Текст книги "Призраки и пулеметы (сборник)"

14. Капитан Удо Макинтош находит сбежавшего томми

– До чего ж безумные люди, эти ученые! Свернутое измерение, ишь. Паразит как есть. Черный, мерзкий, грязный… Знал я, что он людей с ума сводит, но чтобы томми?

Даже мертвый, томми продолжал подергивать конечностями, крутились какие-то шестеренки внутри него, дребезжали трубы.

– Ишь, упорный. Не признает поражения, подлец!

– Томми?

– Лед! Смотри, как мечется, шкода. Только ведь физику не обманешь, будь ты хоть сто раз на изнанке. Нет пара, нет давления, нет томми.

Мозес, скривив лицо, разглядывал внутренности Октавиана Августа. Лед укутал каждую шестеренку, сплел свой замысловатый и пугающий узор вдоль поршней и металлического туловища. Заполнил собой голову механического человека. И продолжал движение.

– Осторожно, Мозес!

Тонкое щупальце льда метнулось к левому глазу Мозеса. Но машинист-механик не терял бдительности – мгновенно, по-змеиному, его голова переместилась на два фута назад и замерла, покачиваясь на длинной шее.

– Вот ведь паразит! – Мозес ловко выплеснул на томми глицерин из ведра, которое держал наготове. Лед зашипел, тая. – Ну держись!

Мозес продолжал скрипеть что-то неразборчивое, но весьма возмущенное, поливая глицерином застывших памятником Цезаря с Октавианом, пол вокруг них, дверь в машинное. Лед, шипя и пенясь, скрылся в коридоре. Впрочем, опыт показывал, что на изнанке глицерин сдерживал лед недолго. Следовало поторопиться. Они давно уже должны были умереть, если верить подсчетам Аяваки.

Черный лед, наступающий открыто, неумолимо, заставил Макинтоша на время забыть об опасности тайной и незаметной.

Где-то пряталась маленькая напуганная девочка, которая одной только силой мысли могла убить все живое на пароходе. Неизвестно еще, кто из них опаснее: лед или умкэнэ.

Зачем томми-носильщик – а капитан не сомневался, что это было именно его манипуляторов дело – украл луораветланского ребенка? По чьему приказу? Это наивные луораветланы всякое зло списывали на мифического Кэле. А капитан Удо Макинтош знал точно: за любой пакостью непременно стоит живой человек, преследующий свои обыкновенные и понятные цели.

Мозес? Повелитель пара и шестеренок, отец всех томми на борту. Случись у Мозеса причина захватить власть на «Бриарее», он сделал бы это ловчее и быстрее, а хватка его была бы железной. К тому же за годы собственной бесчувственности Макинтош научился тонко различать чужие эмоции по мимолетным внешним признакам. И совершенно определенно мог сказать: Мозес был удивлен и рассержен происходящим. Еще бы: какой-то подлец нарушил порядок, который машинист-механик строил годами, и забрал у него, у Мозеса, тончайшие нити управления пароходом.

– Сдается мне, наш Кошки продувать балласт не собирается, – сообщил Мозес, справившись со льдом. – Уж пять раз продул бы, если б хотел.

Мозес был прав. Выполни Кошки приказ Макинтоша, они бы уже были в эфире. Но в иллюминаторах и на эхолоте бурлила фиолетовая тьма изнанки.

– Я возвращаюсь наверх. Как бы с Кошки не приключилась та же беда, что с Фарнсвортом и другими.

– Напрасно беспокоишься за Кошки, капитан. Он парень крепкий, в обиду себя не даст. Слыхал, какую славную драку устроил он в Бристольском порту? Говорят, семерых уложил.

– Это были люди, Мозес. Из плоти и крови. А не обезумевшие ото льда томми.

– Кому-то нужно было это безумие, капитан. Тому, кто отдал томми приказ разнести инъекционарий и выпустить на свободу лед. Это человек, капитан. Из плоти и крови.

– Человек, похитивший луораветланского ребенка?

– Возможно.

