Текст книги "Аромат рая"

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

В переполненном тесном зале было шумно и душно. Чересчур ярко горели свечи, требующие больших расходов. Обед, поданный передтанцами, отличался обилием тяжелых для пищеварения блюд, дешевыми винами и слишком сладкой тафией[32]32
  Низкосортный ром из отходов сахарного тростника (фр.).


[Закрыть]. Казалось, что музыка гремела гораздо сильнее, чем это требовалось. Полы не были натерты воском, так что песок, прилипший к обуви танцующих, издавал скрежещущий звук и действовал на нервы. Темная и тяжелая одежда мужчин далеко не соответствовала климату, а женским нарядам, казалось, не хватало шика, изящества, а в ряде случаев даже приличия.

По случаю передачи Луизианы Соединенным Штатам американцы давали прием, хотя официальная церемония передачи все еще откладывалась. Находясь в плохом расположении духа, Элен считала, что мероприятие проходило совершенно неорганизованно. Она вообще не хотела сюда идти, однако Райан сумел настоять. Хозяином на вечеринке был его друг и давнишний деловой партнер из Бостона, достаточно богатый и влиятельный человек. Райан сказал, что игнорировать таких людей не стоит, чтобы они не обвинили французов в снобизме и неуважении к себе. Американцам предстояло обосноваться в этих краях надолго. Начиналась новая эра, которая обещала процветание стране. Французы могли стать ее частью или остаться в стороне. Перед ними стоял выбор.

Свой выбор Райан сделал давно и без всякого сожаления, а может, так только казалось со стороны. Он одинаково легко сходился и общался с американцами, испанцами, французами и в Новом Орлеане пользовался репутацией уважаемого человека. Сам город, в недавнем прошлом являвшийся провинциальной тихой заводью, стоял перед перспективой новых горизонтов и большого будущего. Для того чтобы город расцветал и развивался, требовались предприимчивые и смелые люди. Многим казалось, что Райан как раз и был таким человеком.

Прием почтил своим присутствием и префект колонии со своей красавицей-женой, чье деликатное положение, благодаря существовавшей тогда моде на просторные платья с высокой талией, было совсем незаметным. Там же присутствовали Бернар Мариньи и Этьен де Бор, которого, по слухам, Луссат прочил на пост мэра Нового Орлеана, если бы когда-нибудь был восстановлен французский режим, а также многочисленные гости из числа известных людей французской общины города. В одном из углов зала сидела мадам Туссар, шептавшаяся с мужем, в то время как его острый взгляд метался по залу. Клод Туссар, попивая вино, покорно кивал, но выражение его лица было мрачным. Неподалеку от них в окружении молодых людей стояла Рашель Пито, одетая в черное сатиновое платье, вызывающе отделанное рубиново-красным шелком, и с эгреткой такого же цвета на ее высокой прическе. Она жадными глазами выискивала кого-то в толпе.

На приеме был и Дюран, который стоял, подпирая плечом стену в дальнем конце комнаты, в белых бриджах по колено, в сером с черной вышивкой жилете и в сером сатиновом камзоле. На его лице отражалась внутренняя напряженность, которую можно было бы принять за напоминание о его недавней утрате, тем более что на рукаве камзола виднелась черная траурная повязка.

Словно чувствуя, что его внимательно рассматривают, Дюран повернулся в ту сторону, где стояла Элен, и взгляды их встретились. Его глаза были полны боли и тоски. Через секунду он отвернулся.

Элен танцевала с Райаном и хозяином дома, а потом снова с Райаном. Ей приятно было сознавать, что силы вернулись к ней. Она чувствовала себя бодро, несмотря на поздний час. Каждый день Элен говорила Райану о том, что с наступлением прохладной погоды она полностью выздоровела после своей лихорадки.

Дом американца располагался в одном из наиболее престижных уголков города, куда не прочь были бы переехать многие, – неподалеку от дамбы, и выходил к реке. Бриз продувал комнаты, из окон которых открывался прекрасный вид на широкий изгиб Миссисипи, начинавшийся как раз на подходах к городу. Ближе к полуночи гостей пригласили выйти наружу, где для них приготовили сюрприз.

