Текст книги "Азиатская одиссея"

Я был всё еще ошеломлен увиденным, когда через десять минут он вошел в комнату и вручил мне «кольт».

– Чёрт меня подери! – только и мог пробормотать я, но повесил пистолет себе на пояс.

Завершая рассказ, могу сказать только, что следующим гордым обладателем этого оружия стал один монгольский князь, которому я отдал его в качестве взятки. Но об этом позже.

Чернов хотел, чтобы я поступил на службу к Семенову и остался в Чите. Однако аргумент, что я артиллерист, а действующей артиллерии у атамана нет, убедил его, и мне удалось мягко отбыть в армию Колчака.

И снова, сев в поезд, я испытал огромное облечение: настолько тягостной была атмосфера в Чите. Вскоре мы достигли окраин Верхнеудинска, города, где находился штаб американских частей в Забайкалье, и нам попался принадлежащий им бронепоезд. Он был просто составлен из открытых грузовых платформ, а мешки с песком заменяли ему броню. Глядя на это, я не мог не думать о том вероломстве и опасностях, которые встречали этих парней повсюду в моей стране. Насколько неуместно и чуждо они смотрелись здесь, среди диких пространств Сибири!

Поезд достиг берегов Байкала и углубился во многие километры тоннелей. Вскоре мы прибыли в Иркутск, административный и культурный центр Восточной Сибири. Штаб Колчака в Омске находился еще в четырех тысячах верст отсюда. Тогда я и не мог предположить, что после поражения армии мне придется проделать весь этот путь верхом на лошади.

На вокзале я встретил еще одного знакомого. Он был представителем армии на железной дороге и отвечал за военные перевозки. Он предложил мне остаться в Иркутске, с энтузиазмом описывая веселую и богатую ночную жизнь города.

– Дмитрий, мы делаем здесь большие деньги, – сказал он вполголоса в качестве последнего и решающего аргумента, и затем объяснил, что обычной практикой тут была сдача или, вернее, продажа товарных вагонов спекулянтам за сорок тысяч долларов сверх того, что они официально платили за перевозку железной дороге.

Не могу сказать, что поразило меня тогда больше: сумма в сорок тысяч долларов – или неприкрытый цинизм, с которым это рассказывалось.

Я чувствовал, что в Иркутске происходит что-то не то. Население совершенно не испытывало энтузиазма и не проявляло лояльности к власти белых. Гражданские старались держаться в стороне от военных и, хотя открытого противостояния не было, общая атмосфера недоверия царила в городе.

Проведя в Иркутске несколько часов, я отправился дальше на запад. Чем дальше я ехал, тем более ощутимым становилось военное положение. Все мосты были сильно укреплены, подходы к ним окружали лабиринты колючей проволоки, а деревья и подлесок вычищены на приличное расстояние вокруг. Даже самые маленькие станции напоминали крепости. Повсюду были солдаты. Командовали ими офицеры в новой форме иностранного покроя. По большей части люди были вооружены японскими винтовками и одеты в японские же плохие шинели и брюки с русскими знаками различия императорской армии.

Мы встретили множество поездов, до отказа забитых людьми со встревоженными лицами. Вскоре я узнал, что никто здесь не верит в Колчака, и все ищут убежища на востоке. Об этом мне рассказал один пожилой человек, заинтересовавшийся моими делами. Он также сообщил, что железная дорога наводнена большевистскими агентами: они собирали информацию о передвижениях и концентрации белых войск и вели пропаганду против иностранных интервентов. В конце концов он осторожным тоном посоветовал мне немедленно возвращаться домой.

– Молодой человек, ваша жертва сейчас не ко времени и никому не нужна. Отечество горит адским пламенем, и ничто уже не может остановить грядущих событий. Возрождение возможно лишь в далеком будущем. Уезжайте отсюда как можно быстрее. Вы еще понадобитесь своей стране, будьте уверены, так что не совершайте бессмысленное самоубийство.