– И этот человек…

– Кошки. Кошки это все заварил, собака, вот что. Больше и некому. Сам посуди: Кошки был сегодня в порту? Был. По томми он первый специалист после меня. Вахта его была? Его.

– Складно говоришь. Но мотив?

Макинтош широким шагом расхаживал рядом с ремонтным столом, на котором лежала Аявака. У него было странное ощущение, будто луораветланка смотрит на него сквозь опущенные веки – смотрит прямо в душу. Мозес перетащил скульптурную композицию «Октавиан Август убивает Цезаря» к стене, где смирно стояли еще несколько неисправных томми, и теперь примерялся, как бы разделить соперников.

– Мотив простой, капитан. Лед. Знаешь, сколько стоит унция этой отравы наверху, в эфире? – он со значением махнул любимым ключом на сто восемь. – А камера инъекционарная! Про камеру забыл? Камера-то наша дороже иного парохода.

Камера, в которой лед хранится в эфире не меньше недели… Пожалуй, человек беспринципный не постеснялся бы за такую добычу и убить.

– Во-первых, про лед на борту и камеру Кошки ничего не знал…

Про лед знали трое. Мозес, который придумал эту безумную авантюру и всячески ее отстаивал (Мозес обожал безумные авантюры); доктор Айзек, который с самого начала был категорически против и уступил, только убедившись, что пассажиры будут получать исключительно гомеопатические дозы льда; Макинтош, который холодно оценил экономические выгоды новшества.

Айзек? Невероятно. Айзек искренне верил в силу закона. Взгляды его порой были весьма радикальны, но радикальность эта уравновешивалась кристальной убежденностью, что всякий человек занимает строго определенное для него место и выполняет строго отмеренную ему задачу. Случись у старого доктора нужда в черном льде, он пошел бы самым бюрократическим путем. Написал бы сотни писем, жалоб, заявок, прошений…

– Знал Кошки. Знал. С неделю назад, когда к Наукану шли, он моего томми поймал за скалыванием льда в трюме. Пришлось ему кое-чего объяснить. Да.

Слова Мозеса утонули в грохоте – ему удалось-таки разделить томми и пса, и Цезарь рухнул на пол. Мозес испуганно покосился на полуразобранных томми в углу.

– А мне, значит, ни слова, ни полслова, – укорил его Макинтош.

– У тебя, капитан, своих забот полный пароход.

Таков был Мозес – толстая механическая наседка, которая сама все знала и сама все решала, не считаясь с мнением окружающих.

– Есть еще во-вторых, – заметил Макинтош. – Если Кошки собирается продать твое гениальное изобретение, то объясни мне – зачем ему разбивать его? Вдребезги.

– Да что тут думать? Выходит, наркоман твой Кошки. Недаром такой недалекий. Ото льда они все умом двигаются.

В очередной раз Макинтош убедился в уникальном таланте Мозеса видеть суть вещей.

– Ответь мне тогда, умник, куда делся луораветланский ребенок? И это я еще не спрашиваю, зачем он сдался нашему Кошки.

– Я так скажу: задачи решать нужно строго по порядку. Ты сперва пароход в эфир подними, а там и ребенок отыщется.

Тут Мозес был прав. Медлить никак нельзя. Капитан оглянулся на спящую Аяваку.

– Девушка остается на твоем попечении. Если почувствуешь неладное, то…

Мозес насторожился.

– Что? Убить ее?

– Полагаю, до этого не дойдет. Я пришлю сюда доктора Айзека. Возможно, он сумеет разобраться с ее недугом.

– Если она не убьет нас прежде.

Голова Мозеса с помощью сегментной его шеи оказалась совсем рядом. Мозес усмехался и – редкий случай – молчал, ожидая реакции собеседника.

Капитан нахмурился.

– Тебе что-то известно?

– Ты что конкретное имеешь в виду, капитан? Луораветланов? Этот ваш так называемый «Инцидент»?

– Но откуда?.. Это же…

– Государственная тайна? Не для моего коллеги Уильяма Джеймса. Ты должен помнить его, капитан. Проныра с бородищей.

