Текст книги "Новые и новейшие письма счастья (сборник)"

Тарасовское

В Киеве перевернули новую страницу: посадили пани Юлю в смрадную темницу. Криминальный Янукович, равнодушный к праву! Знали мы, что ты готовишь наглую расправу. Всю Европу растревожишь, рейтинг свой изгадишь – но ведь ясно: если можешь, все равно посадишь. Пани Юля так и знала все об этом цикле: вам, таким, победы мало – вы топтать привыкли! Где ж понять совкорожденным рыцарства науку, научиться побежденным протягивать руку! Прежде хоть щадили даму люди правил старых… Как-то встретишь ты Обаму с Юлею на нарах?! Плачут хлопцы и юницы в Виннице и в Ницце: сидит девица в темнице, и коса в темнице… А в России увидали – и довольно квакнут: начиналось на Майдане – кончилось вот так вот.

Но не празднуй, Янукович, легкую победу! Не копи себе сокровищ к тайному побегу. Время мчится, точно пуля, с ним никто не сладит, – помни, выйдет пани Юля и тебя посадит. Будет править самовластно и тоталитарно – хоть сейчас она несчастна, но всегда коварна. Я уже и на Майдане, либералботаник, понимал, что эта пани далеко не пряник. Ведь не век тебе, как ныне, быть козырной масти – надоест же Украине блатота у власти! Юля – пани непростая и сравнить-то не с кем, а за ней такая стая, что куда донецким, – и когда взлетит высоко, стоит захотеть ей, и взамен второго срока ты получишь третий[36]36
  Виктор Янукович имел в молодости две судимости, впоследствии снятые.


[Закрыть]. Не сойти Украйне с круга из-за этой пары. Так и будете друг друга упекать на нары. Пожениться бы вам, дети, не мотать бы срок бы – против вас никто на свете устоять не смог бы; но никто не верит ныне в пользу коммутаций. Все равно что Украине с Русью побрататься.

Вот и понял я случайно, слава тебе Боже, почему у вас Украйна – не Россия все же. И от вас, дивя планету, лучшие съезжают, и у вас свободы нету, а врагов сажают, понимающих лажают, дураков ласкают… Но у нас, когда сажают, то не выпускают. И у нас бы Тимошенко сделала карьеру, подольстившись хорошенько к нашему премьеру, и резвилась бы, как серна, и цвела, как вишня, – но у нас бы если села, то уже б не вышла. Если ж кто у нас и выйдет – никого не судит, потому что плохо видит и почти не ходит. Впрочем, Бог располагает, помнит дебит-кредит: русский долго запрягает, да уж как поедет! Зашумит, заколобродит – и за две недели одновременно выходят все, кто здесь сидели. Радость с гибельным оттенком, с запахом пожара – ибо вместе с их застенком рухнет вся держава, накренятся все оплоты, упразднятся боги – тут уж не свести бы счеты, унести бы ноги, ибо всех – отнюдь не тайна – ждет большая дуля.

Нет, Россия – не Украйна.

Возвращайся, Юля.

Август

Как обещало, не обманывая, и это лето сходит в Лету, и бури ожидаю заново я, но, слава богу, бури нету. Еще тепло, и щетка трав густа. В лесу сатир пугает нимфу. Всегда мы ждем беды от августа (Маяк бы похвалил за рифму). Но эти страхи я повыветрю. Не бойтесь, граждане, вылазьте! Нас обступили по периметру от нас сбежавшие напасти. В Европе – вал погромов форменных, мигранты бесятся с обжорства, везде – паденье рынков фондовых: Насдак упал на Доу Джонса. А вспомни, что творится в Сирии! Везде бесчинствует военка, и только мы сидим красивые и выбираем Матвиенко.

Чужие страсти русским похеру. Страна тиха не по сезону, все в полусне, и только Прохоров войти мечтает в еврозону. Европе впрыскивают камфору, а мы ликуем, мы газуем! Читатель ждет уж рифму «амфору». Читатель, как ты предсказуем!

Как обещала, не обманывая, пришла стабильность. Кризис прожит. Страна банановая, нановая, уже и рушиться не может. Умолкли все, о нас жалевшие, волнуясь об иных державах, и лишь составы проржавевшие порой слетают с рельсов ржавых.

Как глаз устал от этой рухляди, познавши все ее оттенки! Я не хочу, чтоб нечто рухнуло, но чтобы двигалось – хотел бы. А помнишь, как бывало ранее? Годами нет конца раздраю.

Живут Америка, Германия, и только мы как я не знаю. Все августы грозили путчами, а то пожар дивил планету… Зато теперь мы стали лучшими, поскольку нас, по сути, нету.

