Текст книги "Звездный танец"

– Поэтому, – упорно продолжал я, – я должен просить, чтобы вы дали окончательные ответы в пределах часа. Я понимаю, что это нелепо, но вы– бора нет. – Я вздохнул. – Советую вам использовать этот час с толком.

– Черт побери, Чарли, – сказал Том в неподдельном гневе. – Мы семья или нет? -Я…

– Что еще за дерьмо в самом деле? – согласился Рауль. – Человек не должен оскорблять своих друзей.

Линда и Гарри тоже выглядели оскорбленными. – Послушайте, вы, идиоты, – сказал я, вложив в свои слова всю силу убеждения. – Это – навсегда. Вы никогда больше не сможете кататься на лыжах, плавать, никогда не сможете ходить даже при тяготении Луны. Ни черта вы больше никогда не сможете без технологической поддержки.

– А какого черта мы можем без технологической поддержки сейчас? – спросила Линда.

– Не надо! – рявкнул я. – Не надо меня передразнивать. Задумайтесь над этим хорошенько. Я что, непременно должен перейти на личности?

Гарри, Рауль, скольким женщинам вы сможете назначить свидание в космосе? Сколько женщин согласятся бросить целый мир, чтобы остаться с вами? Давайте будем серьезны. Линда, Том, есть ли у вас хоть какие-то свидетельства в пользу того, что в невесомости возможно родить ребенка?

Вы что, готовы в один прекрасный день рискнуть двумя жизнями? Или вы решили подвергнуться стерилизации? Так что перестаньте рассуждать, как герои комиксов, вы четверо, и выслушайте меня, черт побери!

К своему искреннему удивлению, я обнаружил, что по-настоящему взбесился. Мое напряжение воспользовалось первым же подходящим случаем, чтобы разрядиться в гнев. Я впервые осознал, что небольшое театральное представление на тему гнева чревато опасностью.

– У нас нет никакого способа выяснить, удастся ли нам вступить в разговоре проклятыми светляками. В игре с такими высокими ставками и такими скверными шансами достаточно рискнуть двумя жизнями. Мы с Норри обойдемся без вас!!! – заорал я и только тогда остановился.

– Нет, – наконец продолжил я, – это неправда. Я не могу на этом настаивать. Но мы действительно можем сделать это сами – если это вообще осуществимо. У Норри и у меня есть личные мотивы, чтобы лететь. Но ради чего вы должны отречься от родной планеты?

Повисла липкая тишина. Я сделал все, что мог. Норри было нечего добавить. Я смотрел на четыре пустых, лишенных выражения лица и ждал.

Наконец Линда пошевелилась. – Как-нибудь разберемся с родами в невесомости, – сказала она с безмятежным спокойствием и секундой позже добавила: – Когда настанет время.

Том забыл о своих сиюминутных неприятностях. Он долго смотрел на Линду, улыбаясь распухшими губами посреди красного от лопнувших капилляров лица, а потом обратился к ней:

– Я вырос в Нью-Йорке. Я всю жизнь жил в городах. Я никогда не понимал, сколько напряжения в городской жизни, пока не прожил неделю в доме твоей семьи. И никогда не понимал, как я на самом деле ненавижу это напряжение, пока не стал замечать, до какой степени мне не хочется возвра– щаться на Землю. Бэту грязь. Начинаешь понимать, как сильно у тебя онемели шея и плечи, только когда кто-то их тебе разотрет. – Он коснулся ее щеки пальцами с запекшейся под ногтями кровью. – Пройдет очень много времени, прежде чем на воздушные шлюзы придется навешивать замки. Ну конечно, у нас когда-нибудь будет ребенок – и нам не придется учить его, как выживать в человеческих джунглях.

Она улыбнулась и взяла его лиловые руки в свои.

– Нам даже не придется учить его ходить.

– При нулевой гравитации, – задумчиво сказал Рауль, – я выше ростом.

Я решил, что он имеет в виду те несколько сантиметров, на которые в невесомости распрямляется позвоночник, но он добавил:

– При нулевой гравитации малорослых не бывает.

Ей-богу, он был прав! «На уровне глаз» – бессмысленный термин в космосе; следовательно, нет смысла и в понятии роста.

