Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

Значение древнерусского летописания XI – начала XII в. для воссоздания начальной истории Руси

Более поздние летописные своды в значительной части сохранили то, что сообщалось в начальных недатированных и погодных записях относительно событий VI – начала XI в. (от появления славян на Дунае до княжения Владимира). Изъятие и искажение некоторых важных сообщений прослеживается в основном для времени после смерти Владимира в 1015 г.

Свидетельства русского летописания о ранних временах (VI–X вв.), лучше всего сохраненные в ПВЛ и НПЛм, в основных чертах блистательно подтвердились сообщениями иноземных письменных источников, данными археологии, лингвистики, нумизматики и дендрохронологии. Косвенное подтверждение получила в стержневой линии, связанной с Рюриком и Олегом, и легенда о призвании варягов-руси. Но значение этой легенды заключается не только в содержащемся в ней фактическом материале, но и в ее уникальной образности, уловившей и предвосхитившей многое в особенностях истории Руси-России.

Легенда эта (и стоящая за ней реальность) во всем ее объеме уникальна (по крайней мере, в индоевропейской традиции). Обычное сопоставление ее с эпическим сказанием о призвании королем бриттов Вортигерном англосаксов во главе с братьями Хенгестом и Хорсой обнаруживает расхождения двух сказаний в существенных сюжетных линиях. В Британии приглашение для помощи против чужеземных врагов – пиктов и скоттов – направляет конкретный король, стоящий во главе уже сложившегося государства. На Руси же речь идет о приглашении на княжение варягов-руси, вызванном непрекращающимися междоусобицами местных этносов, т. е. Рюрика с братьями приглашают, чтобы спастись от самих себя. Приглашающих историки почтительно называют «конфе-дерацией племен», хотя ни о какой «конфедерации» нет и речи, – можно говорить лишь временном соглашении для устранения раздоров, и каждый приглашенный брат, видимо, должен был возглавить один из приглашающих этносов под общим верховенством Рюрика. Другое дело, что должны были быть достаточные причины, чтобы приглашающие племена жаждали примирения, – и именно под главенством руси и должна была возникнуть некая консолидирующая сила среди приглашающих, – но об этом ниже. Так же немного оснований для прямого сопоставления нашей легенды с договорами между Альфредом Великим и вождем данов Гутрумом в 878–890 гг., Карлом Простоватым и Ролло (Хрольвом) в 911 г., а также с приглашением Рёрика Ютландского Людовиком Тевтонским для защиты Дорестада от нападений норманнов.

«Земля наша велика и обильна, а наряда въ ней нет». Не так важно, были ли произнесены эти слова в действительности, но они стали неотъемлемой частью формирующего самосознание национального мифа, который запечатлел и развил в стихотворной форме А. К. Толстой, обладавший редким историософским чутьем.

Обычный перевод емкого слова «наряд» более узким «порядок» обедняет смысл речения. Если сопоставить все значения слов «наряд», «нарядити», «наряжати» в древнейших летописях, то выясняется, что их семантическое поле охватывает всяческое устроение, упорядочение, порядок, благолепие и украшение в государственной, военной, церковной, хозяйственной и личной жизни. Обращу внимание на чрезвычайно близкое сходство этих значений с семантическим полем древнегре-ческого κόσμος (и глагола κοσμέω), в котором первичные значения – порядок, украшение, наряд, воинский строй, государственный порядок – сосуществовали с более поздним значением «мировой порядок» (впервые у Пифагора), т. е. упорядоченный космос, в отличие от бесформенного хаоса. Таким образом, семантическое поле слова «наряд» потенциально содержало в себе значение: «всеобщее устроение», близкое к древнегреческому «мировой порядок». Утверждение, что в нашей земле «наряда… нет», в неявной форме фиксирует отсутствие устроенного «космоса», тоску по нему и предполагает наличие на его месте (столь же неявно)… хаоса («И не бе в нихъ правды, и въста род на род, и быша оусобице в них, и воевати сами на ся почаша» – ПВЛ по Ипатьевскому списку, далее – И).

