Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

Но где-то же была та базовая территория, где в чистом виде, в этнооднородной среде вырабатывались ее характерные признаки? Таковой и была территория корчакско-пражской культуры фазы 0, где вскоре должны быть обнаружены более ранние памятники, относящиеся к середине III – второй четверти IV в. Тем потрясением, которое способствовало кристаллизации корчакско-пражской культуры, было вторжение в причерноморские лесостепи и степи в начале III в. готов, носителей вельбаркской и основных создателей черняховской культуры и готского протогосударства (Щукин 2005). Под воздействием этих событий в поречье и на левобережье Днепра на базе предшествующих групп памятников, безосновательно именуемых «постзарубинецкими» (Мачинский, Кулешов 2004; Мачинский 2012), около середины III в. возникает киевская культура. В западной части ее территории, между Березиной и Сожем, «у истоков Борисфена», еще ранее, в I – начале III в., фиксируются некие nevri/nervi (Плиний Старший; Аммиан Марцеллин), судя по всему, бывшие «балтийским племенем периферийной зоны» (Топоров 2006: 21)[61]61
  См. подробный анализ источников: Мачинский 2012.


[Закрыть]. Позднее на территории киевской культуры готская эпическая традиция, переданная Кассиодором – Иорданом, знает балтский по наименованию этнос Golthescytha, первый из «северных народов», покоренных ок. 340–375 гг. готским королем Херманариком и локализуемый на пути в Волго-Окское междуречье (Merens) и Приладожье (Thiudos) (Мачинский 1976; Топоров 1979; 1983; Мачинский, Кулешов 2004). На пути же к прибалтийским эстам, т. е. к западу от Днепра, Иордан помещает этнос venethi (написание такое же, как у Тацита).

Ввиду путаницы, возникающей в связи с термином venethi, вынужден вновь обратить внимание на узловые свидетельства Иордана, раскрывающие значение этого этнонима. Вот фрагмент «каталога народов», как называет этот текст Иордан, т. е. словесной этнокарты, отражающей реальность начала VI в.:

…Дакия, укрепленная наподобие венца крутыми Альпами (Карпатами). У их левой стороны, которая склоняется к северу, от истока реки Вистулы на огромных пространствах обитает многочисленный народ (natio populosa) венетов. Хотя теперь их названия (nomina) меняются в зависимости от различных родов и мест, преимущественно они называются (nominantur) склавенами и антами.

Склавены живут от города Новиетуна и озера, которое называется Мурсианским, вплоть до Данастра и на север до Вислы <…> Анты же – самые могущественные из обоих [племен] – распространяются от Данастра до Данапра, там, где Понтийское море делает дугу, простираются от Данастра до Данапра (Iord. Get. 34–35).

Ни о какой отдельной территории венетов, имя которых является общим названием и склавенов, и антов, у Иордана, как видим, речи не идет.

Далее в сочинении Иордана, в расказе о событиях времен Херманарика (ок. 340–375 гг.), имеется второе свидетельство о венетах, в котором содержится прямая отсылка к приведенному выше тексту:

После избиения херулов Херманарик также двинул войско на венетов, которые, хотя и достойные презрения из-за [плохого] вооружения, но могучие численностью, сперва пробовали сопротивляться. Но ничего не значит множество негодных для войны, особенно когда с попущения Господня наступает многочисленное [хорошо] вооруженное войско. Они же [т. е. венеты], как мы сказали в начале [нашего] изложения или в каталоге народов, произошедшие от одного корня, ныне (nunc) три названия (nomina) произвели, т. е. венетов, антов и склавенов; эти, хотя, по грехам нашим, ныне (nunc) свирепствуют всюду, тогда (tunc), однако, все подчинились власти Херманарика (Iord. Get. 119).