Макинтош покачал головой. Джеймс был мозгоправом – одним из множества ученых, которых привлекли для расследования «Инцидента».

Разумеется. Информация, полученная любым из корреспондентов Мозеса, сейчас же становилась достоянием всего их кружка ученых-безумцев. Возможно, эта маленькая научная секта хранила больше государственных тайн, чем Королевский архив.

Впрочем, так было даже лучше. Рано или поздно пришлось бы кому-то рассказать.

– Так что скажешь, капитан? Отправим опасную дамочку поохотиться на небесных китов? Превентивно, как изволят говорить господа военные. Чик – и все.

– Никаких китов, Мозес. Это очень кстати, что ты в курсе возможных проблем. Но убивать никого не станем. Девушка не представляет опасности. Если бы она хотела, мы были бы уже мертвы.

Мозес молчал, но по виду его Макинтошу было ясно: машинист-механик ждал другого ответа. Подвижное лицо его с такой скоростью меняло выражения, как если бы Мозес теперь же мысленно советовался одновременно со всеми своими товарищами по переписке. Никаких собеседников, конечно, не было. Но подобная мимическая работа была ярчайшим признаком сложных мыслительных процессов внутри головы машиниста-механика.

Презанятное зрелище.

– Мне пора, Мозес. И вернувшись, я рассчитываю найти девушку живой, – Макинтош направился к двери.

– Погоди, капитан. Покажу тебе кое-что, – решился наконец Мозес.

15. Умкэнэ наедине с Большой Тьмой (за полчаса до)

Пароход ныряет под эфир в тот самый момент, когда Мити прекращает петь. Она замирает, прислушивается. Ищет ослабевшими эйгир Маленькую Тьму. Ничего. Пусто.

Маленькая Тьма умерла, не дождавшись изнанки.

Что со мной? Кто здесь?

Томми. Все в порядке, мальчик. Все хорошо. Кажется.

Нужно выбираться. Мити шевелит невидимыми эйгир. Ее мир – тесная утроба томми. Дальше – пелена сна. Еще немного – и Мити укутается в нее целиком. Она почти не чувствует уже тошнотворные цвето-запахи парохода. Это хорошо. Она не слышит Аяваку. Плохо.

Нет. Спать нельзя.

Ну-ка, мальчик. Нам пора, давай. Мити тянет непослушные эйгир к пугливой душе томми. Маленькая Тьма повредила его изнутри, но томми твердо помнит маршрут туда, где ждут его тепло и спасение. Не бойся, мальчик, я помогу тебе. Мити собирает остаток сил, чтобы сдвинуть его с места.

– Куда-то собралась? – спрашивает Большая Тьма.

Здесь, на изнанке, она всюду. Мити не нужны эйгир, чтобы знать это. Изнанка – и есть Большая Тьма. Кэле.

Часть его заперта в огромном неживом шаре, опутанном латунными трубами. Мити видит этот шар глазами томми.

Но весь Кэле – летит, несется по течению вместе с «Бриареем», обнимает его огромными черными щупальцами.

Мити – это все, что ему нужно. Бьется, беснуется запертая в шаре Тьма. Рвет обшивку парохода, втискивается внутрь Тьма из подэфирного течения.

Ирония: снотворное, с которым Мити так упорно борется вот уже несколько часов, защищает ее сейчас. В этом мокром белом песке вязнут не только эйгир и мысли Мити, но и Большая Тьма.

Бежать.

– Ты никуда не уйдешь.

Не отвечать. Правой. Левой.

Давай, мальчик, вперед. Очень хочется спать. Во сне кружит метель, и огромная снежинка падает на нос – тает, а где-то совсем недалеко спряталась евражка.

Не спать. Мити открывает глаза. Она почти уснула. Без ее помощи томми снова замер на месте, не способный пошевелиться.

– Как дела у моих девочек?

Входит британец, мертвый душой. Доволен. Думает, что все идет по плану. По его плану. Британец не видит Большую Тьму. Не умеет видеть. Ему кажется, он здесь главный. Мысли британца – сепия, амин, ваниль, индол, красный, циннвальдит. Он предвкушает.

