Текст книги "Сильвин из Сильфона"

Запись 7

«БуреВестник», «Президент объявляет войну»

Похищение семьи мэра переполнило чашу терпения президента страны. На днях он выступил с резким заявлением, в котором объявил тотальную войну преступникам всех мастей…

Сантьяго Грин-Грим

По иронии судьбы жену и внука мэра Сильфона столичные прятали в том самом коттедже, в котором когда-то держали Сильвина и Мармеладку. Эту информацию принес Капитан, который, будучи невидимым, да и вообще нематериальным, часто гостил в президентском номере гостиницы Атлантида, где временно остановился Герцог.

Предводитель столичных уже подобрал себе постоянное жилище – бывший особняк Германа (исторический и архитектурный памятник, к тому же неплохо отреставрированный предыдущим хозяином), и только ждал назначенных торгов, чтобы выложить за него лучшую цену и стать его полноправным хозяином. Впрочем, выложить и лучшую – не совсем точное определение того, что он задумал. По договоренности с отвечающим за мероприятие чиновником, участие в аукционе должны были принять только трое подставных людей Герцога; таким образом, он собирался купить здание по номиналу, не доплатив за него, по меньшей мере, несколько миллионов.

В этот день Герцог узнал, что подкупленный чиновник уволен с работы, торги отменены, а особняк будет возвращен прежнему владельцу, который долгое время находился в розыске, но теперь полностью реабилитирован. Герцог лично не знал Германа и имел лишь смутные представления о его прошлых деяниях, но уже ненавидел его всем сердцем, как впрочем, и всё, что мешало ему мнить себя полноправным императором Сильфона.

Герцог грозными воплями призвал свиту и для начала повелел уплатить сполна чиновнику, не выполнившему взятые на себя обязательства, а потом перенес свой гнев на Старикашку и тут мимоходом упомянул место, где скрывал членов его семьи. Капитан, который все это время находился в номере и забавлялся тем, что плевал невидимой слюной в бокал Герцога, не стал дожидаться окончания разговора, а галопом помчался к Сильвину и вскоре уже тыкал пальцами в клавиатуру странного вида, рождая на экране буквы, слова и целые фразы:

Я узнал, что ты просил!

Этот компьютер сделали в Японии, по специальному заказу Сильвина. Впрочем, специальной была только клавиатура – кнопки утапливались даже под пушинкой – она обошлась в стоимость целой партии компьютеров.

Сильвин прочитал написанное и поощрительно кивнул – продолжай. Покойник вновь склонился над клавиатурой:

Герцог приказал убить заложников!

Общение на пальцах всегда являлось главным препятствием в их неординарном сотрудничестве. Как призрак ни старался, Сильвин далеко не всегда мог понять, что он хочет сказать. Но однажды во время беседы Капитан отмахнулся от комара, который долго мельтешил перед его глазами. Комар, вместо того, чтобы пролететь сквозь ладонь, как бывало, получил промежду глаз, упал на пол в нокауте и ему потребовалось около минуты, чтобы прийти в себя и улететь восвояси с разбитым жалом. И тут одновременно до обоих дошло, что, несмотря на всю свою эфемерность, Капитан при желании, особенно если разозлится, может сотворить и какое-то осязаемое усилие.

Долгие дни после этого мертвец тренировался, учась концентрироваться, перевоплощать мысленную энергию в прямое физическое действие, и вот, наконец, появился этот уникальный компьютер и эта сверхчувствительная клавиатура, реагирующая на прикосновения потустороннего существа. Фантастика!

Где они их прячут? – спросил Сильвин. – Ты выяснил?

Да. Это за городом, у Лесного озера. Их еще можно успеть спасти!

Два часа спустя загородный дом, в котором Сильвин провел несколько беспомощных месяцев своей жизни, окружили милицейские Форды. За минуту до этого перестала работать телефонная связь, а при помощи специального микроавтобуса, напичканного радиоэлектронным оборудованием, была блокирована работа мобильных аппаратов и раций.

И в этой полной радиочастотной тишине голос, многократно усиленный громкоговорителем, сообщил на весь лес, что дом блокирован, и потребовал от находящихся внутри него немедленно отпустить заложников, а самим сдаваться.

Если вы пойдете на штурм, мы убьем их! – после некоторого замешательства проблеяли из-за забора.

Тогда микрофон взял сам Сильвин и сообщил осажденным с интонацией генерального прокурора, что по распоряжению самого президента страны Герцог взят под стражу, главари столичных по всей стране арестованы, что все кончено и что сейчас следует вернуть заложников, а они сами могут убираться ко всем чертям, никому они не нужны. В противном случае из вас сварят компот.