Термин nomina, несомненно, нужно переводить как «названия, имена», как и в первом пассаже[62]62
  Не может быть, чтобы в первом – опорном – отрывке слово nomina определенно употреблялось в значении «названия», а во втором, где Иордан ссылается на первый, это же слово получило бы значение «народы», как ошибочно переводит его А. Н. Анфертьев, пренебрегая более правильным переводом Е. Ч. Скржинской: «ныне известны под тремя именами» (Анфертьев 1994: 111, 154; Скржинская 1960: 90). Сам А. Н. Анфертьев в подробном экскурсе о терминах, обозначающих у Иордана «народ, племя», приводит лишь слова natio, gens, populus, а nomina знает лишь в значении «название» (Анфертьев 1994: 103–105; подробнее – Мачинский 2012).


[Закрыть]. Далее в тексте Иордана идет рассказ о покорении Херманариком эстов, живущих, судя по контексту, непосредственно за венетами и на побережье Балтики.

Из этого явствует, что ок. 340–375 гг. venethi, живущие к северо-западу от королевства Херманарика (в срединной части той области, где в последней трети I в. venethi фиксируются Тацитом), были в результате войны подчинены готами. К началу VI в. потомки этноса, известного германцам как venethi, стали известны античному миру под собственными именами – sclaveni (славене) и anti. И позднее, в VII–VIII вв., в германо-романских латинских сочинениях термины veneti, winidi и т. д. прилагаются только к славенам, живущим от Эльбы до нижнего Дуная.

Кассиодор и излагающий и дополняющий его Иордан были прекрасно знакомы с готской эпической традицией и знали восходящее к готскому языку и вообще к германской традиции именование славен venethi, которое для них (и только для них среди авторов VI в.) оставалось в первой половине VI в. общим этнонимом для обозначения и склавенов, и антов. Никакого сколько-нибудь заметного третьего этноса venethi, родственного славенам и антам и занимавшего особую территорию, в VI в. не существовало (подробнее – Мачинский 2012). И поэтому попытки связать имя venethi с колочинской культурой Верхнего Поднепровья бессмысленны.

Территория и хронология корчакско-пражской культуры фазы 0 на данном этапе изучения поразительно соответствуют тому, что сообщает о венетах в связи с событиями 340–375 гг. Иордан. На этой «второй прародине» славянства, в бассейне Припяти и на Днепре, обнаруживается серия гидронимов, напрямую соотносимых с этнонимом славен/словен (Славута, Случь, Славечна/Словечна, Славутич/Словутич), здесь же отмечен сгусток наиболее древних славянских и самых южных балтских и балтославянских гидронимов (Трубачев 1968; Кулешов 2012; Мачинский 2012).

Из всех народов, покоренных Херманариком, только венеты охарактеризованы как «могучие численностью» и способные оказать сопротивление готам. Учитывая естественную тенденциозность готской эпической традиции, усиленную проготски настроенными Кассиодором и Иорданом, следует полагать, что сопротивление было серьезным. И неожиданная гибель в пожаре ок. 340–350 гг. готского многофункционального центра у с. Лепесовка (из гончарных горнов не успели вынуть обжигавшуюся в них посуду), вероятнее всего, связана с контрударом венетов-славен. А вскоре и сами готы ок. 376–378 гг. потерпели сокрушительное поражение от хуннов, и славене получили новые возможности для миграций на юг и запад, разнося свою корчакскую культуру в V–VI вв. до южного берега Балтики, до Эльбы и Влтавы, до нижне-среднего Дуная, до пограничья лесостепи и степи и инкорпорируя в себя иные, родственные и чужеродные этнические и культурные компоненты.

Включение в состав славен одного такого родственного этнокомпонента, вероятно, и привело к возникновению особой славяноязычной ветви – антов. Все письменные источники знают это этнополитическое образование рубежа IV/V – начала VII в. лишь западнее Днепра, неподалеку от низовьев Дуная и черноморского побережья (Мачинский 2012). Однако один из этнокомпонентов антов имеет истоки на среднем и верхнем Днепре и на его лесном и лесостепном левобережье. Вот сверхкраткая археолого-историческая родословная этого компонента.

