Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

Место действия

На западе суперконтинента Евразия находится не отмеченный в учебниках географии огромный «Европейский полуостров», омываемый незамерзающими морями, в южной части которого у эллинов и римлян и зародилось, и развивалось само понятие «Европа». Его восточной границей является широкий перешеек в месте максимального сближения Черного и Балтийского морей между Вислинским заливом и Днестровским лиманом. К востоку от перешейка и севернее Черного моря, Кавказа, Каспийского и Аральского морей, среднеазиатских пустынь, Тянь-Шаня, Нянь-Шаня и Китайской стены лежит монолитная, с суровым континентальным климатом северо-восточная часть Евразии, которую античная географическая традиция, постепенно расширяя свой кругозор, к I–II вв. н. э. обозначила именем «Скифия» (подробнее: Мачинский 1986; 1988; 1993; 2001). Иногда западная часть этой Скифии – от Волги до Вислы – именовалась Сарматией, а западнее Вислы помещалась Германия (Кл. Птолемей). На самом деле границей зоны доминирования сарматов была, по данным того же Птолемея, а также Плиния Старшего и Тацита, не Висла, а расположенная восточнее нее область «обоюдного страха» (Tac. Ger. 1) между германцами и сарматами (Мачинский 1976; 2012; Мачинский, Тиханова 1976). С привлечением данных археологии можно утверждать, что «энергетическая» и этнокультурная восточная граница доминирования германцев во II в. до н. э. – II в. н. э. проходила примерно по среднему и верхнему течению Западного Буга и верхнему Поднестровью (рис. 3. 7, 3. 8).

Географическая, климатическая и этнокультурная граница, отделяющая Европейский полуостров от Скифии (или Скифии + Сарматии), чутко улавливалась растениями и… славянами. Западной границей «славянской прародины» является установленная в основном по данным XIX – начала XX в. знаменитая «буковая граница», восточная граница распространения бука, идущая от побережья Балтики между устьем Вислы и Кёнигсбергом, пересекающая Западный Буг в его нижнем и верхнем течениях, выходящая на средний Днестр и поворачивающая на запад к Карпатам чуть южнее Кишинева. Неподалеку от этой границы проходят и восточные рубежи произрастания ряда других центральноевропейских деревьев, названия коих отсутствовали в общеславянском языке до Великого расселения славен-склавенов и были заимствованы ими при миграции на запад из германских и иных языков. Все виды деревьев, произрастающие восточнее, между Западным Бугом и Днепром, имеют в славянских языках исконные наименования (Rostafiński 1908; Moszyński 1925; 1957; 1962; Godłowski 1979). Данные палеоклиматологии показывают, что в I–IV вв. климат в Европе был несколько теплее, нежели в XIX в., и «буковая граница» могла пролегать даже несколько северовосточнее. Важны и данные палеоихтиологии, указывающие на первичную прародину славян западнее Березины и Днепра и севернее Припяти (Коломиец 1983).

В пределах огромной Скифии античная традиция выделила особую область на западе, расположенную в бассейнах рек, впадающих в Черное море и Балтику (на которых издревле господствовали европейцы – эллины и северные германцы) и прямо или опосредованно сближающихся друг с другом своими верховьями. Восточной границей этой территории, получившей название Европейской Скифии (Сарматии), был выбран Танаис (Дон), а также линия, идущая от его истоков прямо на север до Ледовитого океана. Далее за Доном начиналась Азиатская Скифия (иногда Сарматия + Скифия), простирающаяся до Северного и Восточного (Тихого) океанов и Китая (Мела, Плиний Старший, Кл. Птолемей).

Гениально намеченное эллинами и римлянами членение Северной Европы, когда собственно Европа в основном соотносилась с территорией Европейского полуострова, а прилегающая с востока континентальная область именовалась Европейской Скифией, являясь и частью Европы, и частью Скифии, – такое членение предопределило многое в дальнейшей судьбе этносов, населявших Европейскую Скифию, и в первую очередь наиболее динамичного и энергозаряженного из них – славянства.

