Текст книги "Новые и новейшие письма счастья (сборник)"

Мартовское

Весна 2010. Сильно затянувшаяся зима

Множество весен я видел, Боже, во всероссийском нашем саду, но не припомню такой похожей на окружающую среду. Помню я гласности блеск наружный и рассопливившийся застой, но не припомню такой недружной, и половинчатой, и пустой. Радости мало в ее соблазнах, шаг ее вязок и взор погас – будто бы лидеры несогласных организуют ее для нас. Все в ней бесплодно и бестолково. Март ее – копия февраля. Температура, как у Суркова, ходит кругами вокруг ноля. Чуть на рассвете засвищет птица – прочие морщатся: «Что за бред!» – будто не могут договориться, следует выступить или нет. Только отвыкнешь зубами клацать – ночью прогнозы опять грозят: в полдень капель, а в ночи за двадцать. Шаг вперед, два шага назад. Вечером сладко, а утром кисло. Словно певец оборвал строфу: только поехало – и повисло, скисло, увязло, обрыдло, тьфу.

Страшно подумать, какие весны мы умудрились бы произвесть – все они были бы судьбоносны и продолжались бы лет по шесть. Вроде бы ясно уже, что хватит: вымерзли нивы, гниет зерно, лыжи достали, санки не катят, дверь завалило, вставать темно. Мы деловито за стол садимся для резолюции «Не пора ль?!» – но не умеем достичь единства, должен ли все же уйти февраль. Вроде бы должен, твердим за водкой. Он отмороженный. Он дрянной. Он промежуточный. Он короткий. Он не справляется со страной. Все подморожено, все зажато, он беспредельщик и аморал. Вы выбирали его, ребята? Я его лично не выбирал. Кто сомневается, тот собака, не диссидент и не джентльмен. Так что он должен уйти. Однако – кто, объясните, придет взамен? Надо сперва шевелить мозгами, вдуматься, сформировать словарь… Это на Западе март в разгаре. К нам же, возможно, придет январь. Словно жена при постылом муже, мы опасаемся все сломать. Ткнешься налево – и будет хуже, ткнешься направо – едрена мать! Социум вытоптан и расколот. Замер испуганно ход планет. Вроде бы лучше тепло, чем холод. Но ведь придется сажать… о нет! Вроде зима и сама не рада, вроде и чувствует, что кранты… «Выйдем на улицы!» – «Нет, не надо. Все-таки холодно и менты».

– Выйдем двадцатого! Хватит жаться! Выйдем, ведя стариков и чад, требовать оттепель!

– Страшно, братцы. Вдруг отопление отключат?

– Что ты здесь делаешь? Вас не звали. Здесь демонстрирует средний класс.

– Я бы за оттепель, но не с вами.

– Я не за оттепель, но за вас.

Время бы вишням уже и дыням – мы же по-прежнему длим расчет: «Ветра бы свежего!» – «Нет, простынем». «Ливня бы теплого!» – «Протечет». Так бы тянулось оно годами. В Штатах качали бы головой. Всюду – в Берлине и Амстердаме – от потепленья стоял бы вой; мир утвердился бы в новом виде, дружно купаясь в волнах тепла, льды бы растаяли в Антарктиде и Атлантида бы вновь всплыла, стала бы вишня цвести в саванне, белыми ветками шевеля… Мы бы, как прежде, голосовали в замкнутом круге, внутри нуля.

– Оттепель лучше зимы?

– Да вроде… Но, понимаете, грязь, дерьмо!

Как хорошо, что пока в природе многое делается само.

Новейшие письма счастья

Каникулярное

Хвала богам, настал конец каникул. Давно не помню времени трудней. Я весь декабрь мурлыкал и курлыкал, предчувствуя двенадцать пьяных дней, – и как же, братцы, были мы неправы! Метафорами мыслящий поэт, я вижу здесь метафору халявы, микромодель недавних тучных лет (одни считают – семь, другие – девять). И сам я был Отечеству под стать: мне было можно ничего не делать, а только жир копить и газ пускать. Прямое сходство: после долгих тягот, увязнув скопом в пьянстве и еде, мы празднуем, что стали старше на год (вот тоже повод! – но другие где?). Включили телик – сплошь родные лики: Боярский, Алла, Галкин в колпаке, – и президент сказал, что мы на пике, прозрачно намекнув, что мы в пике, и потекло шампанское в бокалы, и, утверждая празднество в правах, бокалы эти стукнулись боками, и долгий звон отдался в головах.

