумя девочками. От них было довольно много шума, особенно по вечерам, когда, собираясь у костра, они начинали танцевать и петь свои дикие песни. Самым необычным зрелищем было, когда в танце дети полностью снимали с себя всю одежду. Это считалось лучшим способом избавиться от блох на ночь.