Но рассуждения его были умозрительными; он еще не решился.

Гарри потянул пиво из груши, рыгнул и уставился в потолок.

– Я уже давно думал над этим. В смысле над адаптацией. Я 6ы смог работать весь год целиком вместо половины. Следующий шаг, только и всего.

Я думал так поступить в любом случае. – Он посмотрел на Рауля. – Не думаю, что мне будет не хватать женщин. Рауль твердо встретил его взгляд.

– И мне, – сказал он, и на этот раз в его голосе прозвучала решимость.

В моем мозгу загорелась лампочка. У меня отвисла челюсть.

– Господи Иисусе, в р-костюме!

– Всего лишь куриная слепота, Чарли. Не переживай так, – сочувственно произнесла Линда.

Она была права. Это не имеет ничего общего с мудростью, наблюдательностью или тем, насколько я взрослый человек. Всего лишь личный недостаток, дефект зрения: люди влюбляются у меня на глазах, а я никогда не замечаю.

– Норри, – обвиняюще сказал я. – Ты же знаешь, что я идиот. Так почему ты мне не сказала? Норри? Она крепко спала.

Все четверо принялись хохотать надо мной, как сумасшедшие, и мне ничего не оставалось, как при соединиться к ним. Любой, кто не согласен признать себя дураком, – дурак вдвойне. Любой, кто пытается это скрыть,

– еще больший дурак, потому что остается в одиночестве. Мы хохотали все вместе, мы поделили мою глупость на всех и стерли ее, и Норри пошевелилась и улыбнулась во сне.

– Ладно, – сказал я, когда отдышался, -один за всех и все за одного. Я не могу бороться со стихией. Я люблю вас всех и буду рад вашему обществу.

Том, ляг поудобнее и поспи. Мы вчетвером смотаемся за вещами и вернемся за тобой и Норри. Мы заберем твои комиксы и вторую рубашку. Ты по– прежнему весишь примерно семьдесят два?

Я наклонился и поцеловал Норри в лоб.

– Давайте двигаться.

ЗВЕЗДНЫЕ СЕЯТЕЛИ

С этого дня прошла неделя, прежде чем у нас появилась возможность поговорить всем вместе – и мы провели первые полтора часа, по существу, в молчании. Неделя заточения в консервной банке с большим количеством посторонних людей оказалась еще менее приятной, чем сравнимый период времени с таким же количеством учеников. Большинство этих посторонних были нашими работодателями, еще двое – нашими хозяевами из Кос– мической Команды. Никто из них не был нашим подчиненным и почти все они по темпераменту не подходили, чтобы жить вместе с артистами. Если учесть все это, мы выдерживали тесноту и напряжение гораздо лучше, чем в первое время существования Студии – что меня удивило.

Но как только у нас появилась такая возможность, мы вышли прогуляться все вместе. И обнаружили, что прежде всего должны заняться гораздо более важными вещами, чем сверка наших персональных дневников.

Расстояние уменьшило могучий «Зигфрид», но отказалось превратить его в модель, которую нам показывали в Космической Команде. Он сохранил тяжеловесное достоинство, даже когда мы рассматривали его с подлинно олимпийской перспективы. Я почувствовал необычный прилив гордости тем, что принадлежу к биологическому виду, который создал эту вещь и зашвырнул ее в небо. Это просветлило мои мысли, как глоток кислорода. Я висел на буксире на трехкилометровом тросе, который связывал меня с огромным кораблем. Трос извивался, как змея, от моих движений, что, в свою очередь, бросало меня в медленный и долгий нырок – бесконечная «ласточка».

Космос повернулся вокруг меня. В поле зрения появились Том и Линда. Я не позвал их: звук их дыхания сообщил мне, что они находятся в глубоком медитативном трансе. А мои глаза сообщили мне, как они этого достигли.

Возьмите самую древнюю и вечную, вне конкуренции, детскую игрушку, резиновую гусеницу. Прикрепите к ее обоим концам плоские тонкие пластины. Получится что-то вроде аккордеона. Поместите его в невесомость.

Сложите пластины вместе, так что гусеница образует круг. И отпустите.