Группы расположенных здесь так называемых постзарубинецких памятников конца I – начала III в. находятся преимущественно в зоне доминирования балтской гидронимии и территориально частично соотносимы с этносом nevri/nervi (Плиний Старший, Аммиан Марцеллин), а возникшая на их базе киевская культура соотносится с golthescytha (Iord. Get. 116). После разгрома готов и исчезновения черняховской культуры в конце IV – первой половине V в. киевская культура порождает, по мнению археологов, около середины V в. в лесной зоне колочинскую культуру, а в лесостепи – пеньковскую. При переводе на реальную геогра-фическую карту весьма подробного «каталога народов» начала VI в. у Иордана оказывается, что в днепровской левобережной лесостепи доминируют степняки-акатциры, которые не могут быть носителями пеньковской культуры, однако присутствие здесь последних археологически все же улавливается. На северо-западе, в направлении к Балтике, т. е. в верхнем Поднепровье, акатциры (по Иордану) соседят с балтами-эстами, с которыми можно соотносить ряд балтских культур от Балтики до Верхнего Поднепровья, в том числе и колочинскую культуру. Подозрение в умозрительности такой этнокарты нейтрализуется аналогией: венеды Плиния Старшего (по источникам III–I вв. до н. э.) и продолжающего его архаичную традицию Кл. Птолемея локализуются на побережье Балтики (Мачинский 1976; Мачинский, Кулешов 2004), а позднее венеты (тот же этноним в иной огласовке) Тацита и Иордана в I–IV вв. обитают вдали от моря, к западу от Березины и Днепра. С уходом славен на юг и запад в лесной зоне севернее Полесья и Посеймья могла образоваться сплошная область балтоязычного населения, на которое перенесли название знаменитейших балтов – эстов. Ничто не мешало Иордану сделать северо-западными соседями левобережных акатциров «многочисленный народ венетов», обитающий «на огромных пространствах» и помещаемый им на «этнокарте» IV в. между готами и эстами, или же этногруппу golthescytha, локализуемую к северу от готов. Однако он не сделал этого, так как, видимо, имел информацию именно об эстах. В любом случае в Верхнем Поднепровье, находящемся в зоне сплошной балтской гидронимии, письменные источники последовательно фиксируют в I–VI вв. этнонимы nevri/nervi, golthe-scytha, aesti и не знают здесь этнонимов venethi, sclaveni и anti.

В осмысление хорошо известной лингвистам балтийской языковой общности от Балтики до Оки издавна внесена терминологическая путаница: восточнобалтийскими языками называются современные литовский, латышский, латгальский, а западнобалтийскими – исчезнувшие прусский и ятвяжский, и эти термины проецируются в прошлое, вплоть до первой половины I тыс., когда возникали эти и родственные им языки. Ясность в ситуацию внесли исследования В. Мажюлиса и В. Н. Топорова, зафиксировавшие срединное положение литовского и родственных ему языков, имевших на западе (пруссы, ятвяги) и востоке (нервы, голты, голядь) периферийных, ныне исчезнувших родственников (Топоров 2006: 21–22; Мачинский 2012). Таким образом, балтийские диалекты и языки Верхнего Поднепровья до верхней Оки включительно должны вплоть до VI в. именоваться периферийными восточнобалтийскими. Другое дело, что соседство восточных балтов на юго-западе с собственно славенами, родственными им по языку, а также проникновение их на юг, в лесостепную германо-славяно-иранскую контактную зону могло приводить к известной «славизации» южных восточнобалтийских говоров. Приведу фразу В. Н. Топорова, автора концепции тома «Балтийские языки» и ключевой статьи в нем: «…Исторически сложившееся единство балтийских языков обусловлено их общим происхождением и общими или очень близкими условиями существования – в пределах двуединого (хотя и со временем смещающегося) ареала, т. е. собственно балтийского локуса и отпадающего от него и славизирующегося пространства» (Топоров 2006: 14). Поэтому надо признать, что получающее широкое распространение среди археологов именование всех памятников I–VII вв. в очерченной зоне «памятниками славянского круга» или «раннеславянскими древностями» (Гавритухин, Лопатин, Обломский 2004) является ошибочным и некорректным. В соответствии с данными лингвистики и письменных источников и из уважения к сошедшим с «арены истории» старшим родственникам их следует именовать как минимум памятниками восточного балтославянского круга. Тем более что различные балтские и балтославянские этногруппы (нерева, кривичи) сыграли заметную роль в формировании древнерусской государственности и народности.

