Текст книги "Азиатская одиссея"

Эта череда дней нескончаемого веселья и нервного напряжения закончилась довольно неожиданно. Свой последний вечер, мне помнится, я провел в отчаянных попытках развлечь двух очаровательных дам, свидания с которыми я спутал. Дамы и места были разными, а время я назначил одно. Пока я пил коктейль с первой, мне позвонил по телефону ординарец. Извинившись и сказав, что меня «вызывают в штаб по срочному делу», я понесся к другой, снова пил коктейль и снова был «вызван в штаб», чтобы вернуться к первой. Словом, вечер выдался хлопотливый. В конце концов мы все настолько устали и разочаровались друг в друге, что больше не встречались.

Злой на весь мир, я отправился в оперу, где встретил брата Александра. Представление нам обоим не понравилось, и Александр предложил пойти послушать новую певицу, только что прибывшую в один из модных ночных клубов. На входе в заведение происходил какой-то шум. Молодой поручик привел своего дядю показать большой свет. Оба были пьяны, и офицер вел себя вызывающе. Я отдал ему честь и сказал:

– Разрешите представиться. Я адъютант коменданта города. Властью данной мне, я призываю вас к порядку.

– Идите к чёрту! – ответил поручик.

Я медленно натянул перчатки и дал сигнал своей охране быть наготове.

– Мне очень жаль, но я вынужден арестовать вас, – произнес я, выхватывая его пистолет из кобуры.

Охрана накинула ему на плечи веревку, и прежде чем он смог опомниться, его уже посадили в такси, плотно зажав между двумя крепкими солдатами, и повезли в комендатуру, где его ждала ночь в темной камере.

Внезапно дядя поручика, про которого все забыли, пришел в чувство и бросился на меня. Но тратить время на гражданских я бы не стал ни при каких обстоятельствах. В первый момент я был просто ошарашен его дерзким поведением. «Чертова тыловая крыса!», – подумал я в гневе и, зло улыбнувшись, сказал:

– Похоже, тебе тоже нужен урок! Как насчет такого?

И ударил его в челюсть. Затем повернулся и, не торопясь, вошел в здание, оставив жандармам грузить его в патрульный автомобиль.

Мой брат посмотрел на меня с отвращением, но я постарался не придавать значения инциденту.

– Это входная плата, которую мне приходится платить регулярно, – небрежно бросил я.

Тут появился хозяин заведения и с заискивающим видом повел нас в личный кабинет коменданта.

– Шампанского? – спросил он. – Или желаете сперва отужинать? Нам только что доставили отличный французский коньяк.

– Всё здесь в порядке? – поинтересовался я.

– Кажется, да, но пока еще рано судить.

– Отлично, принесите нам чего-нибудь легкого закусить и бутылочку приличного бренди.

Александр снова улыбался. Мы сняли сабли и поставили их в угол.

– Посмотри, там, внизу, – сказал он, указывая в главный зал, где несколько столиков были составлены в круг перед сценой. За столами ужинала компания из четырех или пяти армейских офицеров, уже порядочно пьяных. Один из них пытался резать шашкой хлеб на потеху своим собутыльникам.

– Ну что же, вечер обещает быть интересным. Если они станут буянить, мне придется вмешаться.

– Можешь рассчитывать на меня, – сказал Александр.

И тут же один из этих героев достал пистолет и стал меткими выстрелами сбивать плафоны освещения.

– Скорее! – крикнул я. – Вызывай дежурный взвод и стой внизу у гардероба. И поторопись, пока они не убили кого-нибудь.

Сбежав вниз по лестнице, я вошел в зал, притворившись сильно пьяным, и, подойдя к компании, хвастливо закричал:

– Плафоны? Это ерунда! Я знаю фокус поинтереснее, господа. Вы можете попасть в лезвие шашки так, чтобы пула разлетелась надвое? Идемте, я покажу вам.

Они встретили меня громким смехом и охотно последовали за мной в бильярдную, где освещение было лучше для стрельбы. Алекс шел за нашей компанией на расстоянии.

