Текст книги "Призраки и пулеметы (сборник)"

6. Эн Аявака изучает внутренний мир капитана Удо Макинтоша

Умбра, аир, этил, индиго…

Давно Аяваке не приходилось чувствовать себя так скверно. Аявака плывет, теряется, падает и тонет. Она слушает пароход, во все стороны тянет невидимые эйгир. Это все равно что в полную грудь дышать в пещере древнего хищника. С каждым вдохом все тяжелее и страшнее.

Мити нигде нет. Не отзывается ни мыслью, ни звуком. Тишина. Есть – британские цвето-запахи, пылью осевшие на стенах и забившиеся в самые укромные уголки парохода.

Есть – жадное внимание запертого Кэле, укутавшее «Бриарей» черной паутиной.

Британцы наивны – хуже юных мэмылтэ[21]21
  Нерпы (луораветланск).


[Закрыть]. Не просто идут в руки охотнику, а впускают его в дом и дают оружие.

Капитан Удо Макинтош спокоен, как утренний снег. Разве что механически сжимает и разжимает правый кулак, более ничем не выдает своих чувств. Ни капли эмоций не расплескал наружу.

Эйгир Аяваки сами тянутся к капитану. Искушение велико: Аявака слишком хорошо знает, что ждет ее внутри.

Одергивает себя: о чем ты думаешь? Хочешь, чтобы услышал Кэле?

Сульфид, цитрус, фуксия, охра…

Воздух узких и пустых, будто вымерших, коридоров насыщен гулом и скрежетом. Пароход погружается все глубже, и Аявака слышит, как царапает, сминает и рвет он своим проржавевшим корпусом ткань эфира.

Капитан останавливается, показывает, что нужно крепко держаться за поручень. Аявака слушается. Стоять тяжелее, чем идти.

Черный, шафран, сепия, амин, ржавый, ваниль, индол, красный, циннвальдит… Палуба уходит из-под ног, размеренная вибрация меняется нарастающей тряской. Аявака держится за поручень, но ее тащит по полу, и на ладони остается ржавая царапина. Кровь тотчас выдает ее. Громоздкая любопытная тень накрывает Аяваку, отрезая от мира и британских цвето-запахов. Кэле. Аявака зажмуривается, эйгир ее путаются, уклоняясь от черной тени. Кэле как будто отступает. Надолго ли?

Аявака открывает глаза. Капитан Удо Макинтош обернулся к ней, смотрит вопросительно.

– …времени? – говорит он.

Аявака мотает головой. Не слышит.

– Я спрашиваю: сколько у нас времени? – Удо Макинтош кричит, но при этом остается равнодушным и холодным. – Умкэнэ – когда с ней это случится?

Аявака снова мотает головой. На вопрос капитана нет ответа.

– Кэле, – шепчет Аявака. – Совсем близсок.

– К черту Кэле! Долго ли продержится девочка?

– Мити сильная. Три десят, кытэкэй, – Аявака бросает поручень, жестикулирует, пытаясь показать сложное британское время. Никак не получается. Да и незачем. Капитан Удо Макинтош беспокоится не о том.

– Кэле близсок. Удо Макнитош не понимаят.

Британцы никогда не понимают. Аявака хмурится, не находя слов, чтобы объяснить.

«Бриарей» снова трясет.

Помимо воли Аявака хватается за капитаново плечо и любопытные, непослушные ее эйгир на одно только мгновение ныряют Удо Макинтошу прямо в душу. И сейчас же, оглушенные, покидают поле боя, истончаются почти до полного исчезновения.

Внутри у капитана Удо Макинтоша пусто и холодно.

Непривычно, страшно.

Любопытно.

Невозможное для майныян[22]22
  Взрослый, умеющий (луораветланск).


[Закрыть] состояние – любопытство. Ребячество и британство, как сказал бы наставник.

Еще не время. Рано.

