Текст книги "Аромат рая"

Белые, посыпанные ракушечником дорожки парка Воксхолла, а также ложу освещали пылающие факелы, дым которых отгонял москитов от важных гостей. Факельный дым проникал сквозь листву апельсиновых деревьев, и его едкий и острый запах смешивался с ароматами благоухающих цветов чудесной ночи. Приятный легкий ветерок тянул с озера, поигрывая подолами их нарядных платьев и шевеля их локоны. Этот же ветерок принес вкусные запахи приготовляемой где-то пищи, а также запахи свежих кондитерских изделий-пралине, горячих рисовых пирожных, которые предлагали купить цветные женщины в белых передниках с плоскими корзинами. Бойкие молодые девушки торговали розовыми и пурпурными розами, кремово-белыми гардениями, чудесное благоухание которых было разлито в воздухе вместе с ароматом цветущей вокруг жимолости и других кустарников.

Гости Мазэнов прогуливались по саду, наслаждаясь вечерней прохладой, в приятном ожидании обеда и начала представления. Вечернее платье Элен было сшито из синего муслина и специально таким образом, чтобы длинные ленты ниспадали от банта, завязанного под грудью. Теперь ленты разлетались от вечернего ветерка вокруг нее в разные стороны, и ей во время прогулки пришлось придерживать их руками.

Элен не одна была одета в новый роскошный наряд. Мадам Туссар тоже надела обнову бледно-лиловое шелковое платье, на которое сверху набросила черный шелк-сарсенет, а в руках держала сумочку из этого же материала. Флора Мазэн в своем, бледно-желтом платье выглядела более элегантной. Однако желтый цвет не очень шел к ее желтоватому лицу, а кружевные оборки, пришитые вокруг ворота и по линии колен, чтобы больше скрыть худобу, делали ее в этом наряде похожей на кукурузу.

Молоденькая девица Мазэн ходила рядом с Дюраном. От возбуждения на ее щеках выступили красные пятна, а кончики пальцев побелели от напряжения – так крепко вцепилась она в руку Дюрана. Мимо них прошла продавщица апельсинов, и Флора впилась взглядом в содержимое корзины.

– Мне можно взять один, месье Дюран? – спросила она требовательным тоном.

Вместо Дюрана покровительственно ответила мадам Туссар:

– Было бы совершенно неразумно, моя дорогая. Сок обязательно испачкает ваше платье.

– Мне это безразлично.

– Но шелк в Новом Орлеане нынче не дешев.

– Мне это безразлично, – настойчиво повторила Флора, сама испугавшись своей смелости. – Папа, мне можно съесть апельсин?

– Моя кошечка должна получить все, что пожелает, – ответил Мазэн. Он вытащил кошелек и поманил продавщицу, негритянку лет тринадцати, предложив всем тоже купить по апельсину, но гости отказались.

Флора почувствовала себя неловко оттого, что пришлось есть апельсин одной, и Элен, идя ей на выручку, попросила себе сладостей. Ее восхищение кремовой конфетой из молока, сахара и орехов показалось остальным настолько искренним, что мадам Туссар неожиданно проявила страстное желание попробовать такую же и послала Клода догонять продавщицу.

Дюран, скрывая раздражение, безропотно достал карманный нож, чтобы снять кожуру с апельсина Флоры, потом носовой платок, чтобы вытереть свои и ее руки от сока. Месье Мазэн наблюдал за ними любящим взглядом, хотя сам отказался от кусочка апельсина и от конфет, которыми увлеклись остальные. Кислота и сахар испортят ему желудок, объяснил он, подозрительно поглаживая свой живот и ожидая обед.

Вскоре пригласили к столу. Все расселись вокруг стола в ложе, удачно расположенной как раз в середине, напротив слегка приподнятой над землей открытой сцены. Еда оказалась на удивление аппетитной и вкусной, хотя и без выдумки курица в винном соусе, поданная с разнообразными овощами, приправленными медом, и с поджаренным хлебом. Масло на столе расползлось от жары, вино было посредственным, но вот десерт, который за этим последовал, был отменным – крем с жженым сахаром, посыпанный сверху свежей ежевикой.