А как ругались, как мы крысились, как кости собственные грызли! Теперь кругом чужие кризисы, но кризис – это признак жизни. Мы стали пустошью великою, где правит мелочность и злоба. Боишься ты, что я накликаю?

Не бэ, читатель. Я не Глоба.

Спутниковое

Как задолбали этим путчем, занудным, как овсянка-сэр! Добро б мы стали чем-то лучшим, чем этот наш эсесесер, добро б мы сдвинулись куда-то или хоть выросли уже, добро бы радостная дата застала нас на рубеже, – но взгляд вотще повсюду шарит: просвета нет ни тут, ни там. Нас только то и утешает, что в Штатах тоже не фонтан. На юбилей хочу забить я, как неконформный индивид. Другое громкое событье меня сегодня вдохновит. Из многих радостей доступных в одной мне видится запал: мы запустили мощный спутник, и он немедленно пропал.

Он был мощнее всех в Европе, в нем было связи до фуя – и вот космические топи его сглотнули, не жуя! Заметьте, мы не так богаты – швырять рубли на баловство. Его нашли как будто Штаты, но оказалось – не его. Среди небес дождливосмутных, чертя привычный их пейзаж, летал другой какойто спутник – и не крупнейший, и не наш. Как это, в сущности, жестоко! Но в этом логика видна, что наша Русь, по слову Блока, «всегда без спутников, одна». Насмешки циников прожженных все беспардонней, все грязней… Мы – тот несчастный медвежонок, что все искал себе друзей – придите, типа, меду выдам, я весь культурный, я в штанах! – но так пугал их внешним видом, что все кричали: нах-нах-нах. Когда-то было время, братцы, до всяких этих перемен, – имел он спутников пятнадцать, потом четырнадцать имел, и мы неслись, антенны пуча, в холодной, пасмурной нощи – но разлетелись после путча, и всё. Ищи теперь свищи. Ушли в невидимые выси, о прежней дружбе не стоня. Где Киев, Таллин, где Тбилиси, где, извините, Астана? И как мы их пустили сдуру в суровый, непонятный мир? Один наш друг – атолл Науру да броненосный Ким Чен Ир, и тот глядит на нас со смехом, коммунистическая знать… Я слышал, он опять приехал. Мощнейший спутник, что сказать. Финал могучего проекта: медведь досчитывает медь. Теперь нас любят только те, кто хотят остатки поиметь. С друзьями, впрочем, очень туго не сотый, не двухсотый год: имелись два любимых друга – своя же армия и флот, они исправно помогали, но нынче, Родина, глазей: ты, может, справишься с врагами, но берегись таких друзей. Когда посмотришь трезвым глазом на этот дружный легион… Теперь мы дружим только с газом, но погоди – уйдет и он.

Средь звезд, навеки неприступных, в далеком, млечном их дыму, когда представишь этот спутник – как хорошо сейчас ему! Как он летит в свободном небе, неуловим, неутомим… Страна моя! Не лучший жребий – быть вечным спутником твоим. Вот он летает в темпе вальса среди других небесных тел. Как счастлив тот, кто оторвался – но ни к кому не прилетел! Ату, голубчики, ловите. Твой спутник в бездне голубой летает по своей орбите – вокруг тебя, но не с тобой, из всех твоих реестров выбыл, нигде не числится строкой… Ей-богу, это лучший выбор. В конце концов, я сам такой. Не помню, что со мною стало, – должно быть, сделалось само: хоть я из твоего металла, на мне стоит твое клеймо, на мне печать твоих Евразий, твоих полковников и Ко, но между нами нету связи.

И я лечу. И мне легко.

А ты загадочно блистаешь, в своей песочнице резвясь.

Когда ты вновь собою станешь, я первый вылечу на связь.

Новый марш

Россия – такое место, где всех примиряет деготь. Все ждут от вас манифеста, чтоб тут же его раздергать на десять цитат, из коих торчит неопровержимо, что вы параноик, комик и в целом слуга режима. Чем будет страна растрогана? Ей все покажется рвотным. Но если хотите слогана —

Вот вам!

Вот вам!

Вот вам!

Любой, кто играет с шулером, ведет себя как давалка. Кто хочет быть обмишуленным – пожалуйста, мне не жалко. Валяйте, играйте в лидера, дурите других несчастных. Сегодня сказать: «Политик я» – признаться: «Я соучастник». Пейзаж безнадежно выглажен, повсюду царит «Ну что же-с!», и мне плевать, как я выгляжу в глазах надутых ничтожеств. Не стану с толпой считаться я, устал плестись черепахой, и мой ответ имитации —

В рифму!