К тому моменту, как мы прибыли в Канск, обстановка выглядела настолько безнадежно, что я начал нервничать и думать о возвращении в Китай. Но после дальнейших размышлений отбросил сомнения как слабость и твердо решил продолжать, чтобы бы ни произошло. Канск же был интересным с исторической точки зрения местом. Когда в 1891 году Николай II начал строить Транссибирскую магистраль, этот город должен был стать конечной станцией ветки Аляска-Сибирь. Дорогу из Канска планировали протянуть на Камчатку и далее через тоннель под Беринговым проливом на Аляску, где слить с Канадской трансконтинентальной системой.

Ко времени моего прибытия вся область лежала в жутких руинах вследствие жестоких боев с красными. Белые, взявшие верх с помощью союзников, сожгли всё дотла и вырезали большую часть населения[15]15
  Документами не подтверждается.


[Закрыть].

Множество деревень было стерто с лица земли и распахано так, что не осталось и следа от некогда процветающего поселения. Я мог понять ярость бывшего правящего класса, но не мог поверить в действенность таких методов возрождения страны после падения монархии. Я чувствовал, что белые предают Россию во имя своих эгоистичных классовых интересов.

В Тюмени я пытался найти еще одного своего однокашника. Найти не смог, но зато узнал историю его трагической гибели. Всего двадцати лет от роду, он отправился в Омск и начал выпускать большевистскую газету в самом сердце столицы Колчака. Газета пользовалась популярностью, а сам он долгое время удачно избегал ареста. Но однажды его все-таки схватили и повесили. Бедняга, он был одним из лучших по китайскому языку в консульской школе во Владивостоке. Я запомнил его по умным и дотошным спорам с нашим профессором, также большим специалистом в этом вопросе.

Наконец я достиг Омска. Город был настолько наводнен приезжими, что я с трудом нашел кого-то, кто мог показать мне, где находится комендатура. Никто не знал города. Гостиницы были переполнены, и первую ночь я провел, сидя в вокзальном ресторане. На следующий день мне не удалось получить назначение в артиллерийскую часть и, не желая провести еще одну ночь на барном стуле, я направился к темному закутку под лестницей, ведущей в ресторан. Для получения там места необходимо было заплатить владельцу вчетверо выше стоимости номера в самом дорогом отеле. Моя кровать состояла из нескольких пустых ящиков, на которые я кинул шинель, а подушкой служили седельные сумки. В этой роскоши я прожил неделю, и наконец в отчаянии доложил коменданту, что дезертирую на восток, если мой вопрос не решится немедленно. И в тот же день я был назначен во 2-й артиллерийский полк Отдельной Егерской бригады.[16]16
  Такой бригады в белых войсках не было. Установить, какую часть имеет в виду автор, не удалось.


[Закрыть]

Выходя из штаба в приподнятом настроении, я наткнулся на генерала Нокса. Этот английский офицер был правой рукой Колчака, однако сам он себя считал не просто военным, а ведущей фигурой во всем Белом Движении.

Я отправился в свой полк, находившийся в деревне Александровка, в десяти верстах от Омска. Поездка была приятной. Мы ехали с длинным караваном саней, утро было солнечным, и меня тянуло поговорить. Но крестьяне, сидевшие в санях, были в мрачном настроении. Они едва отвечали на мои замечания; однако, как только узнали, что я также не испытываю энтузиазма относительно омской власти, потеплели и начали жаловаться. Военные реквизировали у них весь хлеб, овес, ячмень и лошадей, давая взамен либо ничего не стоившие рубли, либо, чаще всего, просто расписки. Сыновей мобилизовали и отправили на фронт, и чем всё это закончится, непонятно.

– Генералы хотят вернуть свои имения, – ворчали они. – Не будет никакого Учредительного Собрания. Колчак ничем не лучше красных. – И качали головами снова: – Генералы хотят всем владеть, как раньше.

