Текст книги "Фиалковый венец"

– Мы ведем скромную жизнь, – сказала Деметрия, садясь. – Но мой муж любит, чтобы то немногое, чем мы пользуемся, было самым лучшим.

«Тонкая похвала», – подумал Алексид и посмотрел на двоюродного деда, который чуть не мурлыкал от удовольствия, удобно расположившись на мягкой подушке, предложенной ему из уважения к его преклонным годам. Но тут глаза Алексида встретились со спокойными серыми глазами Деметрии.

– Возьми еще лепешку, – сказала она ласково. – Сколько тебе лет? – И, услышав его ответ, вздохнула. – Неужели? Через несколько месяцев и нашему было бы столько же… – И, еще раз вздохнув, она склонилась над своим рукоделием.

– Наши гости пришли поговорить со мной о празднике. – Голос Конона вдруг снова стал резким. – А теперь, почтенный старец, не скажешь ли ты, сколько вам от меня нужно денег? Последние годы я не интересовался театральными представлениями, но я готов дать столько, сколько требуется. – Спасибо. Ты очень добр, – ответил дядюшка Живописец и с тревогой повернулся к Алексиду. – Э… я поручил моему внучатому племяннику записать главные расходы.

– Вот список, – сказал Алексид, вынимая свиток из складок хитона. – Двадцать четыре человека хора, причем корифей получает двойную плату. Один флейтист. Ну, а главным актерам платит архонт. Нам повезло с жеребьевкой: все три актера очень хорошие – Дион и…

– Боюсь, что их имена мне ничего не скажут, – быстро перебил его Конон. – Не помню, когда я в последний раз был в театре.

– Шесть лет! – внезапно сказала его жена. – Ты ведь знаешь, прошло шесть лет…

– Читай свой список дальше! – приказал Конон, и лицо его совсем помрачнело.

Алексид послушно продолжал:

– Нужны будут еще и костюмы для актеров. Я полагаю… то есть мой дедушка полагает, что их следует сделать попестрее. Поярче. Нужны будут хитоны, плащи, чулки, котурны, маски, накладные животы для толстяков… И еще особый костюм для самого Овода, а потом у нас есть «корова» с двумя людьми внутри…

– Как вы это сделаете?

– Ну, ведь есть ремесленники, которые изготовляют актерские маски и все остальное.

– Больше ничего не потребуется?

– Это главные. Потом, конечно, могут быть какие-нибудь непредвиденные расходы.

– Да-да, он записал все, что я ему говорил, – вмешался дядюшка Живописец, решив, что слишком долго оставался в тени.

– Сколько же на это потребуется денег?

Алексид назвал цифру, бросив на Конона неуверенный взгляд. К его большому облегчению, тот сказал:

– Это немного. Не ограничивайте себя понапрасну. Пусть все будет сделано как следует.

– Ты очень щедр, – сказал дядюшка Живописец.

– Я ведь не смогу взять свои деньги в могилу, не так ли? Для чего же мне их беречь? – проворчал Конон. – Я велю моему управляющему, чтобы он выдал вам, сколько нужно. А если понадобится еще, дайте мне знать.

Они встали, и Конон, положив руку на плечо Алексида, сказал дядюшке Живописцу:

– Ты, наверно, будешь очень занят, а от Афин сюда путь не близкий. Можешь вместо себя посылать внука. Я буду рад его видеть.

– Спасибо, – с немалым облегчением ответил дядюшка Живописец. – Так, конечно, будет удобнее.

Солнце уже садилось, когда Конон вышел проводить их и указал тропку, по которой можно было пройти прямо через поля, сильно сократив дорогу. Небо на западе пылало багрянцем, и на этом фоне ели, кипарисы и далекие горы казались совсем черными.

– А он неплохой человек, если к нему присмотреться, – сказал Алексид, когда они отошли так далеко, что Конон уже не мог их услышать.

– Я все стараюсь вспомнить, что я такое о нем слышал в давние времена, когда он еще был молод, – пробормотал дядюшка Живописец. – Да-да, вот и его жена тоже… Наверно, это тот самый…

– Какой «тот самый»?