Самой южной культурой этого восточнобалтославянского круга является пеньковская культура в лесостепном левобережье. Отдельные памятники и элементы этой культуры распространяются в лесостепи и западнее Днепра вплоть до впадающего в Дунай Прута. И только здесь, и чем ближе к нижнему Дунаю, тем с большей вероятностью, они могут соотноситься с известным из письменных источников этнополитическим объединением, носящим явно неславянское имя anti. Но дело в том, что и в междуречье Прута и Днестра, и на среднем Южном Буге, и даже на Тясьмине пеньковская культура существует в теснейшем и разнообразном симбиозе со славенской корчакско-пражской культурой (Шувалов 1998; Гавритухин 2000). И если искать в археологическом материале соответствие общему, «единому корню» склавенов и антов (Иордан), то таковым является корчакско-пражская культура. После похода аваров на антов в 602 г. их имя более никогда не упоминается в связи с какими бы то ни было событиями, и лишь по инерции титул «Антский» сохраняется в титулатуре императора Ираклия до 612 г. Не сохранилось оно и в эпической памяти восточных славян, которые знают лишь «словѣн, словѣньскъ языкъ» как единый корень всего славянства. Как же именовали себя носители «чистой» пеньковской культуры на левобережье Днепра в середине V – начале VIII в., нам пока неведомо. Их жизнь постоянно осложнялась соседством и симбиозом с агрессивными степняками – акатцирами, болгарами, хазарами.

Выдающуюся роль в истории славянства сыграло пребывание наиболее активных его группировок в Подунавье и на Балканах в VI в., в основном на северном берегу Дуная, а в VII в. и на южном, вплоть до Эгеиды (Мачинский 1976; 1981; Шувалов 1998). Отметим еще один пример трансформации славянской культуры. Те славене к северу от Дуная, которых чаще всего упоминают письменные источники под именем sclavene, sclavi и т. д., уже не были носителями «чистой» корчакско-пражской культуры, а оставили разнообразные памятники, на нижнем Дунае условно объединяемые в группу Ипотешть-Кындешть-Чурел, а на среднем Дунае – в другие группы. У этих славян наличествуют лишь отдельные элементы корчакско-пражской культуры, смешанные с элементами культуры населения Восточной Римской империи, местного романоязычного населения, соседних германцев и аваров. Поразительно, как в этом «этнокультурном состязании» северные лесные славене сумели победить, сохранив и язык, и особенности социальной организации, и особенности своей этнопсихики. В этом можно видеть последствия той культурно-языковой консолидации, энергетического и демографического «взрыва», который славене пережили еще на севере, в бассейне верхнего и среднего Немана, Припятского Полесья и Тетерева.

Дальнейшая история восточного славянства связана с постепенным движением южных и частично западных групп славен начиная со второй половины VII в. из Прикарпатья, Волыни, Подунавья и Поднестровья, а возможно, и из областей между Эльбой и Западным Бугом обратно на северо-восток в области своих первых «прародин» и далее, вплоть до Ильменя и Волхова. В этом движении много неясного. На пути южане встречали и оставшихся на месте «чистых» славян, группы родственного населения, условно – балтославян, и балтов. Но в итоге имя *slavēne, трансформировавшееся к IX в. в slověne, было донесено до Ильменя, и от Волхова до нижнего Дуная в VIII – середине IX в. возникла та близкородственная по языку и происхождению славянская и балтославянская этническая среда, внутри которой и стали кристаллизоваться первые протогосударства и «вертикальные» многофункциональные пути в направлении север – юг и обратно.