Я чувствовал, что на эти справедливые слова мне возразить нечего, и вскоре сам помрачнел, как и мои возничие. В сердце мое закрадывались сомнения, и вера в белых вождей начинала слабеть.

В Александровке я узнал, что над столицей белых нависла опасность. Однако в тот момент у меня было гораздо более важное дело, занимавшее меня полностью: посвящение в новый полк. Военная традиция требовала, чтобы каждый новичок прошел через самое жесткое обращение. Но поскольку жизнь сама стала невероятно жесткой, мои сослуживцы не смогли придумать ничего лучшего, чем выдать мне дикую, необъезженную лошадь, лягавшую и скидывавшую всех своих седоков. Пришлось изрядно попотеть, пытаясь объездить ее, и, думаю, мне бы это удалось, не сломай она ногу во время одного из прыжков. Я был вынужден пристрелить ее.

Я мало интересовался жизнью полка, настолько велики были неопределенность и разочарование, охватившие меня тогда. Наш полковник, чью немецкую фамилию я позабыл, был суровым воякой. Он не знал жалости и в отношении противника всегда действовал самым жестоким из возможных способов. Он любил хвастаться своим участием в Канской экспедиции и жалел, что другого случая повторить такой славный успех не представлялось. У него была занятная чаша для питья из гладкой кости, богато отделанная серебром. Один из однополчан рассказал мне ее историю:

– Однажды мы встретили сильное сопротивление в большом селе, называвшемся Дубрава. Бой длился трое суток без перерыва. Наконец противник израсходовал боеприпасы и сдался. Мы расстреляли всех красных, заставив их самих копать себе могилы. Крестьян, хоронивших тела, также потом казнили. Командир красных был обезглавлен, а старосту деревни заставили отнести его окровавленную голову к себе домой и варить в котле. Не выдержав этого, он сошел с ума, и его пришлось застрелить. Продолжить работу привели его помощника, но тот оказался ненамного крепче и также получил свою пулю. Люди сменяли один другого, и наконец череп был сварен и очищен, а из его верхней части сделали эту чашу.

Я слышал и другие истории в течение этой ужасной недели в Александровке. А затем тщательно выстроенная союзниками вокруг русских генералов структура рухнула, и каждый бросился спасать свою жизнь.

3

В то утро шел снег. Бесконечный танец мягких белых кристалликов закрывал тонкой вуалью видимость на самом близком расстоянии. Зачарованный лес стоял в тихом безмолвии, и деревня мирно погрузилась в сон.

В нашей избе было тепло и уютно, но внезапно зазвучал сигнал тревоги, и через мгновение батареи открыли огонь. Красные перешли в наступление по льду замерзшего Иртыша. Мы схватили шинели и выбежали наружу. Впереди виднелись черные цепи противника, двигавшиеся по открытому пространству реки. В некоторых местах лед ломался, затягивая людей в гибельные воды. Течение как будто смеялось над их отчаянными попытками выбраться и быстро затягивало под лед. Разрывы снарядов поднимали вверх куски тел и бросали на тех, кто продолжал упорно пытаться добежать до противоположного берега. Застигнутый врасплох огнем нашей артиллерии, противник выдохся и спешно отступил в лес.

Тем временем обоз выстроился в длинный караван и стал отступать, так как пришло донесение, что это начало долго ожидавшегося большого наступления красных. Наш правый фланг был прорван, и мы получили приказ погрузить орудия на сани и оставить деревню.

Медленно и с великой осторожностью мы покинули позиции. Я со своей пулеметной ротой уходил последним. Снег шел, не переставая, и деревня вскоре скрылась из вида. Однако мы были не одни на этой прекрасной равнине. Враг был совсем рядом. Он мог быть где угодно, укрытый пеленой снегопада, падавшего с такой изматывающей нервы монотонностью, что скоро я стал его ненавидеть.

«Когда же прекратится снег!» – снова и снова крутилось в моем мозгу.