Заметим, что во многих космогониях хаос предшествует космосу, а космос движется к хаосу; таким образом, хаос – это нечто всепорождающее и неопределенное, и быть его представителем в системе космоса – задача ответственная и неблагодарная[63]63
  Скандинавская мифоэпическая традиция помещала к востоку от обустроенного мира – Мидгарда – страну великанов, «где прежде была Мировая бездна»; туда уходит один из трех корней мирового древа. Под этим корнем – источник мудрости, и к его хозяину Мимиру обращается за знанием и советом сам Один. Иными словами, где-то в Восточной Европе присутствует и наследие Мировой Бездны, и как бы порождаемая ею вселенская мудрость.


[Закрыть]. Однако слова «и не бе в нихъ правды» отражают, вероятнее всего, не отсутствие какой-то абстрактной «правды», а жажду получить конкретную «Правду», устный свод законов и обычаев, подобный германским и славянским «Правдам», нечто вроде «Русской Правды» Ярослава, а, возможно, содержат и воспоминание о том, что ранее, до нападения варягов из-за моря и последовавших усобиц, такая общая «Правда» была у чуди, словен, мери, кривичей и… некой местной «руси», упомянутой первой среди призывающих заморскую «русь» этносов.

Чрезвычайно точно (и фактически, и образно) то, что история Руси, по ПВЛ, начинается с рассказа о дани, которую «варязи приходяще из заморья» брали с племен полиэтничного севера будущей Руси, в то время как «козаре» имели упорядоченную дань «по беле и веверице от дыма» на восточнославянском моноэтничном юге («на полянех, на северех и на вятичехъ»). Аналогичная этой ситуация регулярно повторяется у славян и руси в Европейской Скифии. В I в. н. э., на заре славянской истории, славене-венеты жили в области «обоюдного страха» между германцами и сарматами, и в середине XIII в. Русь оказалась между татарами с востока и крестоносцами (и в целом католической Европой) с запада и вынуждена была делать свой выбор.

Другой краеугольный образ ПВЛ возникает из текста: «И бе путь из варягъ в грекы и из грек по Днепру» и всего последующего описания водного пути вокруг Европы по Варяжскому морю до Рима, Царьграда и устья Днепра, а также упоминания волжского пути «в Болгары» и далее в Хорезм, равно как и пути «в жребий Симовъ», т. е. в страны, вошедшие в состав халифата. Утверждение, что варяги сидят по Варяжскому морю «къ западу до земли Аглянскы и Волошькые» (И, Х), т. е. до Англии и Франции, доказывает, что в данном месте под «Варяжским морем» понималась сумма Балтийского и Северного морей, что весьма близко предложенному мной емкому понятию «Скандинавское Средиземноморье» (от Ла-Манша до озера Ладога, от низовьев Темзы и Сены до нижнего Волхова, везде, где в VIII–XI вв. могли свободно проходить крупные морские ладьи) (Мачинский 1998).

«Путь из варяг в греки» на участке между Ладогой и Царьградом является становым хребтом формирующейся русской государственности, на него нанизаны в направлении и временной последовательности с севера на юг все основные столицы (иногда кратковременные) этносоциума «русь» и русских протогосударств – Ладога, Невогард-Новгород, Киев, Переяславец Болгарский. Через эти точки проходит почти прямая линия, упирающаяся на юге в вожделенный, но так и не захваченный русью Царьград (рис. 9). Эта линия выражает меридиональную, «вертикальную» суть русской государственности, предвосхищенную еще в действиях славян и готов, но разница в том, что в данном случае эта вертикаль строится неуклонно и многократно с севера на юг, выражая устремленность «пассионариев» Скандинавии и Северной Руси, лишь включающихся в систему Европейской цивилизации, к древнейшим центрам этой цивилизации на берегах Босфора и в Эгеиде.

«Вертикаль» русской формирующейся государственности в IX–X вв. пронизывает и объединяет все природно-культурные зоны Европейской Скифии – южную тайгу, зону смешанных и лиственных лесов, лесостепь, степь и в отдельных районах самое побережье Черного моря, являющегося частью Эллинского Средиземноморья. В X–XI вв. Русь облагает данью население всей тайги и тундры Восточной Европы. Много позднее Россия Московская, а затем и Российская империя вновь объединят все эти зоны в системе единого государства и одновременно начнут (вначале полустихийно) распространять свое владычество на Азиатскую Скифию, двигаясь «горизонтально» вдоль этих зон на восток, вплоть до Тихого океана. Но некая база этого будущего движения, некий оставшийся в сознании народа и правителей образ «многозонального» и полиэтничного, потенциально имперского государства были заложены уже в IX–X вв.