Представление было под стать обеду и состояло из отдельных номеров – хороших и не очень. Два комика, начавшие вечер, были по-настоящему шумно-веселыми, а акробаты, выступавшие за ними, – великолепными и поразительно ловкими. Скетч-фарс показался многим весьма дерзким и включал откровенные сценки в спальне, куда вели четыре двери, через которые сновали трое мужчин, две женщины и служанка. Спектаклю недоставало вкуса, и поэтому появление актеров труппы Морвена вызвало гораздо больший интерес зрителей.

Однако никто не хлопал в ладоши так восторженно, как женщина в ложе, располагавшейся слева от ложи Мазэнов. Дама лет сорока, с копной шелковистых кудряшек на голове, не тронутых сединой, была одета в шелковое вечернее фиолетово-розоватое платье цвета пармской фиалки с вызывающе низким вырезом корсажа, в котором красовалось восхитительное бриллиантовое ожерелье. Его дополняли серьги и браслеты с ярким, переливающимся блеском. Наибольшее великолепие ее убранству придавал огромный аметист, обрамленный бриллиантами и свисавший с ленточки как раз в середине лба. Заметив ее жадный взгляд, брошенный на Морвена, который поклонился ей особо, Элен догадалась, что это и была патронесса, о которой ей говорила Эрмина. Но все мысли улетучились, как только Морвен вышел на сцену и начал свой первый монолог.

В отличие от предыдущих легкомысленных представлений, Морвен для их премьеры в Новом Орлеане избрал трагедию. Он поставил ее по пьесе собственного сочинения о дворянине, который любит сразу двух женщин. Одна – молодая и чувственная, а другая – более зрелая, интеллигентная, которая близка ему духовно. Неспособный сам решить, кто из двоих женщин ближе, дворянин заставляет их обеих решить, кому он должен принадлежать. В результате каждая из них должна проявить свою сущность. Итогом становится трагедия женщины с более высоким интеллектуальным развитием. Она решает, что мужчина недостоин ее любви из-за недостатка духовной силы, и поэтому выходит из этого ужасного соревнования с помощью кинжала. Она пронзает им свое сердце, поскольку не может перестать любить человека, которого больше не уважает. Дворянин, поняв, что он стал причиной гибели женщины, которую любил по-настоящему, убивает себя тем же кинжалом.

В роли дворянина, раздираемого любовью и угрызениями совести, Морвен был великолепен. Эрмина, безупречно сыгравшая роль интеллигентной женщины, показала, что у ее героини тонкий и острый ум, что она способна и на остроты, и на сочувствие, и на глубокие чувства, и на большую любовь, в то же время предъявляя высокие требования к человеку, которого любит. Роль Жози имела гораздо меньшее значение в спектакле, и сыграла она ее схематично, однако показала, что может быть беспечной и чувственной.

Аплодисменты волнами прокатывались от лож к сцене, когда занавес упал в последний раз. Цветы кидали всем троим, но особенно Морвену и Жози, одетой соответственно ее легкомысленной роли. Они четыре раза выходили на аплодисменты и раскланивались, затем все-таки покинули сцену, уступив место номерам комедиантов.

В своих сценических костюмах Морвен и обе актрисы прежде всего направились к ложе дамы, увешанной бриллиантами. После недолгого обмена любезностями труппа Морвена вместе со своей патронессой подошла к ложе Мазэнов.

Даму-патронессу представили как мадам Рашель Пито. Глядя на нее вблизи, вполне можно было предположить, что когда-то она тоже имела отношение к сцене: вела она себя одновременно лукаво и застенчиво, каждое движение было рассчитано, а лицо покрывал толстый слой грима. Она поблагодарила друзей Мазэна, почтивших своим присутствием Воксхолл, что вполне соответствовало ее финансовым интересам, хотя по ее виду можно было сказать, что ей глубоко безразлично, что люди думают о саде и о ней самой. Главное – Морвен находится при ней.