Греко-римскому миру I–VI вв. были доступны какие-либо знания об этносах, реках и горах Европейской Скифии лишь не севернее Финского залива, озера Ладога и Верхнего Поволжья. Область, лежащая южнее, и является собственно реальной Европейской Скифией, о которой имелись хоть какие-то конкретные сведения. И вот в срединной части этой реальной Европейской Скифии (далее просто Европейская Скифия), однако тяготея и примыкая к западной ее границе, между средней Западной Двиной, верхним и средним Днепром, средним Неманом, Западным Бугом и северной лесостепью, и располагалась в I–IV вв. «прародина славян», несколько меняющая свои границы и смещающаяся к югу и юго-западу. А вся Европейская Скифия является областью сложения Русского государства и этноса, «прародиной» и ядром Российской империи. Столицы (даже кратковременные) русских протогосударств и Древней Руси – Ладога, Невогард, Полоцк, Киев, Чернигов – расположены в Европейской Скифии. До настоящего времени две столицы России – Москва и Санкт-Петербург – также расположены в ее пределах (рис. 7, 8).

Само название «Европейская Скифия» и ее географическое положение предполагали различные конкурирующие, сменяющие друг друга или совмещающиеся и актуальные до сих пор варианты самоидентификации: быть органичной частью Европы; быть частью всей Скифии с ее пространственно (а иногда и политически) доминирующими азийскими просторами; быть чем-то связующим между собственно Европой, Азиатской Скифией и лежащей южнее ее собственно Азией; быть чем-то неопределенно промежуточным между ними; или, наконец, быть самой собой, Европейской Скифией или Русью, особой цивилизацией и силой.

К северу от Европейского полуострова и к западу от Европейской Скифии лежит Скандинавский полуостров, воспринимавшийся античной географической традицией как отдельный остров. Тацит относил южную часть его, населенную свионами, к Германии, к которой он причислил, правда не без колебаний, и землю эстиев, населяющих «правое», т. е. восточное, побережье Балтики, относимое Плинием Старшим и Кл. Птолемеем к Европейской Скифии (Сарматии). Почти смыкающийся на юге с Ютландией (северным отрогом Европейского полуострова), омываемый с запада Гольфстримом, Скандинавский полуостров и географически, и климатически принадлежит к собственно Европе (в узком смысле). Однако восточное, балтийское его побережье, отделенное от Европей-ской Скифии узким пространством замерзающей в северной половине Балтики, и климатически, и пространственно – через морские пути – сближается с северной частью Европейской Скифии, что отчасти предопределило особое участие скандинавских германцев в ее исторических судьбах (рис. 7, 8).

Предыстория Руси

Базовым этносом в процессе возникновения древнерусской государственности и народности являются славяне. Но поскольку сам праславянский язык некогда отпочковался от прабалтийской ветви индоевропейского языкового древа, необходимо дать сверхкраткий очерк доминирующего уже полвека направления в изучении балтославянской проблематики (подробнее: Топоров 2006; Мачинский 2012).

В срединной части Европейской Скифии, от Балтики до междуречья Оки и Дона, от поречья Западной Двины до бассейнов Припяти и Сейма включительно, судя по данным сравнительного языкознания, топонимики и письменных источников, во II–I тыс. до н. э. доминировало население, говорившее, по терминологии В. Н. Топорова, на прабалтийских диалектах, среди которых был и протославянский диалект, наиболее близкий западным прабалтийским диалектам (Топоров 2006: 20). Одновременно с начавшимся во второй половине I тыс. до н. э. обособлением праславянского языка происходит расхождение западной, срединной и восточной диалектных групп прабалтийского языкового массива и, начиная с V–VII вв., возникают ранние формы собственно балтийских языков (прусский, литовский, латышский, голядский (?) и др.) (Топоров 2006: 16–20, 33–35; Коряков 2006: 220–221, карты 1, 2).

Балтийская языковая стихия, в которой укоренена славянская, является для последней широким протоком, соединяющим ее напрямую с исходной стихией древнего индоевропейского диалектного континуума[60]60
  Даже современные балтийские языки (особенно литовский) превосходят все другие индоевропейские языки особой близостью к реконструируемому исходному индоевропейскому состоянию (Топоров 2006: 14–16).


[Закрыть]. Гипотеза о начале выделения праславянского языка из прабалтийского континуума около V в. до н. э. (т. е. еще в «эпоху мощной интенсификации жизнетворчества» IX–IV вв. до н. э.) имеет пока слишком умозрительный характер (Топоров 2006: 34). С большой долей уверенности можно лишь на базе сопоставления письменных, топонимических и археологических источников утверждать, что в середине I в. до н. э. – середине III в. н. э. в бассейнах среднего и верхнего Немана, Березины и Припяти существовал особый этнос, который его германоязычные соседи (бастарны, готы и др.) обозначали именем, передаваемым по латыни как venethi, но который имел и свое собственное, вполне славянское самоназвание (Мачинский 2012; Кулешов 2012).

