Текст книги "Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2"

3. В дальнейшем «ладожская» (волховская) мифопоэтическая традиция на западе была включена в сюжетно-образный фонд «саг о древних временах» и в их составе проходила все дальнейшие этапы развития. На Руси отголоски этой традиции прослеживаются в летописании, былинном эпосе, в иллюстрациях Радзивилловского списка ПВЛ, в одной новгородской летописной легенде, а также, возможно, в некоторых акцентах фрески «Чудо Св. Георгия о змие» в соборе Святого Георгия в Старой Ладоге.

Хочется обратить внимание на то, что летописные рассказы о начале Руси, о Рюрике, Олеге, Игоре и Ольге до ее крещения, если исключить договоры с греками, являются не более чем отрывками из несохранившихся целиком русских саг о древних временах, сведения которых, однако, в основных чертах подтверждаются разнообразными источниками: договорами с греками, свидетельствами иных письменных традиций, данными филологии, археологии, нумизматики, топонимики. Полагаем, что введение в научный оборот еще недооцененных сведений скандинавских саг о древних временах, касающихся событий, происходивших в Гардарики в VIII–X вв., расширит базу дальнейших исследований по древнейшей истории Руси, и данная статья – один из первых шагов в этом направлении.

Уже после завершения статьи нам удалось ознакомиться с монографией М. Мундт (Mundt 1993), в которой делается вывод о том, что саги о Хальвдане, Хрольве и многие другие саги о древних временах, хотя и записаны в XIV в., содержат в себе пласт «восточных» сюжетов и образов, проникавших в Скандинавию в XI–XII вв. через Русь. В отношении саги о Хрольве M. Мундт полагает, что ее «концепция» сложилась самое позднее в середине XIII в., а возможно, она принадлежит и к еще более раннему времени, но к какому именно – сказать пока невозможно. По результатам проделанного нами исследования можно предполагать, что «восточные» и многие «русские» сюжеты включались в ткань саг о Хальвдане, Хрольве и Стурлауге не только «через Русь», но и попросту в Северной Руси, где в VIII – начале XII в. полноценно развивалась своя двух– или трехъязычная мифоэпическая традиция, интенсивно взаимодействовавшая с общескандинавской.

Ладога – древнейшая столица Руси и ее «ворота в Европу» [36]36
  Старая Ладога. Древняя столица Руси: Каталог выставки / Науч. ред. Б. С. Короткевич. СПб.: Издательство Государственного Эрмитажа, 2003. С. 11–35. Статья дополнена некоторыми пассажами и ссылками из опубликованной годом ранее работы «Почему и в каком смысле Ладогу следует считать первой столицей Руси» (Мачинский 2002а), с которой они практически представляют один и тот же текст, обращенный к разным аудиториям.


[Закрыть]

В 1986 г. в устной беседе Е. А. Рябинин сообщил мне, что дата древнейшей порубки дерева для строительства на Земляном городище Старой Ладоги ныне, по результатам раскопок 1981–1985 гг., определяется специалисткой в области дендрохронологии Н. Б. Черных как 753 г., а не 754 г., как считалось ранее по материалам из раскопок 1973–1975 гг. (Рябинин, Черных 1988). В том же году у меня и А. Д. Мачинской возникла идея, что если исходить из этой даты начала непрерывного строительства в Ладоге, то в 2003 г., когда Россия будет праздновать 300-летие Петербурга, Ладоге, первой столице Руси, исполнится 1250 лет. Об этом символическом совпадении я вскорости сообщил Е. А. Рябинину и другим археологам, предположив, что под такую дату можно получить средства для исследования и реставрации археологических и архитектурных объектов Ладоги. Далее идея пошла гулять уже без ссылки на ее авторов и приобрела всероссийский размах, став, в частности, аргументом в различных предвыборных, политических и экономических кампаниях. В 1995 г. я озвучил ее на шведско-российском симпозиуме в Гос. Эрмитаже и опубликовал в научных изданиях (Мачинский 1995; 1997; 1998). В 1998 г. А. Н. Кирпичников энергично высказался в печати за празднование в 2003 г. 1250-летия Ладоги. По его инициативе, в том же году Президиум СПбНЦРАН принял два постановления, поддерживающие проведение юбилея (Кирпичников 1998).