Понаблюдайте за результатом достаточно долго, и вы впадете в глубокий транс. Червь Уроборос, бесконечно совокупляющийся сам с собой. Том и Линда услышали бы, если бы я позвал их по имени. Ко всему остальному они были глухи.

Следующим в поле зрения попал Рауль. Он был ко мне боком. С непоколебимой деловитой точностью они с Гарри перебрасывались еще одной из самых долговечных игрушек – тарелочкой (с неоновым ободком, чтобы ее было видно) – через пару километров пустоты. Их занятие тоже больше было упражнением в медитации, нежели чем-либо другим. Умения для этого практически не нужно. Как выясняется, летающая тарелочка – действительно самая динамически стабильная форма для/космического корабля. (Возьмите ракету такой формы, как описанные в старой научной фантастике космические корабли, остроконечную и все такое прочее, бросьте ее куда угодно – применяя вращение «нарезной винтовки»; рано или поздно ее движение станет хаотичным. Другое дело сфера. Но если она сделана не в невесомости, она несовершенна. Она будет раскачиваться, чем дальше, тем хуже.) Рауль и Гарри много практиковались в этом занятии. Они почти не пользовались реактивными двигателями.

Норри двигалась по тросу при помощи бухты своей страховочной веревки.

Конечно, она при этом вращалась в противоположном направлении. Это было потрясающе красивое зрелище. Я остановил свое собственное вращение, чтобы наблюдать за Норри. Возможно, лениво подумал я, когда– нибудь мы включим это в танец. Динамическое равновесие, инь и янь, столь же просто и столь же сложно, как атом водорода. «Разве атомы не танцуют, Чарли?» Я похолодел, но тут же усмехнулся над собой и расслабился. «Ты не можешь преследовать меня, Шера, – сказал я слуховой галлюцинации. – Мы в мире с тобой. Без меня ты бы никогда не сделала того, что сделала. Без тебя я бы никогда не стал собой. Покойся с миром».

Я еще немного понаблюдал за Норри, в странно отвлеченном состоянии мыслей. Рассматривая объективно, моя жена и близко не была столь .ошеломляюще красивой, какой была ее покойная сестра. Она была всего лишь очень красивой. И ни единого раза за все десятилетия нашей при– чудливой связи я не чувствовал к Норри ничего похожего на необоримую, всепоглощающую страсть, на это бездумное обожание, когда видишь след на полу комнаты и говоришь себе: «Здесь ступала она», когда видишь заряженную камеру и говоришь себе: «Этим я ее снимал». Бессонные ночи, море виски, тяжкие сны и ужасные пробуждения; и среди всего этого – непрестанное желание, которое ничем нельзя умерить, и которое способно утолить только присутствие любимого существа. Моя страсть к Шере умерла, исчезла навсегда почти в тот самый момент, когда не стало Шеры. Норри была права тогда, два года назад в «Ле Мэнтнан»: такую страсть можно питать только к тому, кого вы считаете для себя недостижимым. И самое худшее для вас – ошибиться. Шера была ко мне очень добра. Любовь, которую я теперь делил с Норри, была гораздо спокойнее, во всяком случае, моя нервная система была в порядке. Странно, я много лет умудрялся не замечать этой любви. Но в конце концов эта разновидность любви была богаче.

Послушайте, какой метафорой я пользовался: еще до того, как мне вообще пришло в голову, что я могу оказаться в космосе. И она до сих пор хороша.

Представьте, что мы все находимся в невесомости, все ныне живущие люди.

Буквальным образом свободно падаем при одном g вниз, в трубе такой невообразимой длины, что ее дна нельзя разглядеть. Широкая труба усыпана случайными препятствиями – и закон больших чисел говорит, что через некоторое конечное время вы врежетесь в одно из них: вы умрете. Нас в трубе буквально миллиарды, все падают, все знают, что однажды врежутся в препятствие. Мы все время ударяемся друг о друга, нас более или менее случайно швыряет в чьи-то жизни и группы жизней и вышвыривает из них.

