Текст книги "Сильвин из Сильфона"

Запись 13

«БуреВестник», «Мэр – глава мафии?»

…Теперь не остается сомнений, что мэр не только поддерживал связь с преступными сообществами города, но и фактически осуществлял личное руководство некоторыми из них. К примеру, как обосновать его настойчивые попытки выгородить главу самой опасной группировки – так называемого Офицера, который обвиняется чуть ли не во всех смертных грехах и ныне скрывается от правосудия? Как оправдать беспрецедентные усилия мэра по сокрытию от горожан важной общественной информации? А развязанная им в масс-медиа компания по дискредитации действий следственных органов? К тому же, отнюдь не праздным остается вопрос, кто финансирует его предвыборную агитацию, чьи миллионы осели на его кандидатских счетах?.

Сантьяго Грин-Грим

До выборов мэра Сильфона оставалось несколько дней.

От избирательной склоки все давно устали, даже средства массовой информации, пожавшие, пожалуй, рекордный урожай на невиданном доселе соперничестве кандидатов. Теперь в газетах и по местным телеканалам чаще демонстрировали любительскую фотосессию Германа, сопровождая показ подробными разоблачительными комментариями. Чуть позже к ним добавились откровения из заведенных на Германа уголовных дел, собственные журналистские расследования, притянутые за уши разнообразные домыслы.

В скором времени в глазах общественного мнения он предстал в незаслуженно возвеличенном, скорее собирательном образе самого кровожадного и самого предприимчивого за всю историю города бандита – некая буффонадная и зловещая помесь Робин Гуда, Бен Ладена и дядюшки Скруджа. Однако теперь, когда его коммерческие структуры разорились, его многочисленная бригада разбежалась, а его самого загнали в угол и приготовились закатить в лунку, его совершенно никто не боялся. Неожиданно нашлось множество свидетелей, которые все знали о Германе, все видели и слышали, а еще служили вместе с ним в армии, учились в одной школе, нянчили его на руках, когда он был безобидным малюткой. Всем было безумно интересно. Весь город смаковал подробности у экранов телевизоров, когда известный психотерапевт между четырьмя громадными рекламными паузами живописал о том, как пытался излечить преступного авторитета от алкоголизма.

Аквариумный мир, который Герман ранее цепко контролировал, купив и застращав, нынче сам исполнял зажигательную и похотливую ламбаду на руинах его бутафорской империи.

Всевидящий Сильвин знал, что Герман воспользовался его предупреждением, переданным через Мармеладку, и за пятнадцать минут до намеченного ареста покинул свой номер в гостинице Атлантида. Теперь он с несколькими самыми преданными сподвижниками скрывался в том самом многоквартирном доме, приготовленном под снос, где когда-то встречался с заезжими горцами, торгующими контрабандным золотом. Он пьянствовал, щелкал каналами переносного телеприемника и в минуты неконтролируемой ярости метал боевой десантный нож в старую фанерную дверь, отчего та довольно быстро превратилась в дуршлаг.

Герман даже не мог никому позвонить (его представления о конспирации этого не позволяли), но при этом все еще надеялся, что настанет день выборов, Старикашка в избирательном марафоне придет к финишу первым, и травля, наконец, закончится. Он вернется в свой императорский кабинет, разожжет старинный гигантский камин и, склонившись над картой провинившегося Сильфона, спланирует новые, еще более решительные походы и кровопролитные сражения. Он наберет новых рекрутов и беспощадно разделается с теми, кто сейчас пирует по нему поминки. Столичные, затем чиновники, журналисты, бывшие друзья-предатели – всех на дыбу! А этого гнусного докторишку, к тому же нарушившего врачебную тайну, он силой посадит на иглу, так что в ближайшие десять лет того будут лечить… от наркомании.

Отдельная проблема – вернуть во флигель Сильвина. И как он мог тогда проморгать этих замаскировавшихся под водопроводчиков конкурентов, которые ухитрились за считанные дни прорыть туннель в сотню с лишним метров! А ведь с этого и начались все его беды! Впрочем, Герман был уверен, что разыщет Сильвина и, крепко проучив, заставит вновь на себя работать. А в тандеме с этим гениальным шизофреником он будет непобедим, тля!

