Текст книги "Новые и новейшие письма счастья (сборник)"

Обменное

Безотлагательно берусь, дразня сатрапов, как Теренций[32]32
  Теренций – римский комедиограф, бичевавший лицемерие знати.


[Закрыть], привлечь читающую Русь к сравнению двух прессконференций. Одну, собрав гудящий рой политтехнологов лукавых, устроил в Сколкове Второй – другую дал фон Триер в Каннах.

Наш нановождь, собравши зал, в сравненье с прочими вождями опять ни слова не сказал. А как мы ждали, ждали, ждали! Нет даже темы для стиха. Лишь молвил, прессу развлекая, что безопасен МБХ. Ахти, сенсация какая! Я аж привстал на канапе. «Сейчас, сейчас!» – уже подумал, но что опасен ВВП – он не сказал бы и под дулом. Коснуться плана своего он совершенно отказался. Он занят более всего проблемой сельского хозяйства. Причины долго объяснять, да и вопросов нынче мало. Он никого не может снять, кто был бы выше генерала. А впрочем, в чем его вина? Уже такой сложился имидж, что не изменишь ни хрена – хоть снимешь фильм, хоть брюки снимешь.

Зато, танцуя на краю, угрюмый мастер Ларс фон Триер пресс-конференцию свою задумал загодя как триллер. Он стал спокоен и речист и даже несколько жиреет. Сказал, что он в душе нацист, сказал, что Гитлера жалеет, – а под конец, сгущая мрак, изрек при всей кино-Европе, что хоть евреям он не враг, но их считает болью в попе. Сказать такое – все равно, что в зале трахнуть малолетку. Его красивое кино могло рассчитывать на ветку, его встречали, как отца, и привечали, словно брата, – а тут за сутки до конца он стал для Франции нон грата. Продажных журналистов рать вовсю несет его, красаву… Его, похоже, надо брать, как прежде взяли Куросаву. Сострил неловко – что за грех? Его прикрыли бы собой мы. Тащить в Россию надо всех, кто выпадает из обоймы, и коллективно поддержать, – такой поддержки он заждался, – покуда Ахмадинежад еще не дал ему гражданства. Пусть он нервозен и сварлив – мы от безликости устали. Пресс-конференции сравнив, я поменял бы их местами.

Какая пища языкам, всем этим рейтерам и лентам! Пускай Медведев едет в Канн, а Триер станет президентом. Датчанин вряд ли возразит: он доказал, что очень скоро любой компьютер, паразит, начнет снимать без режиссера. И нам опять же все равно: при зомби жили и при путче и доказали всем давно – без президента даже лучше.

Не любят гениев рантье – а впрочем, братцы, все едино: «Танцующая в темноте» была приличная картина. Хоть убеждения не те – но будь он наци даже в кубе, танцующего в темноте мы с вами видели в ю-тубе, он отжигал в кругу друзей, они чего-то отмечали, – и были несколько мерзей, чем то, что делают датчане. Езжай к нам, Ларс! Перетаскай всю группу, если так удобно. Ты любишь «Догму» – и пускай: в России, брат, ничто не догма. А лидер, любящий закон, пускай бы оттянулся в Канне: таких уклончивых, как он, там оторвали бы с руками.

В час добрый, Триер! Будут знать, как сомневаться в Божьем даре.

Он никого не может снять, а ты снимаешь. Мы видали.

Чужеглазное

Пожар души, вздыманье плоти: коварный батька, черт возьми, вовсю препятствует работе российских СМИ! В них объективная картина и в полный рост страна-изгой. Мешать им может лишь скотина, никто другой.

За их правдивость и свободу у нас готовы лечь костьми. Все россияне любят сроду родные СМИ. Цари ль царят, секретари ли, – они в любые времена нам только правду говорили, про всех, сполна. Про то, как немцы грабят недра – и выграбят наверняка; про то, как Штаты травят негра и бедняка… Читая гроздья сводок грозных про их заслуженный финал, наш процветающий колхозник слезу ронял!

Тот в самомнении коснеет и не считается с людьми, кто воспрепятствовать посмеет российским СМИ. От них теперь узнали все мы (еще добавил интернет), что в Белоруссии проблемы. А что, их нет? Там экономика в развале, закон ударил в грязь лицом, опять диктатора назвали родным отцом; на грани общего провала растет и ширится тягло[33]33
  Государственный налог в средневековой Руси.