В рифму!

В рифму!

Я враг погромам и выстрелам. Бойцы чересчур ретивы. Я верю, мы скоро выстроим фундамент альтернативы. Вы в вашем упорстве адовом, бессменном и слишком старом, все сделаете, как надо вам, – но мы вас одних оставим. Консенсус с высоколобыми мне больше неинтересен. Кто хочет считаться снобами – пожалуйста, к Маше Гессен. Пускай покроется славой талантливый гешефтмахер, но – кто там шагает правой?

В рифму!

В рифму!

В рифму!

Серьезничать больше стимула нет. Ругаться – и то ломает, и тот себя сам кастрирует, кто вас всерьез принимает. Вам выпало в виде бонуса прижизненно кануть в Лету. Пусть с вами другие борются – для нас же вас просто нету. В пиру торжества ублюдочьего, бескрайнего, как франшиза, ни прошлого нет, ни будущего, ни верха, ни даже низа, сплошная равнина палевая. Свободен – кто свалит первым, притом никуда не сваливая.

Вот вам!

Вот вам!

Вот вам!

А если кому-то кажется, что нынче смеяться поздно, – удельное наше княжество и так чересчур серьезно. И если тебе, читателю, претит грубоватый тон мой, поскольку ты любишь патину серьезности многотонной, и ежели этот спор вести претит тебе, остолопу, – в припадке законной гордости целуй себя прямо в рифму.

Безвыборное

Расстроился мой ум, смутился дух, в душе творятся всякие бесчинства: я разучился выбирать из двух (из многих-то я прежде разучился). Страдаю, говорят, не я один, но остальные мучаются немо. Вот тут Волошин, мудрый господин, сказал, что есть проблема у тандема: хоть выборы нацелились в упор и драм в стране – не разгрести лопатой, а эти двое медлят до сих пор, не в силах сделать выбор небогатый. И сам я понимаю не совсем, рассматривая вызревшие фиги, – что за различье между П. и М.? Но ищем, раз уж нет другой интриги. Вон Юргенс до сих пор являет прыть: в который раз он данные итожит, твердя, что М – большое Можетбыть, а П есть полный П без всяких «может»; и я стоял бы на его тропе, когда б не верил, вслед единороссам, что лучше уж беспримесное П, чем тот же П, нависший под вопросом. Боюсь, что вся предвыборная рать, не видя мотивации и смысла, настолько разучилась выбирать, что вся страна в коллодии зависла. Господствует бессмысленная лесть, веселья в ней – как в мертвенном оскале… Тут Прохоров решился было влезть – так и его немедля обыскали, без повода, но в назиданье всем: не рыпайтесь, ребята, не беситесь! Хоть он, по сути, – те же П и М: в его инициалах явлен синтез.

Вся жизнь моя зашла в тупик срамной, она проходит в вечных разнобоях. Два яблока лежат передо мной: с которого начать? Не ем обоих. Измучился загадкой, спал с лица. Из двух – никак. А если бы из кучи?! Варю себе на завтрак два яйца – и не могу смекнуть, какое круче; чтоб избежать навязанных дилемм и не казаться понятым превратно, варю их три и Прохорова ем, а остальные два кладу обратно.

Допустим, на работу я иду, с утра в душе апатия и снулость – зане проблема эта, на беду, теперь физиологии коснулась: чтоб нарезать привычные круги, из дома надо выйти, вот дилемма! – но не могу понять, с какой ноги. Опасно справа, неприлично слева. Держу тревожно руки на весу, надеясь внять разумному совету – какой рукой поковырять в носу? (У нас теперь другой работы нету.) Чтоб осадить поднявшуюся муть, потребен мне кремлевский агитатор… Каким глазком девице подмигнуть – и то не знаю: tertium non datur. Что мозга полушарье, что рука – я беспрерывным выбором издерган, и как приятно все же, что пока есть у меня непарный важный орган! Раздвоены и зад, и голова, – лишь этому чужда моя хвороба. А будь их у меня хотя бы два – без дела бы, боюсь, болтались оба.

Какое это счастье, господа, что можно им гордиться, как державой, и властно двигать им туда-сюда…

Туда?

Или сюда?!

О, боже правый.