До недавнего времени общепринятой была реконструкция этого древнейшего имени как *slověne, но в последнее время выдвинута другая аргументированная реконструкция, основанная на формах бытования и транскрипции исходного этнонима в соседствующих иноязычных традициях (греческой, латинской, германской, венгерской), а также на данных топонимики, сопоставляемых со свидетельствами письменных источников и археологии. Согласно с вышеозначенными данными древнейшее самоназвание следует реконструировать для I – середины IX в. как *slavēne (*slavēnai), с вероятным вариантом *slavāne (*slavānai), при возможном существовании краткой бессуффиксной формы *slavai (основа *slav-) (Тохтасьев 1998: 30–31; Кулешов 2012; Мачинский 2012). Лишь примерно с VIII–IX вв. огласовка этнонима стала принимать форму *slověne, которая постепенно возобладала после середины IX в. и адекватно отражена в ранних памятниках славянской письменности и этнониме «словěне» (ильменские).

К началу раннего периода (суммарно последняя треть I – середина II в. н. э.) относятся сведения Тацита об этносе venethi и Кл. Птолемея (восходящие, вероятно, к Марину Тирскому) об этносе Σταυανοί. В этнониме Σταυανοί, после привлечения данных топонимики и археологии, с уверенностью усматривается искаженный выпадением буквы λ этноним *slavēne/slavāne в греческой огласовке и транскрипции со вставным τ между σ и λ (Шафарик 1847; Lowmiański 1964; Иванов, Топоров 1980; Мачинский 1976; 2012; Мачинский, Тиханова 1976). Первоначально он должен был выглядеть как στλαυανοί – форма, близкая к зафиксированным в рукописях, восходящих к текстам VI в., греческим формам вроде Στλαβηνοί, Σθλαυηνοί (Свод 1994: 465) или латинским формам со вставным с во франкских рукописях IX в., восходящих к анналам начала IX в., – sclavani, Sclavania (Свод 1995: 447, 464–466).

Суммарно намеченная Тацитом территория и обитания, и «разбойных» набегов венетов занимает огромную область от певкинов-бастарнов (севернее верхнего Поднестровья) до феннов (южнее Приильменья), от «настоящих» германцев (Западный Буг) до зоны доминирования сарматов (лесостепь и Среднее Поднепровье). Ст(л)аваны занимают на реконструируемых и сопоставленных картах Тацита и Кл. Птолемея срединную часть области доминирования венетов, на неком пути между прибалтийскими балтами (галинды и судины) и аланами-скифами, доминирующими в это время среди ираноязычных степняков, т. е. реально в бассейне сближающихся истоками и притоками Немана, Березины и Припяти (Мачинский 1976; 2012; Мачинский, Тиханова 1976) (рис. 8).

Наиболее полно этим ранним славенам-славанам-ст(л)аванам территориально, хронологически и культурно соответствует культура поздней штрихованной керамики середины I в. до н. э. – середины III в. н. э., а также расположенные восточнее и близкие ей группы памятников, отчасти продолжающие традиции милоградской культуры (суммарно между средней Западной Двиной, средним Неманом, верхним Днепром, а также на севере Припятского Полесья). Уже с I в. до н. э. чувствуется взаимодействие культуры поздней штрихованной керамики с зарубинецкой культурой Полесья, оставленной (как и поднепровские варианты зарубинецкой культуры) бастарнами (Мачинский 1966; Мачинский, Тиханова 1976: 72–76; Каспарова 1977; Щукин 1994: 116–119; Ерёменко 1997), носителями некого германского языка, возможно имевшего элементы, сближавшие его с языками кельто-иллирийского круга (Страбон, Плиний Старший, Тацит, Тит Ливий и др.). Симптоматично существование в середине I в. до н. э. – 70-х гг. н. э. городища Ивань (культура поздней штрихованной керамики) в Северном Полесье, в керамике которого чувствуется влияние зарубинецкой культуры Полесья и возникают формы, типологически переходные к раннеславянским «корчакско-пражским» формам сосудов IV в. н. э. (Егорейченко 1996: 31–34; 2006: 109; Гавритухин 2003: 135–136). Важным рубежом в развитии контактов культуры поздней штрихованной керамики с зарубинецкой культурой Полесья является гибель последней как самостоятельного культурного явления в середине – третьей четверти I в. н. э.