Большинство из нас создают себе сложные конструкции убеждений, которые отрицают существование падения или существование препятствий, и помещают эти конструкции под ногами, как доску скейта. Тот, кто хорошо умеет кататься на скейте, может продержаться на нем всю жизнь.

Иногда вы протягиваете руку, берете за руку постороннего человека и падаете вместе некоторое время. Тогда это все кажется не таким плохим.

Иногда, если вы действительно впали в отчаяние от страха, вы хватаетесь за кого-нибудь, как утопающий за соломинку. Или безнадежно пытаетесь до– тянуться до кого-то, кто летит по другой траектории, до кого вам все равно не добраться – просто чтобы сделать что-то и забыть, что ваша смерть стремительно несется навстречу вам.

К Шере я испытывал чувства именно такого рода. Но я научился другим желаниям. Меня научили она сама, космос и наше с Норри смертельное путешествие неделю назад. Я примирился с падением. Теперь мы с Норри падали сквозь жизнь с изрядной безмятежностью, наслаждаясь картиной с позиций истинно объемного зрения.

– Приходило ли в голову кому-нибудь из вас, – лениво спросил я, – что благодаря жизни в космосе мы повзрослели примерно до раннего детства?

Норри хихикнула и остановила раскачивание.

– Что ты хочешь этим сказать, любимый?

Рауль рассмеялся.

– Это очевидно. Посмотрите на нас. Резиновая гусеница, тарелочка и раскачивание на веревке. Вершина современной культуры. Дети на самой большой игровой площадке, которую когда-либо создавал Господь.

– На привязи, – сказала Норри. – Как деревенские дети, чтобы не залезли в сад.

– Мне это нравится, – вставил Гарри.

Линда выходила из медитации; ее голос был тягучим, мягким.

– Чарли прав. Мы повзрослели достаточно, чтобы стать, как дети.

– Это ближе к тому, что я подразумевал, – одобрительно сказал я. – Игра есть игра – не важно, теннисная ракетка у вас в руках или погремушка.

Я говорю не о том, какие игрушки мы выбираем. Это больше похоже на… – Я замолчал, чтобы подумать. Они ждали. – Послушайте, мне кажется, что я чувствовал себя старым-старым с тех самых пор, как мне исполнилось лет девять. Последние годы были для меня зрелым возрастом, которого до тех пор у меня не было, а теперь я счастлив как ребенок.

Линда запела.

Не помню, когда я еще был так счастлив, Счастливее, чем могу сказать.

Я, бывало, чувствовал себя старше своего прадедушки, Но теперь молодею с каждым днем.

– Это старая песня Новой Шотландии, – тихо закончила она.

– Научи и меня, – сказал Рауль.

– Позже. Я хочу додумать.

Я тоже хотел додумать. Но в этот миг включился мой наручный будильник.

Я нащупал кнопку через р-костюм и отключил сигнал.

– Увы, ребята. Мы наполовину израсходовали запас воздуха. Давайте соберемся вместе для групповых упражнений. Подтягивайтесь к Линде. По– пробуем «Пульсирующие снежинки».

«Ч-черт, снова работать?», «Пффу-у, у нас впереди год, чтобы прийти в форму», «Щас, погодите, поймаю эту штуку» и «Давайте быстрее начнем и быстрее закончим» были совершенно естественно прозвучавшими ответами на мою кодовую фразу. Мы собрались все вместе и устроили кое-какой фокус с нашими радио.

– Вот сюда, – сказал я, когда закончил манипуляции. – Верно. А ты, Гарри, переместись туда и возьмись за Тома… так. Эй, берегитесь! О Боже!

– завопил я.

– Господи Боже мой, – захлебнулся Рауль. – У него порвался костюм!

Господи боже мой, у него порвался костюм! Сделайте что-нибудь, Господи Боже мой…

– Помогите! – взревел я. – Звездные танцоры вызывают «Зигфрид», помогите! Проклятие! У нас тут порвался костюм. Я не знаю, смогу ли его по– чинить, отвечайте!

Тишина, если не считать страшного бульканья Гарри.

– «Зигфрид», Бога ради, ответьте! Один из ваших драгоценных переводчиков здесь умирает!

Тишина.

