Текст книги "Новые и новейшие письма счастья (сборник)"

Бронзовый удак

Московская повесть

Над омраченным Петроградом дышал октябрь осенним хладом, а над безглавою Москвой – златою сыпался листвой. Задумчив, врио мэра Ресин забрался в мэрский кабинет. Ему был очень интересен вопрос: «Надолго или нет?» В окно ломился ветер хладный. Чиновник думал: «Все враги!» – и вдруг на лестнице парадной услышал тяжкие шаги. «Курьер кремлевский! Неужели! Я ждал его на той неделе!» – подумал он, но как не так: пред ним в кафтане обветшалом, с безумным взором, со штурвалом явился Бронзовый Удак.

– Привет московской голытьбе! – он рек со злобой непритворной. – Добро, строитель чудотворный, – добавил он, – ужо тебе! Ты мыслишь – это наважденье? Отнюдь. Позор тебе и стыд! Я не любил Москву с рожденья, и мне она за это мстит. Сперва мерзавцы захотели меня доверить Церетели, и я над городом возбух: как допустить, что в этом теле мог обитать великий дух?! Вон над Невой зеленолицый кумир на бронзовом коне, и вы в сравненье с той столицей – как я с работой Фальконе. Москва меня не принимала. Имел я вид мегаломана – не знаю худшей клеветы! – но надругаться было мало: меня убрать задумал ты.

Нет, Ресин, это против правил! Лечи забывчивость свою! Уж коль Лужков меня поставил, то пусть я вечно и стою – напоминанием о стиле, сродни великому прыщу! Быть может, вы себя простили, но я вас, гады, не прощу. Довольно ныть, кончай кривляться – я буду вам во снах являться; тряся отвисшею губой, ходить я буду за тобой! Я говорю тебе, паскуда: не смей снимать меня отсюда, бездумно тратя миллиард на вывоз Церетели-арт! Какая, к черту, перестройка? Со мной согласна вся печать: вы сносом памятников только ее способны отмечать. Но память, Ресин, вещь иная: хочу стоять среди Москвы, угрюмо вам напоминая, каких царей терпели вы. Оставь бессмысленные вздохи, слова о доблестных трудах… Да будет символом эпохи великий Бронзовый Удак! Вы сами алчною гурьбою его взметнули над собою, уроду воздавая честь: терпи царя, каков он есть. Скажу без пафоса и пыла, и воздевания клешней: все, что из Питера приплыло, в Москве становится страшней. Мне даже как-то страшновато глядеть на наш иконостас: мы были так себе ребята, но кто мы сделались у вас?! Иной когда-то в универе штаны смиренно протирал, служил невидимо при мэре – а нынче демон и тиран! Другой и вовсе был невидим в тени патрона десять лет а ныне, кажется, что лидер, хотя считается, что нет. А вот и я, в глаза бросаясь, торчу меж ваших молодцов: я был, конечно, не красавец, но не удак в конце концов! Теперь же на Москве-реке, раздут московскою заразой, торчу гигантский, пучеглазый, с почетной грамотой в руке…

Решать проблемы вам накладно, сподручней только создавать. Теперь ты Войковскую, падла, решил переименовать, как будто мой же тезка Войков – виновник ваших перестройков! Пускай он десять раз бандит, однако он давно убит. Пускай герои – в адской топке, над ними демоны ревут, – не все ль равно стоящим в пробке, как эту улицу зовут?! Ты гонишь мутную волну уж, ты хочешь храбростью блеснуть, как будто переименуешь – и в тот же миг изменишь суть. Но помни: смена господина не сменит рабьего нутра. У вас в России все едино – как при Петре и до Петра… Твой кабинет мне мал и тесен, твоя эпоха мне узка… Прощай и помни Удака!

При сих словах очнулся Ресин.

В груди была как будто льдина, в ушах гремел державный шаг, слова «в России все едино» звенели в трепетных ушах. Он видел идола-мессию, что создал город на Неве. «Бежать в “Единую Россию”!» – мелькнуло в лысой голове. Ее вместительное чрево спасет от бронзового гнева! – и, с места ринувшись в карьер, он побежал вступать в ЕР.

Достигнув властного порога, он перед ним простерся ниц – и в скорбный список первых лиц его вписали ради Бога.