Тряска прекращается, и капитан спешит продолжить путь.

Аявака медлит. Там, впереди, их ждет нехорошее. Копальхем. Так пахнет смерть.

Жестокое убийство в Портсмуте! («Лондон Газетт», № 27 за 1899 год)

Наш корреспондент Уильям Кларк сообщает из Порт-смута. Весть об ужасном преступлении нарушила покой жителей города. В собственной квартире обнаружены убитыми вдова Спэйн и ее юная дочь. Полиция Портсмута по горячим следам арестовала виновника жестокого преступления. Им оказался не кто иной, как Джон Майлз, эсквайр, – портсмутский коммерсант. Знакомые характеризуют мистера Майлза как человека исключительной порядочности и доброты. Между тем нашему корреспонденту удалось выяснить, что мистер Майлз не единожды замечен был в портовых курильнях за употреблением так называемого «черного льда». Вынуждены констатировать, что перед нами очередной случай ледового психоза, существование которого с завидным упорством отрицает как полиция, так и совет по вопросам здравоохранения.

7. Капитан Удо Макинтош что-то чувствует

Ходовая рубка была любимым местом Макинтоша на «Бриарее». Здесь можно было немного отдохнуть от металлической услужливости томми. Несмотря на уверения машиниста-механика Мозеса, что томми отлично справятся с обязанностями младших офицеров, этот рубеж Макинтош не уступал и не был намерен уступать впредь. Достаточно того, что весь низший состав палубной команды был сделан из шестеренок и пара.

А еще имелась в ходовой огромная – во всю правую стену – игрушка, какой позавидовал бы любой мальчишка вне зависимости от возраста. Игрушка эта звалась навигационной системой «Бриарея» и представляла собой механический монитор шириной двенадцать футов. В центре монитора помещались: два хронометра; автоматические таблицы для расчета течений; подвижная карта Млечного Пути, на которой отмечены были приблизительные координаты погружения и всплытия и схематически – основные подэфирные течения (с помощью медных и серебряных полос, пластин и просто проволоки – в зависимости от ширины потока). Располагались они в несколько слоев, перекрывая друг друга, иной раз – хаотически путаясь.

Монитор соорудил Мозес, и это была самая современная и полная схема Млечного Пути из тех, что использовались на пассажирских пароходах.

Была.

Макинтош остановился на пороге. Равнодушно отметил запах – приторный, неуловимо знакомый и почему-то напоминающий о Джиме Кошки; звук – тихий, но навязчивый шепот неисправных репродукторов оповещения.

А потом уже осознал, что видят его глаза.

Напротив двери, опираясь на перекошенный штурвал, стоял в нелепой позе Фарнсворт – навигатор и третий помощник. Стеклянный взгляд его был полон недоумения и обиды, а грудная клетка пробита. Возле расколотого машинного телеграфа скорчился Джон Броуди.

Капитан в два шага оказался рядом, проверил пульс – мертвы. Тогда только огляделся.

Рубка была разорена. Усыпана осколками стекол и обломками мебели. Из навигационного монитора торчали хаотически погнутые медные пластины, изображавшие потоки, – точно в карту Млечного Пути швырнули чем-то тяжелым. Сохранившаяся часть навигационной системы показывала неверный, безумный курс, и табличка с описанием пункта назначения была пуста.

Под картой, нелепо разбросав руки, лежал Том Берк, на лице которого написано было легкое удивление. Похоже, испугаться он так и не успел.

Пол, стена, сам Берк – все было испачкано кровью. И эта кровь стала Макинтошу знаком, что он окончательно утратил представление о происходящем на «Бриарее».

Двенадцать лет назад, когда Макинтош очнулся на «Клио» и обнаружил девять мертвецов, все выглядело совершенно иначе. Ни единой капли крови, ни малейшего беспорядка. Все как будто уснули. Макинтошу не нужно было специально припоминать детали: «Инцидент» во всех подробностях снился ему едва ли не каждую ночь за эти двенадцать лет. И с момента появления Аяваки на борту Макинтош был готов к повторению кошмара.