Месье Мазэн радушно пригласил мадам Пито и актеров присоединиться к его гостям. Приглашение было принято, словно труппа и не ожидала от него ничего иного. Мадам Пито подняла руку, и к ней немедленно подлетел официант, чтобы принять заказ у актеров, которые были голодны, поскольку перед спектаклем волновались и ничего не ели. Стулья сдвинули, а для вновь прибывших поставили дополнительные. Тем временем некоторые мужчины и женщины оставили свои ложи и собрались вокруг актеров, чтобы пожать им руки и поздравить. Из-за этого возникла небольшая сумятица, поскольку пришедшие с поздравлениями тянулись к актерам через головы сидевших за столом. Но вскоре почитатели актерского таланта удалились на свои места и порядок был восстановлен.

Элен, которой наконец-то представилась возможность поговорить с Эрминой, наклонилась к ней над столом.

– Ваша игра произвела на нас огромное впечатление! Все играли превосходно. Я потрясена, – восторженно сказала она.

Хор согласных голосов поддержал ее. Морвен, раскрасневшийся от успеха и волнения, раскланивался:

– Я тешу себя надеждой, что наш дебют оказался совсем не плохим.

– Разумеется, ты хвалишь себя, – заметила Эрмина. – В последней сцене ты отдавил мне ноги!

– Ты показывала недостаточно глубокую душевную боль и муку, – ответил Морвен с самодовольной улыбкой.

– Значит, ты сделал это нарочно?

Видя ее праведный гнев, Морвен поднял руки.

– Нет-нет, моя милая, просто я неуклюжий болван, – возразил актер.

– Ты – самый ловкий из мужчин, дорогой Морвен. Если бы ты попытался, то не оказался бы неуклюжим, – не согласилась с ним мадам Пито.

Эрмина с мрачным недоумением посмотрела на них и отвела взгляд.

Хранившая до этого момента молчание Флора оживилась:

– Все действительно великолепно играли. Я даже заплакала, когда вы, Эрмина, убили себя. Но почему вы все такие белые?

– Это из-за грима, который мы применяем, – объяснила Эрмина и провела рукой по лицу, показав ей побелевшие от краски кончики пальцев. – А если говорить точнее, то это даже не грим, а мука. Многие актеры и актрисы пользуются свинцовой пудрой, но это очень плохо сказывается на здоровье. А кроме того, от этого появляется сначала сыпь на коже, а потом и язвочки.

– Я постоянно пользуюсь белой свинцовой пудрой, и у меня на коже ничего нет, – бесцеремонно заявила Жози, и в ее голосе прозвучал вызов, возможно, от обиды, что она осталась без комплиментов Флоры.

– Со временем появятся и у тебя, – предупредила ее Эрмина и сокрушенно покачала головой, на что Жози только пожала плечами.

– Вы за последнее время стали такой бледной, Эрмина, что мне даже непонятно, зачем вам мука, белила или что-нибудь вроде этого, – нахмурив брови, сказала Флора.

– Это так кажется из-за света фонарей на переднем краю сцены. Они такие яркие, что актер выглядит как серый призрак, если на лице у него нет грима. Что же касается моей кожи, то я действительно отношусь к ней не совсем разумно. Мой предки – бретонские рыбаки, и потому у меня лицо, как у матроса, покрасневшее от северных ветров. Иногда я вьшиваю рюмочку сердечных капель и добавляю туда зернышко мышьяка, чтобы лицо становилось бледнее.

– Как глупо травить себя, – сказал Морвен, поморщившись. – Я же сотни раз говорил тебе об этом.