Ныне, памятуя о впечатлении от празднования 850-летия Москвы, я с грустью ожидаю 1250-летия Ладоги, поскольку подобные праздники неизбежно сопряжены с большим количеством пошлости, шумихи и лжи, а это может нарушить и оскорбить тихое и достойное бытие древней Ладоги. Однако недавно я был ознакомлен с текстом, в котором высказывались сомнения не только в достоверности приведенной выше даты основания Ладоги, но и в том, что Ладога, по зафиксированному летописью преданию, была первой столицей Руси. При этом автором текста «О 1250-летнем юбилее г. Старая Ладога» является не дилетант, а известный московский историк В. А. Кучкин. Поэтому пришлось взяться за перо, дабы напомнить несомненные факты и несколько прояснить спорные ситуации в истории Ладоги VIII–X вв. Некоторые опорные факты, излагаемые ниже, в силу определенных исторических обстоятельств остаются неизвестными даже отдельным ведущим специалистам, не говоря уж о широком круге читателей, интересующихся историей России.

В 1702 г. Ладога была базой, где концентрировались русские войска перед походом на Нотебург (Орешек), взятие которого открывало путь вниз по Неве, что и привело к основанию в 1703 г. Петербурга. В 1704 г. Петр I перенес г. Ладогу ближе к Ладожскому озеру, где основал г. Новую Ладогу, и с этого момента и вплоть до настоящего времени древняя Ладога утратила статус города, превратилась в село и со временем стала именоваться Старой Ладогой. <…> Таким образом, уже в заголовке своего текста В. А. Кучкин допустил одну ошибку и одну неточность: населенный пункт под названием Старая Ладога никогда не был и сейчас не является городом (Кучкин именует его «г. Старая Ладога»), а 1250-летие отмечает не только и не столько современное село Старая Ладога, сколько древняя Ладога/Aldeigja с ее мощным «культурным слоем», с курганами, крепостями, церквами и монастырями, которая и ныне продолжает свое непрерывное, достоверное и таинственное бытие в пределах Староладожского музея-заповедника (Мачинский 2002: 5–6).

В последней трети 2-го тыс. до н. э. произошел (по данным естественных наук) прорыв вод переполненного Ладожского озера (15–18 м над уровнем моря у его южного берега) в Балтику на месте современной Невы. Падение уровня озера могло растянуться на несколько веков, но не позднее середины 1-го тыс. до н. э. он приблизился к современному состоянию (ок. 4–5 м над уровнем моря). Тогда-то и Волхов и Нева приобрели тот облик, в котором они предстали перед глазами первых славян и скандинавов, появившихся еще тысячелетие спустя на их берегах. На Волхове возникли каменистые пороги, ранее перекрытые высокой водой, а теперь отчетливо отделявшие от остальной реки его нижнее течение, где со временем возникла Ладога, первая столица Руси. Нева превратилась в полноводную протоку, воспринимавшуюся как устье великого озера Нево (Ладожское), которое «внидеть в море Варяжское». Постепенно сформировалась промывная дельта Невы, где судьбой и природой предуготовлялось место для Санкт-Петербурга, позднейшей (по времени возникновения) столицы России. «Невы державное теченье» властно несло ладьи и корабли на запад, а господствующие в этих местах западные ветры естественным образом гнали парусные суда на восток.

Реки бассейна Ладожского озера в трех местах сближаются своими истоками с истоками рек Волжско-Каспийского бассейна, и, таким образом, вся Восточная Европа, именовавшаяся у античных авторов (в широком смысле) Скифией или Сарматией, получала после прорыва Невы то место, где наиболее естественно могли возникнуть некие «ворота», ведущие в Европу Западную, т. е. в собственно Европу в пушкинском смысле этого понятия.