Как только мы оказались в просторной комнате, и дверь была закрыта, я выхватил пистолет и закричал:

– Руки вверх, свиньи, всем построиться у стены! Алекс, входи!

Офицеры мгновенно протрезвели. Александр собрал оружие, пока я держал их под прицелом. Через десять минут пришла патрульная машина со взводом солдат и увезла дебоширов на гауптвахту.

Завсегдатаи заведения не обратили на инцидент никакого внимания: их так много случалось в городе каждую ночь, что все уже привыкли. Как только мы вернулись на свои места, и выступление началось, меня вызвал по телефону другой адъютант, у которого были проблемы с каким-то полковником. Этот офицер, георгиевский кавалер, требовал, чтобы его сопровождали под арест с военным оркестром. И хотя по традиции он имел право на такую честь, оркестра в это время ночи было не найти, и мой коллега обратился ко мне за советом и помощью.

– Постарайся не раздражать и не злить его. Я скоро буду. – Я извинился перед братом и, пообещав вернуться через полчаса, покинул «Баярд».

В ярко освещенном холле роскошного Коммерческого Клуба я обнаружил группу любопытных зрителей, наблюдавших за официальным препирательством двух военных. Один, адъютант, пытался арестовать другого за ненадлежащее поведение, но обнаружил, что не в состоянии этого сделать. Другой, полковник, покойно сидел в мягком кресле и потягивал из бокала бренди. Он был невысокого роста и чрезвычайно широк в комплекции. Его смуглое лицо, высокие скулы и острый взгляд черных глаз безошибочно выдавали татарское происхождение. Когда он говорил, его белые зубы сверкали как сталь. Было что-то величественное в этой гордой и сдержанной фигуре. Его забайкальский казачий мундир был сшит из отличного материала настоящим мастером своего дела. Манерами он чем-то напоминал породистую кошку. Похожие чувства я испытывал лишь раз в жизни, когда в зоопарке смотрел сквозь прутья клетки на тигра.

Я оценил его издали и подошел максимально по-уставному, держа руки по швам. Затем отдал честь и встал, глядя прямо перед собой, так, как простой солдат стоял бы перед генералом.

– Генерал Иванов, комендант города, направил меня выразить вам своё почтение и удовольствие видеть вас в Харбине. Он высоко ценит ваши заслуги на фронте и ожидает вас в своем штабе, чтобы засвидетельствовать это лично.

Я смотрел ему прямо в глаза. Он улыбнулся, но остался неподвижен. Затем внезапно, как будто поняв смысл моих слов, встал на ноги и пожал мне руку.

– Хорошо, молодой человек. Буду рад следовать за вами.

Выйдя на улицу, я вызвал такси, отпустил охрану, и мы поехали в комендатуру. Полковник положил мне руку на плечо и сказал:

– Я знаю, что генерала Иванова нет в штабе в такое время, и вы просто арестовали меня без обычного в таких случаях шума. Вы позволили мне сохранить лицо и исполнили свой долг наилучшим образом. Хотите быть моим адъютантом?

Он оказался командиром монгольского дивизиона в войске барона Унгерна в Забайкалье. Поскольку у меня не было права отправлять полковника в комендатуру, где ему пришлось бы спать на грубых нарах до рассмотрения его дела утром, мы договорились провести остаток ночи в «Баярде», после чего вместе доложить генералу. Однако в «Баярде» мы оба встретили знакомых и разделились, забыв о нашем деле окончательно.

По дороге домой я случайно встретил своего дядю Павла, компания которого всегда была для меня отдушиной. Мы поехали на пляж и с удовольствием окунулись в прохладные воды Сунгари. День только начинал заниматься, над спокойной рекой висела легкая дымка. Дикие утки перекрикивались где-то за поворотом, здесь и там вокруг плескалась рыба. Мы проплавали около часа и наконец прилегли отдохнуть на противоположном берегу. Трава была мягкой и прохладной от росы, и всё вокруг заполнял пряный аромат полевых цветов.

