Текст книги "Сильвин из Сильфона"

Запись 11

В просторном загородном коттедже, где теперь поселили Сильвина и Мармеладку, не обошлось и без прислуги. Два этаких невзрачных, почти бесполых человечка с плохими зубами и известковыми лицами, наполненными страхом, – семейная пара с Севера, – круглые сутки пребывали в состоянии броуновского движения: убирали, стирали, готовили, выметали двор; старались предвосхитить любое желание, для чего ловили жесты, заглядывали в глаза и прислушивались к дыханию. Верно, немало им платил Иисус, раз они так из кожи вон лезли.

Коттедж охраняли четверо громил, двоих из которых Сильвин уже видел во время замены водопровода в резиденции Германа. Жили они в отдельном домишке, ничем себя не проявляя, когда же попадались на глаза – застенчиво улыбались, показывая, что просто охраняют объект, но никоим образом не сторожат пленников. Ночью, вооруженные короткими автоматами, при собаках, они кружили по периметру участка – мышь не пробежит.

Два-три раза в неделю наведывался мистер Colgate. Его зубастая улыбка была всегда на месте, но теперь он взял на вооружение бейсболку с длинным козырьком, пряча в тени все лицо, отчего стал напоминать журавля. С ним всегда был лэптоп с хранящимися в его памяти фотографиями десятков людей. Обязательно пряча глаза под своим забавным клювом, он показывал Сильвину цифровые изображения людей, задавал вопросы и записывал ответы на звуковую дорожку того же компьютера, наверное, для последующего изучения любознательным Иисусом. Мистер Colgate не был интеллектуалом, его коротковолновые мысли едва опережали школьный аттестат, но свою работу он знал туго и, похоже, был бесценным и преданным исполнителем. Вообще-то столичные славились своей железной дисциплиной и жесткой кадровой политикой.

Столичные, раз уж мне, то есть Сильвину, довелось столкнуться с ними лоб в лоб и все о них разузнать, заслуживают отдельной странички в этом дневнике.

Была ли это банда или криминальная группировка? Или мафия, как со времен «Крестного отца» модно говорить? Или финансово-промышленная группа, как настаивал проникновенный Иисус? Наверное, и то, и другое, и третье одновременно.

Добившись первых успехов, любая банда начинает подминать под себя слабые преступные образования, и если после такого передела выживает, то превращается в криминальную группировку с постоянно расширяющимся ареалом. Любой благополучной преступной группировке рано или поздно потребуется хороший бродяга-бухгалтер; появляется сначала кое-какая прибылишка, а потом, особенно если дело происходит в богатой столице, – настоящий доход. Отмытые (отнюдь не в ванной) криминальные деньги начинают делать честные деньги, ширятся связи, разрастаются сферы влияния, паутина поглощения расползается по городам и граничащим странам. В очередь за подачками выстраиваются алчные чиновники и политики, которых везде и всегда только помани хрустящей бумажкой.

И зарождается настоящая мафия со своими принципами, законами, собственным стилем, таким, например, как хорошие зубы и фирменная улыбка.

У них принято при встрече целоваться друг с другом, как в фильмах о сицилийских кланах. У них принято нагло смотреть в глаза и унижать взглядом. Сверкают тяжелые золотые цепи на толстых шеях, золотые браслеты, золотые часы. Они бесплатно обедают в ресторанах и бесплатно одеваются в магазинах, возле которых бросают поперек дороги мощные спортивные авто. Вечером они выгуливают разодетых в дым хорошеньких жен, потрясающей стати любовниц и баснословно дорогих шлюх. Их все знают в лицо, уважают и боятся; даже за глаза не говорят о них плохо, опасаясь возмездия.

Теперь пачки, чемоданчики, мешки, вагоны денег требуют особо тщательного ухода, а посему банда-группировка-мафия перемещается своей верхушкой в гигантские кабинеты на двадцатых этажах и нанимает свору финансовых консультантов с гроссмейстерской хваткой, а также ювелирно изощренных юристов. Сначала деньги насыщают оффшорные зоны – далекие острова со столь же жизнерадостными, сколь и бедными бездельниками-туземцами. Далее, полежав там год-другой без дела, возвращаются в родные пенаты в виде благопристойных и желанных иностранных инвестиций.