Путь торговых и культурных контактов между Приуральем и Южной Финляндией существовал уже во 2-м тыс. до н. э., до прорыва Невы, однако он становится более отчетливым и достигает Скандинавии после прорыва, в конце 2-го – 1-м тыс. до н. э. Очарование античного мира, однако, делало более притягательным южное направление, и, начиная с последней трети 1-го тыс. до н. э. до VI–VII вв. н. э., галлы, затем германцы и, наконец, славяне последовательно устремляются и переселяются на берега Дуная, Средиземного и Черного морей. И лишь с конца VII в., а особенно в веке восьмом, когда многочисленные группы славян, получив отпор от Византии и почувствовав удары новых тюркских кочевников (болгар и хазар), мигрируют на север, когда у скандинавов на Балтике получает широкое распространение парус (VI–VII вв.), когда возникают новые мощные государства – очаги культуры, центры производства и рынки сбыта одновременно (Франкское королевство, позднее империи, и Арабский халифат), лишь тогда на берегах Ильменя, Волхова и Невы начинается новая эпоха.

В это время на землях, занятых ранее финноязычными племенами, происходит расселение двигавшихся с юга славян и, видимо, балтославян, встречавшихся здесь с приходящими с запада относительно малочисленными, но весьма напористыми группами скандинавов (северные германцы). Христианская и исламская цивилизации, довольно жестко противостоявшие друг другу на юге, в Средиземноморье, одновременно опосредованно соприкасались и обменивались многими экономическими и культурными импульсами через торговые пути на севере, наиболее мощные из коих пролегали по Волго-Балтийскому пути через земли, заселенные более веротерпимыми язычниками – финнами, славянами и скандинавами. И в важнейшей точке этого пути, в нижнем течении Волхова, к северу от порогов, возник контролирующий этот путь центр – протогородское поселение Ладога/Альдейгья, ставшее столицей древнейшего раннегосударственного образования, господствующий этносоциум которого именовался русь/рос. С помощью воздвигнутых на Волхове и Сяси крепостей, опираясь на свой флот, правители Ладоги могли контролировать все три речные ветви Волго-Балтийского пути (по Волхову, Сяси, Свири), замыкавшиеся на Ладожское озеро и Неву.

Таким образом, древнейшая Ладога возникла как некий контрольный пункт и одновременно – широкие ворота, ведущие из Восточной Европы в Западную и обратно. Судя по свидетельствам письменных источников и археологическому материалу, Ладога может быть уподоблена именно воротам. Широко и необдуманно используемый ныне пушкинский образ «в Европу прорубить окно» – весьма двусмыслен и содержит горький для «невыездного» Пушкина подтекст: через окно нельзя ни ходить, ни ездить, можно только смотреть и лазить тайком. Недаром этот образ возник в вводной части «Медного всадника», рассчитанной на высочайшее одобрение, в единственной части поэмы, которую Пушкину было разрешено напечатать еще при жизни. К этому образу Пушкин сделал многозна-чительное примечание: «Альгаротти (итальянец, побывавший в России в 1739 г. – Д. М.) где-то сказал: „Петербург – это окно, через которое Россия смотрит в Европу“».

Итак, древняя Ладога – это «ворота в Европу», и такие ворота, которые «прорубались» одновременно и приплывавшими с запада скандинавами, и расселявшимися с юга на север славянами. «Варяжское море» русской летописи, простиравшееся на западе «до земли Агнянски и до Волошьски», т. е. до Англии и Франции, – это не просто Балтика, а все Скандинавское Средиземноморье, включающее Балтику и Северное море до Ла-Манша на западе. И неотъемлемой частью этого Северного Средиземноморья были, как явствует из летописи, озеро Нево и, прибавим, нижнее течение Волхова, до которого по XIII в. свободно доходили морские суда. Так что древняя Ладога/Альдейгья одновременно принадлежала и к континентальному единству, известному в разные времена под именами Скифия, Сарматия, Гардарика, Русь, Россия, Восточная Европа, и к единству морскому: Варяжскому морю, Скандинавскому Средиземноморью, «Циркумбалтийскому культурному ареалу».

История освоения славянами и скандинавами прилегающих к Волхову земель отчетливо выражена в истории сложения самих названий Ладога и Русь. Исходным для названия первой столицы Руси является убедительно реконструируемый лингвистами прибалтийско-финский гидроним *Aladjogi – «нижняя река», где ala означает «низ, нижний», а jogi (диалектное djogi) – «река». Из этого гидронима происходит скандинавское название поселения на берегу этой «Нижней реки» – Aldeigja, а из него – славянское Ладога. С момента построения здесь крепости поселение приобретает названия Aldeigjuborg и город Ладога.