Безадресное

Я обращаюсь к лучезарному, работающему на двух, идейно-главному, пиарному, кого не называют вслух; я обращаюсь с важной просьбою – поэтому и распален: не надо делать славу Ройзману и возводить его на трон. Нет, я люблю, конечно, Ройзмана, я много раз о том орал, – борца испытанного, грозного, известного на весь Урал, порой настроенного мстительно, как подобает силачу, к тому же он поэт действительно, тогда как вы… молчу, молчу. Все НТВ теперь сечет его и «Комсомолка» топчет всласть. Ей-богу, это нерасчетливо – так продвигать его во власть. Тут говорят, что нынче Прохоров – ваш главный враг и оппонент, но людям это в целом по херу. Он олигарх, и шансов нет. Иное дело – травля Ройзмана (а он сознательно травим). И так-то он смотрелся розово, а ныне просто херувим. Прошу задуматься немедленно: он воплощает средний класс, фанатов у него немерено, а денег меньше, чем у вас, он борется с наркобаронами, а это тоже не игра, плюс занимался оборонами поселка гордого Сагра. И если вправду вы не шутите, – а это так, клянусь крестом, – вы до того его раскрутите, что возведете на престол. Несложно с вашими умельцами ковать нам новых Ильичей. Я вам напомню случай Ельцина: похоже все до мелочей. В него влюбилась метрополия, и Украина, и Кавказ; любимец масс, и рост поболее, опять простите, чем у вас, питался скромными котлетами, на бюрократов напирал, предпочитал крутые методы (а что вы думали? – Урал!), а коль скандалом разогреешься, да попадешь еще в струю… Спросите хоть Михал Сергеича – он это помнит, зуб даю. Тут есть одна простая истина: кого вы мочите – герой. Никто не вспомнит Охлобыстина – теперь он даже не второй. Вы почву создали движению: сам Кремль героя укусил! Не надо вам бы так бы с Женею: он порожденье важных сил. Они не будут бегать зайцами от ваших глянцевых клешней. Он сын самоорганизации, а это вам всего страшней. Проекта более провального не знали местные тузы: уж как вы подняли Навального – но Ройзман действенней в разы!

Вы потому и «Дело правое» втащили в склоку и развал, что Прохоров, свободно плавая, на борт Евгения позвал. Конечно, в вашей адекватности не усомниться бы грешно: у вас большие неприятности, а время трудное пришло. Отчизна ропщет, что ни впарьте ей: «Где МБХ?!» – кричат в толпе, а с этой прохоровской партией вы просто впали в МДП*. Мочите всех, скажу не споря я, – мы против резких перемен; но Ройзман – это та история, в конце которой ЕБН. Вы свой же сук бесстрашно рубите и в смуту гоните страну. За что вы так его не любите? Стихам завидовать? – да ну! Коль на кону сегодня Родина, я докажу почти без врак, что вы гораздо выше Ройзмана – и как поэт, и просто так; и как мужчина тоже краше вы, гуссерлианец-полубог… Конечно, вы слажали с «Нашими», а он успешный педагог, – но ради местных обормотиков я напишу еще строфу, сказав, что «Город без наркотиков» – безоговорочное тьфу, приют безбожного охальника с жестокой стражей на крыльце, – а вы, напротив, наш Макаренко и Януш К. в одном лице, опора юноши серьезного и всех потупчиков оплот… Довольно с вас? Оставьте Ройзмана! Пусть даже он пока не пьет – вопросу несколько недель цена: он всех побьет на вираже.

А я боюсь, второго Ельцина страна не выдержит уже. * Михаил Дмитриевич Прохоров, также – маниакально-депрессивный психоз, характеризующийся чередованием апатии с лихорадочной и бессмысленной активностью.

Ящичное

Что прежний лидер к нам вернется скоро – не новость. Если новость, то мелка. А новость то, что Юргенс – шеф ИНСОРа – теперь мне должен ящик коньяка. Тому назад два года с половиной он мне давал большое интервью и там с улыбкой хитрой и невинной доказывал позицию свою: медвед не вечно будет чистоплюем, безмолвен и с хозяином един; повестка есть, харизму нарисуем, поддержка есть, концепцию дадим… Стабильность в прошлом. Брошен новый вызов. Старшой его провалит, запоров, поскольку он в плену у жополизов, душителей, а в сущности – воров. Он стал на время символом единства – иначе не сплотилось большинство б…, – он для начальной стадии годился, достаточно, спасибо, хватит, стоп. Сегодня переписываю это, вдыхая тот задор, как анашу, – и странно: вот же, выписка, газета, – а выглядит, как будто доношу. Я выхожу суров и неподкупен, поскольку в том же самом интервью ответил: Игорь Юрьич, будет Путин. Ей-богу, будет Путин, зуб даю. Он истинный царек, к нему привыкли, фигурка у преемника мелка, команды нет… И мы тогда – а фиг ли? – поспорили на ящик коньяка.