Бригады из трущоб отходят на второй план. Нувориши отрываются от своих уличных корней и начинают воспринимать происходящее неким виртуальным взглядом, будто усевшись за увлекательную компьютерную игру. Человеческая жизнь, и без того не стоящая ломаного гроша, из окна небоскреба уменьшается до далекой, едва ли реально существующей точки. Криминальный контроль над предприятиями и территориями подкрепляется более надежным и законным – финансовым контролем. Это уже финансово-промышленная группа. А какой финансово-промышленной группе, особенно в децивилизованной стране, не требуются охранники, боевики, подконтрольные банды, наемные киллеры? Вся эта многоликая масса, словно саранча, заполоняет кварталы и начинает смачно пожирать все, что попадется под руку.

В этом-то и есть великая мистерия социума; улица-мать породила грозных мифологических богов и эти боги, взобравшись на Олимп, обрушивают на улицу всю молниеносную мощь своей новоприобретенной силы. Все в мире замкнуто, взаимосвязано и движется по спирали. Что ж, так он устроен и не нам его менять, и тем более не страннику Сильвину – запутавшемуся, слабовольному, агонизирующему красному червяку.

Под столичными (выходцами из столицы) ходили десятки мелких городских банд, их именем прикрывались криминальные группировки во многих городах страны, они финансировали городские бюджеты и муниципальную милицию, покупали мэров и выдвигали своих депутатов. Им принадлежали фабрики и заводы, магазины и торговые центры, автозаправки и частные автомобильные дороги. Они занимались продажей нефти, энергоресурсов и металла, не забывали о золоте и алмазах, не гнушались азартными играми и наркотиками, пытались поставлять всевозможным повстанцам новейшее стрелковое оружие. Каждая третья женщина легкого поведения в стране работала на них.

Что контуженый вояка Герман? Столичные – это был совершенно другой, космический размах. За ними стояли банки, мощь контрольных пакетов акций, власть всех уровней и тысячи работающих на них людей, презирающих закон. Пока наполовину спившегося Германа спасало то, что с ним был душка Сильвин, благодаря которому он всегда выходил сухим из воды, и еще то, что он конкурировал не со всей гигантской структурой столичных, а с ее незначительным ответвлением – осевшим в затхлом Сильфоне Иисусом, лишь одним из многих могущественных богов и его улыбчивой и хорошо оплачиваемой, но немногочисленной командой. Однако что станет с Германом, если вся концентрированная мощь столичных разом обрушится на него? Помогут ему чары Сильвина?

Итак, кто же такие эти пресловутые столичные? Они были не просто бандой, мафией или финансово-промышленной корпорацией. Они были образом жизни Сильфона, они были самой жизнью!

Наиболее часто мистер Colgate, прятавший зрачки под бейсболкой, показывал Сильвину фотографии Германа и мэра Сильфона – на вид добрейшего канонического старикашки, но, на самом деле, хладнокровного дельца и закаленного в кровопролитных политических сражениях бюрократа. Оба стояли на пути столичных, мешая их хищническим планам, но если прямолинейный Герман соперничал начистоту, не скрывая своих категоричных намерений, то хитроумный мэр Сильфона не вступал в открытое противостояние, внешне поддерживая дружественный нейтралитет. При этом от многочисленных предложений навязчивого Иисуса о взаимовыгодном сотрудничестве он пока отказывался и неофициальных контактов избегал. Впереди маячили перевыборы главы города, предвыборная баталия уже началась, и, по оценкам независимых социологов, действующий мэр имел реальные шансы остаться на очередной срок.