Далее последовали сумбурные переговоры, в ходе которых преступники требовали то десять миллионов и вертолет, то ящик пива и проститутку. Суровый Сильвин в ответ на эту голливудскую шарманку передал только Библию и предложил подумать о священнике, который, как нельзя кстати, оказался здесь же и может перед смертью отпустить им все до последнего грехи. Герман, переодетый, как и все остальные, в милицейскую форму, постепенно раздулся от гнева до размеров воздушного шара, и, весь пунцовый и заряженный, предложил пойти на штурм дома, но Сильвин тоньше чувствовал обстановку и верил, а может быть и знал, что его план удастся. И действительно, вскоре замороченные бандиты отпустили заложников, а сами, выйдя из-за ворот, побросали стволы на землю и воздели к небу руки: только не убивайте, ради всего святого!

И каково же было их удивление, когда женщину и ребенка посадили в автомобиль, все преспокойно расселись по машинам и уехали колонной по лесной дороге, а они так и остались стоять у ворот с поднятыми руками, совершенно не понимая, что произошло и что им теперь делать, да еще в милицейских фуражках на головах, которыми их глумливо одарил Нашатырь. А потом послышалось бульканье внезапно заработавшего мобильного телефона и Герцог, взбешенный молчанием подчиненных, распорядился прямо сейчас утопить заложников в озере…

Потребовалось всего несколько недель, чтобы мэр Сильфона и его подданные раз и навсегда забыли о столичных. Сильвин повел кампанию по всем правилам ратного дела: назначил генералов, создал ударные группировки, определил направления главных ударов, а также продумал бесчисленное количество обходных маневров, которые должны были дезориентировать противника. Вскоре Герцог, который искренне считал Странника шутом гороховым и вовсе не принимал в расчет, с удивлением обнаружил, что его заклинания больше не имеют в Сильфоне силы, что преступные авторитеты, отцы города и финансовые тузы, все те, кто еще месяц назад занимал длинную очередь к нему на прямой массаж предстательной железы, больше не желают водить с ним знакомство, а многие и вовсе попрятались на далеких курортах, словно перед землетрясением.

Догадавшись, в чем дело, Герцог нанял с десяток самых безбашенных отморозков, которых специально вытащил из тюрьмы, и приказал им найти и скальпировать Странника, а все его окружение пропустить через промышленную мясорубку. Однако на следующий день все эти кровожадные рептилии бесследно исчезли, а вскоре их вспученные брюшки всплыли у Второго причала. Все они оказались кастрированными, а на их лбах обнаружили вырезанный странный иероглиф – какие-то пирамиды, над которыми расставлены точки.

Из беседы с криминалистом Герцог узнал, что три пирамиды, одна большая и за ней две поменьше, вовсе не пирамиды, а три холма, три же точки над ними – горящие в ночном небе звезды. Это знак Странника, который, скорее всего, символизирует вечное странствие. Посмотрите: пологие холмы, как бы уходящие вдаль, несомненно, повествуют о дальней дороге, а звезды – возможно, освещают путь, возможно, указывают его направление, но в любом случае олицетворяют надежду. Этот, так сказать, фирменный логотип сегодня можно нередко встретить на улицах, города: на стенах, на заборах, на асфальте. Особенно часто с ним сталкиваются наши патологоанатомы, им каждый день приходится вскрывать трупы, изуродованные этой меткой.

Детский сад какой-то! – сплюнул Герцог. – Тоже мне Зорро нашелся! – и выписал из столицы целый взвод опытных боевиков, поклявшихся превратить Сильфон в настоящий Перл-Харбор. Но все они даже не доехали до города, потому что в дороге с каждым что-то приключилось. Один отравился суши и попал в реанимацию, другой выпал из поезда под колеса встречного состава, третьего в туалете аэропорта ограбили и до смерти избили, четвертого блудницы накачали сильнейшими галлюциногенами и отправили багажом в Рио-де-Жанейро… Во всех случаях стремящиеся в Сильфон наемники или погибали, или становились инвалидами, и почти всегда в происшедшем были замешаны какие-то бродяги, темные личности, которые растворялись без следа.

Многих должен бояться тот, кого многие боятся. Наконец, в мозгу у Герцога прояснилось: он имеет дело с силой, которую явно недооценил. Прессинг шел по всему фронту, с каждым днем его дела в городе становились все хуже.