Рауль сыпал гневными проклятиями, Линда его успокаивала, Норри тихо молилась.

Тишина.

– Мне кажется, что схема радиозатухания действует, Гарри, – сказал я наконец одобрительно. – Мы добились уединения. Между прочим, бульканье было ужасное.

– Когда бы у меня был еще такой шанс отрепетировать?

– Ты включил запись тяжелого дыхания?

– Подключил к схеме, – подтвердил Гарри. – Тяжелое дыхание и счет для упражнений, никаких повторений. На полтора часа.

– Значит, если кто-то нас подслушает, то услышит только нашу одышку,

– сказал Рауль.

– Хор-рошо, – сказал я. – Давайте начнем семейные разговоры. Мы все провели некоторое время с нашими назначенными компаньонами. Каково будет общее мнение?

Снова тишина.

– Ладно. Есть у кого-нибудь дурные предчувствия? Сплетни по поводу наших спутников? Том? Ты следишь за политикой, ты знаешь репутацию большинства этих людей. Расскажи нам для начала все, что знаешь, и мы сравним личные впечатления.

– Хорошо, посмотрим, что можно сказать по поводу Де Ла Торре. Если он

– не человек чести и сострадания, то, значит, таких людей просто не бывает.

Даже те, кто критикует его, восхищаются им, и добрая половина из них готовы это признать. Буду честен: я даже в Вертхеймере не уверен так, как уверен в Де Ла Торре. Не считая, конечно, того, что именно Вертхеймер выбрал Де Ла Торре, чтобы возглавить этот проект, – что делает Вертхеймеру честь. Кто-нибудь придерживается другого мнения? Чарли, он

– тот, кто дергает нас за ниточки. Что вы скажете?

– Чистосердечно согласен со сказанным. К нему можно повернуться спиной в воздушном шлюзе. Продолжай.

– Людмила Дмирова имеет такую же репутацию касательно моральной стойкости. Несгибаема. Она была первым дипломатическим должностным лицом, отказавшимся от дачи, которые выдают в Совмине. Для тех из вас, кто не разбирается в «номенклатуре», системе должностной иерархии в Москве:

дача – это что-то вроде домика на природе для чиновников, занимающих высокие посты. Отказаться от дачи – все равно как если бы новичок-сенатор отказался от отпуска или пикника, или если бы желторотый полицейский не стал брать обычных взяток. Невероятно… и опасно. – Он сделал паузу. -Но я не могу сказать определенно, что это в ней говорила целостность.

Возможно, то была всего лишь вспыльчивость. И к состраданию она не склонна.

Норри поручалось выяснить, что из себя представляет Дмирова. Она заговорила.

– Я не уверена, что соглашусь с тобой, Том. Ну, она играет в шахматы как машина, и она, несомненно, умеет быть непроницаемой – и, возможно не вполне понимает, когда и как можно отключить защиту. Но она показала мне все фотографии своего сына, когда он был маленьким, и она сказала мне, что «Звездный танец» заставил ее плакать. «Плакать из глубины души», – сказала она. Я думаю, что сострадание ей знакомо.

– Хорошо, – сказал Том. – Поверю вашему слову. И она была одной из тех, кто серьезно настаивал на создании Космической Команды ООН. Если бы не она, не исключено, что уже не было бы никакой ООН, а космос превратился бы в современный вариант Эльзаса и Лотарингии. Мне хочется верить, что сердце у нее там, где нужно. – Он снова сделал паузу. – Хм, при всем моем уважении я не думаю, что готов повернуться к ней спиной в воздушном шлюзе. Но я готов менять мнение к лучшему.

– Теперь Ли, – продолжил Том. – Он тоже был в числе самых активных сторонников формирования Космической Команды. Но я почти уверен, что для него это был расчетливый ход, как при игре в шахматы. Я думаю, что он холодно просчитал будущее и решил, что, если мир все-таки взорвет себя из– за проблемы космоса, это серьезно ограничит его политическую карьеру. У него репутация человека ушлого, как торговец лошадьми, и хладнокровного сукина сына. Говорят, что дорога в ад выложена шкурами его врагов. У него доля в «Скайфэк Инкорпорейтед». Я бы не повернулся к нему спиной даже перед камерой сетевого телевидения, и, Линда, я очень надеюсь, что ты будешь поступать так же.