Быков о Бычкове

Сегодня, к сожалению, я буду серьезен – послушайте меня и таким. Меня интересуют наркоманы и Ройзман. Меня интересует Тагил. Мой пафос, без сомнения, покажется странен кому-то из друзей-бодрячков: кого-то, может быть, интересует Собянин – меня интересует Бычков.

Процесс, который многими уже отмечался, сегодня проявился ясней: с годами отделяется страна от начальства – начальство не справляется с ней. Когда-то с ней не справился несчастный Романов и весь плутократический класс. Когда вы не желаете спасать наркоманов – приходится стараться без вас. Страна уже наслушалась лихих пересудов. Случилось попадание в нерв. Мне мало улыбается орда робингудов, но это наш последний резерв. Блажен, кого явление пока не коснулось. С гражданственным томленьем в груди не мы ли заклинали, чтоб Отчизна проснулась? И вот она проснулась, гляди. Она непрезентабельна, конечно, спросонья: озлоблена, одета в рванье, ругается, сопит, распространяет зловонье, и ненависть в глазах у нее. Зато она наводит благолепие в доме, поскрипывая ржавью поршней – и кажется, когда она гнила в полудреме, то выглядела много страшней. Напомню вам забытую цитату из Блока, писатели, любимцы харит: вы баловались спичками – и разве жестоко, что ваша же усадьба горит?

Вот «Город без наркотиков»: их опыт бесценен. Даешь гуманистичных качков! Кого-то беспокоит червеборец Зеленин – меня интересует Бычков. Кому-то их явление – как милость Господня: наш социум в основе здоров! Им город без наркотиков желанен сегодня, а завтра захотят – без воров. Случится в населении существенный вычет по части путинят-медведят и прочих охранителей – но если приспичит, коррупцию они победят. А после им захочется убрать тунеядцев во глубину каких-нибудь руд; а там, предупредительно зубами поклацав, диаспоры они уберут… А что вам тут не нравится, творцы вертикали, и лидер, и его кабинет? Не вы ли идеальную страну воздвигали, где места населению нет? Давно уже заметили Немцов и Лимонов, и Горби со звездою во лбу, – что вам с лихвой хватило бы пяти миллионов, обслуживавших вашу трубу. Вы их и отфильтровывали в питерском стиле, неслышно поделив каравай, – а прочих, милосердные, в полет отпустили: как хочешь, голубок, выживай. Не то чтоб я, убогий, по-толстовски разулся, указывая власти на грех: вы верно рассчитали, что не хватит ресурса, что будущего нету на всех… Могли бы репрессировать – пустили на силос. Бывали времена и лютей. Но как-то, понимаете, не все согласились – должно быть, пожалели детей. И вот под партизанами леса застонали, а местные в испуге бубнят, что все они нечесаны и все со стволами… А что, вы ожидали ягнят? Как учит обучаемых профессор Вернадский, распад – необратимый процесс. Очнитесь, инноваторы, на вас идет Бирнамский, Бирнамский, а не Химкинский лес!

Не то чтоб я попугивал друзей и соседев, но розовых не надо очков. Кого-то, может быть, интересует Медведев – меня интересует Бычков. Не верю в анархистов, чересчур волосатых, и в бритых молодцов волевых, но он мне представляется героем десятых, сменившим пустоту нулевых. Коль Родину, сведенную тобой к приживалке, к набору пустырей и пустот, ты вытеснил на свалку – то не жди, что на свалке цветочками она порастет. И если мы его за похищенье закроем (со строгостью, по части второй) – он сделается подлинным народным героем. Да он и есть народный герой. Оставь его, начальничек. Подумай о Боге, о горестной родной старине, припомни, что церковники, вояки и блоги сегодня на его стороне…

Ты снова с нами, Родина, – страна из старых песен: в руках твоих кистень и багор. Бесперспективен Владислав, Рамзан неинтересен – меня интересует Егор. Вчера еще, любимая, твой путь казался смутен, меж мусорных терялся бачков… Не важно, кто там следующий – Медведев или Путин. Но после, несомненно, Бычков.

Надеюсь, лидер нации, что ты меня не вспомнишь, аврально ликвидируя провал. Я, горячо сочувствуя, мечтаю об одном лишь: чтоб я тебя не интересовал.