А тем временем столичные, хотя и бросили на поиски улизнувшего Германа лучших своих сыщиков, решили, что он больше не играет в высшей лиге и полностью сосредоточились на непотопляемом Старикашке. Вскоре на суд общественности было представлено множество неопровержимых доказательств, что мэр не только содействовал Герману в приватизации Сильфона (в том числе помог скупить ему по смехотворной цене лучшие объекты городской недвижимости и самые сочные участки земли в центре), но и якобы руководил им, то есть подлинный глава местной мафии – именно он. Не зря же он изо всех сил пытался спасти Германа, когда тот попал в водоворот обвинений. Старикашка угодил под беспощадный пресс отбившихся от рук газетчиков и, огрызаясь и отплевываясь, отступил в тень, обиженно отгородился ото всех, словно деепричастие запятыми, а его предвыборные проценты упали с семидесяти до тридцати.

Без новых финансовых поступлений и под камнепадом критики мэр вскоре показался столичным меньше муравьиного помета, но затем кто-то из здешних мальчиков-политтехнологов подсказал ему один креативный ход: если преследование Германа нельзя прекратить, то его нужно возглавить.

Вскоре все информационное пространство вновь занял Старикашка. Он предстал в новой роли бескомпромиссного борца с криминогенной ситуацией. Он с дистиллированным лаконизмом гневно обличал, клеймил, он обрушил карающий меч правосудия на уличную преступность и коррумпированные чиновничьи кабинеты.

В первую же ночь в Сильфоне накрыли пять публичных домов и три подпольных казино, арестовали свыше двух сотен хулиганствующих молодчиков, воров и проституток. На следующий день очередь дошла до бюрократов. Что касается скрывшегося от правосудия Германа, то теперь его искал весь город (его портреты наклеили даже в кабинках общественных туалетов, рядом с прокламациями стимуляторов потенции), а мэр ежедневно докладывал горожанам о результатах поисков, каждый раз уверяя жителей в том, что если б не бездарные, а может быть и нечистые на руку агенты федеральных спецслужб, Герман давно был бы схвачен и осужден. Попутно отправили в городскую тюрьму три десятка знакомых Германа, даже допрашивали его бывшую жену, но в конце концов отпустили, поставив ее мобильный телефон на прослушивание. Далее Старикашка обрушился на Иисуса, обозвав его крупнейшим мафиози, видным представителем глобальной преступной сети, пытающейся превратить Сильфон в собственную колонию, а потом доказал связь Иисуса с некоторыми кандидатами в мэры, окрестив их наймитами, актеришками, комедиантами, – правда, следует признать, очень хорошими, получающими отменную плату за каждое сыгранное представление…

Таким образом, Иисус получил от Старикашки чувствительный апперкот и кубарем покатился в угол ринга.

Есть такой тип победителей. Они всю жизнь одерживают верх за счет того, что соперники значительно их недооценивают. При всей своей кажущейся скромности, уступчивости и неказистой сентиментальности, такие люди являются на самом деле хитроумными и беспощадными перпетуум-мобиле. Старикашка был гениальным стратегом, талантливым менеджером, блестящим оратором с лучистой и возбуждающей харизмой. Его слова и обещания, несмотря на его пустую крючковатую внешность, всегда источали такой беспрецедентный свет добра и справедливости, что многие сильфонцы верили ему безусловно.

Рейтинг мэра опять пополз вверх и остановился на пятидесяти процентах. Одновременно с этим все прочие претенденты сняли свои кандидатуры в пользу человека, за которым стоял Иисус. Таким образом, на избирательном поле брани установилась шаткое равновесие. Это удручало обе стороны.

Так получилось, что на день, предшествующий выборам, когда агитация за кандидатов в мэры запрещена, назначили День города. Раньше об этом празднике никто и не слышал, никто его не отмечал, но историки покопались в архивах и неожиданно выяснилось, что Сильфону доподлинно триста лет, а вот и он – День города, аккурат перед самыми выборами. Конечно же, это выдумал Старикашка вместе со своими изобретательными пиарщиками, чтобы, не нарушая законов, на целый день оседлать экраны городских телевизоров и оглоушить избирательные массы пламенными речами.

Терпению столичных наступил предел. Проиграть на выборах – значит разом потерять Сильфон, а вместе с ним сотни доходных мест и ежемесячные миллионные прибыли. Об их решимости любым способом не допустить этого Сильвин уже догадывался, только не знал, что конкретно будет предпринято.