– Говорил. – Сказав это, Эрмина даже не взглянула на него, но, адресуясь к девушке, продолжала: – Уверена, что у нас, женщин, всегда найдутся свои маленькие секреты красоты.

– А у меня их нет, – простодушно ответила Флора.

Это было понятно и так, стоило только взглянуть на ее простоватое и бесцветное лицо, поэтому после ее слов на мгновение воцарилась тишина.

Первой заговорила Элен:

– Моя матушка часто пользовалась и гримом, и притираниями, но сейчас к этим средствам женщины прибегают все реже. Красота должна быть естественной.

– Или казаться такой, – вставила Эрмина, скривив губы.

– Что до меня, то я рада этому, – заявила мадам Туссар, злобно взглянув на актрису. – Если мужчины могут ходить с голыми лицами, то почему бы и нам, женщинам, не поступать так же?

– Дорогая моя, – успокаивающим тоном проговорил Клод Туссар, намеренно дотрагиваясь пальцами до своих усов, – не совсем голыми, а местами бритыми, без всяких ваших хитростей и уловок.

– Голыми, Клод, и, пожалуйста, не спорь со мной.

– Да, chere.

– А почему бы нам не ходить совершенно голыми. Что вообще хорошего в одежде? – прыснула от смеха Жози.

– Одежда прикрывает те места, куда могут сесть комары, – сказал Райан, прихлопнув насекомое на своем лице.

– Это правда, – согласилась Жози, словно мысль эта была для нее открытием. – Какие же они вредные, эти маленькие твари!

– Позвольте мне, – сказал Клод Туссар молоденькой актрисе и тут же протянул руку к ее обнаженному плечу, прихлопнув комара.

– Благодарю вас, месье, – игриво проговорила Жози.

Улыбка появилась на его лице, а глаза радостно заблестели.

– Клод! – со вздохом воскликнула мадам Туссар.

– Да, chere? – Блеск в глазах Клода Туссара погас, и его морщинистое лицо помрачнело.

Не обращая внимания на этот эпизод, Флора перевела взгляд на соседнюю ложу справа, где двое американцев, о чем можно было судить по их квадратным плечам и примитивным галстукам-шарфам, заканчивали свой обед. Разговаривали они чуть громче, чем было принято, и, развалясь в креслах, бесцеремонно разглядывали все вокруг себя. Элен показалось, что девушка, дрожа и прижимаясь к Дюрану, слишком преувеличивала опасность.

– Эти люди... особенно один из них, они так смотрели на меня... – проговорила вполголоса Флора.

– Не тревожьтесь, – успокоил ее Дюран, быстро взглянув на соседнюю ложу. – Эти станут глазеть на всех и на все, как и любой тупица из их страны.

– Мне они не нравятся, от их вида бросает в дрожь.

– Тогда не смотрите на них.

– Разве я могу не смотреть? Ну пожалуйста, сделайте так, чтобы они перестали! – От волнения девушка с силой сжала его руку.

Дюран разжал ее пальцы, крепко вцепившиеся в его рукав.

– Успокойтесь, мадемуазель, – проговорил он.

– В самом деле, успокойтесь же, – сказала мадам Туссар, грудь которой гневно поднялась. – Я тоже не люблю, когда на меня пялят глаза. Это так вульгарно и к тому же опасно. А что, если двое этих мужланов последуют за нами, когда мы соберемся домой, а потом нападут на нас?

Флора взвизгнула от страха. Райан, откинувшись в кресле, поднял свой бокал с вином и посмотрел на мадам Туссар и Флору, а потом перевел взгляд на американцев.

– Возможно, они и вульгарны, но мне они кажутся совершенно безвредными, – успокоил он женщин.

– Один из них совсем даже не плох, очень привлекательный, – вмешалась Жози. – Мне кажется, это он бросил мне на сцену букетик цветов. Я совсем не удивлюсь, если он смотрел вовсе и не на тебя, Флора. – Актриса ласково похлопала себя по округлостям груди, выступавшим из глубокого декоЛьте, не обращая внимания на то, какое впечатление произвели на окружающих ее слова.