После этого в Полесье и Подляшье, к югу от культуры поздней штрихованной керамики, возникают поселения и могильники конца I – начала III в., несущие черты обеих культур (Хабищи, Курадово, Радость-2, Красное село и др.), а элементы зарубинецкой культуры распространяются на основной части территории культуры поздней штрихованной керамики. Эти недавно исследованные памятники (группа Курадово) частично заполняют ту «зону археологической трудноуловимости», которую я когда-то выделил на территории Полесья, будучи уверенным, что именно здесь будут обнаружены базовые древности славян конца I–V вв. (Мачинский 1976; Мачинский, Тиханова 1976).

На базовую, хотя внешне мало заметную роль славено-балтской культуры поздней штрихованной керамики в сложении культуры древнейшего славянства и на участие в этом традиций зарубинецкой культуры Полесья я также обращал внимание давно и многократно (Мачинский 1976; 1981; 2012). Теперь к этой же мысли пришли и другие исследователи, которые, однако, склонны акцентировать в этом взаимодействии ведущую роль более яркой, бастарнской зарубинецкой культуры (Гавритухин 2003; Белявец 2004; Белiцкая 2006; Белявец, Вяргей 2005).

Рубежным событием в истории славянства и всей Европейской Скифии является проникновение в ее лесостепную и степную черноземные зоны около рубежа II/III – начала III в. н. э. готов, вандалов и других германских племен. В сфере археологии это отражается в появлении здесь гото-гепидской вельбаркской культуры, на базе которой с участием местных и провинциально римских культурных элементов возникает черняховская культура, соответствующая готским протогосударствам.

В это же время (конец II – середина III в.) на территории Белоруссии и Восточной Литвы прекращает свое существование большинство памятников культуры поздней штрихованной керамики и, возможно, группы Курадово. При этом в отношении первой речь идет не о насильственном прерывании развития культуры, а, скорее, об уходе ее носителей (Ушинскас 1989; Егорейченко 2006: 110–112). Западная часть ее территории занимается в конце II–III вв. в результате этнокультурного импульса с запада балтской культурой восточнолитовских курганов, а восточная часть заселяется к IV в. носителями банцеровской культуры, распространяющейся с северо-востока. Из этого следует, что выселяться носители культуры поздней штрихованной керамики могли лишь на юг, в Припятское Полесье и прилегающие к нему территории.

Именно на территории восточной Литвы, там, где балтская культура сменяет «славенскую» культуру поздней штрихованной керамики, обнаруживается мощный пласт топонимов (преимущественно гидронимов) с корнем šlav-, соответствующий той западной части ст(л)аванов Кл. Птолемея, которая в первой половине II в. и граничила с западными балтами-судинами. С середины III в. н. э. и до настоящего времени эта территория занята доминирующим балтским населением, и поэтому возникновение этого пласта «славенских» балтских топонимов не могло произойти позднее III в. н. э. (река Šlavanta, озеро Šlavantas, река Šlavė, на которой расположена деревня Šlavėnai – т. е. река Слава и деревня Славены, поле Šlavintai и городище культуры поздней штрихованной керамики Славичи в соседней Белоруссии и т. д.). Лингвистический анализ этого гидронимического пласта показывает его исконную связь с этнонимом *slavēne/slavāne (Vanagas 1981; Мачинский 2012; Кулешов 2012). Очень сходный сгусток гидронимов с корнем slav-/slov– наблюдается к югу от Припяти, на территории, насыщенной и иными архаичными славянскими и балтославянскими гидронимами (Трубачев 1968: 282–285, карты 11 и 16) и соответствующей более поздней «славянской прародине» середины III – конца IV в.

Таким образом, можно считать доказанным, что носители культуры поздней штрихованной керамики (или какая-то часть их) в середине I в. до н. э. – середине III в. н. э. уже имели самоназвание *slavēne/ slavāne, которое было хорошо известно их западным соседям и родственникам по языку – балтийским галиндам, судинам и эстиям. Тацит, подходящий к описанию населения срединной части Европейской Скифии с юго-запада, со стороны германцев, знает их германское имя – venethi, а Кл. Птолемей, перечисляющий этносы с запада на юго-восток, со стороны западных балтов, знает собственное имя славен в западнобалтской огласовке, переданной и транскрибированной в соответствии с нормами греческого языка как Στ(λ)αυανοί, соответствующее и территориально, и хронологически, и лингвистически пласту восточнолитовских гидронимов с корнем šlav-.