Три дня я пил. В гостях, а частью дома, а частью по кафе, где пьет бомонд, и щедро тратил, не боясь облома (за этот год я прикопил стабфонд). Я пил, как полагается поэтам, ловил стаканом пенную струю, неоднократно падал, и при этом казалось мне, что я с колен встаю. «Да, ты велик! – шептал мне пьяный демон. – Теперь мы впали в правильный режим!» Естественно, я ничего не делал, но полагал, что это заслужил: довольно мы страдали в девяностых в руках демократической орды – теперь пора отправить псу под хвост их. Долой труды, пора жевать плоды!

Три дня я ел. В гостях, а чаще дома. Уже остались щелочки от глаз, а в животе – подобие «Газпрома». Я ел и думал: «Вот, я средний класс». Я лопал в понедельник и во вторник. Все отдыхали. Мир был тих и пуст – порою скребся одинокий дворник, но он же гастарбайтер, так что пусть. Мне так и представлялась жизнь богатых! Включаешь телик, как заведено, – там новости, как все ужасно в Штатах, а также наше старое кино. Порой мелькал Медведев или Путин – их различать уже мешал живот, – и этот мир казался так уютен, что я уже задремывал. И вот…

Три дня я спал. Пусть кто меня пытал бы – не встал бы я. Мой принцип был таков. За окнами с утра рвались петарды, и мне казалось – я в кольце врагов, в опасности, как выражался Ленин, в осаде, блин! Я спал без задних ног и был во сне настолько суверенен, что разбудить меня никто не мог. Лишь на четвертый день, восстав с дивана, прокрался я по комнате, как вор: понадобились мне сортир и ванна, а вслед за тем я вырвался во двор.

Там снег лежал повсюду ровным слоем (уснул и дворник, гость чужой страны). Никто уже ни пением, ни словом не нарушал окрестной тишины. Ни замыслов, ни принципов, ни правил – лишь ровный снег, холодный белый лен. Я все проспал. Я где-то все оставил. Я был непоправимо обнулен. Эпоха докатилась до финала и замерла на новом рубеже – лишь цифра на часах напоминала, что нулевые кончились уже.

Да, кончились! Проевши, что заныкал, я осознал, от перепоя желт, что наконец пришел конец каникул, предел халявы, кризис и дефолт; что акции мои подешевели, что все соседи стряхивают сон, что если б я резвился в Куршевеле – то смысла не прибавил бы и он; что кончилась эпоха карамелек и что моя родимая страна похожа не на телик, а на велик: когда не едет – падает она.

Проехал МАЗ и бодро забибикал, забегали троллейбусы к шести…

Товарищи! Пришел Конец Каникул.

Какое счастье, Господи прости.

Медвежий образ

В ювелирные салоны по ступил набор истинного патриота: недорогой нательный крестик, образок (для «Мерседеса») и дорогой (золото, самоцветы) герб «Единой России». Сколько б мы символа ни искали – лучшего не воспеть: между иконами и крестами русский лежит медведь…

…зверь золотой под трехцветным флагом, толстый, но без хвоста, бодро идущий державным шагом в сторону от креста. Как не плениться такой картиной, не потеплеть душой? Правда, и стоит он пять с полтиной тысяч – но он большой. Я не полезу с тупым вопросом, не совершу наезд: может, и вправду единороссам ближе медведь, чем крест? В нем воплощается наша слава с доблестью пополам. Как-то он лучше подходит, право, к обликам и делам. Я и до этого думал часто, личный дневник ведя: что им носить на кресте гимнаста? Лучше уж медведя, чтобы с толпой ни в чем не сливался служащий госсистем. Это же все-таки знак славянства – можно сказать, тотем! Пусть бы у всех на груди маячил, всем подавал пример… Я б и молитву переиначил – версию для ЕР:

«Отче наш, иже еси в берлоге, истинный герб страны! Ты посылаешь нам бабки многи, вотчины и чины. Сделай же так, чтоб как можно доле наша тянулась власть, чтоб обитателям сей юдоли скалилась наша пасть, чтобы страна обожала папу – если захочешь, двух, – и безотрывно сосала лапу, и говорила: “Ух!” Чтобы дрожали вокруг соседи, наше заслышав “Фас!” Чтобы остались одни медведи, и никого, кроме нас!»

Было бы правильно, чтоб в России, этот тропарь твердя, главные люди всегда носили толстого медведя. Грустно становится, если быдло молится, как аскет. Правду сказать, за Христа обидно.

А за медведя – нет.