Обычно считается, что Нижней рекой называлась речушка, ныне именуемая Ладожка или Еленка, при впадении которой в Волхов и возник город Ладога. Полагаю, что в действительности название *Aladjogi – Нижняя река относилось к нижнему течению Волхова севернее порогов, куда беспрепятственно могли входить морские суда, а Ладогой первоначально называлось не только центральное поселение Северного Поволховья, но и все нижнее течение Волхова вместе с его берегами, освоенными разноэтничным населением.

Как было установлено независимо друг от друга русским ученым А. А. Куником (одно время исполнявшим обязанности директора Императорского Эрмитажа) в 1844–1845 гг. и знаменитым датским ученым В. Томсеном в 1879 г., название «русь», первоначально обозначавшее господствующий этносоциум, сложившийся в Поволховье и Приильменье, восходит к финскому наименованию шведов «ruotsi» (с праформой rotsi), из которого фонетически безупречно выводится славянская форма «русь». Само финское слово возводится к древнескандинавскому глаголу со значением «грести» и отражает самоназвание тех приморских групп шведов, которые еще на гребных кораблях достигали восточных финских берегов Балтики (современное название побережья Швеции на широте Петербурга – Roslagen). От этой древнескандинавской основы «roth» и ее производных, вероятно, и произошли греческие «ros» и «Rosia», обозначавшие в Византии этнос «русь» и страну «Русь»; позднее, после женитьбы Ивана III на византийской принцессе Софье Палеолог, этот вариант возобладал и на Руси, приобретя форму «Россия». Таким образом, двувариантный корень «русь/рос», лежащий в основе именований России и русских, имеет скандинаво-финско-славянско-греческое происхождение. Этот этноним первоначально обозначал скандинавских переселенцев, затем двуязыкий славяно-скандинавский этносоциум, являвший ядром складывающегося государства с последовательными центрами в Ладоге, Новгороде и Киеве, и, наконец, славяноязычный этнос и государство.

Самые ранние и дополняющие друг друга сведения о Ладоге и Северной Руси IX–X вв. содержатся в двух древнейших (из частично сохранившихся) русских летописных сводах.

Наиболее полный и логичный рассказ о начале русской государственности содержится в «Повести временных лет» (далее – ПВЛ), общерусском летописном своде, составленном в Киеве в начале XII в. и вобравшем в себя летописные и иные записи (как новгородские, так и киевские) конца X–XI в., а также устные предания о событиях IX–XI вв. как северного (ладожско-новгородского), так и южного (киевского) происхождения. В этом своде используются сведения, почерпнутые из византийских хроник, и впервые вставляются в текст летописи договоры Руси с Византией. ПВЛ отражает в основном столичный, великокняжеский взгляд на события древнейшей истории Руси. В ней сделана попытка увязать эпические предания с датированными данными хроник и договоров, что и привело к появлению пусть условных, но, как увидим, не слишком отличающихся от истинных дат вокняжения Рюрика, Олега и Игоря в Ладоге, Новгороде и Киеве. ПВЛ представлена рядом списков, из которых семь являются наиболее достоверными и постоянно используются в комментариях при издании летописи в целом или ее отдельных списков (далее Лаврентьевский список – Л, Троицкий – Т, Ипатьевский – И, Московско-Академический – А, Радзивилловский – Р, Хлебниковский – Х). К ним следует прибавить «Летописец Переяславля Суздальского» (далее – ЛПС), близкий в ранней части к А и Р и содержащий некоторые существенные разночтения и дополнения.

Нужно отметить, что древнейшие события русской истории изложены в летописи в основном на базе сокращенного пересказа устных преданий и что в этом отношении соответствующие тексты как ПВЛ, так и летописей новгородской традиции сопоставимы со скандинавскими «сагами о древних временах» или наиболее ранними «королевскими сагами» (вернее – с краткими пересказами саг): и в летописях и в этих сагах эпическая традиция слабо увязана с датированными событиями, извлекаемыми из западноевропейских или византийских хроник и документов.