Сам этноним *slavēne, возможно, говорит о выраженном самосознании его носителей. Он восходит (с наибольшей вероятностью) к балтославянскому *šlau– «звать, называть», продолжающемуся в общеславянском slovo «слово», sluti «слыть, быть тем, о котором говорят, быть знаменитым», slava «слава, хвала», а также в латышском slava «слава, хвала», литовском šlovė «слава, хвала». Таким образом, самоназвание *slavēne могло означать либо «обладающие речью (словом)», в отличие от неких иноязычных соседей (например, бастарнов и сарматов), либо «те, о ком говорят» (Тохтасьев 1998; Кулешов 2012; Мачинский 2012).

Возникновение подобного этнонима маловероятно в период и в обстановке прабалтопротославянского языкового континуума II–I тыс. до н. э., когда языковые различия были лишь на уровне разных диалектов. Возможно, толчком послужило появление в Полесье и на средне-верхнем Днепре в первой половине II в. до н. э. новых соседей: германцев-бастарнов. Но также надо отметить, что сама культура поздней штрихованной керамики возникает, как убедительно показал А. А. Егорейченко, на базе культуры ранней штрихованной керамики в результате «пассионарного взрыва», датируемого в южной части культуры поздней штрихованной керамики не ранее середины I в. до н. э., а севернее, вероятно, рубежом эр (Щукин 1995; Егорейченко 2006). Очень быстро орудия труда и оружие из кости и камня, доминирующие в культуре ранней штрихованной керамики, сменяются железными; в культуре поздней штрихованной ке-рамики увеличивается количество укрепленных городков («городищ» в археологической терминологии), защищенных более мощными и сложными фортификационными сооружениями; она сильно распространяется в южном направлении по сравнению с территорией культуры ранней штрихованной керамики, что говорит о захвате и заселении новых земель на юге; явно усиливается общая военизация жизни. В целом начиная с середины I в. до н. э. до середины III в. н. э. в Белоруссии и Восточной Литве существует та единая культура, на территории которой в последней трети I в. н. э. фиксируются «venethi» Тацита и в первой половине II в. – st(l)avani Кл. Птолемея (рис. 7, 8).

После гибели зарубинецкой культуры Полесья, совпавшей с вторжением в европейские степи аланов и движением на запад аорсов и роксоланов, на территории Припятского Полесья возникают поселения и могильники, в которых особенности этой культуры совмещаются с чертами культуры поздней штрихованной керамики, что говорит в пользу того, что носители последней (venethi-slavēne) также принимали участие в захвате территории бастарнской зарубинецкой культуры Полесья в последней трети I в. н. э., т. е. в период, когда и были получены сведения о венетах, сообщаемые Тацитом (Мачинский 2012).

Столь подробное повествование об этом периоде обусловлено тем, что на базе взаимно коррелирующихся письменных источников, археологии, топонимики и сравнительного языкознания удается установить, что многие характерные черты древнерусской и даже всей российской истории в узловые ее периоды предвосхищены и заложены в первоначальном славянстве середины I в. до н. э. – середины III в. н. э. Перечислю их, краткости ради и надеясь на эрудицию и ассоциативное мышление читателей, не указывая на конкретные ситуации в истории Руси/России, которые в общих чертах повторяют намеченное изначально (об этом см.: Мачинский 2012).

а) По крайней мере, южная часть территории доминирования венетов-славен – Припятское Полесье и Волынь – расположена в зоне «обоюдного страха» между германцами и сарматами (Tac. Ger. 1), т. е., упрощая, между Европой и Азией.

б) Однако среди народов, помещаемых в этой зоне и вообще на восточной границе Германии (пассивные певкины-бастарны, мирные фенны и эсты), только венеты являются самостоятельной военной силой. «Венеты многое усвоили из образа жизни (сарматов), а именно: они обходят с целью разбоя все, что возвышается лесами и горами между певкинами и феннами (Tac. Ger. 46).

в) Венеты – единственный этнос среди всех описанных Тацитом в «Германии», для которых «разбой» отмечается как форма жизни. Судя по тексту историка, подтверждаемого археологией, эти «разбойные» нападения были направлены не только против соседей, но постоянно практиковались и внутри этого праславянского мира. Повышенная и иногда почти немотивированная «разбойность» и «междоусобность» прослеживается и позднее в истории части славянства (Шувалов 2001) и Древней Руси.