Вскоре при помощи телепатических способностей Сильвина выяснилось, что мэр на самом деле абсолютно голый. То есть, за ним не стоят какие-либо влиятельные круги, его поддерживает всего лишь народ – жители Сильфона, не просыхающие от бесконечных пропагандистских возлияний действующей власти, и существующая главным образом на бумаге маленькая собственная партия. Еще выяснилось, что между Старикашкой (как называли мэра в стане Иисуса) и Германом (а оба теряли в день по мешку денег из-за наличия в городе внешней конкурирующей силы) произошел сговор, в результате которого на следующий день у дверей местного банка образовалась нескончаемая очередь из пенсионеров, безработных и всякой сомнительной рвани – избирателей, которые за несколько часов пополнили предвыборный фонд мэра на очень и очень круглую сумму. Герман при этом думал так: разобраться бы со столичными, а уж старого пердуна я заставлю подтирать мне задницу! А мэр рассуждал так: Сильфон – исключительно мой, я ни с кем не собираюсь его делить! В одиночку мне со столичными не справиться. Сначала вышвырну из города этих заезжих, франтов с их обезьяньими улыбочками, пусть убираются туда, откуда приехали и там улыбаются сколько угодно себе на здоровье. А потом раздавлю бандюгу Германа – натравлю чиновников и милицию, спутаю ему ноги уголовными делами, продыха не дам. Посажу его, шакала, в клетку, из которой он никогда в жизни не сможет выйти. Никогда!

Узнав об образовавшейся коалиции, столичные изрядно обозлились: такого оборота они не прогнозировали. Выборы вместе с весенней капелью уже стучались в окно, а стрелка компаса, будто вконец обдолбанная, скакала во все стороны, так что теперь никто на двадцатом этаже офисной высотки не мог понять в какую сторону двигаться. Земля уходила из-под ног, накрахмаленные воротнички сорочек на шеях советников Иисуса пропитались потом растерянности и страха.

Надо же, этот несговорчивый Старикашка предпочел взять деньги у какой-то безбашенной шайки бывших военных, вместо того, чтобы заключить самый выгодный в своей жизни политический союз с влиятельнейшей корпорацией! Он или рехнулся на старости лет, или… или задумал какую-то виртуозную аферу!

Как далек был Сильвин от всех этих перипетий еще год назад! Он копался в мусорных бачках и радовался, как ребенок, когда находил старую чашку с отколотой ручкой или недоеденный чизбургер. Он мечтал о новых ботинках, о кусочке рахат-лукума, о томике Ницше, и, как о чем-то запредельном, – о близости с женщиной, пусть такой же опустившейся, как и он, или о собственной комнатке, где-нибудь за чертой города в уютном гетто для недоношенных ублюдков. Он находился на самом дне и ощущал себя самым ничтожным существом не только в Сильфоне, но и во всей Вселенной, которого и через лупу-то не увидеть, – менее значимым, чем какая-нибудь холеная псина на поводке, стая голубей на площади, которых каждый второй с умиленной физией спешит подкормить.

Конечно, будучи эрудитом и хроническим читателем «БуреВестника», Сильвин и раньше слышал о столичных, знал о существовании таких небожителей, как Иисус или Старикашка, но не без оснований считал, что все эти люди живут совсем на другой планете, где все заткано золотой парчой, и даже самый мощный телескоп на свете не поможет им разглядеть планету человеческих отбросов в созвездии Тельца и такого никчемного смерда, как он. Сильвин искренне восхищался ими и считал себя недостойным даже плевка в лицо с их стороны.

Теперь же, однако, он живет в каменном коттедже и его обслуживает прислуга. Рядом с ним великолепная Мармеладка, один только запах которой повергает его в благоговейный экстаз. Его больше не оскорбляют и не бьют по лицу, он участвует в деятельности самых властных людей Сильфона, и, более того, теперь все они, эти обласканные судьбой Аполлоны Бельведерские, с белыми зубами, ушами и глазами, всецело от него зависят – от его пророчеств, от каждого его шепелявого слова. Он сполна изведал их души, он познал все механизмы местной политики, он изучил основные русла всех денежных потоков. Он владеет самой скрытой и поистине разрушительной информацией, он предвидит все, что имеет хоть какое-то значение для происходящего…

И вдруг Сильвину пришло на ум такое немыслимое озарение, от которого ему стало немного душно и даже сладковато страшно:

Предвидеть – значит управлять.