Надо отметить, что, кроме венетов в I–III вв. и славен/словен в I–VIII вв., подобную же «меридиональную» устремленность проявили и готы в III–IV вв. В 256–275 гг. они вместе с другими германскими племенами предприняли серию морских и сухопутных походов, достигая на юге Греции и Эгеиды, а в середине IV в. Херманарик начинает завоевания (скорее, вероятно, прокладывание контролируемых готами путей) на север, через земли golthescytha.

Реальной целью этих северных походов было установление контроля над «горизонтальным» путем запад – восток, проходящим через Приладожье (thiudos in aunxis) и Верхнее Поволжье (vas, merens, mordens) и далее в Прикамье, т. е. путем «меховой торговли» через земли финно-угорских племен, который, видимо, еще до готов контролировали свионы центральной Швеции с их великолепным гребным флотом (Мачинский, Кулешов 2004). Путь этот приобрел особую актуальность с рубежа IV–V вв., когда в Римской империи возникла мода на меха (Шувалов 2004), но существовал и ранее, поскольку еще Тацит отмечает спрос на «отборные» меха у «отдаленных» от империи (т. е. северо-восточных) германцев (Tac. Ger. 17), а готская эпическая традиция определенно говорит о существовании этого пути уже в середине IV в.

В связи с этим напомню, что единственным народом, покоренным при Херманарике готами, но не упоминаемым среди побежденных ими народов Скифии и Германии, являются rosomoni (gens rosomonorum, в некоторых списках – rosomanorum, rosimanorum). Эти rosomoni, скорее всего, являются жителями Балтийского побережья Скандинавии, которую Иордан не включает ни в Скифию, ни в Германию. Их имя восходит к готскому эпосу, записанному по-гречески Аблабием и пересказанному по-латыни Иорданом. Оно состоит из двух германских корней, первый из которых *rōs– является определением ко второму – герм. *man– «человек», транслитерированному в соответствии с греч. μόνος «один, единственный» – *Ῥωσομόνοι. Полагаю, что rosomoni/rosomani IV в. являются формой передачи этносоциального термина, отраженного в шведских источниках с XIII–XIV вв. в словах roþsmæn/rođsmæn «гребцы, мореплаватели», обозначающих жителей приморской области Швеции Roðen/Roden, Roslagen, название коей выводится из древнесеверогерманского *roð(e)R, *roþ(e)R «гребля, гребной поход, плавание между островами». Древнейшее название этой области *Rōþ(r)-s-land – «земля рос», или «росская земля», – зафиксировано в рунической надписи XI в. (Мельникова 2001: 265–270). Вероятно, росоманы были прибрежной группировкой свионов (свеев), наиболее тесно связанной с поездками на гребных судах, так ярко описанных еще Тацитом. Судя по данным Иордана, северный меховой путь из Швеции в Прикамье существовал и в VI в. Предание, связанное с росоманами, отражающее события второй половины IV в. и излагаемое Иорданом в VI в., в основных сюжетных линиях, с сохранением лишь слегка измененных имен героев, но без упоминания этнонима rosomoni/rosomani, излагается в скандинавских по происхождению «Старшей Эдде» и «Младшей Эдде», записанных в XIII в. (Мачинский 1990: 110–112; Мачинский, Кулешов 2004: 64–65).

Таким образом, к VII–VIII вв. на пересечении «вертикального» пути юг – север и «горизонтального» запад – восток, в Приладожье, Приильменье и Верхнем Поволжье существовали уже все «энергетические» и экономические предпосылки и этнические компоненты для возникновения здесь русского протогосударства.

* * *

Переходя к главной части статьи, напоминаю, что ввиду предпринимаемой попытки вместить в ее рамки невместимое, я в крайне сжатой форме излагаю то понимание некоторых узловых проблем исследуемого периода, которое представляется наиболее достоверным.