– Это явно тот имидж, который он хотел создать, – согласилась Линда.

– Но я могу кое-что добавить. Он безупречно вежлив. Он – философ невероятной глубины восприятия и утонченности. И on непоколебим, как утес. Голод, нехватка сна, опасности – ничто не повлияет на его действия или его суждения. Однако ум его открыт для перемен. Я считаю, что он настоящий государственный муж. – Она прервалась, сделала глубокий вдох и закончила. – Но я тоже не думаю, что я ему верю. Пока.

– Ага, – сказал Том. – Он государственный муж для человечества или для Народной Республики? Ну ладно, остался еще один, за кем наблюдал я сам. Что бы еще ни говорилось об остальных, они все – государственные деятели. Шелдон Силвермен – политик. Он побывал практически на всех выборных постах, кроме должностей президента и вице-президента.

Последним он мог бы стать в любой момент, если бы был достаточно глуп, чтобы этого хотеть. Только несколько мельчайших, неуловимых ошибок не позволили ему стать президентом. Я думаю, что он добился нынешнего назначения подкупом или другими подобными средствами, рассматривая его как последний шанс заработать себе целую страницу в учебниках истории.

По-моему, он считает именно себя лидером команды, поскольку обладает добродетелью быть американцем. Я его презираю. С моей точки зрения, тот плюс, который Вертхеймеру заработал Де Ла Торре, Силвермен сводит к нулю. – Он резко замолчал.

– Мне кажется, ты ставишь ему в вину его прошлое, – сказала Линда.

– Чертовски верно, – согласился Том.

– Ну… он не молод. Иногда старые люди меняются совершенно радикально. Невесомость начала на него действовать: поживем – увидим.

Нужно время от времени выводить его сюда, наружу.

– Любовь моя, твое беспристрастие показное.

– Чертовски верно, – согласилась она, заставив его ухмыльнуться. – У меня нет другого выхода.

– То есть?

– У меня при виде Силвермена – мурашки по коже.

– О, понимаю. Еще бы.

– Гарри, Рауль, – сказал я, – вы разбирались с сотрудниками Космической Команды.

Отвечать стал, конечно, Рауль.

– Кокса мы все знаем или слышали о нем. Я бы доверил ему держать баллон с кислородом, пока я делаю глоток. Его заместитель относится к старому типу ученых-офицеров НАСА.

– Военная косточка, – вставил Гарри.

Рауль хихикнул.

– Вы знаете, так и есть. Сьюзен Па Сонг была младенцем во время войны во Вьетнаме. Ее вырастила во Вьетнаме тетка, после того как отец с матерью расстались, мать сожгли напалмом. Америка ей так и не пришлась по вкусу.

Физик. Военная до мозга костей. Но если бы ей приказали, она бы сбросила атомную бомбу на Вьетнам и розовые лепестки на Вашингтон. Она не одобряет музыку и танцы. И нас с Гарри.

– Она будет подчиняться приказам, – резюмировал Гарри.

– Ага. Наверняка. Она полковник, и в случае смерти Кокса командование переходит к ней. В случае ее смерти, возможно, к Дмировой. Она обучалась пилотированию, космос – ее причуда.

– Если дойдет до такой крайности, – сказал я, – я предпочту действовать на свой страх и риск.

– У Чен Тен Ли есть пистолет, – внезапно сказала Линда.

– Какой? – Пять голосов сразу.

– Какого типа? – от Гарри.

– Ой, я не знаю. Маленький ручной пистолет, квадратный на вид. С не очень большим стволом.

– Как тебе удалось его увидеть? – спросил я.

– Выскочила на Ли, как чертик из коробочки, застала врасплох, а он слишком поздно опомнился.

Эффект «чертика из коробочки» – один из классических сюрпризов невесомости, предсказуемый, но неожиданный, и фактически каждая новая рыбка ловится на этот крючок. Любой контейнер, шкаф или секция, которую вы открываете, будет вываливать все содержимое на вас – если вы не до– гадались прицепить все по местам на липучках. Возможности для того, чтобы подшутить, практически неисчерпаемы. Но я почуял – здесь что-то не так.