Еще В. Н. Татищев, пользовавшийся как сохранившимися, так и утраченными списками ПВЛ, не сомневался, что первой столицей Руси и Рюрика была Ладога, он же предположил, что она была столицей и до Рюрика (Татищев 1962: 218, 284, 352). Н. М. Карамзин, с 1803 г. официальный «историограф» Российской империи, в основном тексте своей «Истории» уверенно говорит: «Рюрик прибыл в Новгород», вообще не упоминая про Ладогу (Карамзин 1989: 94–95). Однако из примечания явствует: ему было известно, что в списках Р, Х, И говорилось о прибытии Рюрика в Ладогу и что в списке Л «название места, где княжил Рюрик, пропущено; в Троицком (что достойно замечания) также, но вверху приписано над именем Рюрика: Новг… По всем иным известным спискам, Рюрик пришел в Новгород» (Карамзин 1989: 241). Какие это «известные списки», Карамзин не сообщает. Никаких списков ПВЛ более древних, чем Л, Т, И, у него не было. Возможно, он имел в виду некоторые более поздние списки, где в соответствующем месте сведения ПВЛ заменены данными, восходящими к традиции местного новгородского летописания. Вероятно, знаменитого историка более устраивал в качестве первой столицы Руси знаменитый город Новгород, а не село Старая Ладога. Впрочем, поблагодарим Н. М. Карамзина за то, что в этом же примечании он предположил, что Ладога оказалась в тексте летописей «по народному преданию», и сообщил, что в ней доныне есть место, называемое «Рюриковым домом».

С. М. Соловьев и В. О. Ключевский в своих курсах русской истории уверенно писали о Ладоге как первой столице Руси. «По известному правилу, что труднейшее чтение предпочитается легчайшему, особенно если оно находится в большем числе лучших списков, мы должны признать известие о Ладоге» (Соловьев 1894; I: 101–102). «С этим согласно и уцелевшее известие, что Рюрик не прямо уселся в Новгороде, но сперва предпочел остановиться вдали от него, при самом входе в страну, в городе Ладоге…» (Ключевский 1956: 140).

В советский период упоминание о Ладоге как первой столице Руси, где «сел» Рюрик, не только постепенно вытесняется из общих курсов истории в связи с общим гонением на всяческих «варягов», но и изгоняется из основного текста летописей при их публикации. Впрочем, эта тенденция намечается еще в XIX в. Так, при издании списка Л в 1846 г. с легкой руки Карамзина после имени «Рюрик» было напечатано «седе в Новгороде» (ПСРЛ 1846: 8); в подстраничных примечаниях, однако, указано, что «„седе в Новегороде“ пропущено в Л» и прибавлено по каким-то другим спискам, а «в списках древнего текста кроме Л» на этом месте упомянута Ладога, причем к этим спискам кроме И, Х, Р причислен и Т, что ошибочно. К сожалению, при переиздании Лаврентьевского списка в 1926 г. эта неточность была усугублена: в основном тексте имеем: «Рюрик [седе в Новегороде]», а в примечании к этому месту стоит: «„седе в Новегороде“ из Т» (ПСРЛ 1926: 20).

К еще большему сожалению, эта ошибка была повторена в 1950 г. уже для массового читателя при издании текста ПВЛ, в основу которого был положен Лаврентьевский список (подготовка текста и комментарии Д. С. Лихачева). В соответствующем месте этого издания имеем в древнерусском тексте: «Рюрик седе в Новегороде», в разночтениях: «Добавл. из Т», а в переводе (который в основном и читает массовый читатель) попросту: «сел старший Рюрик в Новгороде» – без всяких разночтений (ПВЛ 1950а: 18, 214; 1950б: 183, 241). В комментариях к тексту эта ошибка усугублена: там утверждается, что текст «Рюрик седе в Новегороде» был не только в Т, но и «в Московско-Академическом списке» (т. е. в А).