Хронологические границы периода

Нижняя граница возникновения русского протогосударства определяется в первую очередь началом бурного строительства в Альдейгье-Ладоге, датируемого, по данным дендрохронологии и нумизматики, 750–760-ми гг., а также отчетливыми археологическими свидетельствами присутствия в ней и во всем Поволховье во второй половине VIII в. и пришедших с запада скандинавов («руси»), и продвинувшихся с юга славян и балтославян («словен» и «кривичей»), и, в меньшей мере, финноязычного населения. К 760-м гг. относится появление в Ладоге первых арабских серебряных дирхамов, а в 770–780 гг. их поступление становится систематическим.

Несколько ранее этого времени, после похода Марвана в Хазарию в 737 г., прекращаются интенсивные арабо-хазарские войны, и наступает период полного мира между Арабским халифатом и Хазарским каганатом в 738–762 гг., сопровождаемого кратковременным принятием хазарами ислама и закрепленного в 759 г. браком Язида, эмира Армении, и Хатун, дочери кагана. После смерти Хатун в 762 г. вновь происходят военные столкновения 763–764 гг., но они носят лишь локальный характер. В это же время, в 750 г., династия Омейядов сменяется династией Аббасидов, а в 762 г. столица халифата переносится в Багдад, где начинается интенсивная чеканка дирхамов, превосходящая продукцию других монетных дворов. Все это способствует налаживанию торговли между Арабским халифатом, с одной стороны, и Хазарским каганатом и лежащими севернее него землями – с другой.

В тот же период происходят кардинальные трансформации и в Западной Европе, во многом предопределившие ее судьбу в последующие эпохи. В 732 г. Карл Мартелл в битве при Пуатье остановил накатывающуюся на Европу волну арабского завоевания. В 751 г. его сын Пипин Короткий был провозглашен королем и помазан на царство папой, а в 762 г. королем франков стал Карл Великий, получивший в 800 г. в Риме от папы Льва III высший титул императора. В этот же временной промежуток были полностью подчинены фризы, а их торговый город Duurstede/Dorostat, расположенный в низовьях Рейна, стал важнейшим франкским торговым центром и портом Dorestad. В начале VIII в. возникает важнейшая фризская торговая фактория Хедебю/Хайтабу в южной части Ютландии, на месте короткого волока между максимально сближающимися водными системами Северного и Балтийского морей. На рубеже VIII–IX вв. Хедебю становится крупным поселением на кратчайшем торговом пути от нижнего Рейна, Везера и Эльбы в Балтику и далее вдоль ее побережий на восток и север.

Синхронность кардинальных изменений в Арабском халифате и Франкском государстве (как внутренних, так и в отношениях с соседями) поражает: как будто некий дирижер взмахнул палочкой. Но при этом возможность торговых и иных контактов между ними в Средиземноморье парализовывалась непримиримым религиозным противостоянием. В этих условиях опосредованные торговые и иные контакты начинают развиваться на севере, на Балто-Волжском и Балто-Донском путях. Огромную роль в почти одновременной с вышеочерченными событиями активи-зации этих путей сыграло существование уже в предшествующее время, в IV–VI вв., торгово-сакрального водного пути между Средней Швецией и Прикамьем через озеро Ладогу (Мачинский 1997; Мачинский, Кулешов 2004; Шувалов 2004) (рис. 9).

Этот путь продолжал существовать, как это явствует из данных археологии и эпической традиции, сохраненной в сагах, и в период, непосредственно предшествующий 750–760-м гг. (время оформления Багдадского халифата Аббасидов, Франкского королевства Каролингов и возникновения поселения Aldeigja/Ладога).