По комнате пронесся шумок взволнованного ожидания. Гости устремились к высоким окнам, выходившим на галерею, опоясанную коваными перилами. В толпе сразу же послышалось слово «пиротехника». Все в ожидании еще тянули шеи, когда прогремел первый всплеск фейерверка.

Огненные фонтаны взмывали над рекой, светящиеся разноцветные сине-желто-красно-зеленые шары, своими разрывами напоминавшие грибы-дождевики, неслись в темное звездное небо один за другим. Их свет раздвигал темноту ночи и расцвечивал гладкую поверхность реки. Хлопающие и свистящие звуки наполняли воздух, а громовые раскаты взрывающихся ракет эхом отдавались с противоположного берега реки. Неожиданно на реке с осветившихся вдруг барж ударили новые всплески огня, с сильным шипением и огненными брызгами изображая фонтаны, деревья, драконов, вращающиеся огненные колеса. Не успевал последний огненный пируэт погаснуть под шум восторженных криков и аплодисментов, как новые ракеты взмывали ввысь, разрываясь громче и рассыпая больше огненных искр.

Элен, стоявшая у передних перил, почувствовала возле себя какое-то движение и тотчас же услышала голос Дюрана:

– Весьма вульгарное представление, но захватывает.

– Да.

– Можно ожидать, что это будет долго продолжаться. У американцев избыток энергии, но им не хватает изящества.

Элен промолчала.

– Ты могла бы нанести мне визит соболезнования, – вдруг резко проговорил Дюран.

Элен бросила на него быстрый взгляд. Свет от синих и золотистых разрывов окрасил его лицо так, что оно показалось ей избитым.

– Мне жаль, что с Серефиной случилось такое, я искренне сожалею... Я бы нанесла тебе визит, если б считала, что тебе это поможет, но положение было довольно... щекотливое.

– Ты права... – согласился он, вздохнув.

– Видимо, для тебя это было неожиданным ударом?

– Да.

Оба неловко замолчали. Элен подмывало извиниться и оставить его, чтобы подойти к Райану, который стоял где-то рядом вместе с хозяином. Но что-то удерживало ее – наверное, подавленность Дюрана...

Тронув пальцами траурную повязку на его рукаве, она произнесла:

– Это прекрасный, благородный жест.

– Ты хочешь сказать, в таких обстоятельствах? Потому что Серефина была не более чем моей любовницей, мулаткой с четвертушкой негритянской крови и все такое прочее?

– Извини, – сказала Элен, убирая руку.

– Нет, ты меня извини, пожалуйста. Я знаю, что ты не имела это в виду. Просто не пойму, что со мной происходит.

– Ты любил ее, вот и все... – Дюран глухо рассмеялся:

– Думаю, ты единственная, кто понял это.

– Если тебе не хочется говорить о случившемся, то и не надо. Но дело в том, что никому ничего не известно о ее смерти. Она что, долго болела?

– Болела? Нет, она не болела совсем. – Их взгляды встретились.

– Ты хочешь сказать, что она умерла не от лихорадки? – удивилась Элен.

– Никоим образом. Полиция этим делом не сочла нужным заниматься, поскольку Серефина занимала такое положение... Но мне кажется, что они подозревают в убийстве меня.

– Тебя? – довольно громко вскрикнула Элен.

Люди стали на них оборачиваться. Райан тоже резко повернулся и посмотрел на нее, нахмурившись.

–Я не могу объяснить всего здесь, – торопливо продолжил Дюран, – но мне хотелось бы поговорить об этом с тобой, если позволишь навестить тебя.

Что она могла на это сказать? Прошлое, которое связывало их, требовало от Элен дать ему возможность выговориться. И она согласилась... Потом они долго еще смотрели на фейерверк, стоя рядом и соприкасаясь плечами, будто общительные собеседники.