– Что ты на это скажешь, Том?

– Э?

– Если Чен Тен Ли был одной из главных сил, двигавших интеллектуальное использование космоса, не должен ли он знать про эффект «чертика из коробочки»?

Том ответил задумчивым тоном:

– Хмм. Не обязательно. Ли – один из тех парадоксов, вроде Айзека Азимова, который отказывался летать самолетом. Несмотря на все его пони– мание проблем космоса, это – первый раз, когда он оказался от Земли на большем расстоянии, чем высота полета реактивных лайнеров. В душе он на– земный ползун.

– Все же, – возразил я, – «чертик из коробочки» – обычный туристский анекдот. Ему стоило поговорить с одним-единственным чело– веком, который вернулся из космоса, сколько бы тот там ни пробыл.

– Не знаю, как вы все, – сказал Рауль, – но для меня оказалось множество вещей в невесомости, о которых я знал умозрительно, и все равно споткнулся о них, когда попал сюда. Кроме того, какой у Ли мог быть повод, чтобы позволить Линде увидеть пистолет?

– Именно это меня и беспокоит, – признал я. – Так с ходу мне приходят в голову две или три причины – и все подразумевают либо основательную неуклюжесть, либо серьезную хитрость. Я не знаю, что бы я предпочел.

Ладно… Кто-то еще заметил что-нибудь такое?

– Я ничего не видела, – рассудительно сказала Норри, -но я не удивлюсь, если и у Людмилы есть какое-нибудь оружие.

– Кто-нибудь еще?

Никто не ответил. Но все знали, что каждый из дипломатов привез с собой основательную массу неосмотренного багажа.

– О'кей. Вот заключение: мы застряли в вагоне подземки с тремя конкурирующими главарями гангстеров, двумя полицейскими и приятным стариканом. Это – один из тех редких случаев, когда я весьма признателен, что за нами наблюдает вся планета.

– Не только вся планета, – серьезно поправила Линда.

– Все будет хорошо, – сказал Рауль. – Помните основная функция дипломата – сдерживать враждебно настроенные стороны, не допуская, вооруженного конфликта. Они будут все тянуть одну повозку. Может быть, большинство из них шовинисты – но в основе этого лежит ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ шовинизм.

– Что я и хотела сказать, – сказала Линда. – Их интересы могут не совпасть с нашими.

Изумленная тишина, а затем возглас Тома:

– Что ты имеешь в виду, дорогая? А мы что не люди?

– А что, люди?

Я начал понимать, к чему она ведет. Я чувство вал, что мой мозг заработал быстрее, чтобы догнать ее мысль.

Что значит быть человеком? Принимая во внимание, что подавляющая масса доказательств исходит из наблюдения людей при одном g, людей, пришпиленных к поверхности планеты. А наблюдатели находятся в тех же самых условиях.

– Конечно, – сказал Том. – Люди есть люди, независимо от того, падают они или парят.

– Ты уверен? – мягко спросила Линда. – Мы отличаемся от наших товарищей, и отличаемся существенно. Я не хочу сказать, что мы никогда не сможем вернуться и жить с ними рядом. Я имела в виду, что мы отличаемся духовно, психологически. Наши схемы мышления изменяются тем сильнее, чем дольше мы остаемся в космосе – наши мозги адаптируются точно так же, как наши тела.

Я рассказал им то, что сказал мне Вертхеймер неделю назад – что мы танцуем так же хорошо, как люди, но непохоже на людей.

– Это классическое описание чужого по Джону Кэмпбеллу, – взволнованно сказал Рауль.

– Наши души тоже адаптируются, – продолжала Линда. – Каждый из нас проводит каждый рабочий день, глядя прямо в лик Бога – зрелище, ко– торое наземные ползуны могут имитировать только при помощи высоких кафедральных соборов и массивных мечетей. У нас здесь большая перспектива обзора, чем у самого святого человека на верхушке самой высокой горы на Земле. В космосе нет атеистов – и по сравнению с нашими богами волосатые громовержцы и бородатые параноики Земли выглядят глупо. Черт, Олимп нельзя различить даже со Студии, а отсюда и подавно.