– Шлюха! – прошипела Флора и, схватив свой бокал с вином, выплеснула его прямо в вырез платья Жози.

Жози взвизгнула и вскочила с места, кинувшись на девицу Мазэн с грязными ругательствами. Испуганная Флора, вскрикнув, бросилась бежать. Месье Туссар и Райан успели задержать Жози, прежде чем та догнала Флору. Месье Мазэн тоже поднялся, заламывая руки.

– Ну-ну, – проговорил он. – Ну-ну, успокойтесь...

Эрмина звонко рассмеялась. Элен с удивлением посмотрела на нее и тут же рассмеялась вместе с ней. Все зрители тоже смеялись.

На секунду Флора побледнела, а Элен, увидев это, немедленно затихла. Раскаты смеха с каждой минутой нарастали, но вдруг Флора наконец поняла, его причину: общее оживление зрителей вызвала не она, а комедианты на сцене. У девушки вырвался радостный вздох. Продолжая дрожать, она позволила Дюрану увести себя к креслу, но села только после того, как увидела, что Жози тоже заняла свое место за столом.

Эрмина перехватила взгляд Элен и увидела ее удивленно поднятые брови. Веселье актрисы как рукой сняло, когда она проследила за направлением взгляда Элен. Морвен и патронесса-вдова, склонив головы друг к другу, шепотом что-то обсуждали, не замечая, что происходит вокруг.

Возле их стола остановился официант, держа высоко над головой поднос с едой. Элен, сидевшая с краю, у входа в ложу, наклонилась вперед в своем кресле, чтобы пропустить его. Подняв глаза, она встретилась взглядом с Дюраном, который все еще стоял за креслом Флоры и с грустью смотрел на Элен. Его черные глаза, как ей показалось, выражали обиду, и в них, как и говорила Эрмина, было молчаливое обвинение. Дюран был одет в черный изысканный камзол, который придавал ему какой-то устрашающий вид. Порез на его щеке зажил полностью, но оставил багрово-синий след.

Райан поднялся с кресла и, наклонившись к уху Элен, тихо прошептал:

– Не пойти ли нам прогуляться, пока Морвен и его дамы обедают?

Элен с готовностью согласилась, вдруг почувствовав желание немедленно уйти от этих беспокойных людей. Несомненно, со временем все обзаведутся в Новом Орлеане новыми друзьями. Но пока, как ей казалось, всех этих людей, таких разных, которые, возможно, никогда не были бы вместе при других обстоятельствах, объединяли недавнее прошлое и пережитые вместе несчастья.

Элен держала Райана под руку, они оба молчали. На дорожках вблизи сцены им встречалось много людей, желавших, очевидно, размяться после плотного обеда. Однако по мере удаления от центра парка гуляющих становилось меньше, звяканье посуды, смех и голоса были чуть слышны.

Большинство факелов, освещавших дорожки, уже погасло. Иногда с извилистых боковых дорожек или из увитых виноградными лозами беседок раздавались хихиканье и тихий шепот. Здесь влюбленные парочки пользовались темнотой и уединением. Издалека, со стороны сцены, вдруг послышалась музыка, возвещая начало танцев.

Элен взглянула на своего спутника:

– Ты хотел со мной о чем-то поговорить?

– Не совсем так. Ты думаешь, нам надо обязательно поговорить, прежде чем пойти гулять?

– Конечно же, нет. – Элен чувствовала некоторую напряженность в голосе Райана, и это ее беспокоило.

– Гамбьер весь вечер смотрел на тебя, как кот на сметану, которую достать не может. – Райан не собирался говорить этого, но слова выскочили сами по себе. Ему даже стало стыдно, что он не смог сдержать обиду.

– Может быть, он беспокоится за меня? Наши семьи дружили много лет.

Райан подумал, верит ли она сама в это или сказала так нарочно, лишь бы успокоить его.