Фрикционное

На устах у бомонда московского актуальнее новости нет: обвинение для Ходорковского попросило четырнадцать лет. Это ж, братцы, другая стилистика! Накатило неведомо что: словно мы поиграли в три листика, а попали обратно в очко. Уж от счастья успел нализаться я, от восторга на стену полез – начинается модернизация, инновация, Химкинский лес! Чуть в финансах наметилась паника, а в бюджете случился изъян – как на первом сплошная Германика, в Академии – Асламазян! И цензура частично забанена – задолбала, в конце-то концов, – чуть в Москве утвердили Собянина, на экране явился Немцов! До того изменилась риторика, что почти испарился застой и явился, по мненью историка, пятьдесят, извините, шестой: в тоне власти и в рокерском лепете мне помстился призыв «Оттянись!» – но сидят Ходорковский и Лебедев, и заткнись, дорогой оптимист.

Уж казалось: довольно, о Господи. Вот и срока последняя треть, и уже невозможно без слез, поди, на позорище это смотреть. Адвокаты, сменяяся вахтенно, прокуроров приперли к стене; постепенно фамилия Лахтина нарицательной стала в стране, и, от горького смеха постанывая, весь народ, до гламурных чудил, на судилище это Басманное как в Театр Сатиры ходил; собирались, болезные, затемно, чтоб на лучшее место пролезть… Отомстили вполне показательно, раздербанили ЮКОС как есть, потоптались быками на выпасе, а на Запад махнули рукой, – но теперь-то, казалось бы, выпусти, если ты прогрессивный такой! По словам преподобного Сергия, высший подвиг – в прощенье врага… Но смешно ожидать милосердия. Милосердия нет ни фига.

Я заметил, что местные паттерны повторением вечным грозят. Все возвратно – они поступательны: шаг вперед – и сейчас же назад. Оппозицию нашу опальную задолбало движенье светил: чуть Сурков разрешил Триумфальную, как Собянин ее запретил. Чуть свободой повеяло вроде бы – возрастает Володина прыть, а когда торжествуют Володины, то свободу забыть и зарыть. Неудобно в Отечестве хордовым: здесь не любят стволов и опор. Но теперь, после случая с Ходором, я подумал – и в общем допер. Хоть подобное соположение вам покажется в чем-то срамно, где я видел такое движение? Для чего характерно оно? Для махания веткой омеловою? Для катанья на лыжах в снегу? Вроде сам его часто проделываю, а припомнить никак не могу… Только вроде просвет открывается – продолжается та же байда. Как же точно оно называется, если двигать туда и сюда? То поманят волшебные фикции – но ведь Ходор не Чепмен, не Бут. Эта вещь называется «фрикции», потому что нас с вами —

Но лгут эти пафосные аналогии! Наше время по кругу течет. И поэтому, думают многие, тут скрывается хитрый расчет. Если сроки начнут поглощаться там и четырнадцать будет второй, должен выйти в две тыщи семнадцатом несгибаемо стойкий герой. Это значит, что дата назначена и видна в непроглядном дыму; то, что Ленин проделывал начерно, надо набело сделать ему. И величье, что ныне затеряно, расцветет и утроится впредь – для того это все и затеяно.

Ради этого можно терпеть.

Баллада о синяке

Ужасный слух – как было встарь – растет как снежный ком: на Украину старший царь явился с синяком. Прессслужба с криком: «Все не так!» усилила сюжет, сказав, что это не синяк, а просто падал свет. Весь пул – впервой за десять лет – увидел в этом знак: не мог же падающий свет набить ему синяк? О, если б вправду был фингал у старшего из двух, для всех бы он героем стал, явив бойцовский дух! Страна, лежавшая окрест, забыла бы в один присест про михалковский манифест и ходорковский суд – причем и первый, и второй, – и повторяла бы: герой! Такие, встав за нас горой, Отечество спасут.

Быть может, кто-то из гостей смутил силовика, назвав политику властей несдержанной слегка? Премьер воскликнул: «Ты дурак!» – презренного клеймя, и получил в ответ синяк, но отпустил с двумя! Мы иностранцам не враги, тому порукой МИД, но врубим каждому с ноги, кто дерзко нахамит. Когда бы, яростен, как слон, хоть с кем-нибудь подрался он, с любым, кто нашу благодать посмел критиковать, – то рейтинг бы его в стране (во всей без вычета, а не в лояльной Путину Чечне) был двести двадцать пять.