Противник сильно нажимал на нас, и я стал терять людей, которые предпочитали быть застреленными, нежели принять жуткую смерть от рук жаждавших мести красных. Метель усиливалась, и мы крутились вокруг Омска, потеряв всякую связь с вышестоящим командованием. Вскоре началась настоящая пурга, и я приказал людям сбиться плотнее. Раненые задерживали нас, но нам удалось догнать обоз нашего отступающего полка. Мы были уверены, что противник не станет наступать в такую бурю, однако продолжали двигаться вперед. Впервые в жизни я осознал, что простой белый снег может быть самой жестокой из всех природных стихий. Он с дьявольской настойчивостью слепил нас, проникал во все открытые места одежды. Пронзительный холод пробирал до костей. Снег заметал дорогу, столь нужную для перевозки наших тяжелых орудий, и смешивал людей, пушки и лошадей в безумную и неуправляемую массу.

Мы медленно ползли до самого вечера, борясь за каждый шаг, причинявший нам столько страданий, пока не наткнулись на маленькую темную деревушку. Для нас это означало отдых. Но как только мы открыли первую же дверь, иллюзии рассеялись: деревня была занята красными. Схватки, вспыхнувшие в избах, выплеснулись на улицу. Мы дрались, как звери, в этом жалком месте, ибо были слишком измучены, чтобы отступать, и приходили в отчаяние от одной мысли о необходимости куда-то идти в такую бурю. Мы взяли верх благодаря большому превосходству в числе, и вскоре все красные были мертвы. Выбросив их тела из домов, мы облепили маленькую деревушку, как стая саранчи. Местные крестьяне, смертельно напуганные, сновали вокруг, стараясь угодить измотанной армии. Вскоре на столах появился обильный ужин, который был с жадностью проглочен. Не раздеваясь и не выпуская оружия из рук, мы провалились в полусон-полуступор.

Наступившее утро принесло невероятную тишину и спокойствие, характерные для девственно нетронутых мест. Свежий, глубокий снег покрывал всё вокруг. Невдалеке была березовая роща: на белых стволах ее покоился купол, словно из мягкого белоснежного хлопка.

Нашей главной задачей было оборудовать позиции для орудий и установить связь с командованием бригады в Омске. Красные, окружая столицу Колчака, прорвали фронт так, что отрезали нашу часть от остальной армии. Разведка донесла, что мы находимся в хорошей позиции для атаки противника с тыла, и мы начали немедленные приготовления. Орудия снова были поставлены на сани, и, ведомые несколькими крестьянами-проводниками, мы двинулись в сторону Омска. Когда мы прошли около пяти верст, наш авангард подал сигнал об опасности. Полк немедленно развернулся в боевую позицию и, затаив дыхание, ждал команды. Но, подготовив орудия к бою, мы получили приказ отступить. Прошлой ночью красные взяли Омск[17]17
  Омск был взят частями Красной Армии в ночь на 14 ноября 1919 года.


[Закрыть], захватив сто десять единиц артиллерии, десять генералов и около сорока пяти тысяч пленных. Деморализованные войска сдались и бежали практически без боя. Колчаку удалось спастись под прикрытием польских частей.

Двигаться вперед казалось бессмысленным. Штабы были уничтожены, и жалкие остатки некогда мощной части превратились в сборище разрозненных одиночных групп, ведущих отчаянную борьбу за жизнь.

Как и все, мы развернулись и побежали на восток. По счастью, красные были слишком заняты празднованием своей победы в Омске и дали нам передышку. Мы решили отступить так далеко, как только возможно, соединиться с остатками рассеянных белых частей, восстановить фронт и начать новое наступление.

Как жестоко мы заблуждались! Наши вожди, русские и иностранные, дрались за места в уходящих составах. Английский генерал получил телеграмму от большевиков с благодарностью королю Георгу за сотни тысяч комплектов «шикарной формы», оставшихся на складах в Омске. Поляки же, смертельно боявшиеся красных, вскоре попросили Колчака оставить их.