Отдаленные Земля и Луна выглядели гораздо мельче, чем мы привыкли их видеть.

– Нельзя отрицать, что космос – глубоко затрагивающее место, – поддержал Том, -но я не вижу, чтобы это делало нас отличными от людей. Я чувствую себя человеком.

– Откуда кроманьонцу было знать, что он отличается от неандертальца?

– спросил Рауль. – Пока он не мог оценить расхождения, как он мог узнать?

– Лебедь считал себя гадким утенком, – сказала Норри.

– Но его гены были лебедиными, – настаивал Том.

– Кроманьонские гены преобразовались из неандертальских, – сказал я.

– Вы когда-нибудь исследовали свои? Заметили бы вы незначительную мутацию, если бы ее увидели?

– Ты что, хочешь сказать, что купился на эту ерунду, Чарли? – раздраженно спросил Том. – Ты чувствуешь себя нечеловеком?

Я чувствовал себя отстраненно, слушая с интересом слова, которые выговаривали мои губы.

– Я чувствую себя иным, чем человек. Я чувствую себя заново рожденным, даже больше. Я – нечто новое. Прежде, чем я последовал за Шерой в космос, моя жизнь была дурацкой и жестокой шуткой. Теперь я по– настоящему живой. Я люблю и любим. Нельзя сказать, что я оставил Землю позади. Я просто поместил космос впереди. – Да ну, брось, – сказал Том. – Половина этого – твоя нога, и я знаю, что составляет другую половину, потому что то же самое случилось со мной в семейном доме Линды. Это эффект городской мыши на природе. Ты находишь новую, с меньшим количеством стрессов среду, этакую гору, понимаешь кое-что новое и начинаешь принимать лучшие, более удовлетворяющие тебя решения. Твоя жизнь распрямляется. Следовательно, ты думаешь, что в этом месте, которое на тебя так повлияло, заложена магия. Чепуха.

– Гора действительно обладает магией, – мягко сказала Линда. – Почему «магия» для тебя грязное слово?

На той стадии их отношений Тома и Линду устраивало несогласие в области духовных проблем. Иногда до них доходило то, что было очевидно остальным: что они всегда спорили друг с другом фактически только о терминах.

– Том, – сказал я настойчиво, – это совсем другое. Я люблю природу.

Но я вовсе не улучшенная версия того человека, которым я был когда-то. Я теперь нечто совершенно иное. Я сейчас такой человек, которым никогда бы не статна Земле, которым я уже было потерял всякую надежду стать. Я верю сейчас в такие вещи, в которые не верил с тех пор, как был ребенком.

Конечно, меня осенило несколько новых идей, и, конечно, то, что я распахнул душу перед Норри, превратило мою жизнь в нечто такое, о чем я и мечтать не смел. Но ведь во мне переменилось буквально все, и никакое количество новых идей не способно вызвать такой переворот. Проклятие, я ведь уже был алкоголиком.

– Алкоголики возвращаются к жизни сплошь и рядом, – сказал Том.

– Несомненно – если они находят в себе силы поддерживать абсолютную трезвость всю оставшуюся жизнь. Теперь я могу чуть-чуть выпить, когда мне хочется. Мне только практически никогда не хочется. Точно также я прекратил испытывать потребность в наркотиках. Что это – обычное яв– ление? Я сейчас и курю гораздо меньше, а если курю, то отношусь к этому не так легкомысленно.

– Значит, космос заставил тебя повзрослеть вопреки тебе самому?

– Сначала. Позднее мне пришлось включиться и работать как черт – но началось это без моего ведома и согласия.

– Когда это началось? – спросили одновременно Норри и Линда. Мне пришлось подумать.

– Когда я начал учиться видеть сферически. Когда я наконец сумел освободиться от ограничений «верха» и «низа».

Линда заговорила:

– Достаточно мудрый человек сказал однажды, что все, что тебя дезориентирует, – хорошо.. Это тебя обучает.

– Знаю я этого мудрого человека, – насмешливо фыркнул Том. – Подозрительный тип. Мозги у него набекрень, только и всего.