Но то, что он видел теперь, совершенно точно не было делом рук ни ребенка, ни луораветлана.

Макинтош снял трубку телектрофона – глухо. Щелкнул тумблером системы оповещения, гаркнул в рупор – голос его растворился в размеренном шипении репродукторов.

В рубку вбежал Кошки. Вид он имел заспанный, растрепанный. Глаза его были – два блюдца. Он даже не отшатнулся по обыкновению от Цезаря, охранявшего вход.

– Капитан! Что здесь стряслось?

Вопрос этот прозвучал чрезвычайно фальшиво, но таков был Кошки: во всякой ситуации выглядел он фальшиво и неискренне.

– А это, Джим, я хотел спросить у вас. Если мне не изменяет память, сейчас время вашей вахты.

– Верно, капитан. Да только какой из меня моряк – после отравы-то? Я за одним ржавым томми уследить не смог, а тут целый пароход. Поменялся я с Фарнсвортом. Это он? Наш Дэнни?

Старший помощник наклонился к Фарнсворту, боязливо прикоснулся к нему, словно надеясь, что третий помощник оживет, улыбнется во все зубы и признается в глупой мистификации.

– Я ни за что не отстоял бы ночь, – оправдываясь, сказал Кошки. – Непременно какая-нибудь коллизия приключилась бы.

«Будто без вас не приключилась», – Макинтош не сказал этого вслух и сам себе удивился: прежде он никогда не щадил чувства подчиненных.

Аявака, до того молчаливой тенью стоявшая в углу, ожила, подошла сперва к Фарнсворту, потом к Броуди, затем к Берку. Она закрывала им глаза, шептала что-то по-луораветлански и каждого обходила по кругу.

Кошки лишь теперь заметил ее, и лицо его сделалось сложным. Однако, видя невозмутимость Макинтоша, Кошки только нахмурился и деловито заметался по рубке, цепко осматривая разбитые приборы.

– Проснулся, чую – уши-то заложило, а в темени молотилка бьет. Понял – нырнули, значит. Глянул на время – рановато, смекнул – дело швах… – Кошки не умел замолчать сам. После онтымэ делался он исключительно рефлективным и всякое событие мог обсуждать часами.

– Вы встретили кого-нибудь по дороге сюда?

– Ни единой души, капитан.

– А этот странный запах – не находите его знакомым? – почему-то вопрос казался Макинтошу очень важным.

Кошки принюхался, вскинул брови и покачал головой.

Но капитан уже вспомнил, глядя на простодушное лицо Кошки, на его рыжие брови, – вспомнил и запах этот, и почему напоминал он о старшем помощнике. С таким ароматом – приторным, густым – курился в матросских трубках черный лед. И именно Кошки давно был у Макинтоша на подозрении как курильщик льда.

Какой безумец первым догадался насыпать измельченный лед в трубку и поджечь? Макинтош встречал не менее дюжины людей, приписывающих себе это сомнительное открытие, сделанное чуть более десяти лет назад, вскоре после того, как лед впервые пробрался с изнанки в эфир. Черный лед, не будучи в прямом смысле льдом, тлея, давал аромат сложный и искусительный. Дым его был сладок, бодрил, расслаблял, обманывал и уводил в волшебные сны. Субстанция, известная как первейший враг всякого подэфирного парохода, сделалась вдруг желанной и необходимой.

Сначала лед стали курить моряки, которым это новое и невероятное зелье доставалось бесплатно и в любых количествах. Курили много, жадно, без оглядки. Портовые подпольные химики с удвоенным рвением взялись за поиск формулы, которая подарит льду устойчивость. Добыча льда сделалась профессией. На небольших лодчонках, рискуя всем, лихачи ныряли под эфир, собирали лед, на предельной скорости возвращались в порт, где в маленьких дорогих кабинетах курилен ожидали их специальные клиенты. Это был опасный промысел, лишняя минута под эфиром могла обернуться смертью в объятиях агрессивного льда.