– А теперь ты еще скажешь, что он тебя любит...

Любил ли Дюран ее? Элен не хотелось об этом думать, тем более что она не была уверена в его чувствах.

– Это не имеет никакого значения, поскольку мы не собираемся с тобой пожениться!

– А ты об этом сожалеешь?

– Я вообще ни о чем не сожалею, – резко ответила она.

Райан остановился и вопросительно посмотрел на нее.

– Ты не хочешь выходить замуж ни за меня, ни за Гамбьера... Или ты только так говоришь? Так чего же ты все-таки хочешь?

– А разве я должна чего-нибудь обязательно хотеть?

– Обычно так бывает.

Элен хотелось начать продажу духов, заработать деньги, чтобы можно было ей с Дивотой жить самостоятельно и независимо. Хотелось, чтобы их разногласия с Райаном и связанные с ними неудобства наконец закончились, чтобы можно было жить без больших проблем. Хотелось, наконец, получить обратно имение, имущество и капиталы отца на Сан-Доминго, хотя на это и не очень можно рассчитывать.

Было еще одно желание, которое не давало ей покоя. Она хотела, чтобы Райан страстно желал ее сам, без всякого влияния духов или какой-нибудь другой магии. От этой мысли кровь в ее жилах радостно закипала, румянец заливал щеки, а сердце бешено стучало в груди.

– В чем дело? – спросил Райан, который, конечно, расслышал ее тяжкий вздох и ласково прикоснулся к ее руке.

Ее кожа, как всегда, была нежной и в то же время упругой. От этого прикосновения ему вдруг захотелось обнять, защитить ее и вообще поскорей увести отсюда. Три дня и три ночи без нее. Это так долго... И причина всему проклятая гордость. Он боялся, что Элен может отказать ему в близости, как отказалась выйти за него замуж, поэтому теперь Райан терпеливо ждал какого-либо признака ее желания. Не в его правилах было принуждать женщин.

Но вот теперь он инстинктивно почувствовал ее внутренний трепет.

– Элен, chere, – прошептал он. Она глубоко вздохнула.

– Мне бы хотелось, – сказала Элен дрожащим голосом и так тихо, что он едва ее слышал, – чтобы ты желал меня...

– Я всегда желал тебя... – прошептал Райан, уткнувшись лицом в шелк ее волос.

Она прижалась к его крепкой груди и подняла к нему лицо, чуть раскрыв губы для поцелуя. Быстрая реакция Райана на ее признание вызвала в ней пьянящее радостное ощущение. Значит, он действительно желал ее! Она привлекала его сама, а не магия ее духов.

Губы, прижимавшиеся к ее губам, казались сладкими и требовательными. Его язык нежно ласкал уголки ее губ, словно требовал впустить его. Элен позволила ему это, и Райан с резким вздохом, похожим на стон, еще крепче прижал ее к себе.

Руки Элен невольно скользнули вверх, к его крепкой шее, к жестким завиткам на затылке, которые она стала поглаживать. Райан так сильно сжимал ее в своих объятиях, что Элен чувствовала каждую пуговицу, каждую складку на его камзоле. У нее не было сомнений – он действительно хотел ее. Сладкое томление разливалось по ее телу. Шаловливо играя, она погладила своим языком его язык, провела им вдоль его зубов, слегка толкнула их, затем неожиданно убрала язык, словно отступая и заманивая. Райан немедленно откликнулся на ее ласку страстным поцелуем. Когда он дотрагивался языком до ее влажного и нежного нёба, у Элен закружилась голова и участилось дыхание.

Послышались чьи-то шаги. Райан тихонько выругался и повернулся, чтобы загородить Элен. Их уединение нарушила молодая пара, которая, взявшись за руки, прошла, даже не взглянув на них.

Райан коротко рассмеялся.