[Закрыть] … У нас такого не бывало – и не могло!

Ребята, вы меня поймете: свободу сковывать не смей! Всех, кто препятствуют работе российских СМей, как этот самый Лукашенко, усатый местный исполин, – я наказал бы хорошенько, чтоб знали, блин! Их свойства ярко проявились, они не ведают стыда, я б запретил им въезд и выезд туда-сюда. (Хотя сварись такое блюдо в российском собственном меню – никто б не выехал отсюда. Повременю.)

Покуда думают о штрафе за эти батькины слова, сказал Медведев, что Каддафи попрал права, что стал он подданным противен, устроил хаос и разброд и вообще нелегитимен – пускай уйдет. Моих намерений интимных он уловил буквально суть. Я сам бы всех нелегитимных куда-нибудь! Я растерзал бы их на части – они же волки в большинстве, – но кто останется у власти тогда в Москве?

Мои намеренья простые – без понта, Господи прости, я мог бы новый герб России изобрести. Наш образ выдержан и скромен: бревно в зенице, а внизу – сто собирателей соломин в чужом глазу.

Люстрация

России нужна люстрация грузинского образца – согласен, хочу признаться я, впервые и до конца. Отлично они решили, по совести говоря. Начать бы с Саакашвили, как зама секретаря – хоть школьного комсомола, но это, как ни скажи, была неплохая школа насилья и мелкой лжи. А впрочем, боюсь соваться я в подробности их житья. России нужна люстрация – не ихняя, а своя. У нас без нее фрустрация, бессилье и свальный грех. Недавно была кастрация – но это же не для всех! Люстрация, всем люстрация: трепещет чекистский клан! Уже разработал, братцы, я ее пошаговый план.

Начнем с коммунистов мерзких, их отпрысков и родни – естественно, в бедах местных виновнее всех они. ГУЛАГ, коллективизация, войну – и ту пожурим. Люстрация, всем люстрация – покойникам и живым! Давая окрестным странам публичный урок стыда, пока убивать не станем – хоть стоило б, господа. Достаточно в массы ложь нести: гуманны мы и чисты. Введем лишь запрет на должности, профессии и посты.

Продолжим о девяностых с кровавою их борьбой: доныне зловонный хвост их таскаем мы за собой. Разруха, приватизация, поруганный русский дух… Люстрация, всем люстрация! Чубайсу – не жалко двух! С утра смеюсь, как обкуренный, представив такую месть Лужкову, его Батуриной (и ближним, сколько их есть), предавшим заветы Берии сотрудникам ВЧК – и всей петербургской мэрии эпохи А. Собчака.

А вот нулевые годы, агрессия простоты: гламурные корнеплоды, зажравшиеся кроты. Потраченный зря избыток, растраты, свищ на свище, разгул милицейских пыток, коррупции и вообще; экспансия Селигера, Кадыров, нефть до двухсот, слепая, тупая вера, что как-нибудь пронесет, таинственное палаццио на солнечном берегу… Люстрация, всем люстрация! Простил бы, да не могу. В итоге из всех сокровищ, союзов, кланов и братств останутся Шендерович да, может, еще Альбац – с крутыми ее манерами, с любовью к вождю грузин… Но были же пионерами! Ходили же в магазин! Не надо доводов рацио – рассудок во вред стране. Люстрация, всем люстрация. Под корень. И мне? И мне. По первому же предлогу умолкну: главлит, ликуй! А то я устал, ей-богу: все пишешь, а толку нет.

Боюсь, залог благоденствия, законности и щедрот – запрет на любые действия любому, кто здесь живет. Промышленность кинуть за борт, культуре вручить шесток, призвать для правленья Запад, для прочих трудов – Восток. Похоже (боюсь признаться я) сегодня в окошко глядь – а в нем уж и так люстрация.

И что изменилось, …?!

Московское

Чтоб разгрузить московский ад, который стонет: «Рассосите!» – он хочет вынести за МКАД кусок правительства и Сити, спасти бульвары и мосты, и весь родной привычный образ, – и округ сделать из Москвы, включив туда еще и область. Судьба Москвы прояснена в начале нынешнего лета: она отдельная страна, давно пора оформить это.