Макинтош лед не пробовал, несмотря на вдохновляющие примеры со всех сторон. Почему-то казалось Макинтошу, что ото льда будет ему плохо, что лед может быть для него вовсе смертелен. В те времена, когда палубная команда «Бриарея» вся состояла из живых людей, не было ни одного матроса на борту, который не употреблял бы лед. На иных судах курение льда быстро запретили, и Макинтош перенял этот поучительный пример. Но не случалось рейса, чтобы офицеры не обнаруживали матросов, тайком скалывающих лед в трюме. Когда три года назад Мозес пришел к нему с «проэктом», когда предложил заменить механическими людьми живых, веским аргументом стал такой: томми не курят и курить не научатся.

Макинтош достал из рундука две лампы Дэви, одну отдал старшему помощнику.

– Разбудите Ирвинга, Стивенса и Нолана. Пусть берут столько томми, сколько потребуется, и обыщут корабль. Нужно найти убийцу. Будьте осторожны, Кошки, и предупредите остальных. Судя по всему, мы имеем дело с безумцем. После возвращайтесь сюда. Как только остановится турбина, начинайте продувать балласт.

Каждый моряк знает: подниматься в эфир с работающей подэфирной турбиной – верная смерть.

– А вы, капитан, к Мозесу? – Кошки с пониманием покосился на изуродованный машинный телеграф, не способный выполнить свое назначение – передать приказ в машинное.

Капитан кивнул:

– Телектрофон тоже не работает. Удивительное совпадение, верно?

– Ох, дурное у меня предчувствие. Нам бы держаться вместе.

– Что говорит ваше, Джим, предчувствие про курс «Бриарея»? Лично меня этот вопрос очень занимает. К тому же… – Макинтош покосился на Аяваку, – есть еще… нюансы.

Нюансы. Сколько прошло с момента погружения? «Десят»? «Два десят»? Времени оставалось все меньше. Деяния кровавого убийцы покажутся невинными забавами фэйри по сравнению с тем, что может натворить луораветланская умкэнэ.

Кошки решился, наконец, озвучить свои соображения. Зашептал:

– А она-то тут каким валетом взялась? Не ее ли рук дело? Я про этих, знаете, всякое слышал. Говорят…

– Она все время была со мной, Кошки. Вопрос закрыт. Будьте осторожны и внимательны, Джим. Это может быть кто угодно. Но у него есть примета: убийца чертовски сильно испачкался кровью. Нужно поймать подлеца, пока он не смыл с себя улики.

– Думаете на кого-то из пассажиров, капитан?

– Все может быть, Джим. Все может быть.

Кошки кивнул и двинулся к выходу. Макинтош смотрел на его коренастую фигуру, на широкую спину и пытался вспомнить, что зацепило его несколько минут назад в словах старшего помощника. Была это деталь вроде бы неважная, но как будто подозрительная – в свете сегодняшних происшествий. Прежде чем выйти, Кошки обернулся. Макинтош неожиданно почувствовал благодарность за этот взгляд. Вот почему из всех мест на «Бриарее» капитан любил ходовую рубку. Здесь, среди живых людей и настоящих эмоций, он и сам становился немного человеком. А не бездушным механизмом вроде томми-носильщика или томми-санитара…

Вот оно. Томми.

– Кошки!

– Капитан?

– Что вы там говорили про ржавого томми? Это тот томми, что вечером разбросал по палубе багаж и трусливо сбежал?

– Он самый. Я, капитан, так и не догнал его. Спустился на техпалубу, а его, собаки, и след простыл.

К Мозесу обиженный Кошки, разумеется, не ходил.