Утром, когда ушел Райан, а Элен еще не успела одеться, явился Дюран. Элен не собиралась следовать примеру некоторых женщин вроде сестры Наполеона Полины, которые допускали мужчин в свои будуары, когда принимали ванну или одевались. И хотя она вообще считала дурным тоном принимать мужчину в отсутствие Райана, ей все же понапрасну не хотелось накалять обстановку. Дав указание Бенедикту принести в гостиную для Дюрана кофе с пирожными, она попросила передать гостю, что спустится к нему позже.

День выдался пасмурный и прохладный, за окнами стоял туман и моросил мелкий дождик. Набросив на плечи поверх утреннего платья из желтого муслина легкую шерстяную шаль с вышивкой, Элен прошла в гостиную. Одной рукой она придерживала края шали, а другую протянула Дюрану, когда тот поднялся с дивана, чтобы поприветствовать ее. Поцеловав руку Элен, он постарался удержать ее в своей руке, внимательно глядя ей в глаза. На какое-то мгновение Элен почувствовала неловкость...

Потом они сели за столик друг против друга. Улыбнувшись, Дюран устроился на диване, опершись локтем о боковой валик и подперев подбородок рукой так, что большой и указательный пальцы охватывали его.

– Когда тебя не бывало со мной, я забывал, насколько ты красива. Знаешь, я всегда считал, что моя жизнь устроена вполне совершенно – многочисленные акры сахарного тростника у моря, великолепный дом, вышколенная прислуга, развлечения в городе, когда надоедает деревня, угодливая любовница и перспектива жениться на умной и прекрасной женщине.

– Как вижу, мне отводилось последнее место, – сказала Элен, стараясь придать своим словам оттенок легкомыслия.

– Нет, это только потому, что ты должна была стать окончательным и самым совершенным дополнением.

«Флирт или правда? – подумала Элен. – Трудно разобраться, но в конечном счете это уже не имеет значения...»

– Судьба распорядилась иначе, – сказала она, глядя ему в глаза.

– Да, этого не произошло...

– Извини, я так ничего и не поняла, что же произошло с Серефиной? И почему власти должны считать, что именно ты ее убил? – помолчав, снова заговорила Элен.

– Мне кажется, на самом деле они сейчас так и не думают, они так будут думать, когда начнут пинать меня в кутузке и слушать, как за стеной возводят виселицу или помост для палача с топором. Действительно, у них существовало подозрение, будто мне захотелось отделаться от нее и поэтому я решил Серефину отравить, чтобы не тратиться на ее содержание.

– Опять яд... – медленно произнесла Элен. – Уж не... мышьяк ли?

– Точно.

У нее тут же возникла масса вопросов к нему, но их оказалось так много, что она никак не могла привести их в порядок. Сосредоточенно наморщив лоб, она уцепилась за одну часть его слов:

– А почему кто-то должен думать, что тебе надо было от нее избавиться?

– Не имею представления, – не глядя на Элен, ответил Дюран.

– В самом деле не имеешь?

– Ну, ладно, я расскажу... Мы поссорились. У нас произошла довольно шумная стычка из-за чемодана платьев, которые она заказала. Но нельзя же убивать только из-за этого?

«Трудно представить, чтобы Серефина вдруг поссорилась с Дюраном. Она казалась такой... как же он назвал ее? А, угодливой. Ну конечно же. Серефина улыбалась и соглашалась, улыбалась и повиновалась. Разумеется, на людях не всегда ведут себя так, как дома. И все же объяснение смерти Серефины ссорой звучало неубедительно. Более похожим на правду было бы объяснение Дюрана, что он ругал свою любовницу за ее экстравагантность».

– Я думала, что ты прихватил с собой с острова достаточно денег, чтобы не волноваться так из-за нескольких платьев, – заметила Элен.

– Да, именно так думали многие, – ответил он, пожимая плечами. – А разве можно долго жить в долг?

– Занимать деньги? – удивилась она.

– Понимаешь, портные или изготовители карет, например, имеют дурную привычку требовать, чтобы им платили. А брать деньги в долг – это и есть один из способов удовлетворять их требования.

Элен подумала, что Дюран хотел сказать, что брал деньги под залог своих имений на острове. Наверняка он мог бы найти кредиторов, готовых рискнуть своими деньгами, чтобы когда-нибудь получить его земли по возвращении на остров. Но она посчитала неприличным вдаваться в такие подробности.