Как он раньше до этого не додумался! Сейчас он вовсе не тот слабовольный дистрофик, который когда-то стирал Герману джинсы, мочился в штаны и питался кошачьим кормом. Сейчас он тоже нечто вроде бога, а может быть, и самый главный бог, по крайней мере, в масштабе Сильфона. Он имеет возможность не только косвенно влиять на все важные городские события, но и непосредственно вмешиваться в них, какими бы судьбоносными они ни были, менять их, как ему заблагорассудится. Вот так! Если он захочет… Нет, просто гипотетически. Если он, черт подери, захочет …

Сильвин надолго задумался, незаметно для себя разрывая бумажную салфетку на тысячи мельчайших клочков…

Запись 12

Тем временем события развивались со скоростью барабанной дроби. По всему Сильфону расклеили предвыборные плакаты с праведной физиономией Старикашки и попурри из его звонких обещаний. Он сулил жителям множество благ и налоговых послаблений, он божился покончить с бедностью и вопиющим богатством, он клялся раз и навсегда расправиться с бюрократами и казнокрадами, с наркоманами и наркодилерами, со всеми бандами и шайками, правившими в ночных кварталах. Достаток в дома, порядок на улицы! Тот же популистский колокольный звон раскатисто изливался со страниц газет и экранов телевизоров. Сильфон начало лихорадить.

Аналитики Иисуса только разводили руками: рейтинг мэра галопировал, приближаясь к невообразимым семидесяти процентам. И это несмотря на участвующих в избирательной гонке грозных конкурентов – политиков-тяжеловесов, выписанных из столицы, невзирая на тотально прямой подкуп избирателей и вопреки тоннам выливаемого на мэра зловонного компромата. Пожалуй, в этих условиях не помогут и завербованные через одного мистером Colgate счетчики избирательных участков города.

Горечи сердца не усладишь улыбкой. Вскоре улыбки на лицах столичных, сначала замерзли, а потом стали принимать выражение последнего отчаяния. Было понятно, что если Старикашка удержит за собой кресло мэра, то ни за что не простит сопернику откровенное и весьма жесткое противостояние. Иисус будет распят, а его сторонникам только и останется, что сделать себе харакири. Если раньше столичные еще топтались в нерешительности, не желая чрезмерно тратиться и прибегать к крайностям, то нынче были готовы срывать подметки у прохожих на ходу.

В течение следующей недели союзник Старикашки Герман потерял половину своих самых доходных мест. Сгорел новенький торговый центр, федеральные агенты по борьбе с незаконным оборотом наркотиков закрыли ночной клуб, чиновники из столицы неожиданно отняли у его автобусной компании, обслуживающей половину городских маршрутов, лицензию. Далее была признана незаконной сделка с покупкой старинного особняка в центре Сильфона – всех его обитателей поспешили при помощи автоматчиков в масках из антитеррористического подразделения выселить, а сам дом опечатать. Чуть позже на Германа завели целый фейерверк уголовных дел. Его обвиняли в убийстве Капитана и заказе убийства инспектора по охране памятников старины, в распространении наркотиков, в незаконном предпринимательстве и неуплате налогов в особо крупных размерах, в совращении несовершеннолетних и вовлечении их в занятие проституцией, не говоря уже о такой мелочи, как незаконное хранение оружия. Стоит ли говорить, какую роль в происшедших событиях сыграл бывший жилец Германа, Сильвин?

Вскоре после этого к Сильвину явился мистер Colgate в своей неизменной журавлиной бейсболке. Впервые за долгое время он был в прекрасном расположении духа, о чем говорил его особой ослепительности оскал и самодовольная полутанцевальная походка.

Сильвин, неожиданно для посетителя и еще неожиданнее для себя самого, встретил его неприветливо, даже сурово, а когда они сели за стол друг против друга, посмотрел на него свысока, с нарочитым пренебрежением.