Пароходство Норд-Науканской компании (рекламная заметка)

Покупайте билеты на пароходы Норд-Науканской компании! Вас ждут современные комфортабельные каюты первого класса, лучшая британская кухня, театр и даже кинетоскоп – недавнее открытие инженерной мысли. Обратите внимание: палубную команду и весь персонал наших пароходов набирают исключительно из живых людей – только самых опытных, только с лучшими рекомендациями. Никаких томми!

8. Капитан Удо Макинтош спасает доктора Айзека Айзека

По дороге в машинное Макинтош сделал все-таки небольшой крюк. Мысль о черном льде противно скрипела на периферии сознания. Картина преступления – дикая, кровавая, яростная – в сочетании со сладким запахом льда напоминала о похожих историях, читанных Макинтошем в отсыревших подшивках «Таймс» и «Лондон Газетт», которые пылились в кают-компании.

Если на борту завелся ледовый наркоман (остроумные репортеры звали таких «подледниками»), он мог пронюхать о запасе льда, хранившемся – разумеется, тайно и с соблюдением всевозможных предосторожностей – в лазарете.

Дверь в лазарет была распахнута, внутри густо смешались тьма и острые медицинские запахи. И, конечно, сладкий аромат льда. Цезарь остановился у входа и неуверенно заворчал. Здесь, в лазарете, обитало единственное существо в мире, которого боялся механический пес. Инъекционарий.

Капитан вошел внутрь, выставив перед собой лампу.

Инъекционарий представлял собой замечательный образец современной техники. Был он похож на паука, пронизавшего своими длинными лапами весь пароход. Целью существования этого паука была доставка коктейлей прямо в каюты пассажирам.

Инъекционарий и все, что с ним связано, было тайной причиной процветания «Бриарея».

Из Наукана в Британию добраться можно было разными способами. На огромных пароходах – подэфирных городах – Норд-Науканской компании, подмявшей под себя почти всю торговлю с колонией, пассажиры получали комфорт и обслуживание наивысшего уровня. Но дипломаты и врачи, ученые и исследователи, а особенно – их жены и дети, покидающие суровый север, нередко отдавали предпочтение маленькому неуютному «Бриарею». Никакого первого класса. Каюты с минимальным набором удобств. Питание сытное, но без изысков. Из развлечений – небольшое казино с механическими дилерами.

И вот почему.

Известный факт: после ватного плена луораветланского онтымэ возвращаться в мир человеческих эмоций крайне непросто. Если намерзнуться как следует, а после устроиться у камина, чтобы отогреть побелевшие пальцы, в первую очередь почувствуешь сильную боль. Подобная история происходила с эмоциями британцев после посещения Наукана. Естественный процесс разморозки, который практиковала официальная медицина, в первую очередь возвращал к жизни душевные страдания. Любая, самая незначительная негативная эмоция могла завладеть человеком и сделаться его персональным адом на все время путешествия домой.

Несмотря на то, что капитан Удо Макинтош никогда не ступал на Землю Науканскую и не пробовал онтымэ, он лучше многих понимал страдания луораветланских британцев. Почти каждую ночь с ним приключалось нечто подобное.

Врачи Норд-Науканской компании лечили этот недуг, названный луораветланским синдромом, традиционными методами: водными процедурами, натуральной пищей и чтением Диккенса. Как это ни прискорбно, но в последние десятилетия британская наука, уделяя первейшее внимание механизации окружающего мира, несколько отстала в вопросах внутреннего устройства человека. Официальной медицине пока нечего было противопоставить луораветланскому синдрому.