– Помнится, один Конон удивил всех, женившись не на молоденькой девушке, а на своей ровеснице – им обоим было уже под тридцать. Они любили друг друга, а не были сосватаны родителями, как это обычно делается.

– У них были дети?

– Не могу тебе сказать. Во всяком случае, долгое время детей у них не было – я знаю это потому, что они очень сильно горевали из-за своей бездетности. А что было дальше, сказать не могу.

– Наверно, все-таки у них был ребенок, – заметил Алексид. – Судя по их разговору.

– Не знаю, не знаю, – отозвался дядюшка Живописец со стоном, так как его старые ноги уже сильно разболелись от таких непривычных трудов. Однако, когда они приблизились к большой дороге, Алексид получил ответ на свой вопрос. Под темными елями поблескивал в сумерках белый мрамор скромной гробницы. Он сумел разобрать надпись на ней:

 
Путник, замедли свой шаг.
Я, Ликомед, здесь покоюсь,
Конона сын, осенен зеленью темной ветвей.
Девять я сладостных лет пробежал по холмам и по долам,
Ныне же кончен мой бег, ноги недвижны мои.
 

– Теперь я припоминаю, – тихо сказал дядюшка Живописец, – он умер от лихорадки. Да, да, так оно и было. Очень его жалко.

Алексид долгое время шел молча. Теперь он понял, почему Конон шесть лет не был в театре.

…Репетиции начались через несколько дней – как только актеры получили списки своих ролей и был нанят хор из двадцати четырех человек. И тут-то Алексид убедился, что именно хор доставит ему больше всего хлопот. Актеры были достаточно опытны, и он не сомневался, что они сумеют декламировать с должной выразительностью и сами придумают много смешных штук. Актеров выло всего трое на семь действующих лиц – младший играл сразу четыре второстепенные роли, – так что можно было не заботиться о том, как размещать из на сцене. Алексиду оставалось только представить из самим себе и надеяться на лучшее.

Однако с хором дело обстояло по-другому. Хоревты должны были двигаться медленно и размеренно, разделяться на две половины, вновь сходиться и величественной процессией обходить орхестру, и все это требовало большой точности. Флейтист задавал им ритм, но все остальное зависело от того кто готовил представление. Алексид очень быстро понял, что тут требуется настоящая воинская дисциплина. Поддерживать ее было не по силам ни дядюшке Живописцу, ни ему самому. К его огорчению, это стало ясно с первой же репетиции. Хоревты упрямились, исподтишка смеялись над ними, а корифей Главк держался с дядюшкой Живописцем совсем уж дерзко.

Алексид пришел в отчаяние. Потом он сообразил, что у него есть только один выход: Главка надо любой ценой привлечь на свою сторону, Главк ему очень не нравился, но Алексид понимал его точку зрения: опытному предводителю хора не могло понравиться, что им командует новичок.

После репетиции Алексид заговорил с ним:

– Не надо обижаться на моего деда, – сказал он. – Он ведь очень стар.

– Так стар, что ему нечего было браться за такое дело, – с грубоватой откровенностью ответил Главк. – Не могу взять в толк, как ему удалось написать эту комедию. Сама по себе она неплоха, но он и понятия не имеет, как репетировать с хором. Беда с этими стариками – им ведь правды в глаза не скажешь.

– Конечно, – вкрадчиво поддакнул Алексид, – это, должно быть, очень неприятно для человека, который, вроде тебя, участвовал во многих представлениях и во всем хорошо разбирается. Но вот что я придумал, Главк! – Что же это?

– Видишь ли, меня-то он послушает. Так, может быть, ты скажешь мне, как, по-твоему, следует вести эти танцы? А я поговорю с дедом, да так, что он решит, будто все это он сам придумал!

Главк засмеялся:

– А ты, как я погляжу, хитрец!

Однако он даже не догадывался, насколько хитер был план Алексида: выслушивая замыслы Главка, он присоединял к ним свои собственные так искусно, что корифей этого не замечал. Дядюшка Живописец садился подальше от сцены и, когда не мог расслышать, что говорят актеры, начинал яростно размахивать руками. Словно для того, чтобы поберечь свои старые ноги, он посылал к актерам Алексида, и тот высказывал свои мысли, притворяясь, будто исполняет поручение старика.