А может, как бывало до восшествия во власть, – на тренировке по дзюдо пришлось ему упасть? Он держит форму, он боец, со спаррингом знаком, – бойцу престижно, наконец, светиться синяком! У ног его – страна и мир, он весь террор загнал в сортир, уже он мог бы пить кефир и слушать пенье лир – а он, как прежде, любит спорт, что сопряжен с побитьем морд. Поймал фингал и этим горд. Какой мобильный, черт!

А может, некий экстремист, желающий в тюрьму, неадекватен и нечист, пробраться смог к нему? Вот Берлускони, например, богатство не спасло: не хуже нашего премьер, а получил в табло. Что говорить, синяк под глаз – сомнительная честь, но оппозиция у нас, выходит, все же есть? Есть политический процесс, есть недвусмысленный прогресс, он вызывает интерес у Запада и Ко… А если всюду тишь да гладь, того гляди начнут стрелять, и за примером, так сказать, ходить недалеко.

А может, чем не шутит черт, – приглушим хохоток, – не драка это и не спорт, а бабий коготок? Вот он к кому-нибудь пристал, влюбившись горячо, и получил в ответ фингал: нормально же, а чё? Да он бы стал за пару дней – пиарщики, ку-ку! – по-человечески родней любому мужику. Когда работаешь, как краб, не покладая хищных лап, а сам при этом любишь баб и лезешь к ним порой, – то ты не просто ВВП, всеобщий лидер и т. п.: ты после этого ЧП действительно герой.

А может быть, он пил коньяк (не пьет? Господь с тобой!), пошел, упал, набил синяк, как делает любой? А может, ботокс закачал, чтоб нравиться стране, и получил за то фингал, естественный вполне? А может, просто о косяк ударился щекой – и вот, пожалуйста, синяк, загадочный такой? Тогда бы лучшие умы, от Бугульмы до Колымы, – «Он человек, такой, как мы!» – вскричат, разинув пасть. Болезни все обострены, врачи тупы или пьяны – но есть надежда для страны, где человечна власть!

Синяк светил бы, как маяк, манил бы, как побег…

Но, видно, это не синяк.

И он – не человек.

Без названия

Россиянам не стоит плеваться: мол, в России сугубая жесть и по-прежнему нет инноваций. Инновации как еще есть! Если раньше вы были избиты под покровом ночной темноты, раньше думали – это бандиты, а теперь полагают – менты. Раньше думали – это разборки, олигархов крутая игра, а теперь – что кремлевские орки, молодежные клоны ЕдРа. В их рядах, поредевших отчасти, собирается все дерьмецо – так что рост уважения к власти, можно прямо сказать, налицо.

Раньше зло наносило удар свой, вызывая лишь вопли в Сети, – а сегодня глава государства лично в «Твиттере» пишет: «Найти!» Предыдущий бы ноги бы вытер, как любой интернетовский тролль, – а сегодняшний выложил в «Твиттер», что берет на особый контроль. Мановением царственной ручки обозначена чудо-пора: бьют не меньше, и ловят не лучше, но имеется «Твиттер» – ура! Если вас арестуют с рассветом и отправят на дыбе висеть – вы успеете тут же об этом сообщить в социальную сеть. Если вас избивают железкой или, скажем, избили уже, – в форме краткой, достойной и резкой сообщите об этом в ЖЖ. И его представительный форум – бесцензурный, спасибо богам, – вам сочувствие выразит хором и презрение к вашим врагам. Набежит и противников стадо – допускаю, что их большинство, – и добавит, что так вам и надо: объективность превыше всего.

Кто сказал, что не стало свободы? Триумфальную вспомни, браток: переломы, разгоны, приводы и лимоновских жалоб поток. Возмущался политик опальный, состраданья не видя ни в ком: не пускали его к Триумфальной! А сегодня заносят силком. Прежде дружное стадо ОМОНов издавало воинственный вой, а сегодня увидят: «Лимонов!» – и несут его вниз головой.