Неофициальная, как водится, обернулась быстрее: ее-то достижения и использовались на «Бриарее» для отогрева соотечественников. Всякий пассажир «Бриарея», покупая билет на пароход, заказывал себе персональный коктейль. Посредством инъекционария пассажиры получали инъекции прямо в каютах, не просыпаясь, – после отплытия и погружения под эфир. Дирижировал процессом доктор Айзек. Повинуясь его манипуляциям, летели по трубам влюбленность, азарт, ностальгия, радость, блаженство, нежность, предвкушение, смешанные подпольными лондонскими химиками. Модальность эмоций обеспечивали индивидуально подобранные гормоны, а силу и длительность – черный лед. Таков был секрет успеха «Бриарея»: вне зависимости от погружений на изнанку, в инъекционарии всегда хранился запас черного льда, который в герметичной шарообразной камере Мозесова изобретения был стабилен рекордные семь суток.

Макинтош сомневался, что это продлится долго, но пока «Бриарей» был единственным реабилитационным пароходом на рейсе Наукан – Британия.

Теперь инъекционарий выглядел жалко. Отовсюду парило, с труб капал конденсат, в корпусе зияли рваные дыры, обнажая внутренности машины. И самое ужасное – черный лед расползся по полу, смешался с осколками и обломками мебели, но не остановился, а по своей коварной привычке продолжал двигаться, расти и занимать все пространство, которое способен был освоить. Медленно, но неумолимо.

Шшорх.

Из глубины помещения к Макинтошу двинулась, тяжело переступая и свистяще поскрипывая, широкая тень. Без сомнения, это был томми. Звук движения смешивался с шепотом репродукторов. Когда томми приблизился достаточно, чтобы его осветила лампа, Макинтош увидел, что тот с головы до ног забрызган кровью. Кровь капала с его металлических рук. Кровью пропитана была телеграфная лента, клочья которой торчали из груди томми. Судя по красному кресту на предплечье, это был томми-санитар.

Обыкновенный человек, увидав такую картину, замешкался бы, потерял драгоценные мгновения, по меньшей мере, на удивление. Но не Макинтош.

– Ближе не подходи, – предупредил капитан, поднимая револьвер. Томми не остановился. Его грубое лицо не приучено было выражать эмоции, поскольку эмоций у томми не было и быть не могло – не придумали еще таких шестеренок. Но почему-то сейчас каждая черточка, условный разрез несуществующего рта, темные провалы глаз – все казалось капитану зловещим.

Томми был в десяти футах, когда капитан выстрелил ему в правый глаз. Не задумываясь, точно и уверенно. Будто заранее отметил это место как слабое и уязвимое. Томми остановился. Внутри у него застрекотало. Из груди полезла телеграфная лента. Из глаз то ли потекло, то ли выбралось тонкое черное щупальце.

Макинтош подошел ближе, не опуская револьвер. Томми не двигался. Узнав черный лед, капитан поморщился. Осторожно оторвал телеграфную ленту: «Больно. Страшно. Темнота идет. Смерть. Смерть. Смерть».

– Удо Макинтош! – услышал он крик Аяваки. Обернулся и едва успел отскочить в сторону. Лампа выпала из его руки на пол, не переставая, впрочем, освещать поле боя. Яростный удар, предназначавшийся капитану, пришелся прямо в грудь мертвому томми. Грудная клетка томми была крепче человеческой, но и в ней осталась внушительная вмятина. Механический матрос пошатнулся и рухнул навзничь. Капитан выстрелил в нового противника. Это тоже был томми, на этот раз – томми-стюард. Пуля попала ему в висок и рикошетом ушла куда-то вправо. Еще выстрел. Снова мимо. Осечка. Осечка.

Томми приближался, и капитан приготовился к безнадежному кулачному бою с металлической махиной, когда, преодолев свой многолетний страх перед демоном лазарета, на помощь пришел Цезарь.

Он ураганом пронесся через комнату, взлетел в воздух в немыслимом прыжке и стальными челюстями перекусил одну из медных трубок-артерий, по которым циркулировала кровь томми – сжатый пар. С шипением и визгом пар вырвался на свободу, а томми тотчас замер: вместе с давлением из него ушла жизнь.