Накануне Дня города он вновь оказался в кабинете Иисуса. На этот раз Сильвину удалось пробиться сквозь плотную неподатливую структуру взгляда этого влиятельного человека и не только кое-что узнать о нем самом, но и выведать его ближайшие планы. Возможно, Иисус именно этого и хотел, ведь в прошлый раз ему без видимых усилий удалось захлопнуть перед Сильвином бронированные двери в кладовые своей души, и то был единственный случай, когда Сильвин, заглядывая в глаза человека, остался ни с чем.

Итак, Сильвин проник в воспаленный мозг Иисуса и неожиданно испытал такое потрясение, такой животный страх, которого еще никогда не испытывал. Здесь, внутри сознательного и бессознательного этого человека, было абсолютно мрачно и неразборчиво. Потемки, тяжелые раскаты далеких громов. Хлесткий колючий ветер пытался сорвать кожу с лица. Холодный мрак лишь изредка разрезали чудовищные молнии, обнажая скалы и посреди них – странное озеро с черной липкой водой. У самой воды возвышалось мертвое дерево, уходя частью обнаженных корней в воду, а на его скрюченных ветвях покачивались отрезанные головы – некоторые почерневшие, высохшие до черепа, некоторые еще кровоточащие, сохранившие живую краску лица. Сильвин присмотрелся: ему показалось, что некоторые лица сменяют выражения, двигают глазами и губами, а еще он услышал едва различимые стоны и даже слова. Он прислушался сквозь скрежет ветра: «Помоги нам! Освободи нас!» Сильвин нашел в себе силы и сделал несколько шагов к дереву, но сразу оступился на жидком иле, упал в озеро и тут же пошел ко дну. А под водой было полным-полно загадочных лабиринтов, образованных подвижными кроваво-красными кораллами, по которым метались тени призрачных воспоминаний.

Сильвин, толком не разобравшись, попытался вернуться в кабинет Иисуса, но тени вдруг схватили его и потащили в подводную мглу. И как он ни пытался высвободиться, они увлекали его все глубже и глубже. Он начал задыхаться, спазмы сдавили горло, но в последнее мгновение, когда сопротивление уже представлялось бессмысленным, он дернулся в последний раз и вырвался, вынырнул в реальность.

Сильвин обессилено упал на кожаный диван, не в силах отдышаться. Иисус едва заметно усмехнулся…

Господи! Это был мозг гения, но, вопреки внешнему впечатлению, гения несомненно злого. Он отнюдь не бог, его суть ужасающа! Он зря его обожествлял, теперь-то Сильвину доподлинно известно, что на самом деле представляет собой этот индивидуум. Да, благодаря головокружительному обаянию и льющемуся из глаз добродетельному свету он казался богом, но в этом-то и заключается самая гнусная мистификация естества – абсолютное зло всегда кроется в личине самого светлого добра!

Сильвин взглянул на хозяина кабинета. И опять, как и в прошлый раз, он увидел над его головой улыбчивых ангелов, только теперь они были с маленькими рожками и короткими хвостиками.

Он Мистификатор! Величайший Мистификатор!

Понемногу придя в себя, Сильвин стал перебирать в голове увиденное и вдруг вспомнил главное. А ведь ему удалось узнать, что Иисус, то есть Мистификатор, готовит на Старикашку покушение, и что действующий мэр, если будущее не изменить, погибнет, а власть в городе окончательно и бесповоротно захватят столичные. Сильфон преобразится за месяцы – самая последняя лавчонка в городе будет принадлежать Мистификатору, а еще – урезание социальных программ, безработица, коррупция, наркотики, проституция… Сильфон окончательно погрузится во мрак, точно такой же, в котором Сильвин только что побывал. При этом он и Мармеладка окажутся в вечном заточении в загородном доме, не говоря уже о Германе, которого в итоге выследят и, не мудрствуя лукаво, пристрелят.

Мистификатор. Теперь ты все знаешь, мой друг. Ты разочарован?

Сильвин. Ничего нового, я давно разочаровался в людях.

Мистификатор. И ты готов после этого продолжать со мной сотрудничать? А как же твоя мораль? Твои увлекательнейшие рассуждения о нравственных материях? Твои представления об обществе высшей справедливости? Где правят странники?