Теперь гадает большинство, от изумленья холодея: с чего, сограждане, с чего явилась эта им идея? В Сети дискуссии кипят, они Россию пополамят: забавно ж выкинуть за МКАД не только Сити, но парламент! Мы так привыкли их иметь – как чехи к пиву, финн к салями… Асоциальный элемент на сто какой-то километр, бывало, так же высылали. Ужель усвоила страна, свободным пользуясь моментом, что наша власть населена асоциальным элементом?! Теперь, пока рука тверда и горожане только рады, их надо выселить туда, куда в канун Олимпиады ссылали жуликов, воров и все подпольные бордели – и город делался здоров, хотя всего на три недели.

А может, понял высший класс, неистребимая надстройка, что нету способа у нас обогатить страну, как только размазать власть по всей длине, посеять в каждом околотке, по всей бескрайней целине от Дагестана до Находки? Пойми, российский капитан, иначе нам не раскачаться: в России деньги только там, где хоть какое-то начальство. Сибирь загнулась без труда, Кавказ коррупцией распорот… Сошли хоть Фурсенко туда – облагодетельствуешь город! А нас оставь с Москвой-рекой: и так уж мы дышать не в силах от концентрации такой субъектов трудновыносимых.

Направьте вон свои стопы, покиньте сочный оковалок! Не будет пробок и толпы, гостей, туристов и мигалок, и небо будет нам видней, а то уже не видим света… Но что останется от ней, когда уедет всё вот это? Когда из Питера в Москву верхушка красная слиняла – зане на Ленина тоску краса Пальмиры нагоняла, – конечно, сравнивать грешно, формально сходство никакого, но там осталось кое-что, когда не стало Совнаркома. Остался пусть полуживой, но лучший город полумира – с гранитом, всадником, Невой и гордым титулом «Пальмира». А после всех советских лет и взрыва местного гламура Москва – давно уже скелет; точней сказать, пустая шкура, угрюмый город без лица, на ноль наклеенная бирка, три концентрических кольца, внутри которых только дырка. Бабло и крышу убери, сними столичную подпругу, и что тут будет? – те же три ноля с высотками по кругу, гигантский памятник рублю, застою, понту и разбою…

Но я все это полюблю, когда узрю ее такою. Сегодня город мой разбух от алчных рыл и толп венозных, а тут в него вернется дух, в нем заструится прежний воздух, исчезнет мерзостная прыть… Не все же Питеру быть пусту. Вопрос, на что мы будем жить? – плевать. Начнем сажать капусту.

Античное

Ода на отказ партии «Парнас» в регистрации

Из тьмы забвенья темно-серой античный миф дошел до нас – о том, как Зевс с упрямой Герой не регистрируют Парнас. Конечно, родственные узы, он тем же солнцем опален – но там сомнительные музы и несогласный Аполлон. Волна и берег, кровь и лимфа – и те поссорятся порой… Война Парнаса и Олимпа! Гора не сходится с горой! Пора певцам за ум приняться. Неладно в Греции и так. Не пустим гордого парнасца в пристойный свой ареопаг.

– Вы что, ума лишились, парни?! Я тоже бог, в конце концов! – воскликнул дерзко Феб опальный, кудряв и строен, как Немцов. – Вы утвердились на Олимпе, избравши свой, особый путь, вы до того к нему прилипли, что вас уже не сковырнуть, в густой коррупции коснея, вы там прогнили от и до, вы приковали Прометея и не простили по УДО, – за вас мне стыдно, боги, боги! Вы нагло грабите народ, связали Терпсихоре ноги, заткнули Мельпомене рот, поддались логике пацанской, изгнали истину как класс, и кроме, блин, войны Троянской, не стало ценностей у вас! Позор, позор тебе, Эллада! Один Гомер, – добавил Феб, – не видит этого распада, поскольку он давно ослеп. Пред всеми смертными раздеться – и то приличней, срам воздев-с! Я не хочу такого Зевса.

– Да я-то что? – ответил Зевс. – Давно узнала вся Эллада – я страж закона и труда. Зарегистрируйся как надо – и выбирайся хоть куда! Мы ваших планов не разрушим, у всех богов широкий вкус, но мы не верим мертвым душам. Вы заявили девять муз, а их на самом деле восемь, а кое-кто считает – шесть[34]34
  По разным источникам, число муз варьировалось от 6 до 9.