Предприятия вылетали в трубу, поскольку, с одной стороны, никто не желал покупать произведенную ими продукцию или пользоваться предлагаемыми услугами, а с другой – рабочие и служащие принялись поголовно болеть, будто в Сильфоне случилась эпидемия. Акции, на которые смышленые брокеры Герцога ставили, сразу начинали падать, причем со скоростью самоубийцы, прыгнувшего с моста, но стоило только от них избавиться, как они сразу же фантастически взлетали в цене, будто их отправили с ракетой к новой звезде, которую только что обнаружил старый астроном.

Здания, принадлежавшие столичным, регулярно горели, банки, где они открывали счета, лопались, казино и рестораны никто не посещал, завезенные из бедных стран проститутки, несмотря на смехотворные тарифы, сидели без работы. Герцог даже не мог выйти из своего номера в Атлантиде; каждый раз, покидая его, он попадал в неприятную историю: то застревал в лифте, то на его голову фасадные рабочие проливали краску, то на крышу его автомобиля падал фонарный столб с оголенными проводами, то у джипа его охраны отказывали тормоза и он на полном ходу врезался в обезьянник городского зоопарка.

Даже улица, к которой он всю жизнь питал особую страсть, улица, которая сделала его таким, каким он был сейчас, улица крепкого алкоголя, разврата, грабежа, наркоты, бешеной игры, где он всегда считался своим и мог, впервые оказавшись в любом городе мира, за ночь удесятерить сумму, лежащую в кармане, да еще попутно набрать целую банду, – эта улица сегодня отвернулась от него, игнорируя самого фартового своего отпрыска. Город целиком, до последнего пня категорически отказывался признавать статус-кво Герцога, считая его интервентом. Город отторгал его зеленой блевотиной, и с этим ничего нельзя было поделать.

Герцог чувствовал, что Странник висит над ним колонтитулом, ведает о каждом его слове, вздохе, но сам до сих пор не знал о нем ничего, кроме того, что тот реально существует. На Странника работал весь город, от любого оборванца до мэра, и это было очевидно; последняя дворняга лаяла на Герцога громче, чем на любого другого, будто чуяла, с кем имеет дело. Это была настоящая война, и он проигрывал ее по всем лункам.

В команде Герцога, с которой он сюда прибыл, сейчас было всего несколько десятков человек. Многих уже похоронили, другие тривиально сбежали, а оставшиеся требовали бешеной доли, и вместо того, чтобы защищать предводителя, сами окружали себя толпой телохранителей. Он пробовал звонить в столичные кабинеты, жалуясь на банду Странника и требуя экстренной помощи, но у крестных отцов и без Герцога проблем хватало – их и самих крепко штормило, так что они благоразумно предпочитали тратить время и ресурсы на устранение пробоин не в спасательных шлюпках, а в бортах самого корабля.

Наконец, с одними двойками в дневнике, растеряв лучших людей, с опустошенными карманами, чувствуя, что ситуацию при всем желании не переломить и что вообще настало время позаботиться о себе драгоценном, Герцог стал паковать чемоданы. Может быть случайно или благодаря своей интуиции, которая не раз спасала его от пули или пожизненного заключения, он принял это решение весьма своевременно – Странник надумал ближайшей ночью разом покончить с остатками столичных в Сильфоне.

Герцог принял на посошок укольчик героина и, не сказав никому ни слова, пробрался через балкон отеля в пустующий соседний номер. Оттуда он вышел женщиной, спустился в ресторан, заглянул на кухню и через минуту вылез через разгрузочный люк на задворки отеля.

Варфоломеевская ночь была в самом разгаре, но Герцог был уже за сто километров от Сильфона. Он уносил ноги, придерживая на голове дурацкий парик: шлепал по грязи, отбивался от шпаны, принявшей его за трансвестита, трясся в стареньком такси, ночевал под лодкой на пляже, украл у слепого кошелек, когда не на что было купить билет на рейсовый автобус. Два дня спустя он рапортовал в столице своим тамплиерам, что в Сильфон больше не вернется и что вообще выходит из игры: ему ничего не нужно, он уезжает в Мексику где у него на примете уютный домик, и будет кушать манчамантелес-де-сердо и выращивать в своем в саду редкие виды кактусов.

Два месяца спустя его тело вытащили крюками из Мексиканского залива. Полицейские береговой охраны приняли вырезанный на его лбу стилизованный рисунок из треугольников и точек за метку очередного наркокартеля, бросили труп в холодильник, к таким же, как и он, неудачникам, выловленным за последнюю неделю, и отправились в бар выпить по стаканчику текилы.