Полиэтничный север многократно побеждал в IX – начале XI в. более моноэтничный славянский юг, в VIII–IX вв. частично подчиненный Хазарскому каганату (походы с севера на юг Аскольда и Дира, Олега и Игоря, Владимира, Ярослава, по ПВЛ и свидетельствам иных письменных, археологических и других источников). Только с середины X в. начинает действовать и импульс противоположной направленности «из грек в варяги» – в основном в сфере религии и культуры.

Если дополнить эту картину достоверными свидетельствами иноземных письменных источников и археологии о контактах руси/Руси[64]64
  Я употребляю термин русь для обозначения этносоциума, который занимал главенствующее положение в русских протогосударствах VIII–X вв., а термин «Русь» обозначает сами эти протогосударства и государства конца X–XI вв.


[Закрыть] IX–X вв. с различными европейскими центрами и провести линию, очерчивающую эти контакты через Константинополь, Рим, Аахен, Дорестад и Бирку-Уппсалу до Ладоги, то получится дуга, напоминающая сильно изогнутый лук, где соединяющей его концы тетивой и является путь «из варяг в греки», от Ладоги до Царьграда. Если же считать, что сообщение восточных источников о нападении «руси» в 843/844 г. на Севилью в Андалусии с дальнейшим движением к Риму соответствует реальности (как полагаю я), то тогда уже для IX в. мы можем говорить о знакомстве руси с круговым путем вокруг всей Европы, описанным в летописи, путем, по которому созданная на Руси в XI в. легенда отправила Андрея Первозванного. К слову, у ал-Мас’уди и Ибн Хаукала имеются независимые свидетельства о походах руси в X в. в ту же Андалусию.

В наиболее полном варианте «легенды о призвании», сохранившемся в большинстве списков ПВЛ, известных науке, а также в списках, которые использовал лишь В. Н. Татищев, имеется одна странность: варяги из заморья брали дань с чуди, словен, мери и кривичей, а призывают «всю русь» и Рюрика с братьями русь, чюдь, словене и кривичи. Из перечня этносов во втором случае исчезает меря, но зато появляется русь, возглавляющая список приглашающих. Таким образом, некая русь (но не «вся русь») уже находится к началу событий в Европейской Скифии и возглавляет ряд местных этносов, приглашающих заморскую «всю русь». С этим согласуется и то, что во вводной, географической, части ПВЛ русь также названа дважды: среди варягов и среди народов Восточной Европы, причем в последнем случае в той же связке «русь, чудь», что и в рассказе о призвании.

То, что эта русь не названа среди этносов, обложенных данью, вполне объяснимо: все, что мы знаем об этносоциуме, именуемом «русь», в IX–X вв. из других источников, свидетельствует о том, что наложить на него дань было невозможно. Его можно было лишь победить в упорных сражениях, чтобы потом заключить с ним договор. Присутствие мери среди платящих дань говорит о том, что это племя входило в состав некого расположенного на проторенных водных путях политического объединения более раннего времени, на большинство членов коего и наложили дань заморские варяги. Отсутствие мери среди приглашающих, скорее всего, говорит о том, что после усобиц это племя, жившее в Поволжье, вне бассейна Балтики, оказалось в стороне от акта приглашения Рюрика и «всей руси» и договора с ними (если только под «мерей» не скрывается нерева/мерева, жившая от реки Великой до Мсты (Мачинский 1986; 1990).

Скупое свидетельство ПВЛ (восходящее к некоему «сказанию о древних временах») о присутствии некой «руси» на севере Европейской Скифии еще до призвания «всей руси» и о ее лидирующем положении среди местных племен нельзя игнорировать потому, что все иноземные источники, подтвержденные археологией, лингвистикой, нумизматикой и дендрохронологией, кричат о присутствии здесь этносоциума Rhos, ῥῶς, ар-рȳс еще в «дорюриково» время.