Сильвин. Во-первых, у меня нет другого выхода. Во-вторых, мне в любом случае нужен босс – одному мне не выжить. В-третьих, мои прежние идеалистические взгляды теперь мне смешны, поскольку не имеют никакого соприкосновения с взаправдашней жизнью. Путем долгой цепочки умозаключений мне удалось отделаться от них. Человек навсегда останется всего лишь человеком – лживым, жестоким, алчным, порочным. Это его исконная натура, к тому же подкрепленная долгой и кропотливой эволюцией характера и наследственным опытом предыдущих поколений. Какими бы способностями я ни обладал, я не в силах что-либо изменить. Забота о судьбах всего человечества? Ой-ё! Я слаб и духом, и телом, мне бы, дай Бог, хватило мужества и сил позаботиться о самом себе, а прежде – о своей женщине. И к черту всех людей, а в особенности странников – пусть каждый выживает, как может! Кем я был до того, как открылись мои способности? Гнусом, животным, вонючим клопом. И что я сейчас, когда сами боги не брезгают общением со мной, удостаивают меня местом на Олимпе рядом с собой?

Мистификатор сделал круг по кабинету, задержался у окна, обежав хозяйским взглядом укутанный в глазурь вечера Сильфон, затем резко обернулся и неожиданно ужалил скромного посетителя взором соскучившегося по деликатесу каннибала. Глаза его тут же подобрели, из них заструился прежний успокаивающий свет, властный, но необъяснимо притягательный, однако этот взгляд уже не мог ввести Сильвина в заблуждение.

Мистификатор. Ты сравниваешь меня с Богом? Благодарю за комплимент, тронут! Я необыкновенно рад, что ты правильно все понимаешь. Человека никогда, ни за что не переделаешь. Жизнь – это кровавая борьба за власть, за обладание ресурсами, умами. И эта извечная борьба, которая, на первый взгляд, поддерживает разрушительный вектор, является на самом деле двигателем прогресса, орудием созидания, развивает знания, культуру, а с ней и пресловутую нравственность. Нравственность не высосанную из пальца, театральную, лицемерную, а нравственность, так сказать, прикладную, применимую в сегодняшнем бытии. Старые мировоззренческие учения навсегда похоронены в пыльных архивах. Лубочные добродетели, пропахшие ладаном, давно стали экспонатами кунсткамеры, совесть – наивный наскучивший миф, выдуманный романтически настроенными сочинителями. Библейская мораль – сказка для детей и убогих, божьи заповеди – нарядный пропагандистский инструментарий для правящих кланов. Прежние боги, мой друг, безнадежно истлели под пластами ушедших времен, они уже не в состоянии обслужить современную мысль и современные общественные отношения. Людям нужна новейшая философская мысль, а с ней – новейшая мораль! Человечество нуждается в богах нового поколения – искренних, милосердных, убедительных, трудолюбивых, властных, если надо – жестоких, в общем – совершенных во всем. А главное, не виртуальных – живых, с хорошо налаженной обратной связью!

Сильвин. Здорово! Я и сам много об этом думал.

Мистификатор. Вот видишь! Однако мы отвлеклись. Насколько я понимаю, ты уже в курсе задуманного. Я имею в виду то, что произойдет завтра утром…

Сильвин. Завтра утром? Да, я все знаю. Мэр будет убит.

Мистификатор. И какое твое к этому отношение?

Сильвин. Я уже сказал – не мне вмешиваться в схватку титанов. Вы – мой хозяин, вы мне платите, поите и кормите, если вы так решили – значит, это правильно. Мистификатор. А угрызения совести?

Сильвин. Вы же сами сказали, что это миф. Я давно избавился от этого бесполезного и опасного чувства.

Мистификатор. Что ж, отлично, мой друг! Тогда у меня к тебе последний, хотя и самый существенный вопрос. Можешь ли ты мне сказать, что будет дальше?

Сильвин. В подробностях – нет. Но точно знаю, что покушение удастся, что выборы из-за этого будут отложены и что потом вашего кандидата изберут новым главой города. Сильфон будет принадлежать всецело вам!