А возьмем Ходорковского, скажем: иностранец заметить готов, что несется над нашим пейзажем дуновенье тридцатых годов. Дорогие, подумайте здраво: инновации надо беречь! Кто б в тридцатые дал ему право говорить триумфальную речь? Если б Сталин в нем видел помеху и назначил четырнадцать лет – разве б это читали по «Эху»? Полагаю, что все-таки нет. Раньше все-таки было, как в Риме в незапамятно древнем году – беззаконие втайне творили. А сегодня творят на виду! Все настолько наглядно в России: и разбой, и распад, и резня! Если б раньше, допустим, спросили: «Как ты терпишь?» – «Да я ведь не зна…» А сегодня и гнило, и вязко, но понятно любому уму, так что старая эта отмазка не поможет уже никому.

Вот и вся инновация, Кашин, верный друг мой годов с двадцати. Всякий рашен по-прежнему страшен, но теперь это пишут в Сети. Мы опять догниваем покорно и не ропщем уже ни хрена; мы в субстанции той же по горло, но сегодня прозрачна она. Прежде были зловещие пятна – ныне все мы сплошное пятно. Это стало любому понятно – до того, что уже не смешно. Все по-прежнему видно по рожам, да и запах повсюду уже… Ничего мы поделать не можем – разве только посраться в ЖЖ. И открытостью щедро украшен путь в беспамятство вниз головой.

Поправляйся, пожалуйста, Кашин.

Очень ждем. С уважением, твой.

Ларечное

Увы, проблемы родной столицы трагичны и велики. Устав покорно с ними мириться, Собянин сносит ларьки. В Москве, к примеру, повсюду пробки – Собянин рушит ларьки, и их разобранные коробки увозят грузовики. В Москве обобранные старухи и нищие старики – чтоб их поддерживать в бодром духе, Собянин рушит ларьки. В Москве – террора рабы тупые и злые боевики. Чтоб бомб в ларьках они не купили, Собянин рушит ларьки. В Москве наценки, в Москве накрутки, правительству вопреки, – но с новым мэром плохие шутки: Собянин сносит ларьки. В Москве чиновники взяткоемки и жадны, как хомяки, в бюджетной сфере царят потемки – Собянин сносит ларьки. Московский воздух грязнее смога, зловонней Москвы-реки – при новом мэре и с этим строго: Собянин сносит ларьки. В Москве разнузданные префекты, работать им не с руки, – их ждут суровые спецэффекты: Собянин сносит ларьки!

Смешно цепляться к невинной фразе, злорадства нету ни в ком, – но я не вижу особой связи меж пробками и ларьком. Мне даже как-то обидно трошки за нашу картошку-мать: иль после сноса «Картошки-крошки» тут взяток не будут брать? Давно бы гражданам вслух сказали о том, что не кто иной, а ларь цветочный на Белвокзале инфляции был виной! Что если враз, отдирая доски, в течение пары лет снести в Отечестве все киоски – преступность сойдет на нет! Что даже адская суть террора (он, впрочем, везде таков) на нет в России сведется скоро, когда не станет ларьков!

В том, что Собянин, дозоры выслав, войну объявил ларьку, – искать не нужно особых смыслов: все смыслы давно куку. Мне жаль чиновников новой власти, сумевших туда попасть: на чем бы им доказать отчасти, что это новая власть? Сполна бессилья они вкусили. Открытье – нельзя грустней: Москва – не остров, а часть России, и в анусе вместе с ней. Что сделать тут по-единоросски, чтоб Запад остался рад? – снести в окрестностях все киоски да гей– разрешить парад. И было б, может, еще бодрее в бедламе нашем родном, когда б киоски сносили геи: действительно два в одном.