Вскоре я приподнялся на локте и посмотрел на величественную реку. В туманной дали два китайских рыбака бросали свои лески из длинных и узких долбленых лодок. На них были широкие соломенные шляпы, защищавшие от солнца не только голову, но и всё тело. Неподвижные, как китайские картинки-силуэты, они курили тонкие черные трубки.

После бурной ночи мирная атмосфера волшебного утра доставляла райское наслаждение.

Дядя, приподнявшись, сел и обхватил руками колени. Помолчав пару минут, он произнес одну из своих типичных задумчивых фраз:

– Чем дальше мы уходим от человека, тем прекраснее становится мир. – Затем встал на ноги и добавил: – Давай позовем этих рыбаков, чтобы перевезли нас на тот берег. Я тороплюсь. В конторе меня ждет куча дел.

Китайцы заметили мои сигналы и, бросив своё занятие, направили лодки к нам. Через пятнадцать минут они достигли нашего берега и с наивными улыбками помогли забраться в свои утлые суденышки, такие крошечные, что ради безопасности нам пришлось сесть в разные лодки. Лишь плеск весел в воде нарушал тишину, пока мы плыли обратно через реку. Было так тихо, что я задремал.

Одевшись, мы отправились в яхт-клуб. Как только нам подали завтрак на открытой веранде, толпа девушек из кабаре в сопровождении блестяще одетых молодых людей ввалилась в зал и села в противоположном углу. Они были пьяны и вели себя очень шумно. Мы спешно закончили есть и брезгливо покинули ресторан. Дядя поехал на такси в контору, а я отправился домой.

После обеда в тот день отец позвал меня в свой кабинет. Он закрыл дверь, придвинул своё кресло поближе к камину, зажёг трубку и, немного помолчав, сказал:

– Сынок, мне очень не нравится то, что происходит с тобой, и я думаю, тебе самому это не нравится тоже. Я договорился о твоём увольнении из армии и поступлении на службу в Американский Экспедиционный Корпус, по крайней мере на время. С твоим знанием языков и обстановки на Востоке и в Сибири ты можешь быть очень полезен нашим американским союзникам в их делах в России. Вот письмо от американского консула к генералу Грейвсу и билет до Владивостока. Мать уже уложила твои вещи, и ты едешь на ближайшем поезде.

Мне едва исполнилось двадцать, и то, что кто-то другой устраивает мою судьбу, меня еще не задевало. На самом деле я уже давно ждал, что отец воспротивится тому образу жизни, что я вёл. Я посмотрел в его усталые, задумчивые глаза и подумал: «Благослови тебя Бог, отец».

Часть II
С Грейвсом и Колчаком в Сибири

1

После революции Сибирь представляла собой огромную сцену, наводненную непрофессиональными актерами, самоприглашенными интервентами, якобы посланными «спасти» Россию от большевиков. Они исполняли странные роли, которых никак не могли выучить ни сами актеры, ни их партнеры по сцене. В результате вся пьеса превратилась в полный раздрай.

Сначала англичане, французы, японцы и чехи поддерживали Колчака, а американцы, канадцы, итальянцы и китайцы были против него. Затем неожиданно канадцы заявили, что неблагодарная задача вразумления русских отступников их больше не интересует, и вывели войска.

Японцы тем временем решили, что англичане и французы проявляют слишком много инициативы там, где лежит сфера безусловно японских интересов, и поддержали головореза Семенова. Тот был поставлен над Забайкальем и контролировал единственную линию коммуникации Колчака с внешним миром. Под их давлением Семенов выступил против адмирала, а французы с англичанами вынуждены были закрыть на это глаза и прийти к соглашению[6]6
  Семенов захватил власть сам и не был никем «поставлен» над Забайкальем. Его выступление против Колчака не было связано с давлением японцев, а лишь с тем, что Верховный Правитель стал представлять угрозу его власти.


[Закрыть].

Одновременно с этим чехи, с которых и начались все события, захватили огромное количество русского военного имущества, не говоря уже о прочем барахле вроде швейных или сельскохозяйственных машин, и решили, что настал самый подходящий момент покинуть Россию. В оправдание своих действий они объявили, что не желают более соучаствовать в преступлениях и поддерживать Колчака.