Запись 14

Впоследствии события этого дня Сильвин прокручивал в памяти тысячу раз, тем более что ему не составило труда воссоздать их в мельчайших деталях. Где он ошибся?! Почему не предусмотрел?! Да, ему удалось изменить завтрашний день, но взамен явилось новое, непредсказуемое будущее, страшнее которого и представить невозможно…

Внезапно в Сильфоне все стихло, как перед землетрясением, даже кошки попрятались. Только шаловливый ветерок гонял по пустынным тротуарам обрывки предвыборных плакатов, счищенных накануне со стен дворниками. И в этой зловещей тишине, сладострастно предвкушающей близкий коллапс или местного значения заварушку, появилась из ниоткуда вместе с вертлявым музыкальным ритмом сногсшибательная процессия.

Ряженым не было числа: персонажи сказок и герои полюбившихся блокбастеров, клоуны и жонглеры, античные воины и древнегреческие боги. За ними – грудастые танцовщицы, намасленные силачи, переспелые школьницы из группы поддержки. Далее небольшими, но сплоченными отрядами – городские водопроводчики, электрики, дорожные рабочие… Участники шествия передвигались либо пешком, либо на велосипедах, иногда на лошадях, даже в колесницах и на цирковых слонах, на открытых грузовиках. Яркие одежды, красочные ленты, плакаты, развевающиеся флаги, фейерверк тысяч цветов. А в середине колонны на подвижной платформе, стилизованной под старинную галеру, в окружении преторианцев и приближенных можно было лицезреть самого Юлия Цезаря или, по крайней мере, одного из императоров Древнего Рима. Несмотря на сценические одежды, доспехи и грим, у зрителей не возникло никаких сомнений, что это и есть досточтимый мэр Сильфона.

Недавнее хмурое утро, не сулившее ничего, кроме новых астрономических счетов в почтовом ящике за коммунальные услуги, вдруг обернулось беззаботным и сытным праздником – Днем города. Горожане высыпали горохом на улицу показались торговцы мороженым и флажками, появились микроавтобусы телевидения.

Сильвин не любил телевизор – слишком много глаз, а значит, чужих мыслей, чужой памяти, чужой жизни. И к тому же слишком много унылого предвидения, не говоря уже о том, что по большому счету конечное будущее у всех совершенно одинаково… Удовольствия, счастья в людях нынче совсем мало – преимущественно скука, печаль, душевная боль, крайнее отчаяние или вообще бесчувственное отупение. А еще вся эта человеческая мерзость: зависть, склочность, интриганство, отвратительные помыслы, гнусные желания и часто криминальные фантазии. И с ними порок пороков – безграничная ложь, а люди сейчас лгут в таком количестве, что Землю давно пора переименовать в Планету Лжецов.

Сильвин перед экраном уже через пять минут начинал плакать, а еще через пять у него невыносимо болела голова. Вскоре он корчился в агонии, и остановить это самоистязание можно было лишь выключив телевизор, или, если Мармеладка хочет досмотреть любимый сериал, сбежать в другую комнату. Что он и делал.

Нормально и даже хорошо Сильвин себя чувствовал, только если видел на экране детей. У них не было плохих воспоминаний, их настоящее виделось безоблачным, грядущее почти не проглядывалось, а их маленькие беды и трогательные слезы вызывали у него только умиление. Их доверчивые глаза излучали безграничную искренность, их открытые нараспашку души дарили успокоение и надежду, их сердца отбивали победные марши радостно шагающей по планете новой жизни. Многие из них, в особенности малютки, являлись самыми что ни на есть ангелами, чаще всего они пребывали в состоянии эйфории и верили в свои радужные мечты настолько безоговорочно, что Сильвин иногда принимал их за реальное будущее.

Сегодня по местному телеканалу детей показывали редко, но прямая трансляция праздничных мероприятий, посвященных Дню Города, которую включил Сильвин, подразумевала множество общих планов – когда глаза взрослых видны только издалека и мельком. Поэтому Сильвин долгое время сохранял самообладание, по крайней мере до тех пор, пока прозорливая телекамера не стала выхватывать отдельные лица, пытаясь при помощи простодушных человеческих эмоций передать интонации праздника с самой выгодной стороны.

Веселый кортеж уже гремел по главной улице города. Съемки велись с камер, установленных стационарно, из специально оборудованных автомобилей, сопровождающих шествие, а также с вертолета, который кружил над городом. Еще немного – и торжественная колонна достигнет площади Согласия, где накануне все подготовили к митингу и последующему концерту; оборудовали крытую сцену для выступлений, построили трибуны для почетных граждан, огородили турникетами пространство, напоминающее загон, для рядовых горожан и самое дорогое удовольствие – установили гигантский монитор, как на стадионе.