Запись 8

В итоге одержанной победы город оказался всецело в руках, Сильвина. К этому времени он накопил достаточно сил и средств, чтобы занять весь пьедестал власти. И это не удивительно: слухи о Страннике, пытающемся взять под защиту сирых и убогих, со скоростью распространения чумы в средние века расползлись по меридианам. Каждый день его агенты вербовали сотни и сотни новых рекрутов, готовых за одну только идею на любой, даже самый безрассудный поступок. Его влияние распространилось и на соседние города – последний уличный попрошайка из далекой деревни ныне не сомневался, кто его Че, и знал, с кем следует поделиться добытым, даже если об этом никто не просил.

Несмотря на то, что Сильвин выполнил условия мусорной конвенции, Старикашка со свойственной ему пунктуальностью в пренебрежении к взятым на себя обязательствам не спешил выполнять свою часть сделки. Пятьдесят миллионов он перевел и Герману особняк вернул, взамен получил жену и внука, но прочие тезисы Сильвина бесцеремонно похоронил, будто они были изложены в переданной ему бумаге симпатическими чернилами.

Впрочем, мэр недолго наслаждался покоем, вкушая чайной ложечкой нежное бланманже и пописывая на досуге доносы на Странника в федеральные спецслужбы. Сильвину не составило труда эксгумировать свои требования. Однажды утром у здания мэрии собралось тысяч десять горожан с требованием отставки главы города, а чуть позже появились кем-то оповещенные журналисты. Узнав, что телевизионщики городского канала ведут с места событий прямой репортаж, фрондеры не на шутку разбушевались, а отдельные провокаторы стали выкрикивать такое, о чем совершенно никто не мог знать – о самых непристойных делишках мэра. Возможно, они надеялись, что это попадет в новостные выпуски самых рейтинговых телесетей страны.

Старикашка сразу догадался, чьих это рук дело, и поспешил позвонить Страннику, номером которого обзавелся тогда, на мусорной свалке. Сильвин выслушал извинения мэра и его заверения в том, что все обещания будут немедленно выполнены, а уже через пять минут демонстранты разбрелись, бережно свернув свои ядовитые транспаранты, которые еще могут пригодиться. Об инциденте быстро забыли.

Сильвину потребовалось еще несколько раз обнаружить свое недовольство, чтобы окончательно вымуштровать мэра. С тех пор в их отношениях установился баланс: Сильвин фактически управлял городом, а Старикашка тащил по мелочи, больше по привычке, и с упорством Тура Хейердала путешествовал по самым престижным курортам мира, безумствуя в казино и швыряя под ноги многочисленным любовницам целые состояния.

Сколь же причудливы повороты судьбы! – размышлял Сильвин, обозревая в семь утра из окна своей цитадели тенистый Сильфон. Город с высоты башни, купаясь в розовой благодати, такой надушенный свежестью с полей, казался непорочной креолкой, с ангельскими глазками, молочной улыбкой и красивыми плечами, чистоты помыслов которой хватило бы на гордость для целой нации. Но Сильвин-то знал, прожив со старой стервой не один десяток лет, что у мнимой нимфетки давно просрочена виза в молодость и полная колода скверных привычек, и, вообще, легкие курильщика-самоубийцы, изъеденный язвами желудок, в крови вся таблица Менделеева, не говоря уже о глистах, чесотке и целом букете венерических заболеваний.

Вчера Сильвин с ног до головы был опутан липкой паутиной всяких маниакальных страхов. Он и ступал-то с трудом, прилагая немалые усилия, чтобы растянуть между ногами крепкие паучьи нити. Самые ничтожные люди мнились ему циклопами, а город виделся гигантской топкой, пожирающей человеческие судьбы. Он боялся высунуть мордашку из своей конуры, мочился в банку, иногда прямо в штаны, голодал, копался в мусорных баках, и каждую ночь его соблазняли мысли о смерти. Хотя смысл раздумий о смерти только в том, что они лишены смысла. Но вот вместе с этим чудесным рассветом, как ни странно, наступил метаморфозой сегодняшний день, и нынче все былые страхи кажутся смехотворными. Теперь этот лицемерный мегаполис, который когда-то поспешил слить его вместе с другими нечистотами в свою средневековую клоаку, преклоняется перед ним, словно перед своим императором, завидев, кланяется по-японски, целует ручки и каждый барский пальчик в отдельности. Теперь этот город всецело принадлежит ему, принадлежит как вещь, как футбольный мячик, он может пинать его по-всякому – как ни ударь, тот обязательно весело подскочит и помчит в нужном направлении, в строгом соответствии с приложенной силой. А еще он может просто Сильфон сжечь (тот покорно сгорит, признавая право завоевателя уничтожать покоренный город), а потом на пепелище провозгласить пир, призвав на него всех своих генералов, лучших воинов и их пылких любовниц…

Сильвин отошел от окна и обмакнул дряблый зад в лоно итальянского кожаного кресла. Это тронное кресло и остальной набор катастрофически роскошной мебели, который сейчас наполнял помещение новым мистическим содержанием, ему недавно преподнесли, рассыпаясь в реверансах, представители ассоциации мебельщиков, и он стоил даже не денег, а, по меньшей мере два или три вздоха Бога.