Вслед за британцем появляются томми. Еще один. И еще.

Нужно уходить, но ее томми не двигается с места. Шестеренки его механизма примерзли друг к другу.

Британец достает пенковую трубку – такие же Мити видела у онтымэ в британском порту и у многих майныян. В трубку принято насыпать смесь высушенных и перемолотых листьев, но британец сыплет туда кристаллы Тьмы. Он вдыхает черный дым, наполняется Тьмой до краев.

– Выпусти меня, – требует Большая Тьма.

Британец слышит Тьму как эхо собственных желаний. Он плохой слуга, не умеет выполнять указания точно, своевольничает, путает, забывает.

– Выпусти меня, – повторяет Большая Тьма терпеливо. Но Мити чувствует в ее голосе скрытый гнев.

Британец подходит к шару, в котором заперта Тьма, и принимается колдовать над ним. Он доволен, как ребенок, задумавший напакостить родителям. Наконец британец завершает свой ритуал, и от Большой Тьмы отделяются кристаллы, которые тотчас плавятся, чтобы по латунным трубам улететь прочь. Мити, отгоняя на мгновение сонную пелену, бросает эйгир вслед. Ей нужно знать.

Длинные иглы, не встречая препятствий, проникают в спящие тела пассажиров, и в каждого из них вливается Тьма. Растекается по венам, сковывает разум, наполняет безумием.

Большая Тьма довольна, но это не все.

– Выпусти меня, – терпеливо повторяет она. – Выпусти по-настоящему.

Британец вскрывает черепную коробку соседнего томми и высыпает туда кристаллы Маленькой Тьмы из своего кисета. Закрывает. Подходит к следующему. Всего в двух шагах от Мити.

Медлить нельзя.

Давай, мальчик, давай. Не подведи меня. Мити щекочет вялыми эйгир замерзшие шестеренки томми и чувствует, как самой ей становится холодно – сон подкрадывается ближе. Но шестеренки со скрипом начинают вертеться. Шаг, еще один.

– Ну-ка, стой, – мягко и уверенно говорит британец. Он не сомневается, что томми послушается. Томми обязаны беспрекословно слушать британцев. Не в этот раз. Иди, милый, иди, мальчик. Мити ласково подталкивает его вперед. Мити не знает, куда пойдет томми, но это и неважно. Где угодно будет лучше, чем здесь.

Большая Тьма гневно плещется в своей темнице. Ее яростный вопль должен расслышать даже британец. Не слышит. Британцы слепы и глухи.

Мити успевает заметить, как, в точности выполняя приказ Большой Тьмы, томми принимаются громить надежную тюрьму, в которой Тьма заперта.

Не закрывать глаза. Мити не слышит больше ничего, не видит ничего и ничего не хочет. Все, на что она способна, – не закрывать глаза. Остались только они, последний оплот реальности. Сон сомкнул мягкие лапы и тянет ее вниз, вниз, в белую бездну. Но пока глаза открыты, она здесь.

Опутанный Маленькой Тьмой, томми догоняет их, когда они почти добрались до цели.

– Не уйдешь, – шипит Маленькая Тьма из его головы, и томми наносит удар.

В этот самый миг снотворное в крови Мити взрывается снежной бурей и забирает Мити в страну медведей и хитрых белок. Девочка спит.

16. Капитан Удо Макинтош собирается наверх

Туловище и голова томми были изрядно помяты в битве. Без рук, предусмотрительно снятых Мозесом, выглядел он жалко и безвредно. Равнодушное лицо, испачканное сажей, производило впечатление трагической маски. Никаких особых примет, обыкновенный носильщик. Как и у всякого носильщика, имелась в туловище этого томми камера для особо ценных вещей.

– Что там? – спросил Макинтош, зная ответ заранее.

Мозес молча отворил дверку.

Внутри, укрытая старым клетчатым пледом Мозеса, спала девочка. Крошечная. Макинтош не дал бы ей и пяти лет. Бледное луораветланское лицо, черные волосы. Свернулась калачиком.

Умкэнэ.