Чехословаки везли с собой множество военных трофеев, от схваченных случайно русских женщин до русской мебели, поэтому очень торопились поскорее попасть в Китай. Однако к моменту, когда они добрались до Иркутска, их пленение стало уже неизбежным. Во время спешных переговоров с представителями большевиков был найден выход. Им разрешат следовать дальше только при одном условии – если они выдадут Колчака красным. И, посовещавшись с французским генералом Жаненом, чехи сдали им Колчака.

Красные собрали расстрельную команду и вырезали во льду реки большую прорубь, на край которой и был поставлен Колчак. Как старший по званию офицер, он попросил себе право самому командовать расстрелом, и его просьбу удовлетворили. Он обратился к стоявшим перед ним людям и стал отдавать обычные в таких случаях команды спокойным, но усталым голосом.

– Готовсь… Целься… ПЛИ!

Тело упало упало в прорубь, и бурное течение Ангары понесло его к Арктике. Когда весть о гибели адмирала дошла до нас, я попытался вспомнить, как он выглядел, когда я видел его в последний раз. Усталый и разочарованный, бледный и худой от переутомления и бессонницы, полностью погруженный в свои мучительные мысли, он, казалось, уже не принадлежал этому миру. Должно быть, смерть стала для него долгожданным облегчением.

Для нас же, тех, кто остался и бежал, спасая свою жизнь, каждый день приносил новые бои и новые опасности. Мы сталкивались с разведывательными дозорами красных и с партизанами, клявшимися уничтожить нас до последнего солдата. И, зная об этом, мы не оставляли за собой никого живого. В те дни было только два пути: убивать или быть убитым – и мы дрались как черти, предпочитая, если не останется иного выхода, вышибить себе мозги, чем принять неизбежную лютую смерть в плену.

Много раз мы встречали тела наших пленных, свисающие призраками с придорожных деревьев. Они висели, как жуткое предупреждение, и голодные волки обгладывали их ноги. Каждую ночь мы с боем пробивались к какой-нибудь деревне и спали там одетыми, не выпуская заряженного оружия из рук. Однажды ночью всех офицеров нашей второй батареи изрубила на куски мясницкими тесаками небольшая группа напавших партизан. А несколько дней спустя к нам в руки попал большевистский комиссар, бывший офицер. Мы привязали его к столбу, мимо которого прошла вся часть. И каждый, проходя, бил его со всей силы по лицу. Он умер через пятнадцать минут. Другого пойманного комиссара запороли до смерти нагайками, жесткими армейскими плетками, рвавшими мясо с костей.

Однажды нам улыбнулась удача, и мы наткнулись на известного командира партизан, крестьянскую девушку по имени Дуня. Когда ее схватили, она смеялась нам в лицо. Мы подвели ее к братской могиле, где уже лежало множество ее людей. От увиденного она впала в истерику и бросилась в яму. Мы засыпали ее заживо землей.

Одну казнь я не смогу забыть никогда. Жертвой был старик из так называемого «Серебряного батальона», названного так за то, что он полностью состоял из седых уже мужиков. Он стоял прямо перед расстрельным взводом и смотрел на нас добрыми старческими глазами. Прежде чем прозвучала команда «Огонь!», он улыбнулся и заговорил, обращаясь к нам:

– Я стар, и мне пришло время умирать. Но я счастлив, что умираю именно сейчас, ибо почетно умереть за то, что считаешь правильным. Стреляйте в меня, ребятки, и жалейте, что родились слишком поздно.

Однажды на марше лошади нашей третьей батареи внезапно понесли в панике. Нам стоило большого труда усмирить их. Причина их страха была очевидна. Батарея наткнулась на огромную груду замороженных трупов. Молодые и старые, они были в наручниках, скованные как каторжники. Все были изрублены шашками и заколоты штыками. История же была очень простой. После эвакуации Омска все арестованные из тюрем были уведены вслед за отступающими войсками. Но солдаты, устав возиться с заключенными, кормить и размещать их, просто убили всех.