– И что, Серефина расстроилась? Я хочу сказать, она обезумела настолько, что...

– Ты хочешь спросить, не я ли довел ее до того, что она выпила яд? Этого я не знаю...

Он произнес эти слова жестко, чтобы скрыть и боль, и чувство вины, которые его одолевали. «Так вот почему он казался таким изможденным и осунувшимся. Чувство вины...»

– Я в это не верю, – решительно заявила Элен.

– Правда? – с надеждой в голосе спросил Дюран.

– Серефина любила жизнь, ей нравилось чувствовать себя любимой. Быть может, она не слишком задумывалась о будущем и связанными с ним проблемами, а поэтому и жила настоящим и удовольствиями, которые можно От него получать. Такие на свою жизнь не станут покушаться.

– Именно такой она и была, – с готовностью кивнул Дюран. – Но не думаю, что мне удастся убедить в этом кого-нибудь еще. Только ты это понимаешь. Ведь людям нужна версия убийства любовницы своим сожителем, иначе они быстро теряют к случившемуся интерес. Клерки все, что им наговорят, тщательно запишут, а потом засунут эти бумаги в какой-нибудь ящик, чтобы навсегда о них забыть. Они смотрят на меня и думают: если я и не убивал ее с помощью дозы мышьяка, то убил такими словами, от которых она должна была впасть в отчаяние и отказаться так жить дальше.

– Ходили слухи, – осторожно начала Элен, – что ты вот-вот должен был подписать выгодный брачный контракт.

От неожиданности Дюран буквально остолбенел.

– С чего ты это взяла? Уверяю тебя, это сущая ложь.

Они продолжали разговаривать о всякой всячине, о Морвене, который, по слухам, завел роман с женой важного испанского чиновника, несмотря на то что продолжал жить с вдовой, мадам Рашель Пито, и пользоваться услугами новой инженю; о месье Туссаре, которого, по словам Дюрана, можно было часто видеть в нескольких казино за городом.

Дюрану становилось уже неприличным задерживаться дольше, тем более что приближалось время ленча. Элен проводила его до дверей гостиной, у которых тотчас же возник Бенедикт, подавая Гамбьеру шляпу и трость.

– Было очень приятно. Ты так любезна, что приняла меня. Я этого не ожидал, – проговорил Дюран на прощание.

– У меня не так много друзей и знакомых в Новом Орлеане, чтобы я могла ими пренебрегать.

– Это ставит меня в один ряд с остальными, – произнес он с недовольной улыбкой. – Надеюсь, ты позволишь мне приходить сюда?

– Разумеется, но не часто и когда Райана не бывает дома.

Дюран снова улыбнулся и, выпустив ее руку, повернулся к выходу. Пройдя пару шагов, он обернулся:

– Мне не хочется беспокоить тебя, Элен, но я не могу уйти, не задав тебе вопроса.

– О чем? – удивилась она.

– Ты действительно болела желтой лихорадкой?

– Да, но почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто так... – ответил он, покачав головой. – Ничего особенного, извини. – Дюран стал спускаться по лестнице.

«Желтая лихорадка или яд?..»

Этот вопрос, как и тысяча других, целыми днями преследовал Элен. Она считала, что у нее была желтая лихорадка – так, во всяком случае, ей говорили об этом другие, но так ли это на самом деле? Все симптомы указывали на нее: лихорадочное состояние, покрасневшие губы, темные выделения из горла и, наконец, пожелтевшая кожа. Что еще это могло быть?.. Только мышьяк... его прием даже в малых дозах может дать похожую картину...

«Нет, этого не может быть. Моя кожа стала желтой, как листья подсолнуха. Но ведь есть же и другие вещества, которые вызывают пожелтение кожи».