– Я оставил ее внутри, боялся разбудить. На звуки-то она не реагирует, – Мозес осторожно, с нежностью прикоснулся к светящимся волосам умкэнэ. – Вот, вишь, загадка природы. Вроде спит малышка мирно, а случись что не по-ее, останутся от нас всех рожки да ножки.

Он посмотрел на свою металлическую руку пристально, будто ожидая видимых изменений от прикосновения к луораветланскому ребенку.

– Ты хотел спрятать ее от меня? Почему?

Мозес не ответил, но капитан понял все сам. Старый черт боялся, что Макинтош без лишних раздумий убьет ребенка. И ведь, надо признать, это было бы самым разумным, пусть и циничным решением вопроса. Совершенно в духе холодного бесчувственного Макинтоша.

Что изменилось?

– И не поймешь ить, что она там внутри себя делает. Может, черным льдом командует. Очень может быть.

Макинтош покачал головой. Черный лед луораветланы не любили особенной нелюбовью. Едва ли не больше пароходов. Лед опасен, говорили они. Что тут ответишь? Да, опасен. Об этом известно всякому моряку. И эфир опасен. А уж флогистон как опасен – это любой мальчишка расскажет. Лед – другое дело, убеждали шаманы. Но объяснения их были путаны и наивны – с привлечением первобытной луораветланской космогонии, Кутха, Кэле и прочих то ли животных, то ли богов. Потому британцы только весело отмахивались. Соблюдая, однако, строгое условие: не привозить лед ни в порт, ни тем более на Землю Науканскую.

Где-то наверху, под потолком, тревожное шипение репродукторов сменилось потрескиванием, затем послышался голос.

– Внимание-внимание, говорит пост номер один. Сообщение для капитана Удо Макинтоша. Удо. Повторяем по буквам: У-Д-О, – голос в репродукторе шипел и булькал. – Дорогой капитан Удо Макинтош, если вы немедленно не вернете нашу ценную собственность, мы вынуждены будем применить к вам чрез-вы-чайные меры. Чайные, вы слышите? Любите ли вы чай, капитан?

Репродукторы захлебнулись страшным каркающим смехом.

– Кошки, стервец, не иначе! – всплеснул руками Мозес. И добавил задумчиво: – Это он, собака, всю мою систему, значит, зацентровал.

Макинтош тревожно оглянулся на умкэнэ – как бы не проснулась. Но та даже не шевельнулась.

– Одно могу сказать наверняка, – сказал Мозес. – Хохотун этот употребил пол-унции льда, никак не меньше.

Макинтош кивнул. Ему приходилось общаться с подледниками. После трубочки-другой те делались веселейшими людьми, деятельными и активными. И невероятно самовлюбленными. Особенно легко в зависимость от черного наркотика попадали люди творческие: когда у них было достаточно льда, они становились королями мира. Веселыми и страшными королями мира.

– Повторяем. Капитан. Я говорю – капитан. Как слышно? Короток сачок, мышка прыг да скок, зонтик развернет и опять уснет, – голос затихал, скатываясь в какое-то невнятное бормотание.

Капитан не узнавал ни интонации, ни смеха, ни голоса – все сглаживалось отвратительным шипением.

Неужели и правда Кошки? Не металлический носильщик, не призрак, не мифическое существо. Человек. И человеку этому зачем-то нужна была маленькая умкэнэ. Но где-то сломался его, Джима Кошки, план, и ценная спящая собственность попала не в злодейские руки, а сюда, под клетчатый плед Мозеса.

Страшными представлялись цели старшего помощника, если вспомнить, на какие преступления он пошел. Макинтош не намерен был дожидаться прямых угроз, а тем более их исполнения. Механически Макинтош отметил, что обыкновенный человек на его месте сейчас непременно разозлился бы.

– План такой: я поднимаюсь в рубку и продуваю балласт. Ты присматриваешь за нашими дамами и запускаешь турбину, едва мы окажемся в эфире.

Мозес наклонил голову влево, задумчиво скрипя шестеренками.

– Хороший план. Только вот как ты один справишься против дюжины безумных томми?

– Не один. Два.