Вошла Чернокнижница с черными кругами под глазами и дрожащей рукой поставила перед Сильвином коробку Хеппи Мил из Макдоналдса и пластиковый стакан с напитком.

Сильвин. Спасибо. Как там Марина?

Чернокнижница. Температура спала, но о полном выздоровлении говорить пока рано.

Сильвин. Я тебя прошу, не отходи от нее ни на шаг. Если посчитаешь нужным, пригласи врача или съездите в больницу. Можешь потратить на лечение сколько угодно.

Он открыл упаковку с едой, но есть не спешил, а принялся с азартом собирать вложенную в коробку игрушку.

Чернокнижница. Знаешь что, дорогой, твои заботы о ней просто смешны!

Сильвин. Смешны? В чем дело?

Чернокнижница. Неужели ты не понимаешь, что девчонке здесь не место? Ей нужно учиться в школе, общаться со сверстниками, жить жизнью ребенка, а не выслеживать целыми днями недругов и не служить наживкой для педофилов.

Сильвин. Но благодаря Марине их почти не осталось в городе. Мы с ней спасли, наверное, сотни детей, которые в ближайшее время могли бы стать жертвами этих сексуальных безумцев. А некоторых вызволили из заточения и избавили от жутких страданий. Разве это не оправдывает мои поступки?

Чернокнижница. Да что с тобой?! Какими бы благовидными предлогами ты ни прикрывался, ты не имеешь права ежедневно подвергать девочку опасностям! Я уже не говорю о том, с чем ей приходиться сталкиваться! Твое стремление уменьшить зло порождает много нового зла. Тебе следует об этом подумать!

Сильвин. Мне кажется, ты просто запуталась. Что ж, немудрено. Добро и зло – это две реки, которые так хорошо смешали воды, что невозможно их разделить…

Ему, наконец, удалось собрать игрушку, и теперь он держал в руках неказистого зеленого монстрика, который, если судить по поворотному механизму на спине, мог еще и совершать какие-то телодвижения.

Чернокнижница. Говори, что хочешь, я знаю, что ты прочел целые библиотеки книг. Можешь меня даже наказать или уволить. От меня все равно не убудет – убывать давно нечему. А на бутылку я и без тебя деньги всегда сыщу. Но найди другой способ следить за преступниками и вычислять извращенцев. Что тебе стоит? Ты же всемогущий! Тебя уже боготворят тысячи! Скоро с тебя иконы писать будут! Мои гадания по сравнению с твоими способностями – дешевое шарлатанство! Так вот, используй свой дар хотя бы так, чтобы грешили грешники, но не учи грешить безгрешных.

Сильвин. Что ты прицепилась? Не похмелилась, что ли?

Чернокнижница. Дело не в этом. Ты послал Марину следить за этим жирным боровом. Она четыре часа простояла под дождем и, естественно, простудилась. Пойми, мы люди проклятые, черт с нами. Мы, скитальцы, или странники, как ты удачно придумал, мы, по определению, обречены на пожизненное страдание. Мы и сейчас живем в аду, и впереди у нас только ад. Но пойми: она не странник – всего лишь ребенок, самый обыкновенный ребенок! Ее вина только в том, что она родилась не в то время, не в том месте. В наших силах сделать так, чтобы она стала полноценным человеком и никогда, никогда не страдала, как мы. Наша задача не штамповать странников, а наоборот, избавить будущие поколения от мерзости ничтожного существования и сопутствующих пороков. Сильвин. Хорошо, иди, я подумаю над твоими словами.

Многословная Чернокнижница вышла, зацепив плечом дверной косяк, и тут Сильвин догадался, что женщина, наоборот, слишком хорошо похмелилась. Семь утра, конечно, не время для задушевного разговора с Бахусом, но что делать – любой из тех, кто населяет этот дом, инфицирован каким-нибудь древнейшим пороком, а то и несколькими одновременно. Единственное, о чем стоило бы подумать, – рассудил Сильвин, – это о том, не следует ли перепоручить Марину более благонадежному человеку.

Сильвин завел монстрика и поставил его на стол. Пластмассовый мутант пустился в случайном направлении, сопровождая шаги нелепыми движениями рук. Сильвину пришло на ум, что этот тупоголовый чудик напоминает ему игрушечного странника: такой же не от мира сего и тоже не имеет понятия, куда держит путь.