Украинскому другу

Мой украинский бедный брат, в неразберихе неповинный! На ваш предвыборный расклад гляжу с сочувственною миной. Вы на опаснейшей черте. Уже пора прорваться гною. Ваш выбор между Я. и Т. чреват гражданскою войною. Противоборство двух чудил занятно выглядит снаружи, но кто б из них ни победил – все будет так же. Или хуже. Я рассуждаю как знаток об этих ваших перебоях. Довольно мучиться, браток! Проголосуйте за обоих. Вот мы не ведаем проблем и жизнь свою считаем раем, поскольку выбрали тандем и с этих пор не выбираем.

Я полагаю, в наши дни выходит медленно из моды вопрос, терзавший искони все просвещенные народы. Поверь, малороссийский друг: зря политологи шалеют. Все выбиравшие из двух потом о выборе жалеют. Заткните лживую печать, чьи предсказания зловещи. Учитесь мирно совмещать противоречащие вещи.

Допустим, есть у вас жена и есть любовница при этом, и ваша жизнь осложнена, что даже нравится поэтам, – но вы при этом не поэт, Господь таланту вам не выдал, у вас уже терпенья нет ежесекундно делать выбор, – но кто мешает совместить, на съемной крошечной квартире три дня у девушки гостить – и дома отдыхать четыре? Я это знаю наизусть и, между прочим, часто видел. Жена обидится – и пусть. Скажите, что она нацлидер. А если девушка подчас, у двери перед вами стоя, воскликнет, промокая глаз, – мол, я не понимаю, кто я?! – вы, не теряя простоты, скажите строго и приватно: «Надежда либералов ты! Модернизатор ты! Понятно?» Зачем всегда идти на крест? Земля утыкана крестами… Когда уж очень надоест, их можно поменять местами.

Да! Выбирать и то, и то – залог свободы и покоя. Надеть ли шубу иль пальто? Одно наденьте на другое! Купить ли кошку или пса? Двоих. Признаюсь вам интимно: они повоют полчаса и уничтожатся взаимно. Когда-то – был я молодой – в потоке праздников и буден я страшно мучился с едой: был всякий выбор очень труден. Как выбирает ваш народ меж скромной плешью и косою – так я мечтал про бутерброд, но с сыром или колбасою – не мог решиться никогда. И так как требует утроба, чтоб падала в нее еда, – я горевал, но лопал оба. Семья устала повторять: худей, бери пример с соседа! Но мы отвыкли выбирать, и я съедаю два обеда. Уже давно, как Винни-Пух, в норе не видящий просвета, не в силах выбирать из двух, я выбираю то и это. А так как разницы давно не видно между полюсами – то кто там главный, все равно. И вы поймете это сами.

Пора от лидеров своих не ждать ни правды, ни опеки.

Скорее выбери двоих и позабудь о них навеки!

Сейсмическое

На Гаити случилась беда. Я взираю на это с испугом, но нельзя не признать, господа, что частично она по заслугам. Если вдуматься – дело в грехах. Отвечать за грехи не пора ли? Намекают в церковных верхах, что причина – забвенье морали. Разберется и глупый малыш, если выживет там и спасется: ведь трясется пол-острова лишь. Половина отнюдь не трясется! Дело в том, что в Гаити бардак, невзирая на медь и кораллы (любопытно, что думают так и церковники, и либералы). Там закона и жалости нет, и сосед презирает соседа, ибо каждый второй – людоед (каждый первый – обед людоеда). Там ужасно упала мораль и полнейший зарез с плюрализмом, потому что их лидер Преваль с нарушеньями страшными избран; там благую не слушают весть, и язычество правит повсюду (номинально католики есть, но при этом господствует вуду); грязь, упадок, всеобщий распад (хорошо хоть, не знают о бомбе), верят в зомби – причем, говорят, там действительно водятся зомби… Нищих, кажется, тысяч пятьсот. Руководство приветствует взятки. Просто так никого не трясет: вся причина – в моральном упадке. Все мы камушки в Божьей горсти, не бывает страховки от ада. Вот Науру не будет трясти – там признали того, кого надо. Тут иные лицо покривят, но вглядитесь, коллеги, сравните! Ужасается сам Патриарх, до чего там дошло, на Гаити. Может, если их сильно встряхнуть и дома покрушить, как посуду, – сразу встанут на праведный путь, а потом отрекутся от вуду? Ведь об этом писали тома – Августин, Кесарийский Евсевий, – все сходились на том, что ума прибавляется от потрясений!