Ей не хотелось верить своим подозрениям. Лихорадка поразила и префекта колонии, и сотни других людей одновременно. Это была эпидемия, которая в большей или меньшей степени каждое лето поражала большинство южных портовых городов. К тому же Элен лечил тот же врач, что и префекта Луссата, химик из Парижа, он, наверное, сумел бы обнаружить отравление мышьяком, если бы ему с этим пришлось столкнуться, и уж конечно отличить отравление от желтой лихорадки. Элен повезло, она выжила, перенеся эту тропическую болезнь, как и префект колонии. Вместо того чтобы нагнетать дурные предчувствия или сомнения, не лучше ли подумать, кто был заинтересован в смерти Серефины?

Как ни странно, но таких людей она не знала. У Серефины практически не было врагов, как и сама она не представляла угрозы ни для одной живой души. Даже если Дюран хотел жениться, что, правда, сам он отрицал, то Серефина никак не могла быть ему помехой. Она была совершенно безобидным существом, привлекательной, милой. Серефина жила только для того, чтобы доставить счастье и радость Дюрану. Единственной причиной, по которой ее могли убить, хотя такое предположение само по себе безумие, – это отомстить Дюрану.

Что и говорить, в смерти Серефины и Эрмины было слишком много общего. Актриса тоже была призвана доставлять удовольствие людям: зрителям на сцене, а Морвену в личной жизни. Все любили ее.

И все же было ли такое мнение правильным? Мадам Туссар обвиняла ее в том, что онасбила с пути истинного ее мужа. Это было неверно, но обвинение высказано вслух... Жози, как показали следующие события, страстно желала заполучить все роли этой опытной актрисы, как, впрочем, и ласки Морвена. А Ра-шель Пито, по всей вероятности, чувствовала, что Эрмина мешает ей обладать полностью этим привлекательным актером.

А яд, как говорят, оружие женщин.

Но все же что связывало Эрмину и Серефину? Ответа на этот вопрос Элен не находила. Они обе оказались случайными пассажирками на одной шхуне, были едва знакомы и почти никогда не разговаривали.

Но таким же пассажиром был и месье Мазэн, а он тоже умер от мышьяка. И если и найдется какая-либо связь между этими двумя женщинами, то было бы совершенно невероятным предположить, что обе они могли иметь что-либо общее с плантатором средних лет.

Тем не менее что-то все-таки должно было быть... Этой связью были ее духи.

Эрмина и Серефина имели по маленькой бутылочке «Парадиза» – духов, приготовленных Элен и Дивотой уже в Новом Орлеане. У Мазэна не было этих духов для себя, но у его любовницы Жермены такие духи были, и она делилась ими с его дочерью.

Неужели в составе духов присутствовало нечто такое, что было способно убивать? Может, все дело в том веществе, которое порабощает мужчин?

Нет-нет, все это не имело смысла. Элен сама пользовалась этими же духами, и гораздо дольше, но не умерла.

Зато она заболела. У нее была желтая лихорадка.

А если это не лихорадка? Предположим, что кто-то просто оказывался слабее или более восприимчивым к этому смертоносному веществу, чем другие. Или, может быть, по каким-то причинам в некоторых бутылочках его оказалось больше, чем в остальных?

А что, если те духи, которые Дивота приготовила для нее на Сан-Доминго, отличались по составу от тех, которые они сделали уже в Новом Орлеане? Дивота могла положить чего-то больше в общую смесь, когда Элен выходила из комнаты.

Все это глупости. И Эрмина, и Мазэн, и Серефина умерли от мышьяка, а не от какого-то мистического влияния магии вуду. И все согласились с этим.

А может, все ошибались?

Что, если отрава была в самих духах, тогда как мышьяк впитывался через кожу и убивал так же, как и белая свинцовая пудра, которую применяют актеры? Но если это так, то тогда за ними должны были последовать новые смертельные случаи. Если только Жермена сказала правду о том, что разбила свой пузырек, то она должна умереть следующей. Или кто-то другой, кто выкрал бутылочку у мадам Пито.

Если все было так, тогда весь груз ответственности за все эти смерти падает на плечи Элен, поскольку именно она настояла на том, чтобы начать производство этих духов.

Да, но с какой стати Дивота стала бы добавлять в духи отраву? С ее знанием трав и цветов ошибки быть не могло. У Дивоты небыло причин намеренно убивать кого-то, а уж меньше всего – Элен.