Макинтош обернулся на голос. Это была Аявака.

Луораветланка сидела на ремонтном столе. Волосы ее больше не светились, лицо было спокойно.

– Прошу извинение за мой недвижимость. Сей час вполне порядок.

– Амын-ым! Етти! Ымто гыыт?![27]27
  Приветствую! Как ваше здоровье? (луораветланск).


[Закрыть] – закричал Мозес, старательно артикулируя непростые звукосочетания. Кажется, получилось у него пристойно, потому что Аявака, моргнув, ответила:

– Вэлынкыкун…[28]28
  Спасибо (луораветланск).


[Закрыть]

Ответа Мозес, похоже, не понял, но остался доволен. И тотчас ринулся в бой.

– Милая барышня, сдается мне, вы немного в курсе, что за чертовщина у нас здесь творится, – он галантно протянул Аяваке манипулятор. Та, ничуть не удивившись, оперлась о механическую ладонь машиниста-механика и спрыгнула со стола.

– Немного в курсе, – повторила Аявака за Мозесом и убедительно кивнула. – Кэле.

Макинтош покачал головой.

В первый раз глупую, наивную байку про Кэле он услышал после гибели Марты. Правда, тогда старые шаманы особо не настаивали на виновности мифического своего врага и даже предложили выбрать девятерых луораветлан и казнить их – взамен убитых Аявакой британцев.

Почему Макинтош вспомнил об этом именно теперь? Он смотрел, как Аявака ласково гладит спящую умкэнэ по волосам. Простая луораветланская девушка. Ничем не отличается от своих сверстниц. Что в ней такого, что двенадцать лет назад каждый из старейших шаманов готов был отдать себя и всю Землю Науканскую, лишь бы она осталась жива?

Аявака подошла к Макинтошу, положила ему руку на грудь.

– Ты должен отпустить.

О чем она? Макинтош умоляюще посмотрел на Мозеса, тот покачал головой. Аявака повторила:

– Должен.

И, как ни в чем не бывало, подошла к люку, где глицериновая лужа проигрывала битву черному льду.

– Идти? Идий!

Затрещал один из рупоров. Из него выползло щупальце черного льда, замерло, словно прислушиваясь, а потом тонкой струйкой потекло по стене вниз.

17. Эн Аявака идет навстречу судьбе

Макинтош где-то впереди. Аявака едва поспевает за ним, пол уходит из-под ног, вокруг черно ото льда. Кэле больше не скрывается, он всюду. Он тянет свои щупальца, хватает Аяваку за ноги.

С тех пор, как погиб Нишмук, а мир остался без Кутха, Аявака никогда не чувствовала себя такой умиротворенной. Аявака больше не боится Кэле. Она прозрачна и чиста, и весь мир течет сквозь нее, не оставляя следов.

– Слишком спокойна… Зачем ты так спокойна? – голос Кэле бежит вслед за ней. Аявака не отвечает. Она знает свою судьбу и идет ей навстречу.

Аявака догоняет капитана. Пора.

Из писем в Тайную комиссию (1892–1904, папка «Черный лед», ответственный секретарь Ф. Баклэнд)

«…совершил открытие, которое перевернет наше представление о мире. Знаете ли вы, что при употреблении черного льда в человеке обнаруживается способность видеть неизвестные науке цвета, слышать звуки и даже – новые буквы, что кажется мне весьма интересным с точки зрения развития литературы…»

«…Прошу обратить внимание на незаменимые особенности черного льда, который известен у нас как наркотик, а между тем способен послужить страшным оружием (страшным, разумеется, для врагов Британской империи)…»

«…что бы вы миня поняли как следуит вынужденн признатса что курю чорный лед но делаю это исключително в целях благародных. Недавна было мне видение коим спешу поделиться с ува жаемой комисией…»

«…а также выслать мне сто фунтов для приобретения вышеуказанного «льда» с целью проведения испытаний на животных. Я, со своей стороны, обещаю заручиться поддержкой моего дяди Дика Кэхилла, у которого, как я писал выше, имеется собственная ферма с большим количеством коров…»