Одного я понять не готов – дорогие друзья, извините: неужели в попранье основ больше всех отличилась Гаити? Изумляют меня, господа, эти ваши моральные трели: взятки – да, и коррупция – да, а вокруг вы давно не смотрели? В интернет залезали давно, где безумцы кидаются калом? Да, у них каннибальства полно – и у нас людоедства навалом: чуть в Кремле побываешь в гостях у особо продвинутых змиев – так и слышишь, как кости хрустят. Удивляюсь, что спасся Шаймиев! Что до зомби, нормальных на вид, но по духу вполне настоящих, – так по самую крышку набит этой публикой ваш зомбоящик: приглядеться – Господь сохрани, называть поименно не буду… А в Госдуме сидят не они? А движение «Наши» – не вуду? Что до нищих – мильонов шести, – и бродяг, и сироток с бомжами… Если б нас за такое трясти, был бы шейкер у нас в сверхдержаве. А целитель, что любит мочу и глотает с утра по стакану? Про язычество я промолчу, про сектантство опять же не стану… Или мы – не у крайней черты? А почти истребленная пресса? А Кавказ? А са дис ты-мен ты в состоянии острого стресса – у ментов же проблемы свои, им приходится в грязном участке зарабатывать на две семьи, и притом они обе несчастны… Так что, Родина, трижды прости своего непутевого сына, – если б стали за это трясти, ты тряслась бы уже, как осина.

Но Господень всемилостив суд. Продолжайте грешить, как хотите. Почему ж нашу Русь не трясут, как несчастную эту Гаити? Или нас православье хранит, от стихии спастись помогая? Или крепок наш хладный гранит? Но боюсь, что причина другая: из болотистой почвы растут наши крепкие, стойкие люди. Ничего ты не вытрясешь тут, хоть гоняй их по всей магнитуде. Сколько весь этот край ни тряси при посредстве хоть бомб, хоть пластита – все пребудет как есть на Руси.

Для чего же тогда и трясти-то?

Оттепельное

О нет, Россия не циклична. Не правы были я и вы. Ей-богу, было бы отлично, когда б циклична, – но увы. Представьте только, что весною земля закатит пир горой – не свежей зеленью лесною, а прелью осени сырой; что осень явится устало, как баба нищая, пьяна: на чем зима ее застала, тем и продолжится она. Как после грязного ночлега, непритязателен и стар, опять полезет из-под снега прокисший сор давнишних свар, и даже небо – точно вата из телогреек у бомжей. Нет, тут не оттепель, ребята. Тут та же осень, но хужей. Опять история, паскуда, мешая изморось и грязь, возобновляется оттуда, на чем когда-то прервалась.

Прогресса нету никакого – сплошная рухлядь из мешков: Дьяченко против Коржакова, с Чубайсом лается Лужков; с вождем опять же не решили, его останками трясут – идет защита Джугашвили, по иску внука, через суд… Вон атеист, краснея рожей, с попом орут, как испокон: преподавать ли в школе Божий или физический закон… Пейзаж почти потусторонен – настолько он из тех времен: смирись, Кавказ, идет Хлопонин! Кавказ, выходит, не смирен? ОМОН гоняет образцово – спасибо, не по голове – толпу с участием Немцова, как на закате НТВ… Коммунистические дамы, прижавши к сердцу партбилет, бранят чернуху новой драмы, которой тоже десять лет… В работе швах, в зарплатах вычет, – еще спасибо, не бомблю… Все аналитики талдычат о росте доллара к рублю. Вернулась давешняя мода свободомысленных эпох: конец сулят не позже года, ну ладно – двух, ну ладно – трех… Опять кричит Проханов слева, неутомимо гоношист, а справа лезет дева Лера и говорит, что я фашист, – все та же гниль во всех канонах и то же горе от ума; не только тем не видно новых, но даже новых лиц нема! Опять приближен берег дальний, вернулась молодость, ликуй! Все, правда, стало виртуальней – а впрочем, не один ли черт? Сегодня мучить журналистов, их отрывая от забот, является не частный пристав, а скромный интернетный бот, – но нас волнуют результаты, а в этом перемены нет. Ответь мне, Родина: куда ты девала наши десять лет?

Ничто не делается сразу, не сразу строилась Москва – я часто слышал эту фразу, но мне, ребята, сорок два! О, эти штампы – не от них ли мы снова влезли под ярмо, надеясь, что, пока мы дрыхли, тут все устроится само? Ан нет, товарищ: много чести. Мы, истомившись в немоте, стоим на том же самом месте – да только мы уже не те. А то в газетах бы порыться – и можно в юном кураже решить, что мне едва за тридцать… Но дети взрослые уже.