Так ли это было на самом деле?

В негритянских кварталах на Сан-Доминго проживало множество мулатов, которые хотели бы перебить всех своих сородичей, проживавших в больших домах вместе с белыми. В Дивоте была половина крови белых и половина негров, и об этом нельзя забывать. Из-за своего происхождения она навсегда была обречена оставаться только служанкой. И если точнее, даже не служанкой, а рабыней Элен.

Если бы Элен умерла, то Дивота осталась бы без хозяйки. У Элен не было наследников, которые могли бы претендовать на ее собственность, состоящую из одной рабыни. Юридических документов, подтверждающих отказ Элен от собственности или освобождение Дивоты от зависимости, тоже не было. К тому же из-за неразберихи, связанной с передачей Луизианы, власти могли вообще забыть о том, что надо принять на себя ее «живую» собственность. На Сан-Доминго погибли тысячи людей, боровшихся за свободу порабощенных.

И все-таки какой же должна быть причина для убийства таких людей, как Эрмина или Мазэн?

Неужели что-то еще, помимо цвета кожи? Может быть, это простая случайность? Ведь Серефина принадлежала к числу ее сородичей. И, уж конечно, ей Дивота не стала бы вредить.

Какие ужасные подозрения приходят в голову, и все из-за каких-то духов, запах которых так надолго запоминается.

Надо принимать решение. Поэтому ей придется попытаться выяснить у Дивоты, что она добавляла в смесь, которую они готовили. Выяснить, чтобы определить степень вины Дивоты и вины своей... Сама мысль об этом была непереносима, но все равно нужно это выяснить, только тогда появится шанс спасти других.

И Элен отправилась по галерее искать Дивоту. Сверху слышалось пение, мелодичное и грустное.

В комнате рядом со спальней Райана на стульчике сидела горничная и штопала небольшую дырку на рукаве одной из рубашек Райана. Дивота склонилась над работой, иголка сверкала в ее быстрых руках. На коричневом лице застыло выражение сосредоточенности. На ней было платье из синего шамбери[33]33
  Ткань, по названию французского города Шамбери, где ее начали выпускать.


[Закрыть] – накрахмаленное и выглаженное, голову покрывал белоснежный тиньон. Аккуратная, предприимчивая Дивота, образцовая служанка.

– Дивота?

Женщина взглянула вверх и вздрогнула от неожиданности.

– Chere! Со мной может случиться сердечный приступ, если ты будешь так подкрадываться ко мне. Почему не позвала меня, если я тебе нужна, или послала бы за мной этого шляпу Бенедикта.

– Мне кое о чем надо поговорить с тобой без свидетелей.

Улыбка сползла с лица Дивоты, когда она внимательно посмотрела на лицо Элен. Она закрепила нитку, которой шила, и оторвала ее. Потом встряхнула рубашку и отложила ее в сторону. После всего этого она встала.

– Да, chere?

– Это о наших духах... – В горле у Элен встал комок. Она смотрела на женщину, которую знала всю свою жизнь, и вопрос, который хотела ей задать, показался таким острым, способным нанести горничной оскорбление, что слова застряли в горле.

Дивота медленно кивнула:

– Я удивлялась, почему ты меня об этом не спрашиваешь.

– В самом деле? Значит, это правда, значит, ты не могла положить в духи что-нибудь такое, от чего умирают люди? Я же знаю, ты не способна на такое.

Глаза горничной широко раскрылись.

– Убить? – прошептала она.

– Я думала, что ты ожидала...

– Никогда! Никогда я от тебя не ожидала такого вопроса!

– Но я должна была его задать, ведь люди умирают. Умирают те, кто пользовался нашими духами, и я не могу оставить этого просто так.

– И ты подумала, что я убила их всех? Зачем же мне нужно было это делать... Скажи, зачем?

Элен никогда еще не видела Дивоту такой воинственной. И никогда не слышала, чтобы она так громко говорила, как и не видела в ее черных глазах столько ярости.

– Ну, не знаю... – растерянно проговорила Элен.