Этносоциум русь и возглавляемое им первое русское протогосударство со столицей в Ладоге/Альдейгье

Напомню, что при описании многих приморских племен Тацит только у свионов отмечает наличие флота, причем гребного и беспарусного. Наименование приморской группы свионов, судя по всему, отражено в латинской транскрипции названия племени rosomoni/rosomani[65]65
  Готское эпическое предание, кратко и невразумительно пересказанное Иорданом (VI в.), имеет скандинавский вариант, излагавшийся в саге, отраженной в щитовой драпе Браги Старого (древнейший скальд первой половины IX в.), а также в «Старшей Эдде» и «Младшей Эдде» (XIII в.). В них сохранены (и дополнены) основные сюжетные линии рассказа Иордана, но слегка изменены имена героев; не упомянуто «племя росомонов», замененное у Браги на «морских воинов».


[Закрыть], упоминаемого у Иордана (VI в.) в связи с событиями IV в. и близкого известному по документам XIII–XIV вв. названию шведских поморов roþsmæn (гребцы, мореплаватели). Хронологическую лакуну заполняют термины, фиксирующиеся на шведских памятных камнях с того времени, как рунические надписи на них становятся обычным явлением (конец X–XI вв.). Уже с первой половины XI в. появляются надписи: «Он был лучшим из бондов в ruþi (в гребном морском походе/отряде) Хакона» и «Толир, брюти (должностное лицо) в rōþ (в гребном морском походе/отряде)» (Ekblom 1957: 47–58; Мельникова 2001: 268). Можно не сомневаться, что термин ruþ/rōþ употреблялся задолго до того, как он был зафиксирован в надписях, во всяком случае, до широкого распространения паруса на Балтике с рубежа VI–VII вв. (уж не со времен ли Тацита или много ранее?). Этот термин восходит к древнеобщегерманскому глаголу *rōan, давшему др. – англ. rōwan и др. – исл. rо́a «грести»[66]66
  Благодарю Ю. К. Кузьменко и Вяч. С. Кулешова за разнообразные консультации в области лингвистики.


[Закрыть]. Небезынтересно, что в «Саге о Хрольве Пешеходе» (герой сопоставляется с Ролло Нормандским), единственном письменном источнике из повествующих о событиях второй половины IX – середины XI в., в котором сообщается о наличии рядом с Ладогой/Aldeigjuborg’ом глубокой реки, гавани и огромных курганов, в рассказе о прибытии в гавань военных ладей употребляется именно глагол rо́a «плыть на веслах»[67]67
  Естественно, все эти сведения восходят к первоначальному историческому ядру саги, сохранившемуся в виде фрагментов, вкрапленных в фантастическое повествование, созданное под влиянием рыцарских романов.


[Закрыть](«Сага о Хрольве Пешеходе», гл. 33; Мачинский, Панкратова 1996; 2002).

От глагола rо́a и образовано слово roþ/ruþ, обозначавшее «гребной морской поход/отряд». От этого слова, а также от др. – швед. roþer «гребля, гребной поход, пролив между островами» и образованы различные композиты вроде roþsmæn, roþskarlar «гребцы, жители шхер» (ср. норвежское rossman «рыбак»), roðrar-leiði «спокойное море, штиль», букв. «море, пригодное для гребного похода», и название прибрежной области Средней Швеции, известное с XIII–XIV вв. под именами Roþin, Rodhrinh, позднее – Roslagen (Руслаген < *Roþslagen). Возможно, к этому же ряду относится восстанавливаемый на основе рунической надписи середины – второй половины XI в., оставленной свеями на каменном льве в Гаване Пирея топоним roþ(r)slanti, читаемый как *Roþ(r)sland (Brate 1914; Мельникова 2001: 266–268), а вероятнее – *Rōþsland, поскольку на месте (r) находится просто выбоина в камне, возможно возникшая еще до нанесения надписи.

Этот *Rōþsland назывался также Sjoland (Сьоланд) – букв. «Поморье, морская земля», что расположена в Швеции «на востоке у моря» (Снорри Стурлусон 1980: 216). О таких отдельных областях сообщается, что «в те времена (по контексту – на рубеже VI–VII вв. – Д. М.) по всей Швеции в каждой области правил свой конунг», и даже в начале XIII в. в каждой из них был свой лагман, «свой тинг и во многом свои законы» (Снорри Стурлусон 1980: 29, 216). Напомним, что и в Бертинских анналах послы от хакана народа Rhos оказываются свеонами. В ПВЛ «звахуть ты варяги русь, яко се друзии зовутся свее, друзие же оурмани, анъгляне, инеи готе», т. е. опять русь поставлена в наиболее тесную связь со свеями.