К середине VII – рубежу VII–VIII вв. относится распространение «неволинских» поясов (имевших магическое значение: Мачинский 1997) из Прикамья в Южное Приладожье, Южную Финляндию, Эстонию и Центральную Швецию. Во встречном направлении – из Швеции, через Южную Финляндию в Южное Приладожье – распространяются во второй половине VI – до рубежа VII–VIII вв. бронзовые равноплечные фибулы особого типа. В могильнике Юлипяя (Финляндия) такая фибула найдена в одном комплексе с неволинскими поясными накладками и дротиком-ангоном, подобные которым встречены и в сопках нижнего Поволховья. Эти находки убедительно маркируют для середины VII – рубежа VII–VIII вв. путь между Средней Швецией и Прикамьем. Опорным фактом является сочетание в нижнем горизонте сопки № 140, раскопанной Н. Е. Бранденбургом, фрагментов прикамского неволинского пояса с треугольной каменной вымосткой, имеющей более ранние и синхронные аналогии в погребальной обрядности Швеции. Это доказывает, что традиция сооружения своеобразных нижневолховских сопок, неразрывно связанная с возникновением торгово-ремесленной Альдейгьи-Ладоги, зарождается не позднее начала VIII в. (Мачинский 1997; Волковицкий 1995; 2001). В близкое время возникают, видимо, и первые серьезные укрепления Любшанского поселения на нижнем Волхове.

Присутствие в этих местах и в это время скандинавов, контролировавших путь, пролегавший через земли финно-угорских народов, подтверждается скандинавской эпической традицией, лучше всего представленной в «Саге о Скъёльдунгах», сохранившейся в виде «Фрагмента о некоторых древних конунгах (в мире данов и свеев)». Сохранилась она также в пересказе исландского историка XVII в. Й. Арнгрима, видимо еще читавшего сагу в более полном ее варианте, и в «Обзоре саг о датских конунгах» (Джаксон 2000: 246–248). Согласно этой традиции, конунг данов и свеев из «божественного» рода Скъёльдунгов Ивар Широкие Объятья (ок. 650 – ок. 700, см. Джаксон 1993: 70) идет морским похо-дом на конунга Гардарики Радбарда, у которого укрылась дочь Ивара Ауд (по «Саге о Скъёльдунгах»), или Унна (по «Обзору саг…»). Достигнув Kirjalabо́tnar (Карельские заливы) – вероятно, Финский, а точнее, Выборгский залив, где начинались владения Радбарда, Ивар неожиданно гибнет. От брака Радбарда и Ауд (Унны) рождается сын с редким именем Рандвер (имя сына конунга готов Германариха, чьи владения, по Иордану, простирались до Приладожья), который, согласно эпической традиции, был родоначальником всех шведских уппсальских (по «Обзору саг…» – и датских) конунгов, уверенно заявлявших о своем божественном происхождении (оно, однако, не могло основываться лишь на происхождении по женской линии от Скъёльдунгов через Ауд, дочь Ивара Широкие Объятья: он считался в эпической традиции Скандинавии отрицательным, отверженным богами персонажем).

Согласно некой эпической традиции, зафиксированной, насколько мне известно, только у шведского поэта и историка XVIII в. Улофа фон Далина, сам Радбард был сыном Скиры, сына конунга Ингвара из «божественной» династии Инглингов, погибшего после морского похода на восток, в землю эстов. Невозможно допустить, что Далин, издавший свою «Историю Шведского государства» в 1756 г., вскоре после победоносной для России Русско-шведской войны 1741–1743 гг., просто придумал происхождение знаменитой шведской династии из Гардарики, т. е. из России. Только приведенная им родословная объясняет уверенность шведских королей IX – середины XI в. в своем «божественном» происхождении, передававшемся по мужской линии от особой ветви Инглингов, нашедшей пристанище где-то восточнее Финского залива. Судя по всему, в руках у Далина был некий позднее утраченный источник, содержавший фрагмент скандинавского эпоса об особой династической линии Инглингов (Ингвар – Скира – Радбард – Рандвер) (Далин 1805: 488–491, 558, 573; Мачинский 1997: 163; 1998: 133–134).

Таким образом, шведско-камский торгово-сакральный путь IV – первой половины VIII в. со второй половины VIII в. включается в западной его части в систему торговых путей между Франкским государством и Халифатом (от Дорестада до Багдада). В узловой точке этих путей, в Южном Приладожье, и зарождается первое протогосударственное образование с центром в Альдейгье-Ладоге, убедительно соотносимое, как покажем ниже, с этносоциумом русь/ῥῶς.