В другой раз я заметил на горизонте странную цепочку из поездов длиной в несколько верст. Они были неестественно неподвижны, и только несколько темных фигур перемещалось вдоль составов. Мы отправили людей выяснить, что произошло. Головной локомотив израсходовал топливо и воду и заблокировал путь. Остальные подошли к нему и, пытаясь сдвинуть огромную массу с места, также остались без горючего; в конце концов все они примерзли к рельсам. Позже я узнал, что сорок пять тысяч мужчин, женщин и детей замерзли насмерть в этих жутких поездах.

Еще отчетливо помню случай с хрупкой женщиной и еще более тщедушной девушкой, тянувшими из последних сил маленькие сани с восседавшим в них здоровым мужчиной. Я уже был готов хлестнуть его плеткой, когда женщина вдруг взмолилась не причинять ему вреда. Это был ее муж с обмороженными ногами. Они пытались доставить его в какое-нибудь обитаемое место среди этой ужасной безлюдной пустыни.

Так мы бежали несколько недель, пока наконец не вырвались из цепких объятий смерти. Тогда мы снизили темп, устраивая отдых каждые два-три дня. Мы продолжали двигаться на восток, лелея надежду, что белые сумели где-то перегруппироваться. Но чуда не случилось. Генералы бросили нас на произвол судьбы, а союзники сплотились вокруг Семенова, забыв, что всего несколько недель назад называли его грабителем и убийцей.

В один из дней мы сделали остановку, чтобы провести ревизию полка, и обнаружили, что наши потери в людях и лошадях были ужасающими. Всего в пятидесяти верстах к северу находился Томск. Он по-прежнему был в руках белых, и командовал там генерал, имя которого я, по счастью, забыл[18]18
  Обороной Томска командовал генерал А. Н. Пепеляев, оставивший город 20 декабря 1919 г.


[Закрыть].

Он был одним из известных вождей, и бежал так быстро, что в минуту необходимости его никогда уже не было на месте. Было решено пополнить в Томске полк людьми и конским составом, и мне, как полковому адъютанту, поручили это задание, выделив отряд из пятидесяти человек с офицером и двести тысяч рублей. Мне сказали, что генерал будет способствовать выполнению моей миссии и выдаст остаток необходимой суммы. Я отбыл в то же утро – и больше уже никогда не видел свой полк.

Пятьдесят человек, выделенных мне, включали в себя комендантский взвод, в обязанности которого входило производство экзекуций. Командовавший им офицер был известен своей жестокостью, граничащей с садизмом. Он должен был объяснить новобранцам, что такое дисциплина. Во время остановки в первой же деревне он решил преподать урок одному молодому солдату. К его удивлению, я вмешался, и солдата оставили в покое. Тогда я еще не знал, что этот небольшой инцидент спасет наши жизни, так как отряд почувствовал расположение ко мне и не предал своих офицеров в критический момент.

К вечеру второго дня мы достигли деревни Красновка в четырех верстах от Томска. Я решил остаться здесь и отправиться в город утром. Атмосфера в деревне была необычной. Крестьяне казались не просто не напуганными, но недружелюбными и дерзкими. Мне подали чай в грубой грязной кружке, в то время как серебро в открытую стояло на полках. В другое время они не решились бы на такое оскорбление. Уже почти стемнело, когда я принял решение остаться в деревне до утра. Я приказал своим людям быть настороже и следить за оружием и лошадьми ночью.

Вскоре после ужина ко мне в избу пришел староста деревни и нерешительно заговорил вполголоса. Лицо его было очень серьезным. Это был худой, высохший коротышка, говорил он крайне почтительно.

– В городе неладно, ваше благородие. Солдаты ушли два дня назад, и теперь там всем заправляют отряды народной милиции. Покорнейше прошу вас, уходите как можно скорее на восток.