Возможно, в первичном варианте ПВЛ эта связь была выявлена еще определеннее, но после 1142 г., когда начались частые военные столкновения со шведами, это место было отредактировано. Однако во времена мирных дипломатических контактов России и Швеции в XVI–XVII вв. выяснилось, что и сами Рюриковичи (в лице Иоанна Грозного), и новгородцы (послы, а возможно, и сам архимандрит Киприан) знали сохранявшиеся изустно предания о том, что Рюрик с русью пришли именно от шведов (Петрухин 2001). Таким образом, русь могла считаться и свеями, и особой этносоциальной группой прибрежных мореходов и была как бы «лицом Швеции», обращенным на восток.

Происхождение социоэтнонима «русь» от rōþ/ruþ, rōþer, rōþsmæn либо через посредство приб. – фин. *rōtsi «шведы», *Rōtsi «Швеция», либо, как впервые предложил Г. С. Лебедев (Лебедев, Жвиташвили 1999: 71; Лебедев 2005: 532), непосредственно от ruþ – несомненно.

Видимо, к rōþ восходит и византийское ῥῶς. Анализ источников показывает, что ни латинское Rhos (839 г., Бертинские анналы), точно передающее греческую форму ῥῶς, ни упоминания этого этнонима в «Житии Георгия Амастридского» (до 842 г.), в «Окружном послании» Фотия (867 г.) и у Порфирогенета (948–952 гг.)[68]68
  Возможно, некоторые сообщения «De administrando imperio» о росах восходят к источникам начала X в. (Howard-Johnston 2000).


[Закрыть]не содержат никаких отсылок к ветхозаветному тексту, где упоминается «князь-рош (глава) Мешеха и Фувала» (Иез 38–39), трактуемый в Септуагинте как «архонт Рос». Сопоставление этого «архонта Рос» с этнонимом «росы» у Льва Диакона (986–990) показывает, что ветхозаветные ассоциации могли скорее усиливать угрожающее значение нападения руси на Константинополь в 860 г. Не будем забывать, что ряд упоминаний росов у Льва Диакона свидетельствует о том, что речь идет о конкретном историческом этносе. Так упоминание тавроскифов, «которых в просторечии называют росами» (Leo Diac. Hist. IV. 6; IX. 6), показывает, что «тавроскифы», по Льву Диакону, – это высокий стиль, а «росы» – просторечие. Кроме того, сам Святослав, по сведениям этого автора, называет своих воинов росами (Leo. Diac. Hist. IX. 7).

В итоге можно не сомневаться, что этноним ῥῶς передает средствами среднегреческого языка то его звучание, которое реально слышали греки от самих росов. К такому же мнению склоняется лучший исследователь источников, повествующих о походе росов в 860 г. (Кузенков 2003: 77–79). Выведение ῥῶς непосредственно из rōþ оставляет под вопросом возможность передачи звука þ буквой и звуком ς в среднегреческом, при наличии θ, которая, казалось бы, точнее передает звук þ. Допускаю, что на произношение последнего звука в др. – сканд. rōþ у переселившихся в Европейскую Скифию скандинавов и их потомков мог повлиять славянский вариант этого этнонима (русь).

То, что в конце этнонима во всех вариантах слышался звук [с], подтверждается араб. ар-рȳс, тем более что этот этноним арабы узнали не от греков, а благодаря непосредственным контактам с торгово-военной русью, которая во второй половине VIII в. состояла (в мужской ее части) преимуще-ственно из выходцев из Скандинавии и их потомков, в первой половине IX в., судя по сообщению Ибн Хордадбеха о русах и данным археологии, – из потомков скандинавов, а также из славян и балтославян, а с 850–870-х гг. в составе этой руси вновь усиливается скандинавский этнокомпонент.