г) Вероятно, тот этнокультурный массив, который Тацит обозначает этнонимом «венеты», включал не только славен, но и родственных им балтов на севере – носителей днепро-двинской культуры. Однако общая направленность набегов венетов в сторону певкинов на юг и в сторону феннов на север подчеркивает меридиональную, картографически «вертикальную» направленность активности славен на юг и на север, предвосхищающую такую же направленность основной структурирующей оси Руси – из варяг в греки и обратно. До этого времени все основные миграции и завоевания в Скифии западнее Урала имели «горизонтальное» направление по оси восток – запад, соответствующее природной зональности.

д) Тацит впервые ставит проблему: причислять ли венетов (славен) к германцам («европейцам») или к сарматам (выходцам из Азии), и отнюдь не по лингвистическому критерию. Он склонен зачислить их в (условные) германцы, но их склонность к набегам, заимствованная у сарматов (вероятно, во время совместных акций), протестует против этого. Сомнения Тацита в известной мере разрешает Певтингерова карта (в интересующей части – не позднее начала III в.), где к северу от «Бастарнских Альп», т. е. Карпат, примерно между верховьями Днестра и Вислы, помещены уже прорвавшиеся сюда с севера venadisarmatae.

е) На той же карте севернее низовьев Дуная помещены venadi, проникшие еще южнее, к границам античного мира. Это иллюстрирует важнейшую черту славянства, позднее сохранившуюся лишь у восточных славян, – их врожденный миграционизм, перерастающий в колонизацию, порыв на юг и запад (до Эгеиды и Эльбы), а позднее – обратно на северо-восток (и так до Колымы и Магадана). В известной мере можно сказать, что славянами становились те из прабалтов, которые выбирали миграцию, трудное освоение новых природных зон, связанное с изменением уклада жизни, а балтами – те, кто оставался в родной зоне лиственных и смешанных лесов и там эволюционно совершенствовал тради-ционные способы жизни. Соответственно и балтские языки сохраняли (и сохраняют до сих пор) архаичность, сближающую их с реконструируемым исходным индоевропейским состоянием, а общеславянский отличался убыстренным развитием и удалением от этого исходного состояния, что продолжалось затем и в отдельных славянских языках. Таким образом, балтийские языки принадлежат к более раннему «поколению», нежели славянские, и являются по отношению к последним как бы «дядюшками».

ж) Отметим ярко выраженную способность уже этих ранних славян к кардинальной трансформации уклада жизни, военно-производственной оснащенности и обычаев (взрывообразное возникновение культуры поздней штрихованной керамики на рубеже эр; появление на «смешанных» памятниках конца I – начала III в. в Полесье и Подляшье могильников, отсутствовавших и в культуре ранней штрихованной керамики, и в культуре поздней штрихованной керамики; до сих пор таинственное возникновение монолитной корчакско-пражской культуры после середины III в.). Это уравновешивается традиционностью, прослеживаемой отчасти и позднее, до VI в. (довольно примитивный и небогатый быт, малое количество «национальных» украшений, бедная формами и орнаментацией керамика, исключительно пешее войско, вооружение дротиками и щитами, крайне слабая социальная дифференциация, отсутствие или зачаточное состояние знати).

з) В срединной части территории венетов-славен I – середины III в. находится система речных путей, образованная сближающимися истоками Березины, Немана, Вилии и северных притоков Припяти, связывающая северногерманский и западнобалтский «миры» Прибалтики с миром ираноязычных кочевников и с античной цивилизацией Северного Причерноморья. Эти пути, проложенные еще в эпоху эллинизма, особо активизируются в I–III вв. (Мачинский 1981; Гороховский 1982; Мачинский 2012) и обеспечивают ранним славенам роль ключевого, срединного этноса на важнейших дорогах торговых и этнокультурных контактов между Балтикой и Черным морем в области севернее «зоны обоюдного страха».

и) Наконец, отметим изначальную роль контактов славен и с ираноязычным степным, и с лесным германским миром, с попеременным преобладанием влияния то первого, то второго.