– А я думаю, знаешь. Как и все белые, ты, глядя на цвет моей кожи, видишь во мне своего врага.

– Трое уже умерли! Я хочу одного узнать, как это могло случиться и кто это сделал. Ты понимаешь меня? И было ли что-нибудь такое в духах. Мне это важно знать. Я должна знать, поскольку если в них содержалось что-либо вредное, то вся вина падает на меня. Я помогала убивать их...

Дивота внимательно посмотрела на нее и уже понемногу начала успокаиваться.

– О Боже, chere. О милостивый Боже. – Они настолько были заняты разговором, что не услышали тихих шагов Бенедикта, который вошел к ним в комнату. Когда он кашлянул, им показалось, что разразился гром.

– В духах не было ничего смертоносного, – тихо сказал он.

– А тебе откуда знать об этом? – воскликнула Элен, резко поворачиваясь к нему.

– В этом доме я изо дня в день вдыхаю запах ваших духов. Я знаю, что эта женщина не из тех, кто способен убить исподтишка или наугад, виноватых или невиновных одинаково. В ней нет злобы, хотя иногда она и бывает в гневе...

Дивота изумленно смотрела на высокого и худощавого мужчину с совершенно бесстрастным лицом.

– Спасибо, но ты прав.

– Я тоже так думаю, – ответил Бенедикт и поклонился.

На мгновение этих двух слуг объединило только что возникшее чувство солидарности и нежелание мириться с несправедливостью. Дивота повернулась к Элен:

– Я принесу тебе остатки наших духов. Можешь поступать с ними как сочтешь нужным: проверяй их, пробуй на вкус, пользуйся ими или вылей их совсем. Мне теперь все равно. Они были приготовлены для тебя, чтобы помочь тебе, и для твоего удовольствия.

Дивота вышла из комнаты. Бенедикт отправился следом за ней.

Дойдя до середины смежной спальни, Элен остановилась, озадаченно глядя себе под ноги на пестрый фламандский ковер с красными, синими и золотыми цветами. «Ничего не вышло. Следующей после Дивоты шла мадам Туссар, которую можно было заподозрить в этих страшных делах, но дальше, за нею, не было никого...»

Дивота влетела в спальню, поставила оставшиеся бутылочки с духами на столик возле кровати, поближе к Элен, и уже повернулась, чтобы так же стремительно вылететь из комнаты.

– Подожди, – сказала Элен. – Я не хотела обидеть тебя. Но есть одна вещь, которую я должна знать.

– Слушаю, – проговорила Дивота, в голосе которой все еще слышалась обида.

– Не имеется ли в наших духах каких-то вредных добавок?

– В духах содержатся только натуральные эссенции, как сильные, так и совсем слабые. Для тех, у кого развито обоняние, даже самая ничтожная добавка или, наоборот, вроде бы незаметное изъятие изменяют букет запахов – в большей или меньшей степени. Мышьяка в них не может быть, иначе чувствовался бы неистребимый и характерный запах чеснока, который подавил бы все остальные запахи. Насколько мне известно, так же дело обстоит и с другими веществами, которые могут причинять людям вред. Перестань мучить себя, chere, на тебе вины нет.

– В чем дело? Что здесь такое происходит? – послышался голос Райана.

Он вошел в спальню в тот момент, когда Дивота произносила свои последние слова.

– Ничего страшного, – повернувшись к нему, ответила Элен.

– Не думаю. А что же теперь произошло с вашими духами? Может, они внезапно приобрели силу, которая может заставить бюрократов в Париже крутиться побыстрее? Или они убедили Сальседо и Моралеса в том, что американцев надо любить...

Добродушный юмор пронизывал его слова, но в них чувствовалось также нетерпение и раздражение.

– Ничего подобного, – произнесла Элен. – Я только пыталась успокоить свою совесть в связи с последними смертями.

Райан подал Дивоте знак, чтобы она оставила их, и та тут же удалилась, прикрыв за собой дверь. Затем он прошел мимо Элен и встал, скрестив руки на груди и прислонившись к высоким матрасам.

– Думается, мне следует выслушать все, с начала до конца, – сказал он, четко выговаривая слова.