У нас начальство – давно для виду. Наш жребий, видать, таков. Куда ни еду, за чем ни выйду – все вьется вокруг ларьков. Все власти, коих не выбирали, нацелены на ларьки: их ставят местные либералы и сносят силовики. Да что здесь, в общем, умеют кроме? Историк, достань скрижаль: мерси на том, что еще без крови, ларьков-то почти не жаль…

А впрочем, братцы, допустим смело, – Собянин недаром рос; тогда, быть может, не без прицела и этот ларьковый снос. Идет, допустим, легко одетый студентик, всегда готов: идет он к бабе, как все студенты, и хочет купить цветов. Цветов он хочет, но нет киоска, а только мусорный бак… «Ну что ж, плевать», – говорит он жестко и хочет купить табак. Ему желательна папироска, курить охота ему, – но раз табачного нет киоска, он хочет взять шаурму. Но нет ее! И тогда, в бессильи, отчаявшись ждать щедрот, студент поймет, что нужен России военный переворот! Ведь он не болен, не стар, не робок, не думец, не импотент…

Он сделает так, что не будет пробок.

Я верю в тебя, студент!

Кинологическое

Новый слух из компьютера вытек, облетел интернет в полчаса: знаменитый российский политик озаботился кличкой для пса. Получил он овчарку-болгарку, симпатичную, полную сил, но название выбрать подарку добрых подданных он попросил. Гордый Запад презрительно лает: демократии нам не дано! Губернаторов, мэров, парламент выбирать мы не можем давно, но имеем, подумавши здраво и других послаблений не ждя, несравнимо важнейшее право – озаглавить собаку вождя. Этот выбор прозрачен и равен, и важнее других двадцати – ибо как мы ее озаглавим, так она себя станет вести. Я, наверное, даже ревную: хоть разбейся страна моя вся, настроенье его напрямую будет больше зависеть от пса. Как мы с вами хвостом ни виляем, как ни лижем хозяйскую дверь – мы почти ни на что не влияем, а собака влиятельный зверь. Даже тот, кто котлеты ей рубит, водит в парк, ceteracetera… Дело в том, что собаку он любит. И кита. И еще осетра. И простите меня, забияку, – я не требую доли иной: посмотрите на эту собаку и сравните ее со страной.

Вот и думай, мыслитель-дубина: есть собака, рыжа и бела, – как назвать, чтобы крепко любила, и верна, и довольна была? В блогах пишут: когда она сука (как и та, что имелась досель), – есть идея назвать ее Юка, или Юкосом, если кобель. Хвост отсечь, чтоб ходила бесхвосто, или груз привязать на конце б; ощущая свое превосходство, посадить ее в клетку, на цепь… Безусловно, она виновата: и порода, и норов, и стать. Но ее ведь придется когда-то, извините меня, выпускать? Как учил Ориген Диамантий, нет рецептов на все времена; и притом ни малейших гарантий, что собака вам будет верна.

Каждый помнит стишок без финала – про собаку, попа и про снедь, так что есть оснований немало обозвать ее просто «Транснефть». Это бренд перспективный, реальный, безоглядной успешности знак – раскрутил ее Леша Навальный, но в Кремле ее знали и так. У собаки появится масса, что всегда украшает зверье, а коль съест она лишнего мяса – поощрите медалью ее; приучите к печенью, к варенью – для хорошей собаки не жаль, – но гарантий любви, к сожаленью, не дают ни жратва, ни медаль.

Что еще предложить бы, родимый, чтоб попасть, извините, в струю? Любопытно назвать ее Димой. В чью бы честь? – да хотя бы в мою. Раз уж в тему мы так углубились, я, ей-богу, почел бы за честь, – но зачем вам домашний любимец с тем же именем, раз уже есть? Для чего его вешать на шею, где и так уж питомец один (нет, себя я в виду не имею – в этом мире достаточно Дим). И потом, назовешь ее эдак – и уже не спасешься, увы, от кудахтанья местных наседок: кто хозяин – она или вы? Кстати, жизнь нас уже убедила, что животные нашей страны, наделенные именем Дима, тоже в общем не слишком верны.

Утомленный вечернею грустью и томясь непонятной виной, предложу я назвать ее Русью, или, если хотите, Страной. Дрессируйте при помощи «фаса», ибо враг на родном рубеже; не давайте достаточно мяса, отбирайте и то, что уже; хорошо и побить (не до смерти), приучив ее к твердой руке. Чаще врите. Самой ей не верьте, на коротком держа поводке. О расплате оставьте тревогу: стоит только назвать ее Русь, как она вас полюбит, ей-богу. Объяснить этот факт не берусь. Сразу будете, как за стеною, в нашем общем щелястом дому. Решено: назовите Страною.

А для краткости можно – Муму.