На дальнейших репетициях хором не деле управлял Главк, и все пошло гладко. Конечно, говорил себе Алексид, ничего особенного они сделать не сумеют, но, во всяком случае, представление получится не хуже, чем у других. И, значит, победу или поражение ему принесет сама комедия – ее собственные достоинства или недостатки. Ну что ж, да будет так!

У него теперь почти не было времени видеться с Коринной, но ей не терпелось узнать, как продвигаются репетиции, и в конце концов они договорились встретиться за городскими воротами и вместе пойти в пещеру. Недавно выпал снег, и они с удовольствием несли по очереди теплый горшок с углями.

– Бр-р-р! – сказала Коринна, дрожа от холода. – Ну ничего, скоро наступит весна.

– Слишком скоро! До Дионисий осталось только десять дней, а мы еще совсем не готовы.

Коринна потребовала, чтобы он рассказал ей все подробности – от первого посещения Конана до последней ссоры Главка с флейтистом. А что сказали в мастерской, когда он попросил изготовить корову?

– Как все это интересно! – воскликнула она. – Счастливец ты, Алексид!

А вот мне никогда ничего…

– Ш-ш-ш! – перебил он, хватая ее за руку.

К этому времени они уже перебрались через вздувшийся Илисс по заиндевелым камням, торчавшим из льдисто-зеленой воды, и приблизились ко входу в пещеру. – Кто-то побывал в нашей пещере!

Двойной след петлял между олеандрами и обрывался у подножия скалы.

– Сейчас тут никого нет, – сказала Коринна. – Это след одного человека. Он лазал в пещеру и вернулся. И это случилось до того, как вчера выпал снег.

– Да, конечно, следы ведь наполовину засыпаны.

– Ну, так идем же. Это ведь наша пещера!

Они побежали через каменоломню и забрались в расселину.

– Подумать только! – сердито сказала Коринна. – Он разводил тут костер. Но нашего хвороста он не нашел. Наложил сырого валежника, так что он даже и не сгорел весь! – И она презрительно расшвыряла носком сандалии обуглившиеся ветки.

– Погоди-ка! – воскликнул Алексид. – Что это такое?

Нагнувшись, он поднял узкую полоску опаленной ткани шириной с мизинец.

– На ней что-то написано!

Глядя через его плечо, Коринна вслух прочла буквы:

– ОАНАЕНОПКТЫ… Какая-то бессмыслица, ничего нельзя понять! – закончила она сердито.

– Нет, они что-то означают, – возразил Алексид. – Только вот что?

Глава 14
СПАРТАНСКАЯ ТАЙНОПИСЬ

– Я знаю, что это такое! – взволнованно сказал Алексид. – Это скитала!

– Что, что?

– Письмо на палочке! Так спартанцы сообщают тайные известия.

– Но как они это делают?

– Накручивают пергамент или ткань, как вот эта, на палочку виток за витком, словно повязку, а потом пишут то, что им надо, вдоль палочки, и если полоску снять, все буквы перемешиваются, как тут.

– И прочесть их можно, только если опять накрутить полоску на палочку?

– Правильно! На ту же палочку или на точно такую же.

– Но ведь мы не знаем, какая тут была палочка, – огорченно сказала Коринна и растерянно поглядела на зажатую в руке полоску ткани с буквами ОАНАЕНОПКТЫНТЯЫПОЕЙБПТЕИНЛПУРВГЯЧЬЛДИДИ.

Алексид тем временем осмотрел пещеру, слабо освещенную тусклым зимним солнцем, проникавшим в нее через расселину.

– Этот человек ночевал здесь. Натаскал целую кучу сухих листьев и папоротника и устроил себе постель. А тут, смотри, намусорил – бросил яичную скорлупу и обглоданную кость.

– Как он только посмел – в нашей пещере… Послушай, Алексид, как по-твоему, это был спартанский лазутчик?

– Не знаю. Но он чего-то боялся. А то с какой стати он стал бы ночевать здесь, когда до города рукой подать? Да и ближе можно найти приют в каком-нибудь селении.

– Если бы мы могли прочесть, что здесь написано!

– Можно попробовать. Но только надо набраться терпения.