Я не поверил старику, и, взяв с собой двух человек, тут же поскакал в Томск. Город стоял совершенно темным, словно заброшенным. Вскоре, однако, я заметил небольшие группы людей, по три-четыре человека, хорошо вооруженных и в гражданской одежде, жавшихся к стенам домов. Мы повернулись и поскакали обратно в Красновку. Все были уже готовы, и отряд немедленно покинул деревню, отправившись снова в сторону Томска. Мы должны были пройти через весь город, чтобы выйти к главной дороге, так как обогнуть его по глубокому снегу было невозможно.

Отряд ехал через сосновый лес. Ночь была полна ярких, сияющих звезд. Снег скрипел под копытами наших лошадей. Никто не разговаривал, каждый был наедине со своими мыслями. Мы выехали из тихого убежища леса и стали спускаться в длинную долину. Внезапно два человека на изысканных городских санях выскочили из небольшой рощи впереди. Их поджарый сибирский рысак несся с удивительной быстротой. Через мгновение они уже растворились в ночи. Наши выстрелы звучали бессмысленно, как если бы мы пытались остановить привидение.

Когда мы достигли пригородов Томска, дорогу нам преградил молодой человек в студенческой форме из отряда городских дружинников. Далее последовал короткий разговор, отказ пропустить нас, лязг затвора, блеск клинка шашки – и путь был свободен. Мы хорошо понимали, что стрелять нельзя, так как звуки выстрелов поднимут тревогу. Вскоре мы наткнулись на еще один отряд милиции, с которым снова разделались шашками, так быстро, что никто из них не успел сделать ни единого выстрела. Теперь мы шли пешком, ведя лошадей сзади. Мы крались по улицам, выискивая темные переулки и боковые аллеи. Через пару часов нам удалось добраться до противоположного конца города. Внезапно громкий окрик остановил нас, и голос сообщил, что мы окружены пулеметами, которые откроют огонь, если мы двинемся с места. Вперед вышел человек и, оглядев нас с почтительного расстояния, сказал:

– Вам необходимо доложить о себе коменданту.

Услышав слово «комендант», я решил, что перед нами белые; красные сказали бы «комиссар». Мы были счастливы наконец найти своих и сдались без колебаний. Наш провожатый доставил нас в дом с величественным названием «Дворец науки», где располагалась комендатура. Огромный особняк был ярко освещен внутри и до отказа забит военными. Повсюду сновали солдаты в белогвардейской форме. Когда мы поднялись на второй этаж, то наконец поняли свою ошибку. Вход охранялся пулеметами, за которыми лежали красноармейцы. Мы оказались в ловушке.

Нас тут же окружили и отобрали оружие. Командир красных выступил вперед и спросил, есть ли среди нас офицеры. Я вдруг почувствовал, будто проваливаюсь в бездонную яму. Холодок пробежал по спине, а во рту появился резкий привкус страха. Я схватил стоявшего рядом солдата за руку. Это оказался тот самый новобранец, которого я спас от наказания. Он на секунду взглянул в моё лицо, побледнел и ответил:

– Нет у нас офицеров. Сбежали они в темноте, а нас бросили.

Остальные присоединились к нему и дружным криком стали проклинать трусливых «офицеров», дезертировавших в ночи. Уловка сработала, ведь перед тем, как войти в город, я избавился от погон, и все мы теперь выглядели одинаково.

В городе было несколько юнкерских училищ, и юнкера продолжали сопротивление красным. Немного спустя мы услышали крики атакующих. Красные открыли огонь из здания. Но атака развивалась успешно, и наши конвоиры стали срывать свои знаки отличия, чтобы притвориться такими же пленными, как и мы.

Увидев, что настал благоприятный момент, мы переглянулись – и через секунду мои люди уже крушили головы охраны всем, что попалось под руку. Я пробился к пулемету и открыл стрельбу в самую гущу красных. Они бежали, а мы, разбив окна, выпрыгнули наружу. Мягкий глубокий снег не дал нам переломать ноги. Мы побежали по улицам, пытаясь найти атаковавших белых, но они потерпели неудачу и отступили в неизвестном направлении.