Политик Юргенс здравый и здоровый. Недаром же в манере пацанов, с дозволенною наглостью дворовой, ему хамил Виталий Иванов. А Юргенс – человек из настоящих, и я, чем ближе делался финал, ему напоминал про этот ящик, а он при встречах мне напоминал. ВВ рулил, как кардинал заправский, М. выглядел несчастнейшим из Дим… Я говорил: согласен на молдавский. Он отвечал: посмотрим, поглядим… Чего глядеть?! Писал же Христо Ботев, что разума не слушается власть! Он возражал: но Запад очень против. Я возражал: на Запад им покласть. Сравнили, понимаешь, кость и хрящик. Надежды – утешение юнцов. И вот в одну субботу в этот ящик сыграли все мечты, в конце концов. Туда же – нанобоги, микроблоги, айпод, модернизация элит, развал Москвы… Признаемся в итоге, что ящик вышел очень невелик. Хоть пару бы иллюзий завалящих, а то сплошные фетиши висят… Боюсь, что это будет наноящик с бутылочками грамм по пятьдесят, и я пойму стратегию ИНСОРа. Обидно, если ставки возлетят. Понятно же: масштаб предмета спора не может не влиять на результат. Была б уместней баночка повидла, изюма горсть, соленые грибки… И кстати – всё настолько было видно, что этот спор похож на поддавки. И Юргенс, с первых дней почуяв это, – чтоб не почуять, надо жить не здесь, – решил утешить пылкого поэта и подсластить подкравшийся п…ц, затем и предложил настолько жестко азартный спор в давнишнем интервью, – но подсластить не вышло, вот загвоздка. Я вам забыл сказать, что я не пью. Но спор еще не кончен, братцы, – хрен там! Мы спорили, планируя маршрут, о том, что Путин будет президентом. А вдруг его еще не изберут?! Вдруг он решился, к собственному горю, – а рубль меж тем сорвался, изувер, и пала нефть, и я тогда проспорю, а победит Явлинский, например?! Тогда – игроцкой честности образчик, медийных провокаций режиссер – я им куплю такой ответный ящик, в который бы вместился весь ИНСОР, махину деревянную такую, чтоб сколотить из дюжины щитов… Мне кажется, я мало чем рискую. Но если так и будет – я готов!

Разногласное

Представители местных элит, чьи надежды опять оскудели, утверждают, что надо валить. Я боюсь, это слово недели. Сам Кулистиков, морща чело, президента спросил нелюдимо: если всё у вас тут решено, на фига мы тут делаем, Дима? Знатоки полускрытых вещей, прозревальцы великого в малом, что с каких-то неведомых щей филиала зовут либералом, – как-то враз перестали хвалить этот символ грядущих идиллий и согласны, что надо валить, и храбрейшие вслух подтвердили. Предлагается всё обнулить. Даже дети, что прежде робели, вместо «Мама!» взывают «Валить!», уссываясь в родной колыбели. Чуть заглянешь в какой-нибудь чат, где ведут разговор о руслите, – эмигранты «Валите!» кричат, патриоты им вторят: «Валите!» Даже те, что привыкли рулить и считаются мыслящим классом, – втихомолку внушают: «Валить», обращаясь, естественно, к массам. Я считаю, что лучше налить, закусить и продолжить сугубо, – но за всем этим воплем «Валить!» кто расслышит совет жизнелюба?

Впрочем, те, что хотят отбелить нанопару властителей грозных, тоже стонут, что надо валить. Все валите! Очистится воздух! Неопрятен, криклив, бородат, неумен, некрасив и неловок, сортировщик латинских цитат, сочинитель капустных колонок; государственник-поцмодернист, завсегдатай сектантских молелен, что внутри и снаружи дерьмист и притом тошнотворно елеен; воспитатель кремлевских волчат, испускатель зловонного пота, – все «Валите!» синхронно кричат, полагая, что купится кто-то. Только я продолжаю шалить, не страшась белоглазого взгляда, повторяя: «Не надо валить».

– Почему же, – ты спросишь, – не надо?

Почему, если воздуха нет, если ширится праздник гиений, если участь двенадцати лет решена без малейших сомнений, если худшие стали стеной, под симфонию криков вороньих, и притом их противник иной поужасней, чем даже сторонник; если, чувствуя время свое, в этой ячневокирзовой каше заведется с годами зверье пострашнее, чем наци и наши, и начнет в поперечных палить, и топтать несогласных часами, – объясни, почему не валить?

Потому что повалятся сами.