[Закрыть] … Не обижайтесь, мы попросим их персонально перечесть. Мы знаем Фебову манеру прикалываться от души. Он пишет: Талия, к примеру. Еще ты задницу впиши!

Не ждав подобного конфуза, стремясь в истерику не впасть, воскликнул Феб:

– Но это муза!

– Нет, это туловища часть. Об этом знает вся Европа, сходи хотя бы в интернет… Еще ты пишешь: Каллиопа. Такого слова тоже нет. Спроси хоть немца, хоть француза, хоть «Википедию» смотри… Мы, кстати, знаем группу «Муза» – так их там, знаешь, только три[35]35
  Состав культовой британской группы «Muse».


[Закрыть] …

– А знаешь что? Пошел ты в жопу! – воскликнул Феб, суров и прав, прижавши к сердцу Каллиопу и ниже талии обняв. – У нас бессмертие в запасе, а ты валяй, рабовладей… Мы обойдемся на Парнасе без регистрации твоей!

…Поблекла Зевсова харизма, всегда пугавшая врагов. Суровый век монотеизма подвинул греческих богов. История – подобье лифта: то вниз, то вверх, то фу, то фас, – и актуальнее Олимпа с годами сделался Парнас. Он символ воли и покоя для многочисленных певцов, юнцов, борцов и все такое.

Не регистрируйся, Немцов!

Жирное

От автора. В прошлом году, когда на Селигере на примере Никиты Итальянцева принялись бороться с полнотой – пустота традиционно ее ненавидит, автор уже вступался за столь близкие ему права горизонтально ориентированных людей. Сегодня нетерпимость к инакометаболизму достигла критической черты, и после безобразной эскапады министра Нургалиева мы вынуждены вернуться к этой теме.

Вновь повеял реформы запах, вновь рыбалка в мутной воде: ликвидацией всех пузатых озаботились в МВД. Эта мера многих заденет. Я не верю, я долго жил. Неужель, как Ленина с денег, уберут с полиции жир? Умоляю вас ради Бога я: затопчите эти ростки! Это ж, собственно, то немногое, что смотрелось в них по-людски!

Никому не в радость полиция, не подарок – незваный коп, но уж лучше пусть круглолицая, с милой пухлостью рож и поп! Полагаю, что коп подобный возвращает душе уют. Если толстый, то, может, добрый. Может быть, не сразу убьют. Я хочу спросить Нургалиева: разве так защищают честь? С виду робот. А оголи его – тоже, может, живое есть?

И еще спрошу Нургалиева: в аттестации нет вреда, вот он, толстый, а удали его – и куда он пойдет тогда? Оказавшись в глубоком дауне и в критической полосе, что затеют? Пойдут куда они? Если в банды, вешайтесь все. Вы себя ощутите маленькими и обиженными слегка, если встретят с такими навыками вас в подъезде три толстяка.

И вообще, Россия, скажи мне – извини за вопрос под дых, – почему ты не любишь жирных, но приветствуешь голубых? В блоге высказал Коля Троицкий гей-параду скромное «нет», и куда он теперь устроится, получивши волчий билет? Мимолетно тоску развеяв, он сегодня и сам не рад. А ведь толстые лучше геев – и не ходят на жир-парад! Что ж, одно меньшинство в избытке, а другое – угнетено? Ведь и толстые любят пытки и подпольные казино!

Я хотел бы закончить тостом. Я хочу, для блага элит, Нургалиева видеть толстым, да и всех, кто сейчас рулит. Колобками в цивильном платьице, шаровиднее всех планет…

Был бы шанс, что они укатятся.

А сегодня и шанса нет!

Богоданное

Духовной жаждой обуян, в пустыне мрачной я влачился, и шестиногий таракан на перепутье мне явился. Я был измучен, гол и бос, страдал от жара, тихо бредил – мне представлялся как бы Босх, осуществлялся типа Брейгель. В моих ушах гремел «Пророк», звуча размеренно и строго. Пред тараканом брел сурок, крича: «Идет посланник Бога!» Я замер, ужасом томим, при виде этой пантомимы. Ты ждал, что будет серафим? Теперь такие серафимы! «Ты обезумел, сукин сын, – я повторял почти в отключке. – Проект “Поэт и гражданин” совсем довел тебя до ручки!» – но бил небесный барабан, курился дым среди развалин, и был реален таракан, и был сурок при нем реален.