В этих условиях Колчак не смог бы продержаться долго, если бы не помощь президента Вильсона, выразившаяся не только в мощной моральной поддержке, но и в поставках продовольствия, военного снаряжения и других остро необходимых предметов. Так, например, Американский Красный Крест поставил около шестисот тысяч комплектов нижнего белья.

Кажется, генерал Фош[7]7
  Французский военачальник, главнокомандующий союзными войсками во Франции в 1918 году. Один из инициаторов интервенции союзников в Россию.


[Закрыть] первым призвал к крестовому походу против революционной России. Но, претворённый в жизнь, поход обернулся неудачей.

Винили в этом, конечно же, генерала Грейвса. Он был единственным из командующих, который действовал исключительно в своих целях, не ввязывался в чужие авантюры и, к его чести, не участвовал в попытках раздела России. Будучи честным солдатом, он умел отличать добро от зла и всегда твердо стоял за то, что считал правильным, невзирая на ловкие моральные обоснования, используемые дипломатами. Каждый настоящий русский патриот будет всегда с неугасаемой благодарностью помнить этого современного рыцаря, свято верившего в то, что сила всегда в правде[8]8
  Субъективная и спорная оценка деятельности американского контингента в Сибири, на которую очевидно повлияло то, что автор проходил службу в штабе Грейвса и имел планы обосноваться в США.


[Закрыть].

В первые дни сентября 1918 года[9]9
  По-видимому, ошибка, имеется в виду все же 1919 год, так как предыдущее место службы автора – адъютант коменданта Харбина М. М. Иванова. Генерал Иванов был назначен на эту должность в июле 1919 г.


[Закрыть] вступление в Американский Экспедиционный Корпус в Сибири привело меня во Владивосток. Я был принят на службу в штаб генерала Грейвса в качестве главного переводчика и получил под начало отдел из десяти человек.

Штаб Грейвса располагался во внушительном особняке торгового дома Кунст и Альберс. Как это было принято в России, все крупные компании и товарищества содержали хорошо обустроенные общежития для своих работников: таким общежитием и было большое здание из красного кирпича, принадлежавшее этой фирме. Оно идеально подходило для нужд американской армии, так как вмещало большое количество людей. Общие помещения – библиотека, бильярдная и обеденный зал – выходили окнами на залив. В них разместился штаб. Верхние этажи были отведены под жилье для офицеров, а в подвале устроено караульное помещение. В нашей комнате на стене висела карта, на которую детально наносились все происходящие в Сибири события. Всё свободное пространство помещений штаба было до предела забито столами и картотеками.

Моим непосредственным начальником стал полковник Дэвид Бэрроуз. Образованный человек и способный аналитик в сфере запутанных международных отношений, он как никто подходил для своей должности начальника разведывательного отдела. Он объездил весь мир, бывал в самых отдаленных уголках, где когда-либо пересекались интересы различных государств, и, насколько мне известно, ему не единожды удавалось решать проблемы своей страны наиболее благоприятным для нее образом. Это был очень энергичный человек, с атлетической фигурой и быстрой, но тяжелой походкой.

Среди его сотрудников были выпускники многих университетов Америки. До сих пор помню странные утренние приветствия эксперта по японским делам, высокого парня с ярко-рыжей шевелюрой. Каждый раз он норовил засунуть свои холодные пальцы мне за шиворот, произнося многозначительно: «Ух… Сибиряк!»

И действительно, Сибирь была для американцев новым неизвестным миром. Некоторые из них никогда раньше даже не видели снега. Как малые дети, они погружали открытые ладони в эту рыхлую пушистую субстанцию и прижимали ее к лицу. Многие потом заплатили дорогую цену простудами и воспалениями легких. Сибирский холод очень особенный. Иностранцы никогда не могли к нему привыкнуть. Он убил больше японцев, чем все пули красных. Русский же человек считает Владивосток местом с умеренным климатом. В глубине Сибири он признает, что да, бывает холодно. Мороз бывает настолько сильным, что трескается земля, а на севере необходимо дышать только через шарф и носить цветные очки, иначе можно лишиться носа и ослепнуть.