В том же 1950 г. М. Д. Приселков издал свою тщательную реконструкцию Троицкого списка ПВЛ, того самого списка Т, на который ссылаются издания 1926 г. и 1950 г. Этот список, который держали в руках и делали из него выписки обнаруживший его Г. Ф. Миллер в 1760-х гг. и Н. М. Карамзин, как известно, исчез при пожаре 1812 г. в Москве. М. Д. Приселков и во «Введении» (которое редактировал Д. С. Лихачев), и в комментариях к тексту, на основании сопоставления данных Миллера и Карамзина убедительно показывает то, что было ясно уже Карамзину: никакого «седе в Новегороде» в тексте Т не было, после имени Рюрика было опущено название города, где он «сел» (что явно нарушает логику текста), а над словом «Рюрик» другим почерком и позднее было написано «Новг.» (Приселков 1950: 8, 9, 36, 49, 58).

А. Г. Кузьмин, отзываясь на издания ПВЛ 1926 и 1950 гг., резонно резюмирует: «Поправка (т. е. замена Ладоги на Новгород. – Д. М.) <…> совершена издателями произвольно и никакого текста не отражает» (Кузьмин 1967: 45).

В 1982 г. Д. А. Мачинский отметил две кардинальные ошибки в Академическом издании ПВЛ 1950 г., обратив внимание на то, что в основном тексте Т нет фразы «седе в Новегороде», а по Московско-Академическому (А) списку Рюрик первоначально приходит не в Новгород, а в Ладогу. Таким образом, «ни в одном из списков ПВЛ не содержится указания на то, что Рюрик сел в Новгороде, и в трех из них первым его местом пребывания названа Ладога» (Мачинский 1982: 20). К этому ныне добавлю, что речь идет лишь об авторитетных списках и что Ладога названа в пяти из них.

В 1989 г. была вновь издана Радзивилловская летопись (Р), а в разночтениях к ее тексту был широко использован Московско-Академический список (А), и из этих разночтений явно следовало, что и по Р, и по А Рюрик «седе» в Ладоге (ПСРЛ 1989). Однако когда в 1996 г. появилось второе, «исправленное и дополненное» издание ПВЛ по списку Л в переводе и с комментариями Д. С. Лихачева, в нем опять были повторены (и в тексте, и в разночтениях, и в переводе, и в комментариях) все ошибки относительно прибытия Рюрика в Новгород, а не в Ладогу. Невозможно объяснить, почему опытный историк М. Б. Свердлов, готовивший это издание, в своих объемистых «Дополнениях» не заметил, не оговорил и не исправил отмеченные ошибки, касающиеся узлового события в истории Руси, чем дополнительно дезориентировал коллег и читателей (ПВЛ 1996: 13, 131, 149, 404, 597, 598).

Наконец, в первом томе «Библиотеки литературы Древней Руси» текст ПВЛ был издан не по более древнему (1377 г.), но содержащему ряд сокращенных или явно неверных чтений Лаврентьевскому (Л) списку, а по также довольно раннему (ок. 1420 г.), но содержащему исправные чтения Ипатьевскому (И) списку с отдельными коррекциями по Хлебниковскому (Х) списку (XVI в.); в этих списках местом первичного княжения Рюрика названа Ладога (И), или Лагода (Х). Однако и в этом издании ПВЛ в 1950 г. и в 1996 г. утверждается, что в Московско-Академическом списке (обозначенном в издании 2000 г. буквой М) написано, что Рюрик «седе в Новегороде» (Библиотека литературы… 2000: 493), что полностью опровергается уже упомянутым изданием 1989 г.

Из семи наиболее достоверных списков ПВЛ в пяти (И, Р, А, Х, ЛПС) сказано, что Рюрик первоначально «седе» в Ладоге (Лагоде). В двух (Л, Т) название города, где сел Рюрик, намеренно опущено, чем нарушена логика текста. На самом деле и эти два списка свидетельствуют в пользу того, что в общем протографе упоминалась именно Ладога. Если переписчик, писавший в Северо-Восточной Руси, увидел бы в исходном тексте хоть что-то похожее на хорошо ему известное название «Новгород», о котором как о месте первичного вокняжения Рюрика сообщали летописи новгородской традиции, то он несомненно начертал бы это название в своей рукописи. А имя Ладоги, к концу XIV–XV вв. ставшей маленьким городком на окраине Руси, не вызывало у летописцев московско-суздальской ориентации ни особых ассоциаций, ни особых симпатий и, скорее всего, в качестве названия первой столицы Руси могло породить лишь недоумение, что и выражалось в опущении его в тексте или в неправильном написании («в Лагоде» – Х).