Перстами тяжкими, как сон, моих зениц коснулся он – и перед ними засияла картинка Первого канала. Исчезла низменная жесть, картины гнили и распада – я бросил видеть то, что есть, и начал видеть то, что надо. Ушей коснулся таракан – и их наполнил Петросян, и юмор нашего сортира, и обрезаний череда, а остальные звуки мира ушли неведомо куда. Я слышал неба содрогание, дыханье ночи, гулы дня – прикосновенье тараканье всё отрубило от меня, и мир мой стал убог и сужен, и сам себе я стал не нужен, – но неизвестно почему я не был нужен и ему!

Томясь тягучим пустолетьем, я думал, робкий ученик, что он довольствуется этим, – но он к устам моим приник, ногами бешено затопав, к восторгу злобного сурка, – и мне вложил язык эзопов взамен родного языка. Настал конец моих исканий, моих мечтаний и сатир. К картине мира тараканьей я применился – и затих. Он хохотал, меня измуча. Настала глухота паучья – через «Пророка», как тамтам, звучал забытый Мандельштам, цитата вроде из «Ламарка», который вовсе ни при чем… Но тут мне стало вовсе жарко, и он мне грудь рассек мечом.

Я замер, сдерживая ругань. Какого черта, наконец? Не то чтоб там таился уголь – но хоть не камень, не свинец! О да, я стал глупей и суше, но не утратил хоть стыда! Коль он вложил такое в уши – чего ж он сунет мне туда?

Он ничего туда не сунул – о милосердия зарок! Он посмотрел туда и плюнул. И расхихикался сурок. И вот под взглядом, под которым могли бы выцвести цветы, – я содрогался под напором неумолимой пустоты, она росла, она воняла, она мне душу заполняла и в мозг вонзалась сотней жал…

Как труп в пустыне я лежал.

– Ползи! – инсект промолвил строго и сверху лапу возложил. – Ты понял? Я посланник Бога. Другого ты не заслужил. Вы утомили старикана, вы распустились тут внизу – и вам послали таракана. Ползи, пророк!

И я ползу.

Чадолюбивое

Как много стало педофилов! Как расплодились, черт возьми! Уже их ежедневный вылов достиг шести… семи… восьми! Они ворвались батальоном (я продаю, за что купил). Уже и в фонде пенсионном, глядишь, таился педофил! Он был вчера публично пойман, спасибо доблестным ментам; геронтофила я бы понял – но педофил откуда там?! Уже глава Совфеда Торшин проникся, судя по глазам. Когда он был на «Эхе» спрошен про бойню в Осло, то сказал: «Повсюду дьявольские силы. Сплотимся против их клешней! У нас тут, скажем, педофилы, и непонятно, что страшней». Как из бездонного колодца, они попрыгали на свет. Мой бог, откуда что берется? Пока не борются – их нет. Но власть, отвлекшись от распилов, вдруг озаботилась борьбой, взяла мишенью педофилов – и педофилом стал любой! Давным-давно, во время оно, пересажали миллион, назначив главным злом шпиона, – и каждый третий стал шпион; акын слагал Ежову оду – воитель наш, защитник наш! Там столько не было народу, как севших тут за шпионаж. Хрущев-то был еще из лучших, хотя и карлик по уму, – но померещился валютчик угрозой главною ему, и он прицелился, как лучник, а с ним гэбэшная орда, – и каждый третий стал валютчик (и тунеядец иногда). Российский метод знаем все мы: заходит о маньяке речь, когда от истинной проблемы вниманье надобно отвлечь. У нас и так сейчас нечисто, и жизнь довольно дорога, – врагом избрали экстремиста, и как их стало до фига! Так скрутят каждого, пожалуй, к какому благу ни стремись; уже и я, тишайший малый, потенциальный экстремист, – и кстати, борзописцам милым, ловящим, так сказать, струю, меня представить педофилом нетрудно: я преподаю. Зачем бы? В школе мало платят, труды учительства тяжки, и неужели мне не хватит того, что платят за стишки?! Разграниченье очень тонко – я тут и книжек прикупил: любой, кто смотрит на ребенка, – потенциальный педофил. Такие темы хоть нечисты, но живо отвлекут страну (как полагают экстремисты, давно идущую ко дну).