Полагают, что слово víkingr «морской разбойный поход» породило слова víkingr, víkingar «участник, участники таких походов». Аналогичным образом слово rōþ/ruþ «гребной поход» должно было породить социоэтноним, обозначающий участников этих гребных походов, при этом возникший не позже IV–VI вв., до широкого распространения паруса. Эпоху викингов в Северном море обычно начинают с 793 г. Мне уже приходилось писать, что все признаки эпохи викингов проявляются на Балтике к рубежу VII–VIII вв. (Мачинский 1998: 130–139), однако здесь аналогичные проявления можно назвать «эпохой походов rōþ/ruþ». Полагаю, что в VII–VIII вв. эта rōþ/ruþ/русь, сохранив свое название, в основном пересела на парусные ладьи для походов за море, однако навыки гребных походов по морю сохранились до XI в. и чрезвычайно пригодились «свеонской» (по происхождению) части руси при торгово-военных, частично гребных экспедициях по рекам Восточной Европы. О возможностях гребного флота говорит сражение при Гангуте, когда гребной флот уже другой, славяноязычной Руси-России разгромил парусный флот шведов.

Переходя к древнейшим письменным источникам, свидетельствующим о существовании протогосударства, возглавляемого русью, отметим три ключевых для исследуемого периода слова-понятия:

словене (σκλάβοι, ас-сакāлиба) – олицетворяющее местные, «евроскифские» корни;

русь (ῥῶς, rhos, ар-рȳс) – свидетельствующее о североевропейском и – опосредованно – западноевропейском импульсе;

каган/хакан (титул верховного владыки руси/Руси) – юго-восточный, тюркский, степной, азийский импульс.

О соотношении этих слов-понятий ранее всего дает представление сопоставление свидетельств о Rhos в Бертинских анналах и об ар-рȳс в «Книге путей и стран» Ибн Хордадбеха. В первом источнике рассказывается о людях, называвших себя и свой народ Rhos и посланных их королем (rex), называемым chacanus, к императору Феофилу «с целью дружбы». Последний в 839 г. направил этих послов к императору франков Людовику Благочестивому в Ингельгейм на Рейне, дабы тот отправил их на родину, «так как пути, которыми они прибыли в Константинополь, пролегали через варварские, чрезвычайно дикие и свирепые народы, и он (Феофил) не желал, чтобы они возвращались этим путем, дабы не подверглись при случае какой-либо опасности». Людовик, «тщательно расспросив прибывших, узнал, что они из народа свеонов (gentis esse Sueonum), и, сочтя их скорее разведчиками, чем искателями дружбы, счел нужным задержать их у себя»; впрочем, он сообщил Феофилу «в поддержание взаимной любви», что если эти люди «окажутся достойными доверия», он готов дать им возможность «без опасности вернуться на родину».

Исследователи согласны в том, что посольство было отправлено хаканом в 837–838 гг. Предполагаемая отправка их на родину через Рейн явственно говорит об их обратном североморско-балтийском пути через Хедебю. В свою очередь, археологические материалы свидетельствуют о том, что к 830-м гг. выходцы из Скандинавии (преимущественно из Швеции и Готланда) присутствовали на территории Восточной Европы только в Альдейгье/Ладоге и ее окрестностях, где они находились уже 70–80 лет. В районе Киева (который отдельные исследователи считают исходным пунктом посольства) присутствие скандинавов в это время не зафиксировано ни по данным археологии, ни в эпической традиции славян или скандинавов. Кроме того, в районе Киева до рубежа IX–X вв. неизвестны клады арабских монет, что говорит об отсутствии значимых торговых контактов с халифатом через земли Хазарского каганата, а ведь только в результате таких контактов у владыки русов мог появиться титул «хакан». И наконец, крайне странным было бы возвращение послов из Константинополя в Киев через Рейн, тогда как прямой водный путь от устья Рейна до устья Волхова был хорошо известен.

Д. Шепард и С. Франклин, рассмотрев все возможные варианты локализации пункта отправления посольства и пребывания хакана, колебались в выборе между Ладогой и Рюриковым городищем, но в итоге остановились на последнем (Франклин, Шепард 2000: 56–65). Мне уже приходилось писать об ошибке уважаемых исследователей (Мачинский 2002а). Во-первых, они путают два варианта «легенды о призвании» – из ПВЛ и НПЛм. Из первого они берут «всю русь», а из второго – изначальное появление Рюрика в Новгороде. По первому варианту, Рюрик со «всей русью» сначала обосновывается в Ладоге, и этот вариант – древнейший и достовернейший, в чем меня не поколебали слабые возражения А. А. Гиппиуса (Гиппиус 2007). Во-вторых, Рюриков городок как резиденция хакана или князя не может датироваться по данным археологии, нумизматики, радиокарбона и дендрохронологии ранее середины 860-х гг. (Мачинский 2002а: 23–27).