На переписчиков Л и Т, вероятно, оказывала влияние знакомая им по текстам и в устном пересказе традиция новгородского летописания, принимавшего в качестве первой столицы Рюрика только Новгород (об этом – ниже). Однако ни в одном из авторитетных списков ПВЛ Новгород в качестве первой резиденции не назван. Кроме того, в ныне утраченных древних списках ПВЛ, которые успел использовать в своей «Истории Российской» В. Н. Татищев, в качестве первой столицы также упоминалась только Ладога (Татищев 1962: 218, 284; 1963: 33; 1964: 112). Среди опорных для Татищева списков на первом месте стоит пергаментный Раскольничий манускрипт (далее – РАСК), в подлинности и древности которого не сомневался ни один серьезный и объективный исследователь, а также близкий ему Голицынский список (далее – Г). Привлекая данные Татищева по древнейшей истории Руси, надо опираться не на том II его «Истории» (как делает большинство исследователей), где помещен поздний, отредактированный и переведенный на осовремененный язык вариант его труда, а на том IV, где в 1964 г. впервые был опубликован первоначальный вариант, представляющий собой свод бывших у Татищева летописей, на-писанный на древнем наречии самих источников (Мачинская, Мачинский 1995). Поскольку и в само название ПВЛ В. Н. Татищев уверенно внес имя Нестора (как автора ПВЛ), читавшееся и в РАСК и в Г, а дату рождения Игоря, сына Рюрика (875 г.), также извлек из РАСК и вообще считал эти списки древнейшими и достоверными, постольку можно не сомневаться, что безвариантная версия о приходе Рюрика именно в Ладогу (и в томе II, и в томе IV) читалась и в древнейших списках РАСК и Г, чем число авторитетных списков ПВЛ, излагающих эту версию, увеличивается до семи.

Однако отмеченные выше странные ошибки в пользу Новгорода, допущенные издателями различных вариантов ПВЛ, сделали свое дело. Многие ведущие историки Древней Руси, не разобравшись в источниках, до сих пор считают, что в одних древних списках ПВЛ первой резиденцией Рюрика названа Ладога, а в других Новгород, и это позволяет им рассматривать обе версии как равновероятные. Так Е. А. Мельникова и В. Я. Петрухин убеждены, что в древнейшем из сохранившихся Лаврентьевском списке (Л) ПВЛ читается «Рюрик седе Новегороде» (Мельникова, Петрухин 1991: 221–224; Мельникова 2000: 143, 146; Петрухин 2000: 102). К. Цукерман в своей интересной проблемной статье также ошибочно утверждает, что в неком «другом списке ПВЛ Рюрик сразу приходит в Новгород»; правда, из его сносок на издание ПВЛ 1950 г. невозможно понять, какой список он имеет в виду: Л, Т или А[37]37
  Поэтому вывод Цукермана о том, что «попытки текстологически обосновать первичность „ладожской“ версии неубедительны», просто повисает в воздухе (Zuckerman 2000: 114).


[Закрыть]. К сведениям «Истории» Татищева, сохранившей свидетельства древнейших утраченных списков, эти авторы и вовсе не обращаются. Правда, сравнительно недавно В. Я. Петрухин, не ссылаясь на работы своих предшественников ранее статьи О. В. Творогова 1997 г., все же признал, что Ипатьевский список (И) с его развернутой «ладожской» версией, «как ныне считается, и представляет собой первоначальную сохранившуюся редакцию ПВЛ» (Петрухин 2000: 15, 117).

Приведем наиболее полный текст эпического сказания по этому списку, помещенный под 862 г., выделяя в нем хронологически последовательные блоки событий. После рассказа о варягах, приходящих «из заморья» и взимающих дань «на чюди, на словенех, и на мерях, и на всех кривичах», в нем сообщается следующее:

В лето 6370 (862 г.). И загнаша варягы за море, и не даша имь дани, и почаща сами в собе володети. И не бе в них правды. И въста родь на род и быша усобице в них, и воевати сами на ся почаша.