– Думаю, что ракушки на дорожках слишком остры для твоей нежной кожи, а земля слишком влажная и грязная для твоего роскошного наряда. К тому же здесь так мало уединенных мест. Поэтому нам стоит отправиться домой, – прошептал он ей на ухо.

– А остальные... – начала было Элен, но ее протест прозвучал неубедительно.

– Остальные к нам прийти не смогут...

Месье Мазэн давно был готов вернуться в город и, по сути дела, ожидал только возвращения с прогулки Элен и Райана, чтобы пригласить всю компанию в лодку.

На обратном пути почти все молчали. За исключением нескольких отрывочных замечаний по поводу прошедшего представления, никто не был склонен к разговору. Даже лодочник устал от своих песен и молчал, очевидно, стремясь поскорее добраться до постели. Он орудовал своим шестом так быстро, что вскоре лодка оказалась у городских ворот.

Там компания распрощалась, и каждый направился своей дорогой, не забыв громко выкрикнуть обещание скоро увидеться снова. Уже через несколько минут Элен и Райан входили во двор его дома через кованые ажурные ворота, над которыми висел зажженный фонарь.

Услышав смех и громкие женские голоса, они резко остановились. С галереи раздался голос Дивоты:

– Это ты, chere?

Элен ответила, и через минуту Дивота спустилась по лестнице в сопровождении двух женских фигур, которые нельзя было узнать в тени. Когда они вступили в полосу света, падавшего от фонаря, оказалось, что это были Серефина и Жермена.

– Д'вечер, ма'мзель, м'сье, – скороговоркой произнесла Серефина своим мягким голосом. Жермена, горничная Мазэнов, оробела и только кивнула в знак приветствия.

– Добрый вечер, – ответила им Элен ровным и приятным голосом. Она никогда не чувствовала злобы по отношению к давней любовнице Дюрана, а теперь и вообще причин для этого не осталось.

Серефина повернулась к Дивоте, торопливо обняла ее, очевидно, из благодарности за маленькую синюю бутылочку, которую она держала в руке. У Жермены в руках была такая же. Три цветные женщины обменялись еще несколькими словами, и Серефина с Жерменой быстро направились к воротам, скоро растаяв в темноте.

Элен вопросительно взглянула на Дивоту.

– Серефина приходила за духами. Она узнала, что мы начали их готовить. А Жермену встретила по пути, – объяснила горничная.

За смехом этих женщин скрывалось что-то большее, чувствовалось, что они жили какой-то своей жизнью, недоступной для белых. Это слегка обеспокоило Элен. «Наверное, – подумала она, – Серефина и Жермена, как и Дивота, могли быть последовательницами верований вуду». Однако утверждать этого было нельзя, а если попробовать выспросить об этом Дивоту, то горничная могла бы подумать, что Элен подозревает что-то нехорошее в связи с приходом этих женщин или, еще хуже, запретит ей общаться с любовницей своего бывшего жениха.

– Я очень устала, – сказала наконец Элен, оглядываясь с полуулыбкой на Райана. – Пожалуй, пойду в постель.

– Я скоро приду, – пообещал Райан.

– Вам что-нибудь нужно, месье? – спросила его Дивота.

– Нет, спасибо. Бенедикт позаботится обо мне.

Моментально появился Бенедикт и замер в ожидании распоряжений хозяина.

– Быть может, немного коньяку? – негромко предложил он.

Райан согласился, а Элен повернулась и стала подниматься по лестнице, раздумывая, как было бы хорошо, если бы Райан последовал за ней, и они могли бы раздеть друг друга и упасть в постель. Видно, здесь найти уединение так же трудно, как и в Воксхолле.

Пришла Дивота, чтобы помочь Элен раздеться и надеть ночную рубашку из тонкого батиста, украшенную вышивкой по краю ворота. Горничная налила в таз горячей воды для умывания, а потом тщательно расчесала золотистые волосы Элен. Убрав в шкаф вечернее платье, она собрала в стирку ее белье. Погасив свечи в канделябрах, оставила одну в серебряном подсвечнике на ночном столике у кровати и направилась к двери.