И вот, укрывшийся под сенью московских пыльных тополей, – я прозреваю путь к спасенью угрюмой Родины моей! И подскажу вам, ради бога. У нас особая страна: в ней почему-то очень много того, с чем борется она. Такому вняв соотношенью, мечтаю, хитрый иудей: провозгласить бы нам мишенью простых порядочных людей! Найти бы их в российской фронде, в больнице, в школе, cetera – и даже в пенсионном фонде, глядишь, найдется полтора! Пускай их ловят очень строго, высматривают сквозь очки – тогда их сразу станет много.

Как педофилов.

Ну почти.

Трудоголическое

Олигарх Михаил, возглавляющий «Правое дело», монолог разместил. Население долго шумело. В монологе его – лишь одно откровенье, по сути: что у нас большинство ни фига не работает, суки. Разохотились, млять, да еще расчадились, огарки. Все хотят потреблять, а работают лишь олигархи. Руки праздно висят. Все нежны, что твоя королевна: пенсион – в шестьдесят, труд по восемь часов ежедневно; распустили страну, совершенно никто не припахан! Подтянуть бы струну, как у Чехова в «Саде» Лопахин! «Многовато щедрот, – продолжает он старую байку. – Кто работает, тот и получит законную пайку, и айпад, и айфон, и для родичей станет примером…»

И похоже, что он с этой логикой станет премьером и наддаст по газам, если кризис еще не добил нас. Ведь и Путин сказал: для реформы потребна стабильность! И пойдет полоса: обстоятельства, видно, приперли: затянуть пояса! Не на пузе уже, а на горле. Всё сказал прямиком, оппонентов в момент обезвредив. При раскладе таком нас и впрямь не удержит Медведев. Видно, кто-то решил, начитавшись дешевых романов, чтобы Главный душил, а Премьер выгребал из карманов.

Добрый путь кораблю! Но признаюсь вам, друг-праводелец: я работать люблю. Вы слыхали про это, надеюсь. Наша муза быстра, вы и сами проверили это. Правда, ваша сестра не считает меня за поэта, за биографа тож, за прозаика, за виршеплета – я брезгливую дрожь в «НЛО» вызываю с чего-то; но боюсь, и она согласится признать не без боли, что пишу до хрена и вдобавок работаю в школе. Нехорош – не читай, всякий плод для кого-нибудь горек, – но уж я не лентяй. Я скорее как раз трудоголик. Извините за стон – я привязан к газете и дому, ибо письменный стол предпочел бы любому другому. Он милей, чем кровать. Я люблю свое дело, и баста! Не люблю выпивать, не могу постоянно (понятно), не волнует матчасть – ни машина, ни лишняя гривна…

Но с чего-то сейчас мне уже и работа противна. За компьютер присядь – от безденежья надо спасаться! – неохота писать: два часа не закрою пасьянса. Как я был увлечен! Не за бонусы, не за монету… Нету смысла ни в чем. Вообще, понимаете, нету! Нафига же мне труд, объясни ты мне это, касатик! Накопил – отберут, накопил капитально – посадят… У дворовых котят, как мне кажется, больше защиты. Если что захотят – то и сделают, как ни пищи ты: заберут, изберут, вклады вытащат, цены повысят… Победил Абсолют. От меня ничего не зависит. Наш верховный варяг вообще не намерен меняться – и сейчас, говорят, он вернется еще на двенадцать: на таком рубеже он обязан прибавить металла, – но и быдло уже от риторики этой устало: мол, гряди, пламеней, чтобы снова мы Запад умыли! Мы не стали сильней. Мы становимся только унылей, и уже большинство понимает, что треснула крыша… Если мне таково – каково пролетариям, Миша?! И какое житье мы построим на этом погосте, где ничто не свое, кроме срама, досады и злости?

Но брюзжать надоест. Да, по чести, уже надоело. Я такой манифест предлагаю для «Правого дела»: мы в такой полосе, что не надо ни песен, ни басен. Пусть работают все – с этим я совершенно согласен. Весь трудящийся класс будет вкалывать, как белошвейка, – но уже не при вас. Не в пространстве всеобщего фейка. Хоть при общей нужде, хоть при двадцатидневной неделе – не при этом вожде, не при этом подправленном деле, не в пространстве ловчил, не в засилии «нового класса»…

И чтоб нас не учил тот, кто сам не работал ни часа.