– Ну, – она вскочила на ноги, – бежим собирать палки: прутья, ветки, сучья, пни…

– Не говори глупостей! Мы и без палок обойдемся. Попробуй порассуждать сама. Ведь разгадка этой тайнописи совсем не трудна, хоть тупоголовые спартанцы и воображают, будто придумали невесть что.

– Наверно, я тоже тупоголовый спартанец, – смиренно призналась Коринна.

– Ну уж нет! Подумай немножко.

– Вот я думаю и думаю…

Алексид взял первую попавшуюся ветку потолще и два раза обернул вокруг нее полоску ткани.

– Это я только для примера, – сказал он. – Посмотрим, сколько букв расположится вокруг палки. Семь. Значит, будь это та самая палка, за первой буквой шла бы восьмая, а за ней пятнадцатая…

– ОПМ… Не слишком-то многообещающее начало!

– Это просто значит, что надо пропускать не семь букв, а больше или меньше. Если, конечно, тут нет еще какой-нибудь уловки. При таких мелких буквах промежуток не может быть равен ни двум, ни трем, ни даже четырем буквам…

– Таких тоненьких прутьев просто не бывает?

– Вот именно. Нет, он должен быть больше пяти, но меньше двенадцати, если только полоску не накручивали на древесный ствол.

– Так, значит, – весело сказала Коринна, – нам надо только посчитать буквы по-разному, пока мы не найдем правильное сочетание?

Алексид кивнул.

– Мы знаем, что это, во всяком случае, не седьмые буквы. Давай так: ты отсчитай шестые и меньше, а я попробую восьмые и больше.

Они расправили полоску и принялись глухо бормотать, словно колдуя. Но скоро Алексид испустил радостный возглас.

– Замолчи! – возмутилась Коринна. – Ты меня сбил.

– Ничего! Я уже нашел. Надо читать восьмые буквы. Вот смотри. – С этими словами он взял сучок и написал буквы на песке в углу:

ОАНАЕНОП

КТЫНТЯМП

ОЕЙБПТЕИ

НЛПУРВГЯ

ЧЬЛДИДИ

– Опять Гиппий! – воскликнула Коринна.

– Да, – мрачно ответил Алексид, читая столбики сверху вниз. – «Окончательный план будет принят в доме Гиппия».

– План чего?

– Вот это мы и должны узнать.

Алексид вспомнил все подозрения, которые мучили его почти год назад.

Он не сомневался, что их находка как-то связана с незнакомцем, которого он заметил на скачках с факелами и чью статую видел затем в мастерской Кефала.

– Это какой-то заговор, уверенно сказал он. – Гиппий, несомненно, сообщник Магнета. Говорят, Магнет последнее время жил в Спарте, а это спартанская тайнопись. Видишь, как тут все подбирается одно к одному? В пещере ночевал либо сам Магнет, либо его гонец к Гиппию. Меня очень тревожит этот «окончательный план». Они задумали что-то недоброе.

– Захватить власть в Афинах?

Алексид кивнул.

– И это будет уже не первая такая попытка. Они попробуют свергнуть демократию, как это может у них получиться. Но, наверно, им обещали помощь спартанцы. Спарта была бы рада уничтожить нашу демократию.

– Кому мы должны сообщить об этом? – деловито спросила Коринна.

– В том-то и трудность. – Алексид досадливо крутил в руке полоску с буквами. – Вот единственное наше доказательство. А оно ведь немногого стоит. В прошлый раз Лукиан все рассказал своему дяде, но Совет только высмеял эти подозрения. Значит, нам надо найти какие-то более убедительные доказательства, а уж потом сообщать им.

– Ты расскажешь Лукиану?

– Мне кажется, ему надо рассказать. Он ведь один раз уже помогал мне.

Не знаю, что он скажет теперь.

– Ну, одно он, во всяком случае, скажет непременно: «Не рассказывай ничего этой девчонке. Ей незачем совать нос в наши дела!» – обиженно сказала Коринна.

– Не думаю, – поколебавшись, ответил Алексид, но про себя согласился с ней.

– Вы с Лукианом уже сделали все, что могли, – настаивала Коринна, – а много ли было толку? Вы следили за Гиппием и ничего не узнали. Да и что можно было узнать на улице? Тут говорится, что все должно произойти у него в доме, а как вы туда попадете?