В один из дней было решено провести парад, и из Никольска, города в шестидесяти верстах от Владивостока, вызвали для участия казачий полк. Однако утром того дня разразилась снежная буря, и союзное командование парад отменило. Но казаки уже находились на марше, и известить их не было возможности. Представьте себе всеобщее удивление, когда на главной улице Владивостока вдруг появились идущие парадным строем конные люди. Временами порывы ветра были настолько сильными, что всё исчезало в снежном вихре. Смутные силуэты людей и лошадей появлялись на мгновение и исчезали снова. Но больше всего моих американских друзей впечатлило то, что, проходя строем, полк лихо пел походную песню, так, будто ничего необычного в погоде не было. Пожалуй, в этом была изрядная доля нарочитости, но следует признать, что казаков действительно не сильно смущает холод.

Среди американских офицеров был один, происхождением из казаков. Его звали Борис Игнатьев, но он сменил имя на английский манер и стал называть себя Сэм Джонсон. Он имел чин майора и командовал международной полицией во Владивостоке. Со своим капралом Маковичем он то и дело совершал невозможное. Не думаю, что хоть один человек когда-либо получал столько наград и отличий, как майор Джонсон.

Среди американцев было много настоящих джентльменов. Я вспоминаю майора Блонда, полного, жизнерадостного человека, ставшего большим другом нашей семьи. Особенно ему нравился наш самовар, но не серебряный для торжественных случаев, а из ярко-красной бронзы, тот, что мы использовали каждый день. Этот самовар, по его словам, создавал атмосферу солнечного уюта и тесной дружественности. Мы же, со своей стороны, снабжали майора русским чаем, который у нас в доме было принято смешивать в определённой пропорции с цветами жасмина.

В соответствии с политической линией, обозначенной в Меморандуме[10]10
  Меморандум Президента США Вудро Вильсона от 17 июля 1918 года, обосновывавший необходимость начала интервенции союзников в Россию.


[Закрыть], генерал Грейвс прилагал все усилия, чтобы соблюдать нейтралитет. Эта позиция немедленно была истолкована союзниками как нежелание сотрудничать и подтверждение того, что американские войска потворствуют революции. Они указывали на то, что в Архангельске американцы сражаются с большевиками плечом к плечу с англичанами, а в Сибири не желают пошевелить и пальцем. Были случаи, когда Грейвс отказывал в помощи союзникам в боевых ситуациях.

Обращение генерала к населению о намерении охранять железную дорогу в зоне своей ответственности для нужд всех русских людей, безотносительно их религиозных и политических убеждений, также было истолковано как желание протянуть руку помощи большевикам. Результатом стало множество попыток как американцев, так и союзников отстранить Грейвса от командования. И удивительно, как он сумел противостоять столь сильным атакам на него. В конце концов его стали открыто называть большевиком. О нем и его людях стали ходить разные истории. Дошло до того, что атаман Калмыков, этот известный «борец за Белое Дело», считал делом чести, чтобы кто-нибудь из его головорезов подстрелил американца, желательно в темноте и из укрытия.

Генерал Грейвс имел двух очень компетентных помощников: полковника Морроу, под командованием которого было два пехотных батальона в Забайкалье, и полковника Генри Стайера, командовавшего 27-м и 31-м полками со штабом в Хабаровске. Эти области были чрезвычайно опасны, так как Забайкалье было под контролем атамана Семёнова, а в Хабаровске заправлял всем атаман Калмыков. Оба этих джентльмена были отъявленными «убийцами, грабителями и распущенными мерзавцами», как справедливо говорил о них Грейвс. И сказать, кто из них хуже, невозможно – оба были одинаково отвратительны.

Работая в штабе, я не видел своими глазами результатов деятельности этих людей. Но, как главный переводчик, ежедневно читал множество сообщений об их зверствах и, как правило, лично переводил американцам жалобы жертв такого «патриотизма». Все преступления совершались во имя высоких патриотических идеалов и оправдывались нуждами армии. Любой, у кого обнаруживались деньги или товар, немедленно объявлялся большевиком и подвергался аресту и казни, а его имущество изымалось в фонд армии. Та же участь ждала любого случайного свидетеля этих расправ[11]11
  Документальных подтверждений этому нет. Здесь и далее, в пересказе эпизодов белого террора автор опирается на мемуары Грейвса, источник крайне субъективный и претенциозный.