Я нашел примерно тридцать пять человек из остатков моего отряда. Мы потеряли всех лошадей и едва имели оружие для защиты. Положение было отчаянным. Для начала необходимо было где-то укрыться. Мы выбили дверь небольшой церквушки и вошли в натопленное помещение. Рассевшись на полу, мы устроили совет. Прежде всего люди подтвердили готовность и дальше следовать моим приказам. Никто не знал города, и я приказал всем лечь спать, оставив принятие решений на утро.

Утро, однако, не принесло облегчения. Город был в руках большевиков, и никто не мог ни войти, ни выйти из него без пропуска. Ускользнуть ночью также не представлялось возможным, так как у нас почти совсем не было патронов; такой план был бы самоубийством. Но деньги у нас были, и вскоре мы разжились продуктами и обменяли форму на поношенную гражданскую одежду. Я купил сани и несколько старых извозчичьих лошадей, а людям приказал ходить по округе на случай, если кто-нибудь еще из наших солдат остался в городе. Они должны были притвориться крестьянами, у которых реквизировали повозки и которые ищут способ вернуться домой. Я тоже сделался извозчиком и каждую ночь наведывался в церковь, узнать, скольким из моих людей удалось уйти. Я собирался покинуть город последним.

В один из дней, пока я дожидался пассажиров, ко мне подошел милиционер и указал, что я должен получить новую лицензию – «красную», значительно подчеркнул он. Я отправился в участок. Там внимательно изучили меня и уже готовы были выдать разрешение на работу, как вдруг один из милиционеров потребовал показать ему мои руки.

– Нет, товарищи, – сказал он многозначительно, – этот человек никогда не был и не будет извозчиком. Посмотрите на его руки, они слишком чистые и без мозолей. Ты кто вообще такой?

Мне пришлось сказать им, что я студент-медик и пытаюсь таким образом заработать себе на жизнь.

– Если ты доктор, отправляйся в госпиталь. Там полно раненых после боев, и им не хватает людей.

Они дали мне провожатого, который отвел меня в главную городскую больницу. Как любой образованный человек, я, конечно, имел некоторое представление о медицине, о касторовом масле, йоде, карболке и прочих вещах, используемых в больницах. Кроме того, в армии всех обучали оказанию первой помощи. Так что я сумел не ударить в грязь лицом на собеседовании с красными.

В те бурные годы в Сибири свирепствовала жуткая эпидемия тифа, и большевики создавали бесчисленные группы «первой помощи». Их рассылали повсюду, даже в самые отдаленные уголки для проведения тщательной дезинфекции. Для этой работы требовались люди, знакомые с основами санобработки и не боящиеся заразиться сами.

Я решил, что чем быстрее я скроюсь с глаз больничного начальства, тем больше шансов, что большевики не раскроют мою личность. Я заявил, что знаком с дезинфекцией. Начальство, естественно, с радостью приняло мои услуги, и меня тут же назначили старшим новой группы санитарных работников.

У нас был огромный немецкий фумигатор, уничтожавший микробы на одежде с помощью паров формалина. Этот аппарат полностью занимал целые сани. Вторые сани были нагружены запасом карболки, серы, уксусной кислоты, бумаги и клея, а также нашей рабочей одеждой и противогазами. Двое других саней везли личный состав, включавший меня и трёх красноармейцев. Наши запасы продуктов, однако, были настолько скудными, что я решил прикупить чего-нибудь еще, прежде чем мы покинем город. Я остановил такси, сказав водителю отвести меня на какой-нибудь рынок.

– И чем же ты собираешься заплатить мне? – спросил водитель язвительно.

– Деньгами, чем же еще, – ответил я, забираясь в автомобиль.

– Эй, не так быстро! Ты что, газет не читал? Деньги отменили. Больше нет богачей с кучей денег, которые могут жить не работая. Давай-ка вылезай из моей машины, пока не найдешь, чем заплатить таким, что мне нужно. – Водитель махнул рукой и медленно поехал дальше по улице.