– Ну, мы могли бы… могли бы как-нибудь туда пробраться… или придумать еще что-нибудь.

– «Или еще что-нибудь»! – насмешливо передразнила Коринна. – А девушку, которая может войти туда совершенно открыто, не возбудив никаких подозрений, мы в помощницы брать не хотим! Пусть не сует носа в наши дела…

– Я не понимаю, о чем ты говоришь.

– На следующей неделе перед самыми Дионисиями Гиппий устраивает еще один пир. И он пригласил всех своих влиятельных друзей. Вряд ли они попытаются захватить власть до тех пор. Наоборот, этот пир, наверно, и устраивается для того, чтобы они приняли свой «окончательный план»…

– Может быть! Я попробую забраться в дом Гиппия, спрячусь там и подслушаю…

– Перестань ребячиться, Алексид! – довольно грубо перебила его Коринна. – Это ведь не игра. Или, по-твоему, они не станут принимать никаких предосторожностей? Но, конечно, если ты хочешь, чтобы тебе перерезали глотку… В этот вечер вход в дом Гиппия непрошенным гостям будет заказан. Если и вправду там соберутся заговорщики, чтобы в последний раз все обсудить, то уж они позаботятся о том, чтобы там не было никого, кроме своих. Неужели та не понимаешь, что единственными посторонними там будут девушки – безмозглые дурочки, которые годятся только на то, чтобы осыпать гостей розами и развлекать их танцами? Или, – закончила она многозначительно, – игрой на флейте.

– Что?! – с удивлением и испугом воскликнул Алексид. – Не хочешь же ты…

– Почему бы нет – ради благой цели? – решительно ответила Коринна. И не пугайся, пожалуйста. Со мной ничего плохого не случится. А если, – тут она засмеялась своим беззвучным смехом, – веселье станет чересчур уж буйным, я пожую чесноку, и никто на подойдет ко мне ближе чем на два шага. – Но все-таки… – хотя Алексид не смог удержаться от улыбки, представив себе, как гости шарахаются от благоухающей чесноком Коринны, ее план ему очень не нравился, и он попытался найти какие-нибудь возражение. – Если это будет встреча заговорщиков, то на ней не будет ни танцовщиц, ни флейтисток.

– Нет, будут, – возразила она. – Ведь это же пир, а Гиппий всегда заботится о том, чтобы его гостей развлекали музыкой и танцами. Если он вдруг решит обойтись без них, могут возникнуть подозрения, и он это отлично понимает. Наоборот, веселье наверняка будет шумнее обычного, чтобы заговорщики могли незаметно шептаться по углам. Да и о чем мы спорим? Он ведь уже говорил с матерью и отдал все распоряжения. – Коринна встала и отряхнула одежду. – Пора идти, а то нам придется перебираться через реку в темноте. Я, как приду домой, сразу скажу, что передумала и пойду вместе с танцовщицами. – Она весело засмеялась. – Вот мать обрадуется!

Однако, по мере того как день пира приближался, решимость Коринны слабела. Ей была противна мысль, что она должна будет развлекать пьяных гостей Гиппия. Ее бросало то в жар, то в холод, когда она думала о том, как гости будут разглядывать ее и высказывать свое мнение о ее наружности и игре, даже не понижая голоса. Детство, проведенное в стенах харчевни, многому научило Коринну и показало ей жизнь не с самой светлой ее стороны. Только гордость мешала ей отступить. Нет, она сдержит слово, твердила себе Коринна, но только бы скорее все это осталось уже позади! Неужели день пира никогда не придет!

Алексиду было легче. У него находилось достаточно всяких других занятий. Шли последние репетиции комедии. Он метался между театром и мастерской масок, он вытаскивал дядюшку Живописца из гончарни, куда тот постоянно стремился улизнуть, чтобы провести несколько спокойных часов, чуть ли не каждый день он отправлялся в загородный дом Конона, потому что Конон вдруг заинтересовался комедией и требовал, чтобы ему подробно сообщали, как идут репетиции. С Коринной он почти не виделся, да и во время этих редких встреч они успевали обменяться только двумя-тремя словами. Она даже воскликнула в шутливом огорчении:

– Ох уж эти мне поэты! Посмотреть на тебя, так подумаешь, что на свете нет ничего важнее твоей комедии. О том, что государству грозит опасность, помню как будто только я!