[Закрыть].

Но даже это можно было бы понять, если бы такой способ решения финансовых проблем не сопровождался нечеловеческой жестокостью и садизмом, которые отличали всякое их действие. Я не верил, что такими методами можно привлечь население на нашу сторону.

Воспоминания о тех днях даже сейчас, по прошествии двух десятилетий, наводят ужас. Семенов имел обыкновение хвастаться, что не может уснуть ночью, если кого-нибудь не убил днём. Грабеж проходящих поездов, массовые казни пассажиров и сжигание дотла целых деревень стали обычным делом. Отвратительнее были только отдельные убийцы, совершавшие свои зверства с холодной, расчетливой радостью садистов. Барон Унгерн, правая рука Семенова, специально держал стаю волков, которым скармливал избранных жертв[12]12
  Известный миф об Унгерне, не нашедший своего подтверждения. Факты расправ с целью реквизиций действительно имели место, но средства для этого использовались традиционные – пуля или шашка.


[Закрыть].

Некоторых сжигали заживо в стоге сена, других разрывали на части лошадьми. Сипайлов, комендант Семенова, считал отличной шуткой задушить под конец вечеринки прислуживавшую ему горничную и любил похвастать перед дружками своей огромной коллекцией наручных часов и колец, называемых им «сиротами», владельцев которых он убил. Калмыков и Семенов расправлялись не только с мужчинами и женщинами, но и с детьми своих жертв. Криков жертв никто не слышал, так как обычно их увозили в сопки или тайгу, погрузив штабелем на подводу так, что многим повезло задохнуться до прибытия к месту расправы.

Офицеры Американских Экспедиционных Сил в Сибири были единственными среди союзников, кто открыто называл этих «спасителей России» убийцами, коими они и являлись на деле. Остальные же предпочитали закрывать глаза на зверства, от которых содрогнулся бы и дьявол в аду.

Об ужасах правления маленького смуглого человека Калмыкова свидетельствует тот факт, что его собственные люди взбунтовались против него. Три сотни из них спаслись бегством в сопки, а еще около четырехсот просили убежища в расположении частей полковника Стайера. В какой-то момент столкновение между американцами и Калмыковым казалось неизбежным, и его удалось избежать только благодаря разумному вмешательству японцев. Их влияние на атамана было абсолютным: во всех отношениях он был японской марионеткой. Оказавшись в тупике, Калмыков и Семенов разработали план тайного нападения на американцев с целью полностью выдавить их из Сибири. Но план стал известен генералу Хорвату, командующему гарнизоном полковнику Буденко и главе местного земства Медведеву. Они должным образом проинформировали Грейвса, и катастрофу удалось предотвратить.

У полковника Морроу также были проблемы с Семеновым, но ему всегда удавалось проводить свою линию. Рядовые же солдаты были настолько обозлены, что по каждому поводу вступали в стычки с людьми Семенова. Однажды около сорока американских пехотинцев в открытую атаковали бронепоезд и выбили из него семеновцев, к огромной радости местного населения. Радость, конечно, была глубоко скрытой, но я уверен, что еще ничто не доставляло такого удовольствия жителям той маленькой деревушки с тех пор, как началась революция.

Калмыков и Семенов были самыми крупными проблемами, но далеко не единственными. Например, генерал Романовский, главный уполномоченный и военный представитель Колчака, и генерал Иванов-Ринов, также человек Колчака, предлагали Грейвсу купить их лояльность за двадцать тысяч долларов в месяц. За эту сумму они обещали прекратить всякую пропаганду против американцев на Дальнем Востоке. Но открыто называть американцев большевиками стал позже генерал Розанов, более известный одним из своих приказов:

«При занятии селений, захваченных ранее разбойниками, требовать выдачи их главарей и вожаков; если этого не произойдет, а достоверные сведения о наличии таковых имеются, – расстреливать каждого десятого. Селения, население которых встретит правительственные войска с оружием, сжигать; взрослое мужское население расстреливать поголовно; имущество, лошадей, повозки, хлеб и так далее отбирать в пользу казны»[13]13
  Цит. по: История России. 1917–1940. Хрестоматия / Сост. В. А. Мазур и др.; под редакцией М. Е. Главацкого. Екатеринбург, 1993


[Закрыть].