Потрясенный мафиози некоторое время насуплено молчал, переваривая новые впечатления и сжимая под столом переплетенные пальцы, но вдруг заискивающе улыбнулся, показав искристые зубы, и сделал Сильвину незатейливый, но теплый комплимент.

Это было первое в жизни настоящее сражение Сильвина, которое он, к своему немалому удивлению, выиграл.

Мистер Colgate. Наш общий знакомый шлет тебе огромный привет. Он очень доволен сотрудничеством. Он даже не предполагал, что какой-либо человек, как это?.. способен на такое. Это почти колдовство! Ха, если честно, я тоже впечатлен. Ужасно впечатлен, мама мия!

Сильвин. Я могу и не такое.

Сильвин заметил краем глаза, что Мармеладка еще в комнате, и жестом отослал ее. Девушка равнодушно кивнула и выскользнула, оставив после себя стойкий шлейф сильных эротических впечатлений. Посетитель проводил ее нервным поворотом головы и взъерошенным выражением лица.

Мистер Colgate. Не сомневаюсь. Когда мы читали твой дневник, то все как один решили, что у тебя нет никакого дара – ты просто сбрендил после хорошей взбучки. Разве может такое быть, чтобы человек читал мысли, предсказывал по глазам будущее? Но босс сразу сказал, что все это правда и что тобой надо немедленно заняться.

Сильвин. Все правильно. Поэтому он – босс, а ты – всего лишь его шестерка.

Мистер Colgate. Зачем ты так? Если я тебя чем-то, как это?.. обидел – извини. Но больше никогда так меня не называй!

При этом он проглотил улыбку и так стрельнул одиночным взглядом, что полугодом раньше с Сильвином непременно случился бы маленький конфуз.

Сильвин. Идет. А ты никогда не показывай мне средний палец. Договорились? Так что хотел твой хозяин?

Мистер Colgate. Он просил передать, что твоя информация нам очень помогла. С этой минуты можешь считать себя одним из нас и рассчитывать на… как это?.. адекватное вознаграждение.

Сильвин. Рано благодарить, дело еще не сделано.

Мистер Colgate. О, это вопрос времени. С Германом покончено – он разорен, а все его подельники разбежались. Сегодня вечером его арестуют.

Сильвин. Арестуют?

Мистер Colgate. Конечно. Чему ты удивляешься? Или полагаешь, что ему нужно, как это?… Нобелевскую премию дать?

Сильвин. Ничего я не думал. Мне это неинтересно.

Мистер Colgate. А чтобы этот дуралей мэр не смог его вытащить из тюрьмы, его сразу повезут в другой город. Армейским спецконвоем. Теперь ты понял, какая мы сила?

Сильвин. Я и не сомневался. Но поможет ли это победить вам на выборах?

Мистер Colgate. Ха, Герман – лишь первый шаг. Устранив его, мы лишим мэра главного – финансовой поддержки. За этим последуют следующие, как это?.. мероприятия. Конечно же, старый пердун серьезно испортил воздух в городе, но все поправимо. Он поплатится за свою несговорчивость, мама мия! Скажу больше: возможно, скоро в городе запахнет мертвечиной. Долго придется проветривать!

Сильвин. В каком смысле?

Мистер Colgate. Как это?.. Не бери в голову… Вот, это тебе. Хозяин просил передать…

И с этими словами мистер Colgate кинул перед собеседником пухлый конверт.

Сильвин осторожно заглянул в него. Он был туго набит деньгами, купюрами самого высокого достоинства – Сильвин таких и не видел. Вероятно, здесь было столько, сколько ему с верхом хватило бы, чтобы провести остаток жизни на собственной фазенде, в сытости и разнообразных удовольствиях.

Сильвин. Премного благодарен. Передай шефу, что я и в дальнейшем в полном его распоряжении.

Мистер Colgate. Ха, отлично, мама мия!

Сильвин. Сегодня будем работать?

Мистер Colgate. Нет, в этом, как это?.. нет необходимости. Все и так ясно. Прощай!

Однако у двери мистер Colgate в нерешительности остановился; наверное, что-то деликатное пришло ему в голову и он некоторое время размышлял, как лучше об этом сказать.