Невидимому режиссеру наскучило сопровождать шествие, и репортаж переместился на площадь, мощеную еще два века назад брусчаткой, где в ожидании редкого зрелища кипела нетерпением возбужденная масса и где импровизированные трибуны давно уже заполнились VIP-зрителями. Трепетали на ветру ликующие флаги, колыхались растяжки с лозунгами, рвались к небу щедрые грозди цветных воздушных шаров.

Камера пренебрежительно прошлась по головам рядовых сильфонцев и скользнула к охраняемым трибунам, где с почтением задержалась на депутатах городского собрания и отдельных важных персонах. Сильвин что-то почувствовал, насторожился и, действительно, увидел на самых привилегированных местах громоздкого и вальяжного Иисуса, то есть Мистификатора, в окружении подтянутых и декоративно улыбчивых приближенных. Массивный Мистификатор внешне сиял, белоснежно и восхитительно, смотрел дымчато-пряно, с волнующей ноткой притягательности, но внутренне был напружинен до отказа. Казалось, отпусти рычаг – и он тут же подскочит выше небоскреба. Сильвин с появившейся в один миг аритмией в сердце вспомнил, как вчера едва не захлебнулся в его безобразной сути.

По левую от Мистификатора руку сидел инкрустированный многочисленными регалиями генерал, известный по нескольким победоносным блицкригам, а по правую – альтернативный кандидат в мэры Сильфона, обаятельнейший столичный франт или как его нарек Сильвин, Артист. Впрочем, он и по профессии был артистом, весьма популярным. Артист, с драматической морщинкой на лбу, с терпким душещипательным взглядом, блистал своим легендарным великолепием и демократичным простодушием. Каждое его движение, жест, поза, выражение лица были отполированы до зеркального блеска годами безупречной хорошо оплаченной игры и всем до боли знакомы.

За спиной столичного корифея, в обрамлении сдержанных качков с безмозглыми взглядами, мелькнула скромная Мармеладка. Сильвин сглотнул подкативший к горлу горький ком и поспешил сунуть под язык нитроглицерин. Сегодня утром ему позвонил сам Мистификатор и в изысканных выражениях попросил одолжить девушку на несколько часов: Нам всем так будет спокойнее! Сильвин сразу понял, что опытный мафиози по привычке решил подстраховаться. Ведь пока Мармеладка с ним, Сильвин, даже если очень захочет, не сможет помешать осуществлению его коварного плана.

Камера телеоператора, не сдержав любопытства, вновь наехала крупным планом на лицо Мистификатора. Пожалуй, самая известная, не считая Старикашки, личность в городе, самая таинственная и самая грозная, она всегда вызывала острейший интерес публики. Газеты о Мистификаторе почти не писали, разве что нейтрально упоминали, а если кто-то и говорил о нем в телепередаче, то весьма нерешительно, скованным языком. Впрочем, смекалистые горожане и без масс-медиа прекрасно знали, кто он таков, и относились к нему со страхом и глубоким уважением.

В этот момент Мистификатор, не снимая с губ накрахмаленной улыбки, наклонился к Артисту и заговорил с ним.

Мистификатор. Посмотри вокруг, видишь эту площадь? А ведь здесь собралось как минимум полгорода. Все это, мой друг, твоя будущая паства! Видишь, как они выглядывают из-за спин и поднимаются на цыпочки, чтобы разглядеть тебя, своего будущего поводыря?

Артист. Я тебя умоляю! Это не паства, а паршивое стадо овец! Из каких бабушкиных сундуков они достали это ужасное тряпье, в которое нарядились? Я бы для начала весь этот паноптикум, прежде чем иметь с ними дело, хорошенько продезинфицировал.

Мистификатор. Пусть стадо, но в ближайшем будущем – твое стадо. Тебе понадобится их пасти, регулярно чистить, стричь и иногда самых несговорчивых отправлять на бойню. И чем больнее будет бить твой хлыст, тем больше будут тебя любить! Поверь мне, я их хорошо изучил! Впрочем, предоставь всю черную работу нам – пусть каждый занимается своим делом. Мы будем управлять городом, а ты играть свою пьесу: регулярно читать проповеди электорату и проводить пышные приемы. А еще объезжать местных красоток.