Алексид недоуменно посмотрел на нее, а потом сказал с улыбкой:

– А ведь ты почти права. Странно, до чего важным представляется человеку его собственное дело. Знаешь, какая мысль первой пришла мне в голову, когда мы прочли спартанскую тайнопись?

– Конечно, знаю, – засмеялась она. – «Милосердные боги, пусть заговорщики подождут, пока не кончится представление моей комедии!»

– Да, боюсь, что это так и было. Ты чересчур хорошо меня знаешь!

– Ты не виноват. Так уж созданы поэты.

– Просто стыдно становится за собственное себялюбие, – сказал он огорченно. – Я ведь начал писать «Овода», чтобы помочь Сократу. А теперь я об этом почти и не вспоминаю. Я думаю только о том, чтобы комедия понравилась зрителям.

– Но что же тут плохого? Чем больше она им понравится, тем лучше будет для Сократа.

– Если бы так! – ответил он с жаром. – Мне страшно подумать, что с ним случится что-нибудь плохое. А этот заговор может навлечь на него еще худшую беду.

– Почему же?

– А потому, что он не хочет становиться ни на чью сторону. Он обличает то, что считает ошибками сторонников демократии, хотя и их противников тоже не щадит. Так что и те и другие, вместо того чтобы уважать его за беспристрастность, видят в нем досадную помеху. Если дело дойдет до вооруженной схватки… – Алексид умолк, не желая договаривать свою мысль. Он достаточно слышал о том, что в такие времена даже греки забывают о благородстве и великодушии.

Через два дня Коринна собиралась на пир к Гиппию, в большой дом, который он унаследовал от своего отца, Эвпатрида, расположенный недалеко от холма Ареопага. Она горячо пререкалась с матерью.

– Я этого не надену! – решительно заявила она, когда Горго принесла ей новый хитон.

– Что ты еще выдумываешь! – удивилась Горго, пропуская прозрачную серебристую ткань между мозолистыми пальцами. – Да это же настоящая косская работа! Легче паутинки.

– Вот именно, – ответила Коринна, упрямо выставив подбородок. – А я не муха.

– Ну, если тебе хочется выглядеть замарашкой, дело твое. А в твои-то годы я бы глаз дала себе выколоть за такой вот наряд. Все танцовщицы оденутся так, но тебе, конечно, надо быть ни на кого не похожей!

Новая ссора вспыхнула из-за румян и белил. Коринна охотно позволила завить свои темные волосы и уложить их в затейливую прическу; не стала она спорить и когда Горго обрызгала ее благовониями из маленького алебастрового сосуда, хотя и улыбнулась, вспомнив про тайно запасенный чеснок. Но, когда Горго потребовала, чтобы она натерла лицо свинцовыми белилами, наложила румяна на щеки и подвела сажей брови, как делали все другие танцовщицы и флейтистки, она отказалась наотрез.

– Может, мне еще покрасить волосы или нацепить парик? – насмешливо спросила она.

– А зачем, деточка? Волосы у тебя и без каски хороши. А вот глаза не мешало бы подвести да щеки нарумянить…

– По-моему, ты воображаешь, что я военный корабль, который надо раскрасить на страх врагам!

– Я ведь только хочу, чтобы ты выглядела покрасивей, – обиженно ответила Горго. – Рядом с остальными ты покажешься просто бледным заморышем – при светильниках-то. Да на тебя никто и внимания на обратит! «Вот и хорошо!» – подумала про себя Коринна, а вслух сказала, стараясь утешить мать:

– Нельзя мне краситься. Сама сообрази: когда я долго играю на флейте, мне всегда становится жарко, да еще среди такой толпы! Значит, я вспотею, и вся твоя краска потечет – хороша я тогда буду, нечего сказать!

В конце концов Горго отказалась от мысли сделать естественный румянец дочери еще более ярким, и Коринна отправилась в дом Гиппия в своем шафраново-желтом хитоне, совсем затерявшись в толпе накрашенных и разряженных танцовщиц.