Мистер Colgate. Слушай, а правда говорят, что твоя лолитка до знакомства с тобой была шлюхой и работала в одном из салонов Германа?

Сильвин. Шлюхой? Да, к сожалению, это так.

Мистер Colgate. Может быть, тогда по старой памяти она обслужит и меня? Чего ей стоит? Ты не против? Сколько она брала за ночь? Пятьдесят, сто, двести? Я заплачу втрое больше.

Сильвин. Убирайся вон!

Мистер Colgate. Ну, как хочешь!

Ухмыляющийся посетитель ретировался, оставив расстроенного Сильвина наедине с конвертом.

О боги, сколько денег! Разве мог Сильвин представить себе еще год назад, что когда-нибудь будет держать в руках столь внушительную сумму, принадлежащую только ему, сумму, которой он может распорядиться, как ему заблагорассудится. Правда, чтобы получить ее, он изменил Герману – человеку, который приютил его, заботился о нем, спас ему жизнь. Сильвин даже в любви ему как-то объяснялся и был тогда чистосердечен в своих признаниях.

В жизни все время прослеживается одна аномальная закономерность: добро обычно не стоит ничего – люди не ценят его из-за своей близорукости, потому что оно дорого настолько, что не имеет зримой цены. Таким образом, созидая добро, ты лишь обрекаешь себя на моральные, а часто и на физические страдания и остаешься чист и светел в большей степени для самого себя. А вот подлость, зло, особенно в форме предательства, всегда имеет конкретную цену выгоды и оплачивается самой звонкой монетой в мире.

Впрочем, разве Сильвин этого хотел? Разве не безвыходные обстоятельства вынудили его действовать в ущерб бывшему своему патрону и в угоду новому покровителю? Разве не отвратителен ему вкус предательства? Просто предательство совершается чаще всего не по обдуманному намерению, а по слабости характера. К тому же предатели предают прежде всего себя самих. В любом случае он спасет свою душу только если откажется от этих денег.

Сильвин вздрогнул, почувствовав за спиной дыхание, – в комнату неслышно вернулась Мармеладка.

Мармеладка. Милый, что он от тебя хотел?

Сильвин. Хотел? Пустяки.

Мармеладка. Я слышала ваш разговор перед тем, как он ушел. Про то, что я… Если б у меня была возможность, я раскрошила бы его прекрасные зубы вот этим графином.

Сильвин. Да, я тоже. А действительно, сколько стоили тогда твои услуги?

Мармеладка. Зачем тебе это?

Сильвин. Не обижайся, просто интересно.

Мармеладка. Брала, сколько скажут. Иногда сто, иногда двести. Это за пару часиков. А за ночь бывало и пятьсот.

Сильвин. Хорошо. Возьми, это тебе.

И Сильвин протянул девушке конверт с деньгами.

Мармеладка. Сколько денег! Тебе заплатили за работу, малыш? Ты стал одним из них? Что ж, в таком случае тебе осталось только научиться улыбаться. Впрочем, сначала следует заняться зубами…

Сильвин. Эти деньги – твои.

Мармеладка. Какой ты щедрый! Я никогда в жизни столько денег не видела! Ты решил мне заплатить за все ночи, которые мы провели вместе, и еще за те ночи, которые нам предстоят? О, даже по самым высоким расценкам здесь лет на тридцать вперед!

Девушка, надув губы, бросила конверт на стол, при этом часть купюр высыпалась веером наружу. Сильвин обратил внимание на размноженную улыбку человека, изображенного на ассигнациях, одного из первых президентов страны. Великий муж улыбался именно так – открыто и славно, но одновременно неуловимо скользко, как сейчас улыбаются столичные, и Сильвину пришла на ум сущая глупость, от которой он поспешил отмахнуться – этот знаменитый человек и есть основатель грозного мафиозного клана.

Сильвин. На тридцать лет? Я столько не проживу. К тому же ты ошибаешься. Это не плата за секс, это просто тебе. Я хочу, чтобы ты взяла эти деньги и немедленно уехала.