А впрочем, что я волком вою перед читательской средой, тряся похмельной головою, еще покуда не седой? Паситесь, мирные народы, среди коттеджей и трущоб, – но жил я все же в эти годы? Любил? Еще б! Писал? Еще б! Не слег, не скурвился, не смылся, не спился, не попал в псари… А смысл – какого, к черту, смысла? Что жив – спасибо говори. Какой тебе еще морали и от чего она спасет? Тут у Отечества украли не десять лет, а все пятьсот – в одном издании серьезном во весь опор, на всю страну идет дискуссия о Грозном и прочат дыбу Лунгину! В открытом, так сказать, режиме, чтоб видел потрясенный свет…

Но пять веков мы все же жили! Ей-богу, жили!

Или нет?

Вольнолюбивое

Свобода расцветает на глазах. Из всех карманов высунулись фиги. Уже нельзя спустить на тормозах назревшие общественные сдвиги. Широкая дискуссия кругом! За выпад в адрес властной вертикали вчера ты был бы нации врагом, а нынче только крысой обозвали, что с тонущего рвется корабля. Насколько положенье стало кислым! Глядишь, еще в начале ноября такой диагноз просто был немыслим, – но глиняный шатается колосс, в обшивке течь, морская даль свинцова… И это ведь сказал единоросс! А я бы мог подумать на Немцова.

Миронов вдруг пополнил ряд борцов. Вот стоящее выхухоли чудо! Рылеев, Герцен, Сахаров, Немцов и Азеф (сорри, Азеф не отсюда) кричат в восторге: прибыло полку! Нашелся под кремлевским одеялом герой, который верности пайку предпочитает верность идеалам! Он будет посрамлен и посечен, и вышвырнут из питерского ряда – за то, что отозваться кой о чем посмел не так восторженно, как надо. Почувствовал ли что-то наш пострел и загодя вступил на путь опальный – иль долго зрел, и все-таки прозрел, и будет зажигать на Триумфальной? По совести, причина не важна для дружно потрясенных миллионов, а важно то, что супротив рожна совместно прут Лимонов и Миронов!

Нарушена томительная тишь. Калининград прославился протестом, а кстати, Триумфальная, глядишь, к исходу года станет модным местом. Здесь пролегал еще недавно фронт, а нынче знаменитостей без счета: лоб в лоб с бомоном сходится ОМОНД – опять я вроде перепутал что-то… Отныне тридцать первого, к шести, гламур, уже шалеющий от скуки, сюда стечется, чтобы развести менты его могли под белы руки. Какое бушевание страстей! Элита, чай, не мусорная урна… ОМОН автограф просит у гостей, а если бьет, то ласково, гламурно. Накушаются, скажем, господа – и скучно им в реальности постылой: «Айда на Триумфальную?» – «Айда! У них тусовка со святой Людмилой». И пусть порой положат в грязь лицом – но это и полезно, и здорово. Ужасно модно стало быть борцом. Мы скоро там увидим Соловьева Владимира – полезно натощак разок-другой проехать в автозаке… А там, глядишь, и Ксению Собчак с Минаевым и Тиной Канделаки.

Свобода, блин! Уже и враг заклят вписался в установленный порядок: Гонтмахера и Юргенса доклад не вызвал ни погромов, ни посадок. Хоть Дубовицкий, может, и сердит – но промолчал, корректность соблюдая; под окнами ИНСОРа не галдит с каменьями «Россия молодая»; в гуманитарной гнилостной среде жужжит жежешка: дескать, резковато… «ИНСОР призвал к разгону МВД!» – «Да что там МВД! К вступленью в НАТО!» Общественность желает срочных мер. Повсюду либерал на либерале. «А вы слыхали? В Омске, например, уже с плаката Путина убрали!» – «Не может быть!» – «Да чтоб я был здоров. Тандем буквально в шаге от раскола…» Такое потрясение основ сравнимо только с сериалом «Школа».

Иной, конечно, чем не шутит черт? Закон не писан циникам-невежам! – заметит, что свобода – третий сорт, и пахнет чем-то тухлым, а не свежим. А я, напротив, радуюсь всегда – в России не резон мечтать о многом. Какая диктатура, господа, такая и свобода по итогам. Культура, власть, промышленность и спорт, борцы, творцы, ценители и судьи – здесь все уже настолько третий сорт! И вы того же качества по сути.

Но главное, что радует меня, воспитанного Родиной поэта, – не эта колготня и мельтешня, не оттепель игрушечная эта, а то, что цел оптимистичный слой, потрепанный, но верящий при этом, что собственная задница весной – не та же, что зимою или летом.