В середине 1919 года генерал Грейвс отправился в Омск, столицу правительства Колчака, и вернулся обратно только в конце августа. В штабе прошел слух, что он был очень разочарован увиденным там. Якобы он говорил, что «армия Колчака – миф, и ничто не может помешать большевикам захватить Сибирь». Мысль была столь неожиданной и невероятной, что я впервые стал сомневаться в Грейвсе. Неспособность белых освободить Россию от гнёта большевизма вызвала у меня чувство стыда. Я отказывался верить, что вся борьба была мифом. Россия и большевизм представлялись мне несовместимыми. Я почувствовал своим долгом присоединиться к армии соотечественников и сражаться с красными.

2

И снова я путешествовал через Сибирь, на этот раз – чтобы присоединиться к армии адмирала Колчака.

Необъятная Сибирь! Территория в пять миллионов квадратных миль в сравнении с 3,75 миллионов квадратных миль Европы, поделенных при этом на множество государств, она обладает ископаемыми и природными ресурсами для пропитания столь обильными, что это навсегда избавляет сравнительно небольшое население в двадцать пять миллионов человек от необходимости развивать какую бы то ни было промышленность. Другое богатство Сибири – трудолюбие населявших ее свободных и смелых людей. Царское правительство выделяло по пятьдесят десятин земли на каждого мужчину в семье, и большие крестьянские хозяйства раскинулись по всей огромной сибирской территории. Плодородная земля родила хлеб, справедливо считавшийся лучшим в мире. Многочисленный скот обеспечивал огромное производство качественных молочных продуктов. Всего было в достатке на этой земле, кроме мира.

Кто же были люди, населявшие этот рай? Многие произошли от потомков первых казаков, завоевавших эту землю в конце XVI века. Затем туда десятками тысяч отправляли политических ссыльных, отчаянных людей, и новые поколения первопроходцев проникали в глубь ее территории. Благодаря географической удаленности и слабым связям с остальной Россией сибиряки привыкли к самодостаточности и независимости.

Когда мы достигли Забайкалья, находившегося под управлением Семенова, я приготовился к любым возможным сюрпризам, зная, что вся территория вдоль железной дороги была отмечена известными «станциями смерти»[14]14
  Даурия и Маккавеево.


[Закрыть].

Существовали они якобы для борьбы с большевиками, но этот термин, с санкции Семенова, мог применяться к любому путешественнику. Семенов делегировал свою власть нескольким нечистоплотным подручным, которые судили быстро, без объяснений и обжалований.

Один знакомый состоятельный еврей из Харбина отправился со мной в этой поездку, с целью вывезти своих родственников из Томска. По документам он путешествовал в качестве моего шофера – и был счастлив возможности поехать в Сибирь по такой легенде. Но по прибытии на станцию Даурия его немедленно арестовали – агентам Семенова стал известен план, и из Читы была послана телеграмма. Мои протесты не возымели действия, и мне ничего не оставалось, как покинуть поезд вслед за ним. На наше счастье, офицер, производивший арест, оказался выпускником того же училища в Харбине, что и я. А по традиции у выпускников одного заведения было принято помогать друг другу везде, где бы они не встретились. Мой новый знакомый осторожно сунул мне листок бумаги со своим адресом и шепотом сказал, чтобы я в тот день приходил к нему обедать. Таким образом, со стороны это выглядело бы как простой дружеский визит.