Мармеладка. Куда я должна уехать? Домой я больше не вернусь!

Сильвин. Куда хочешь.

Мармеладка. Но ты? Как же ты? Давай уедем вместе? Нам хватит денег до конца жизни!

Сильвин. Ты даже не представляешь, как я этого хотел бы! Но это бессмысленно. Посмотри на меня – мне осталось совсем немного. А ты молода, почти здорова. Ты начнешь новую жизнь, найдешь себе парня, родишь еще одного ребенка. Через пару лет ты и не вспомнишь о прошлом. Я это вижу в твоих глазах.

Мармеладка. Но я не хочу без тебя уезжать!

Сильвин. Сбежать вдвоем нам не удастся. Тем более, что я должен остаться.

Мармеладка. Зачем?

Сильвин. Зачем? Надо.

Мармеладка. Милый, ты что-то задумал?

Сильвин. Возможно, скоро здесь начнется такое!

Мармеладка. Я не хочу без тебя уезжать. Забери свои деньги! Я твоя Любовница, а ты мой Любовник!

Сильвин. Истина для меня в одном: есть только Ты!

Мармеладка. Покорно и счастливо дарю тебе свою Любовь!

Сильвин, заливаясь слезами, – у девушки тоже заблестели глаза, – упал на колени и бросился целовать маленькие азиатские ступни. Только через час счастливых и горьких слез, умилительных и острых ласк, нежных и чудовищных признаний они вернулись к угасшему было разговору.

Мармеладка. Я ни за что не уеду! Я тебя не брошу!

Сильвин. Ты это сделаешь, хочешь ли ты этого или нет. Тем более, что у меня к тебе есть одно попутное поручение.

Мармеладка. Поручение?

Сильвин. Да. Слушай меня внимательно. Сейчас мы скажем охране, что тебе срочно нужно к гинекологу. Они повезут тебя в город, в больницу. Врачу ты пожалуешься на сильные боли внизу живота и тебя положат на обследование. Конечно, тебя будут охранять, но не так, как охраняли бы меня, поэтому ты наверняка сможешь их провести. Выйдя из больницы, наймешь таксомотор до автовокзала. Там возьмешь билет на любой ближайший рейс и покинешь город. Когда тебя хватятся, ты будешь в полной безопасности.

Мармеладка. Но мои шмотки?

Сильвин. Твои вещи придется бросить. На эти деньги ты купишь себе все, что угодно.

Мармеладка. Жаль!

Сильвин. Дослушай. Перед тем, как сбежать, ты позаимствуешь у кого-нибудь мобильный телефон, позвонишь в гостиницу Атлантида и попросишь соединить с номером сто семьдесят восемь. Там представишься и пригласишь к телефону Германа.

Мармеладка. Германа?! Черт! А что он делает в гостинице Атлантида?

Сильвин. Живет. Его выселили из особняка.

Мармеладка. А его сотовый телефон?

Сильвин. Отключен.

Мармеладка. Ясно. Так что сказать Герману?

Сильвин. Ему ты скажешь, что вечером за ним придут. Арестовывать. И если он попадется, ему не удастся избежать длительного тюремного заключения…

Расстроенная и заплаканная Мармеладка в конце концов согласилась сделать так, как хотел Сильвин. Они долго и тяжело прощались и даже выпили на дорожку: она – немного ликера, он – полпузырька валокордина. Затем девушка спрятала конверт с деньгами на теле и они довольно искусно разыграли сценку с приступом боли. Как и предполагал Сильвин, охранники поспешили с кем-то созвониться, может быть, получили указание от мистера Colgate или самого Иисуса, и, не медля ни секунды, повезли девушку в больницу, самую лучшую в городе.

Ближе к ночи, уже в постели, Сильвин услышал затравленный лай собак и приближающееся хриплое рычание мощного мотора. В сердце заклокотала кровь, большой палец ноги мелко задергался, в животе очутилась пудовая гиря. Потолок закачался, стены поплыли, и он поспешил накрыться одеялом с головой, оставив узкую щель для обозрения, – как в детстве, когда мама за полночь возвращалась домой; тогда тонкое верблюжье одеяло с загадочным инвентаризационным номером казалось ему бронированным. Он оставлял лишь узкую амбразуру и в оба впечатлительных глаза смотрел сквозь нее – насколько мама пьяна и привела ли с собой очередного кавалера.