До этого времени высокое всхолмление в окружении заливных лугов и водных проток могло – теоретически – служить местом временного или постоянного обитания рыбаков из числа неревы или словен; впрочем, археологических следов этого пока не обнаружено. Кроме того, оно могло использоваться весной как место сбора ладей для торговых или военных походов, а также посольско-разведывательных экспедиций на восток по Мсте или по Ловати на юг. Но местом постоянного проживания воинов, купцов и хакана оно, по сумме данных, стало не ранее означенной выше даты, которая, как ни удивительно, хорошо соответствует неизвестно как вычисленной дате основания Рюриком городка над Волховом по ПВЛ (864 г.).

В третьих, титул «хакан» предполагает хорошее знакомство его носителя с Хазарским каганатом и его социальным устройством. А древнейшие монетные клады (в которых позднейшая монета – не позже 840 г.) первого и начала второго периодов монетного обращения в Северо-Западной Руси сосредоточены именно в Ладоге и ее окрестностях, а также на морском пути из Ладоги на запад (Петергофский клад) и на речном пути на юг (клад на Холопьем городке у слияния Волхова и Волховца). Эти клады доказывают, что основным опорным центром (столицей) русо-балтославянского протогосударства на Волхове и нижней Сяси в первой половине IX в. была именно Aldeigja-Ладога, а не Рюриков городок (которого просто еще не существовало).

Древнейший в Восточной Европе монетный клад (позднейшая монета – 786 г.) из Ладоги настолько отличается по составу от более поздних, отражая самый ранний этап поступления дирхамов, что Т. Нунан даже не включает его в свои исторические построения, основанные на нумизматическом материале. На Земляном городище Ладоги в груде шлаков, связанных с кузнечной и медеплавильной мастерской 750–760-х гг., найдена древнейшая в Восточной Европе куфическая серебряная монета – омейядский дирхам 699/700 г., а в Каменной крепости Ладоги обнаружен единственный на территории Руси и один из немногих в Восточной Европе золотой омейядский динар 738/739 г. Находки таких динаров известны лишь на самом юго-востоке Восточной Европы, причем не менее пяти подлинных динаров, в том числе динар 738/739 г., а также золотое хазарское подражание динару того же года, происходят из клада с позднейшей монетой 780–792 гг. (Семенов 1995; Мачинский 2002а; Кулешов 2009). Другое золотое подражание динару 773/774 г. создано в Англии для короля Оффы не позже 796 г. (Франклин, Шепард 2000: 27–28). Таким образом, ладожский динар, пусть и единственный, говорит об особом социальном статусе людей, населявших естественно укрепленный мыс между Ладожкой и Волховом не позднее рубежа VIII–IX вв. Все это свидетельствует о давних особых связях именно Альдейгьи-Ладоги с Хазарским каганатом, осуществлявшихся не только, а возможно, и не столько по Волхову-Мсте с выходом в Поволжье, сколько по наиболее прямому водному пути между озером Ладога и Волгой: по Сяси – Воложбе – Чагоде/Чагодоще – Мологе. Именно на Сяси исследовано и самое крупное после Ладоги скопление сопок и находящееся рядом с ним единственное в Юго-Восточном Приладожье городище (Богуславский, Мачинская 1993), убедительно отождествляемое с крепостью Alaborg/Aluborg, упоминаемой только в сагах о древних временах, и возникшее не позже конца VIII в. (Джаксон, Мачинский 1989а; Мачинский, Панкратова 1996; 2002).

Итак, титул «хакан» у владыки росов-свеонов и балтославян, имевшего резиденцию в Ладоге, возник в результате подражания титулу «каган» у владыки хазар из желания сравниться с ним по значимости и/или противопоставить себя ему. Однако сохранение этого титула у славянизирующейся руси в конце X – середине XI в. наводит на мысль, что он с пониманием воспринимался и славянами, особенно переселенцами из Карпато-Дунайского региона, которые были хорошо знакомы с аварскими каганами, под чьим предводительством славяне как союзники авар неоднократно участвовали в войнах с Византией.