И ркоша: «Поищем сами в собе князя, иже бы володелъ нами и рядил по ряду, по праву». И идоша за море к варягам, к руси. Сице бо звахуть ты варягы русь, яко се друзии зовутся свее, друзии же оурмани, аньгляне, инеи и готе, тако и си. Ркоша русь, чюдь, словени, кривичи и вся: «Земля наша велика и обилна, а наряда в ней нет. Да поидете княжит и володеть нами».

И изъбрашася трие брата с роды своими и пояша по собе всю русь, и придоша к словеном первее, и срубиша город Ладогу. И седе старейший в Ладозе Рюрикь, а другий Синеусь на Беле озере, а третей, Труворь в Изборьсце. И от техъ варягь прозвася Руская земля.

По дъвою же лету умре Синеусь и брат его Труворь. И прия Рюрикь власть всю одинь, пришед кь Илмерю, и сруби город надь Волховом, и прозваша и Новьгород, и седе ту княжа (ПСРЛ 1998: 14)[38]38
  По другим спискам восстанавливается грамматически правильное чтение: «и прозва и Новьгород».


[Закрыть].

Продолжение рассказа ПВЛ о Рюрике завершается сообщением о его смерти в 879 г. и о передаче им княжения своему родичу Олегу, под покровительство которого он отдает малолетнего сына Игоря.

Перед нами явно запись эпического предания, передававшегося устно и обладающего внутренней логикой, соразмерностью и ритмом. Из всего текста определенно выпадает лишь фраза «Сице бо звахуть…», представляющая собой краткую «справку о разных варягах», данную эрудированным летописцем. Если выбросить эту фразу, то оказывается, что все четыре блока, соответствующие четырем хронологически последовательным этапам, имеют примерно одинаковые размеры. Три первых блока ритмически организованы многократными созвучиями глаголов множественного числа («и изгнаша…, и не даша…, и почаша…, и быша»), в ритмику коих дважды вставлена прямая речь, а четвертый, повествующий о возникновении «единодержавия Рюрика», – энергичными повторами глаголов первого лица единственного числа («и прия…, и пришед…, и сруби…, и прозва…, и седе»). Текст логичен и непротиворечив, хотя излагаемый комплекс событий уникален, по меньшей мере в истории Европы.

Отметим в приведенном тексте три не вполне ясные темы, привлекшие внимание и вызвавшие споры, но ныне, на мой взгляд, проясняющиеся в свете данных Татищева и археологии.

1. В пяти списках (Л, Т, И, Х, ЛПС – из них три древнейшие) некая «русь» названа первой среди этносов, приглашающих варягов-русь. То же имеет место и в списках В. Н. Татищева. В двух вместо «русь» написано «руси», т. е. как бы имеются в виду заморские варяги-русь, к которым обращаются послы. Первое чтение, по большинству списков и по смыслу, представляется более вероятным: некая русь (но не «вся русь») уже находится к началу событий в Восточной Европе и вместе с другими этносами приглашает заморскую «всю русь». С этим согласуется и то, что во вводной части ПВЛ русь также названа дважды: среди варягов и среди народов Восточной Европы, причем в последнем случае в той же связке «русь, чудь», в которой она выступает и в сказании о призвании. Кроме того, выражение «поищем сами в собе князя» предполагает, что князь ищется в пределах того круга этносов, которые его призывают, т. е. поиски князя у заморской руси означает, видимо, что она сохраняла определенное единство с местной русью, соседствующей с чудью и словенами. То, что эта русь не перечислена ранее среди этносов, платящих дань заморским варягам, вполне понятно: все, что мы знаем об этой руси из других источников, говорит о том, что дань на этносоциум, носивший это имя в IX–X вв., наложить было крайне трудно. Его можно было или уничтожить, или с ним договориться. Таким образом, высока вероятность, что в первоначальном сказании речь шла о некоей руси, уже находившейся в Восточной Европе к моменту появления здесь Рюрика.