Элен кратко, насколько это было возможно, объяснила ему то, в чем долго пыталась разобраться сама, хотя по мере своего рассказа все больше и больше чувствовала, насколько неправдоподобным были ее предположения. И тем не менее надо было рассказать все.

– Значит, ты думаешь, что ваши духи могут не только заставлять мужчин вести себя вопреки своей природе, но и вызывать болезни и навлекать смерть? – сказал он с выражением недоверия на лице.

– Не сами духи, а какой-то их компонент. Всегда ходили слухи, что колдуны использовали яды, чтобы наслать смерть на того или иного человека. Конечно, звучит дико, но я подумала, что, может, Дивота захотела кому-нибудь отомстить или ей пообещали деньги за то, что она вызовет чью-то смерть... Я не утверждаю этого... Но считаю, что игнорировать такую возможность нельзя.

– Если бы так и оказалось, то вина легла бы на тебя.

Элен в замешательстве сделала какое-то неопределенное движение, глядя в сторону, на сетку от москитов, закрывавшую изголовье их кровати.

– Что-то вроде этого, – пробормотала она в ответ.

– Твоя вина состояла бы в том, что она – твоя рабыня.

– Да, но я тоже ответственна за произошедшее.

Райан подошел к Элен и взял ее руки в свои, а затем крепко обнял ее.

– Запомни раз и навсегда, – тихо сказал он, – твои духи не имеют той магической силы, которую можно было бы использовать во благо или во вред людям. У них неплохой запах – и это все!

– Откуда ты знаешь? – Элен подняла лицо и посмотрела ему прямо в глаза.

– Знаю. Страсть к тебе исходит из меня самого. Это ты вызываешь ее, ты сама, а не какие-то несколько капель из бутылочки. Желание обладать тобой – в моем сердце и в моем сознании и... в той моей части, которая стремится утонуть в тебе. Твои духи не играют для меня никакой роли. Я не раб женщин, и даже не твой раб, хотя и хочу тебя, сейчас, в эту минуту... я готов пожертвовать собственной свободой ради одного часа, проведенного в твоих объятиях. Но я могу заставить себя встать и уйти, если понадобится. Могу бросить тебя, хоть и не без сожаления, но, уж конечно, без того, чтобы подвергать свою жизнь опасности или безвозвратно калечить свою душу.

Слова Райана задели Элен, вызвав в ней ярость.

– Если ты так уверен в себе, то почему не уходишь? – выпалила она. В ее серых глазах появились злость и презрение.

– Я уйду.

– Что? – Она стояла так близко к нему, что почувствовала жар его желания и напрягшиеся мускулы его бедер. Под руками, лежавшими на груди Райана, она ощущала глухое и частое биение его сердца. Все это так не вязалось с его словами, сказанными так спокойно...

– Я докажу тебе, что способен уйти. Я уезжаю в Вашингтон, как только подготовлюсь к поездке, чтобы привезти оттуда официальное подтверждение, способное рассеять все сомнения о передаче Луизианы. Об этом меня убедительно попросил Луссат, чтобы ускорить долгий и затянувшийся процесс передачи колонии от одной страны другой. Еду я еще и для того, чтобы убедить тебя в том, что могу оставить тебя...

– Что ж, поезжай!

Элен попыталась высвободить свои руки, но он крепко держал их. Затем прижал ее к себе еще ближе, и это крепкое объятие позволило Элен почувствовать его напрягшееся тело. Рука Райана поглаживала ей спину, опускаясь ниже, к изгибам ее бедра и лаская их. В это мгновение он посмотрел в ее глаза и на ее раскрывшиеся губы.

– О нет, я не уеду без горячего прощания...

Это уже звучало как вызов, который Элен не хотелось бы принимать, но ее сердце уже не могло противиться. Когда он стал крепче прижимать ее к себе, она и сама прильнула к его груди, приподнявшись на цыпочки, чтобы встретить его страстный поцелуй. Ее губы дрожали, сдаваясь перед его требовательностью, но вскоре и она тоже сжимала его в сильных объятиях, которые доставляли обоим сладостную боль...