– Цезарь, дружище, – прошептал ошеломленный Макинтош.

Цезарь имел весьма довольный вид, и дело было не только в поверженном томми. Посреди лазарета, изувеченный, жалкий, лежал его старый враг, механический медицинский паук. Инъекционарий. Капитан усмехнулся, вообразив, как поступил бы теперь Цезарь, будь у него физиологическая возможность.

За ширмой раздался шорох. Это был не томми: слишком осторожный, тихий, интеллигентный звук. Макинтош поднял лампу и шагнул к закутку.

– Кто там?

– Слава богу, капитан, это вы!

В углу, скрючившись, прикрывая голову руками, сидел Айзек Айзек.

– Вы в порядке, Айзек? – капитан протянул ему руку.

– Порядком я бы это не назвал. Но – жив.

С помощью Макинтоша Айзек поднялся, достал свой невероятный желтый платок и принялся нервически протирать стекла очков.

– Спасибо, капитан. Вы спасли мою жизнь и честь, – он покачал головой. – Не думал, что меня когда-нибудь будет волновать такое… Но до чего незавидна и нелепа смерть по воле бездушной машины.

– Что вы здесь делаете, Айзек? Что произошло с этими томми? Дьявол, что вообще творится на моем пароходе?

– Даже вы не знаете, с меня какой тогда спрос! Я проснулся во время погружения. Вы помните мое отношение к изнанке. Я не могу спать, я не могу жить, пока мы под эфиром. Скажу прямо, я был обескуражен. Капитан, вы знаете, что мы погрузились на два часа раньше срока? Конечно, у меня разболелась голова, и я отправился за глоноином. Да и инъекционарий следовало настроить, раз уж такое дело. Ах ты ж, эфира ты мать, инъекционарий!

Айзек выглянул из-за ширмы – убедиться, что разорение инъекционария ему не приснилось. Лицо его сделалось похоже на мордочку расстроенной обезьяны.

– Вы знаете, зачем они это сделали? – спросил Макинтош.

– Представления не имею. Когда я пришел, механические твари добивали ледовую камеру. Я пытался их остановить!

– Вы отважный человек, доктор.

– А они крушили и крушили. Яростно, будто по зову сердца. Хотя откуда у железок сердце? – Айзек стал нервно хлопать себя по карманам, выудил кулек с леденцами и, не предложив Макинтошу, отправил в рот сразу двух мишек. – Капитан, я требую, чтобы Мозес понес наказание за этот произвол!

Слушая Айзека, Макинтош без спешки перезарядил револьвер.

Томми – послушные, безотказные, неуклюжие – сошли с ума и устроили настоящую резню. Это было так же нелепо, как, скажем, шкаф с маниакальными наклонностями. Что приключилось в их больших металлических головах? Неужели действительно скрутились рогульками пароотводы? Макинтош с облегчением поверил бы, что виной всему производственный брак, сбой в шестеренках у двоих томми (у троих, если вспомнить о сбежавшем носильщике – а как о нем не вспомнить?). Если бы не этот разгром в лазарете – точный, обдуманный, целенаправленный. Если бы не черный лед. Если бы пароход не шел полным ходом по глубокому течению в неизвестном направлении. Если бы не похищенная умкэнэ.

– Мне понадобится ваша помощь, доктор. Неизвестно, сколько всего томми повредились рассудком. Необходимо предупредить о них Кошки и остальных, – Макинтош протянул Айзеку револьвер. – Возьмите.

– Это совершенно ни к чему…

– К сожалению, доктор, вы знаете не все подробности сегодняшней ночи.

– Это уж точно! – Айзек сверкнул глазами в сторону застывшей в коридоре Аяваки. – Что касается томми, то с железными болванами я как-нибудь справлюсь.

– Фарнсворт, Броуди и Берк не справились. Все трое мертвы. Берите револьвер, доктор.