В полдень мой новый друг сообщил мне, что ситуация не внушает особых надежд. Мой «шофер» заключен на гауптвахту на неопределенный срок в ожидании «финансового урегулирования» вопроса. Если таковое не последует, то его «пустят в расход». Я был благодарен ему за такое откровенное признание. Мы обсудили возможные пути и средства спасения. Простой подкуп дежурного в тюрьме представлялся невозможным. Мой шофер был арестован как большевик, и, если его родные не явятся как можно быстрее с выкупом, его казнят. Так же бессмысленно было думать и об адвокате, ибо люди Семенова вершили как исполнительную, так и судебную власть.

В конце концов мы выработали план. Я должен был внести залог в десять тысяч рублей, взять поручительство над арестованным и отвезти его в Читу, где у меня имелись влиятельные знакомые, которые могли помочь уладить дело. Я был готов и на больший размер выкупа, но лучше было начать с небольшой суммы, чтобы оставался запас на торг. Мой однокашник отправился к начальнику тюрьмы. Вернувшись через пару часов, он, широко улыбаясь, вручил мне паспорт на имя некоего Купина: так теперь звали моего шофера, поскольку настоящего человека с таким именем должны были казнить сегодня ночью. Поздно вечером в тот же день новоиспеченный господин Купин и я покинули Даурию. Бутылка перекиси превратила жгучего брюнета Купина в полу-рыжее существо. Нам дали двух оседланных лошадей, на которых мы проехали с десяток верст и сели на поезд. Утром мы должны были прибыть в Читу и, конечно, не имели намерения докладывать там о себе кому-либо. Купин должен был следовать дальше один, а я оставался прикрывать его, если это станет необходимо.

Мы хорошо отдохнули, если так можно выразиться про ночь, проведенную в багажном вагоне, и утром прибыли в пункт назначения. Я оставался с Купиным до тех пор, пока его поезд не отправился на запад, затем взял такси и отправился на Атаманскую навестить своего друга Чернова.

Он встретил меня с восторгом и немедленно организовал горячую ванну и плотный завтрак. Осмотрев моё снаряжение, он откровенно раскритиковал его. Вооружен я был неподходяще. Сабля была еще ничего, из хорошей золингеновской стали, а вот револьвер, бельгийский «браунинг», совсем дрянь.

– Я достану тебе что-нибудь другое, более подходящее, не совсем игрушку, – решительно добавил он. – Как насчет американского сорок пятого? Конечно, он слишком громоздкий и в целом тяжеловат, но в любом случае лучше, чем этот бельгийский пугач.

– Было бы отлично, – ответил я, понимая, что в бою – а боёв предстояло много, как только я достигну армии Колчака, – мне понадобится лучшее оружие. Во Владивостоке мне не удалось купить приличный пистолет, и я обрадовался возможности решить проблему сейчас. Однако дальше я с удивлением узнал, что «кольта», который мне предлагал Чернов, у него нет.

– Это не проблема, – заверил он меня. – Мы легко его достанем. И крикнул через дверь кухни денщику: – Иван, иди сюда!

В комнату вошел огромный человек с широченными плечами и тонкой, как у женщины, талией, в форме забайкальского казака.

– Иди и достань американский «кольт» для его благородия, – коротко приказал он.

– Слушаюсь, – ответил детина и вышел из комнаты.

– Как это? – удивленно спросил я. – Как он достанет мне пистолет? Ты же не дал ему ни указаний, ни денег.

– Святая невинность! – воскликнул Чернов. – Подойди к окну, я покажу тебе, как делаются покупки в Сибири.

Атаманская площадь была заполнена полуденной толпой военных всех национальностей, среди которых преобладали казаки. Из иностранцев больше всего было американских солдат, так как здесь была их зона ответственности. Они были одеты в тяжелые зимние шинели, с огромными, почти до локтей, меховыми рукавицами. И у каждого на боку свободно висела кобура с «кольтом».

Вскоре мы заметили Ивана, приближающегося к площади со стороны одной из боковых улиц. Сильной рукой он удерживал свою гарцующую лошадь, затем, внезапно отпустив ее, помчался галопом, наклонился в седле, выхватил из кобуры у американца пистолет, резко повернул в сторону другой боковой улицы и исчез в ней с легкостью привидения.