– А мы сегодня продали первые духи, chere, – сказала она, остановившись на полпути.

– Так, значит, «мы» все же сделали это, – усмехнулась Элен, и глаза ее засветились. – Это ты сделала, Дивота.

– У нас еще будет много покупателей, очень много, – заявила горничная.

– Не сомневаюсь, – ответила Элен. Дивота кивнула, удовлетворенная ее уверенностью, и, пожелав спокойной ночи, ушла.

Поджидая Райана, Элен лежала и думала об их первом покупателе духов. «Кто бы мог подумать, что им станет Серефина? И какую именно цель преследовала любовница Дюрана, если захотела воспользоваться духами, которыми пользовалась она, та, что должна была стать женой Дюрана?»

Ей следовало теперь вести себя осторожнее и не забывать, сколько духов она использовала для себя. Запасы могут таять очень быстро. Улыбнувшись, она достала свой пузырек духов нового состава и немного подушилась, как и в начале сегодняшнего вечера.

«Где же Райан? Уж он-то, конечно, мог видеть, что Дивота погасила огни и ушла». На всякий случай она подошла к стеклянной двери на галерею и отворила ее пошире, вслушиваясь в какой-то шум внизу и внимательно вглядываясь в движение теней.

– Райан? – окликнула она.

Звук ее голоса провалился в мягкую и пугающую тишину. Райан все не шел. Гнев, вызванный неутоленным желанием, заставил Элен выйти из спальни на галерею. Взошла луна, и звезды освещали небосклон, простиравшийся над крышами. На несколько секунд она замерла, пытаясь разглядеть тени во дворе и раздумывая над тем, не перебрал ли Райан коньяку, учитывая выпитое за обедом в Воксхолле вино, и не улегся ли он где-нибудь спать. Но на него это было не похоже, ей еще не доводилось видеть его пьяным.

Из-под галереи, на которой стояла Элен, лился слабый свет. Сначала ей показалось, что свет шел из располагавшихся в нижней части первого этажа дома комнат прислуги, но она разглядела, что в этих комнатах, как и в комнатах Бенедикта и Дивоты, было темно. Свет пробивался из кладовок ее рабочей комнаты, где хранились ароматические вещества, а на прилавке в хрупких бутылочках стояли готовые духи.

Элен направилась к лестнице и, минуту поколебавшись, стала медленно спускаться по ней, легко ступая босыми ногами. Неожиданно свет в рабочей комнате погас, и двор погрузился в полную темноту. Предательски скрипнула ступенька, и Элен напряглась, от страха по спине побежали мурашки.

К ней быстро приближалась чья-то тень. Вдруг сильные мужские руки подхватили ее, крепко прижав к груди. Элен замерла в смятении и страхе, пока ее несли в темный угол двора, под раскидистые ветви старого дуба.

Незнакомец остановился, и Элен отчетливо слышала сильные и частые удары его сердца.

Высоко над ними было звездное небо, в дубовой листве что-то шептал ветер, а рядом, в центральном фонтане, мелодично журчала вода.

– Райан, это ты? – выдохнула Элен.

– Я. Здесь, кажется, нет ни острых ракушек, ни грязи...

– Ты прав, – согласилась она осторожно, понимая, что он хочет сказать. – А где слуги... Бенедикт?

– Бенедикту я велел присматривать, чтобы никто не вошел, хотя надо иметь кошачье зрение, чтобы увидеть что-нибудь в такой темноте.

– Это правда, но...

– Мне еще там, в саду Воксхолла, хотелось заняться с тобой любовью под ночным небом, а с тех пор уже прошло столько часов. Неужели ты мне откажешь? – спросил Райан.

Как же она могла отказать ему, если он попросил об этом так бесхитростно и с такой дрожью в голосе?

– Конечно, нет... – ответила нежно Элен.