Необходимо отметить невероятно доброжелательное отношение византийского императора к этим послам и отчетливое противопоставление их (и, следовательно, народа Rhos) «варварским, чрезвычайно диким и свирепым народам», живущим на прямом пути послов из Константинополя на их северную родину. С другой стороны, сам хакан народа Rhos отправил послов «с целью дружбы», и Феофил явно доверяет этому. Таким образом, Rhos – это ищущий дружбы с империей народ, который император явно исключает из числа «варварских народов» и противопоставляет им. Такая благосклонность могла быть вызвана тем, что эти послы проявили (искренно или нет) какой-то интерес к знакомству с христианством и к принятию его. Это тем более вероятно, что еще летом 829 г. к франкскому императору Людовику Благочестивому прибыли послы свеонов из Швеции, целью которых было сообщить императору о же-лании своих соплеменников принять христианство, в результате чего в 829–830 гг. в их страну с христианской миссией прибыл будущий святой Ансгарий. Заинтересованность византийского императора в принятии хотя бы частью росов христианства, кроме того, можно объяснить желанием обеспечить надежность мирных договорных отношений с ними, что было весьма актуально ввиду предпринятого росами во время правления Феофила нападения на Амастриду около 810–840 гг.

Эти данные дополняются и корректируются тем, что сообщается о русах в сочинении Ибн Хордадбеха, которое в основной своей части было создано, вероятнее всего, в середине 840-х гг. (не позднее 848 г.) и дополнялось примерно до 870 г., а отдельные сведения вносились вплоть до 886 г. (Велиханова 1986: 3–42).

Если говорить о купцах ар-рус, то это одна из разновидностей [джинс, одно из сословий? – Д. М.] ас-сакалиба. Они доставляют заячьи [бобровые? – Д. М.] меха, меха черных лисиц и мечи от самых отдаленных ас-сакалиба к Румскому морю. Владыка ар-Рума взимает с них десятину. Если они отправляются по Танису, реке ас-сакалиба, то проезжают мимо Хамлиджа, города хазар. Их владыка также взимает с них десятину. Затем они отправляются по морю Джурджан и высаживаются на любом берегу <…>. Иногда они везут свои товары от Джурджана до Багдада на верблюдах. Переводчиками для них являются слуги-евнухи из ас-сакалиба. Они [ар-рус. – Д. М.] утверждают, что они христиане, и платят подушный налог [джизью. – Д. М.] (Ибн Хордадбех 1986: 124).

Термин джинс в книге Ибн Хордадбеха при описании Индии употребляется в значении «каста» (Ибн Хордадбех 1986: 82, 233). Это значение напрямую неприменимо к русам, но ясно, что речь идет не о территориальной группе, а об особом сословии купцов. «Самые отдаленные от Багдада ас-сакалиба» – это славяне и балтославяне Приильменья, Поволховья и Верхнего Поволжья, откуда возможен речной путь (весной, по высокой воде) с волоком на Дон (Танис), а затем, через другой волок – на Нижнюю Волгу, где и находился Хамлидж (или вниз по Днепру и через Понт и нижний Дон – на Волгу). Пути распространения арабских монет на север Руси через Подонье и Верхнее Поволжье особенно хорошо документированы ранними (до 840 г.) кладами монет. Поэтому можно полагать, что Ибн Хордадбех как начальник почты и разведки использовал и более ранние, чем 840-е гг., записи о путях купцов.

Существенно, что русы, дабы успешно вести торговлю, объявляли себя христианами, а не язычниками. Однако у русов, имевших в своем составе (судя по всему корпусу разнообразных источников) выходцев из Швеции и их потомков, сколько-нибудь основательное знакомство с христианством можно предполагать не ранее 829/830 гг., с начала проповеди христианства Ансгарием у свеонов, в частности в Бирке, имевшей, по археологическим данным, особо тесные связи с Ладогой. Примечательно, что именно в Ладоге, в раскопе на Варяжской улице, в слое, датируемом 840–850-ми гг. (никак не позднее середины 860-х гг.), была обнаружена костяная рукоять (ножа?), на которую при ее первичной орнаментации были нанесены два изображения христианских крестов, позднее дополненные рисунком «молота Тора», противопоставленного одному из крестов, а также скандинавскими рунами. Это – древнейший на территории Руси предмет с явно христианской символикой, доказывающий знакомство русов из Альдейгьи с христианством уже в середине IX в. (Мачинский 2004: 184–206).