Айзек недоверчиво посмотрел на окровавленные манипуляторы томми. Его передернуло.

– Но как же… Фарнсворт? Наш Дэнни?

Макинтош терпеливо кивнул. Ему каждый раз приходилось напоминать себе, что обычные люди склонны поддаваться эмоциям в самый неурочный час. Айзек с новым интересом взглянул на револьвер.

– Я совершенно не умею с ним обращаться…

– Не глупите. Все элементарно. Цельтесь в глаз.

Айзек взял револьвер, прицелился в мертвого томми. Рука его дрожала.

– Вы сможете, Айзек. Мы с Кошки расстались у ходовой рубки. Найдите его и остальных. Расскажите про томми. Пассажирам велите запереться в каютах и никуда не выходить. Впрочем, пассажиры, надеюсь, спят.

– А вы, капитан, спокойны, как сырная запеканка, – неясно было, с одобрением сказал это Айзек или, напротив, с осуждением. Глаза его, увеличенные линзами очков, смотрели строго и внимательно. Он покосился на Аяваку, которая так и стояла в коридоре, не решаясь войти в лазарет, нахмурился, взял капитана под руку и деликатно отвел в угол.

– Капитан, простите мне мое любопытство, но… это ведь луораветланка чистой воды.

Макинтош не знал, откуда выросло Айзеково предубеждение к луораветланам, но выросло оно ветвисто и размашисто – ни малейшей возможности выполоть. Во всякой новости о луораветланах Айзек усматривал невероятнейшие козни – с луораветланской, разумеется, стороны. Таких коварств не способен был выдумать ни один преступный ум, какие иной раз озвучивал за чаем старый доктор. Кроме всего прочего, Айзек искренне верил, что нет ничего хуже плохого мира – а мир с луораветланами он считал плохим. Знал ли Айзек о трагедии на «Клио»? Иногда Макинтош замечал, что доктор осведомлен о луораветланских тонкостях слишком уж подробно, но затем Айзек позволял себе такие наивные замечания, что Макинтош решительно отметал все подозрения на его счет.

– Не кажется ли вам странным, капитан, что наши томми помутились рассудком именно теперь, когда на борту появился луораветлан? Нет ли здесь связи?

– Связь, безусловно, есть. Кто-то похитил из порта маленькую умкэнэ. Подозреваю, это был томми. Помните происшествие при погрузке? Обезумевшего носильщика?

– Но зачем томми похищать луораветланского ребенка?

– А зачем томми убивать старших офицеров?

– Позвольте вопрос, капитан. Откуда у вас информация о похищении ребенка?

Макинтош выразительно посмотрел в сторону Аяваки. Наивная луораветланка стояла прямо в луже подтаявшего черного льда. Лицо ее было сосредоточенным, хмурым, руки нервно подергивались.

– Но это ведь нонсенс, международный скандал. Кто пойдет на такое? Может, не было никакого ребенка, а, капитан? А был только повод проникнуть на наш пароход и устроить все это… безобразие? Неужели вы верите этой… кукле?

Макинтош пожал плечами.

– Ничего не остается. Луораветланы не обучены лгать.

– А я когда-то не умел курить, был молод и высок. И посмотрите на меня сейчас. Все меняется, капитан.

– Найдите Кошки, Айзек. Предупредите его. Остальное – моя забота.

Айзек глубоко вдохнул, выпрямил тощую спину и двинулся по коридору в сторону ходовой. Остановился, хлопнул себя по лбу, словно вспомнив что-то важное, обернулся и сказал:

– Зато знаете что? Голова совершенно не болит. Не чудо ли?

И ушел, не дожидаясь ответа. Вид он имел одновременно жалкий и геройский.

Аявака стояла задумчивая, точно в трансе. Макинтош осторожно тронул ее руку.

– Пойдемте, Аявака. Нужно спешить.

Затоптал тонкое щупальце черного льда, ползущее по коридору.