Артист. Красотки? Ну их! Я предпочел бы объезжать свои новые владения.

Мистификатор. Если станешь мэром – получишь все, что захочешь. Мы уже присмотрели тебе особняк в центре города. Между прочим, памятник старины. Его предыдущий владелец в бегах, скоро его поймают и запрячут за решетку на всю жизнь, а здание пока национализировано.

Артист. Особняк – это здорово, но выборы надо еще выиграть! Я тебя умоляю, этот трухлявый старикан, этот гнусный мэришка, он совершенный беспредельщик! Это ж надо, что придумал, сволочь, – праздник Города за день до выборов! Я думаю, у нас теперь нет никаких шансов!

Мистификатор. Ошибаешься, мой друг, все еще впереди.

Артист. Что можно сделать за несколько часов до выборов, тем более что агитация уже запрещена?

Мистификатор. Это наш маленький сюрприз. Тебе понравится…

В этот момент Артист заметил краем глаза на экране уличного монитора себя и в момент смастерил на лице выражение поданного к праздничному столу бисквитного пудинга.

Внезапно облака расползлись, как занавеси на сцене, и на праздник явилось собственной персоной полуденное солнце – сочное, пронзительное, такое, каким оно и должно быть в зените разрумянившейся весны. В то же мгновение вся площадь вспыхнула свирепым пожаром бушующих красок, присутствующие зажмурились от счастья и синхронно подумали: Какой славный праздник устроил нам мэр! Он просто молодчина! А на брусчатку высыпали поварята в высоких колпаках с подносами ароматной снеди и принялись раздавать ее всем желающим, бесплатно.

На другом конце площади, в окне второго этажа шестиэтажного дома мелькнул знакомый фарфоровый оскал. В опрятной комнатке, обставленной давно состарившейся мебелью, мистер Colgate поспешил приглушить солнечный свет, задернув тюлевую занавесь, однако оставил щелку чтобы хорошо видеть часть площади и, главное, – собранную посреди нее сцену.

Двое суток мистер Colgate вместе со своими белозубыми подручными лично возводил эти подмостки. Для этого потребовалось получить подряд, пришлось задействовать самые секретные связи во властных кабинетах, потом заказать в столице конструкцию и доставить ее в разобранном виде, – восемь грузовиков железа и брезентовой ткани. Не успели только снабдить рабочих спецодеждой с символикой несуществующего продюсерского центра, но здесь пригодились форменные комбинезоны водопроводной компании, причем за все время проведения работ никто так и не поинтересовался, при чем тут водопровод.

Электрика, звук, рекламные таблоиды – трудностей преодолели не счесть, но самым сложным оказалось заложить мощный тротиловый заряд, да так, чтобы комар носа не подточил. Взрыв должен быть такой силы и направленности, чтобы уничтожить только тех, кто будет находиться на сцене – волоска не должно упасть с головы прочих, не говоря уже о высокопоставленных зрителях на трибунах. Заряд нужно заложить так, чтобы этого никто не видел и чтобы впоследствии его не обнаружили многочисленные ищейки мэра, которые, несомненно, прежде чем глава города взойдет на сцену, исследуют всю конструкцию сверху донизу.

Но вот все позади, никто ни о чем не подозревает. Мистер Colgate сидит на стуле у окна, прямо напротив сцены, и сжимает во влажной руке сотовый телефон, при помощи которого задействует детонатор. Нажать придется всего одну кнопку – она свяжет этот мобильник с другим, присоединенным к заряду, и сразу же: бум! Ну что ж, поделом! Кто не с нами – тот против нас, как говорил небезызвестный идеолог коммунистов Владимир Ленин и как любят повторять столичные!

Тем временем авангард праздничной колонны – военный духовой оркестр – уже показался на площади Согласия. Взрослые поспешили поднять детей на плечи, мальчишки полезли на турникеты. Все замерли в ожидании, напряжение подскочило до тысячи вольт. Вскоре толпа ахнула, завидев слонов и древние колесницы, а чуть позже сотням изумленных фотоаппаратов и видеокамер явился плывущий по асфальту чудесный корабль и гордый римлянин на его корме. С новой силой грянул оркестр, началось всеобщее ликование.