Возможно, сейчас его будут бить, очень сильно бить. Сможет ли он все выдержать, хватит ли у него мужества ничего не сказать, даже если пытки будут еще страшнее, чем те, которые однажды ему уже пришлось пережить?

Но к его немалому замешательству, вместо разъяренных столичных в спальне почти бесшумно материализовался безобидный темнолицый призрак, привнеся в помещение сырость загородной ночи и едва уловимый запах больницы – покачивающийся от усталости призрак Мармеладки. Он, не включая света, лихорадочными рывками разделся, расшвыряв одежду в стороны, и юркнул под одеяло, прижавшись замерзшей плотью к нашпигованной нервными окончаниями спине Сильвина.

Прошло полчаса.

Сильвин. Почему ты вернулась?

Мармеладка. Я не смогла это сделать. Вернее, я могла, но не захотела.

Сильвин. Ты совершила, возможно, самую большую ошибку в своей жизни.

Мармеладка. Пусть так, но мы опять вместе. Разве ты этому не рад?

Сильвин. Я тебе не хотел говорить, но в скором времени произойдут такие события, что и представить страшно. Я в точности не знаю, чем все закончится, но в любом случае нас ждут самые суровые испытания.

Мармеладка. Ну и плевать!

Сильвин. Плевать? Ты не понимаешь, вероятно, нам суждено погибнуть.

Мармеладка. Что ж, наше будущее с самого рождения предопределено. Мы не в силах что-то изменить. Так меня учили в детстве.

Сильвин. Может быть, это и так, но я единственный человек на Земле, способный предвидеть это будущее.

Мармеладка. Но ты же сам говоришь, что до конца не знаешь, как все произойдет?

Сильвин. Все потому, что я не имею возможности заглянуть в глаза всех тех людей, от которых завтрашний день зависит. Я владею лишь разрозненной информацией. И еще потому, что я ежедневно, уже зная кое-что о том, что ждет нас, за Рубиконом времени, собственными поступками влияю на будущее, то есть постоянно его изменяю. Понимаешь, одно мое слово – и вся череда событий, которые должны произойти, обновляется. Мне уже сложно за всем этим уследить.

Насчет нас пока могу сказать одно – смерть ходит где-то рядом, временами приближается настолько, что я чувствую ее формалиновое дыхание на своем лице. И как я ни пытаюсь вмешаться в будущее, а я уже много раз менял событийный ряд, – она не уходит. Вот что меня беспокоит больше всего! Про себя я и думать не хочу, мне почти все равно, я не буду цепляться за жизнь, не вижу в ней никакого смысла. Но ты должна жить. Поэтому я и попытался вывести тебя из игры.

Мармеладка. Если это все так, если ты действительно такой всемогущий, что можешь легко распоряжаться судьбами людей, тогда найди такой способ спасти нас, чтобы мы никогда, никогда не расставались!

Сильвин. Я постараюсь.

Сильвин тяжело вздохнул, Мармеладка с озорной легкостью чмокнула его в затылок.

Сильвин. Ты звонила Герману?

Мармеладка. Я все ему сказала.

Сильвин. А он?

Мармеладка. Он обругал меня грязной подстилкой и обещал… не буду говорить, что. А про тебя сказал, что ты змея, которую он пригрел на своей груди. Что ты крыса – сам же его с потрохами и сдал, а теперь играешь в благородство. Что рано или поздно ты ему попадешься, и тогда он зальет тебя заживо в бронзу и выставит на площади Согласия, как величайший памятник подлости и предательству всех времен и народов.

Сильвин. Он прав.

Мармеладка. Знаешь, что самое смешное? В больнице у меня действительно обнаружили серьезное заболевание по женской части. Сказали, нужно делать операцию…