Начальная история славен («праславян») с ее отмеченными выше особенностями укоренена в определившей столь многое в жизни человечества «провиденциальной» эпохе середины I в. до н. э. – конца II в. н. э., эпохе сложения и расцвета Римской империи, объединившей все Средиземноморье и большую часть Европейского полуострова и начавшей мощное и многостороннее воздействие на германский мир, что со временем стало основой сложения германо-романского ядра Европы. В это же время происходят рождение и развитие раннего христианства, еще не ставшего государственной религией, и формирование недолговечного гностицизма, в космическом мировоззрении и образотворчестве которого содержится многое, становящееся актуальным в наши дни и в ближайшем будущем.

Следующий и решающий этап в истории еще единого славянства хронологически охватывает середину III – середину V в. Территориально ядром, второй «прародиной» его около середины IV в. была область всего Припятского Полесья и примыкающих с юга районов, ограниченная на востоке Днепром от устья Березины до Киева, на юге – верхним Тетеревом около Житомира, с неопределенной северной границей (рис. 8). Эта территория, очерченная по распространению поселений пражской культуры фазы 0, выделенной И. О. Гавритухиным (Гавритухин 1997; 2000; 2003), полностью соответствует той «зоне археологической трудноуловимости», которую ранее выделил Д. А. Мачинский (1976) и которая тогда не была заполнена какими-либо памятниками III–IV вв. В конце IV – середине V в. (фаза 0/1) пражские памятники появляются на верхнем и среднем Днестре, верхнем Западном Буге и верхнем и среднем Повисленье. Наличие проблемной статьи И. О. Гавритухина (2009) избавляет меня от углубления в тему. Отмечу немногое.

В отличие от И. О. Гавритухина, лучшего специалиста по пражской культуре, я упорно продолжаю называть ее корчакско-пражской культурой. Дело в том, что в окрестностях села Корчак на левобережье верхнего Тетерева, неподалеку от Житомира, зафиксировано не менее пяти поселений этой культуры, возникших около середины IV в., в то время как под Прагой памятники более позднего этапа этой же культуры появляются около середины VI в., – разница в 200 лет. И поэтому термин «пражская культура» дезориентирует читателя в важнейшей проблеме генезиса и «прародины» этого феномена и неправомерен хронологически.

Корчакско-пражская культура фазы 0 и 0/1 отличается цельностью, простотой и таинственностью. Ее признаки – открытые (возможно, изредка укрепленные) поселения, подквадратные землянки с печью в углу и простейшая глиняная посуда, где доминируют горшки пражского типа в форме матрешки без головы, главный признак которых – отсутствие ярких признаков (нет выраженного венчика и плечика, отсутствует орнаментация). При этом сосуды отличаются цельностью и выразительностью формы, плавностью очерчивающих ее линий. В ранней корчакско-пражской культуре почти отсутствуют свои особые и импортные украшения, что может быть связано с тем, что пока не обнаруженны принадлежащие этой культуре могильники.

Истоки культуры можно искать в сдвигающейся на юг и трансформирующейся культуре поздней штрихованной керамики, в прекращающих существование в начале III в. смешанных памятниках типа Курадово, в которых особенности последней сочетаются с элементами зарубинецкой культуры, в других группах «лесных» памятников; не исключено и влияние отдельных элементов вельбаркской готской культуры. Но в целом появление корчакско-пражской культуры – это результат еще одной трансформации предшествующих культурных групп славянского круга, вызванной неким потрясением.

Хронологически древнейшие поселения корчакско-пражской культуры пока достоверно относятся к середине – третьей четверти IV в. Однако сформировалась она раньше. На черняховско-вельбаркском поселении Лепесовка – уникальном культурно-сакрально-производственном центре на верхней Горыни, раскопанном М. А. Тихановой, датируемом второй четвертью III – второй четвертью IV в. (ок. 240–340 гг.), в слое уничтожившего его пожара обнаружен корчакско-пражский горшок (Тиханова 1971; Щукин 1988; Tikhanova и др. 1999). Т. е. к моменту гибели этого в основе готского и одновременно полиэтничного центра в составе его населения были славянки («кухонная» лепная посуда – продукт женского труда). Значит, и характерные горшки корчакско-пражской культуры уже существовали ко второй четверти IV в. Посуда, близкая корчакской, обнаружена и на черняховских верхнеднестровских поселениях III–IV вв., и на пшеворских (лугийско-вандальских) могильниках типа Спецымеж второй половины II – середины III в. в междуречье Вислы и Западного Буга. Видимо, в эти места не позднее середины III в. уже проникали славене-венеты с элементами корчакско-пражской культуры.