Текст книги "Звездный танец"

«А, вот это как», и снисходительно усмехаетесь над своими глупыми тенями воспоминаний. Или (если воспоминаний по молодости еще нет) другой пример: вы открываете для себя настоящую истинную любовь в объятиях с подружкой и осознаете, что вся ваша совместная жизнь есть один непрерывный и продолжающийся любовный акт, в ходе которого вам просто иногда случается рассоединять тела на несколько часов подряд. Значит, ее вы никогда на самом деле и не покидали, возвращения не было – так, небольшой перерыв.

Я почувствовал это теперь, когда снова увидел чужих.

Красные светляки. Подобно пылающим уголькам без черноты внутри, кружащиеся в чем-то более эфемерном, чем мыльный пузырь, размерами пре– вышающий «Зигфрида». Непрестанно кружащиеся в непрестанно меняющихся узорах, которые притягивали глаз, как танец кобры.

Тотчас же мне показалось, что вся моя жизнь состояла из моментов, которые я провел рядом с ними – что интервалы между этими моментами, бесконечные часы, проведенные за изучением записей чужаков и попытками понять их, были нереальными тенями, которые уже начинали стираться из моей памяти. Я всегда знал чужих. Я всегда буду знать их, а они меня.

История нашего знакомства уходит в прошлое эдак на миллиард лет. Как будто вернулся из школы домой, к маме и папе, которые неизменны и вечны.

«Эй, – Захотелось мне им сказать, – а я перестал считать себя калекой»: как ребенок, который вправе с гордостью объявить, что он успешно прошел трудный тест…

Я сильно потряс головой и стряхнул с себя это состояние. Это легче сделать, если смотреть в сторону. Окружающая обстановка свидетельствовала, что со времени нашей прошлой встречи произошло еще что-то, кроме смутных сновидений. Непосредственно позади чужих могущественный Сатурн сиял желтым и коричневым, окруженный блистающим огнем. Солнце у меня за спиной обеспечивало только один процент освещения, которое оно дает Земле – но разница не была различима: земной газ обычно отфильтровывает 99% имеющегося света (меня вдруг потрясло совпадение, что место встречи, которое выбрали чужие, оказалось в точности на таком предельном расстоянии от Солнца, на котором человеческий глаз все еще видит правильно).

Мы были «над» Кольцом. Оно не поддавалось описанию.

«Справа» от меня расположился Титан меньше Луны (менее трети градуса), но ясно видимый, почти в три четверти, с нашей точки зрения. Там, где терминатор был обращен к Сатурну, тусклый красный цвет из-за отраженного света гигантской планеты приобрел кроваво-оранжевый оттенок. Но все разно эта луна выглядела закопченной. Гибельным оком она взирала на наши действия.

Мои товарищи, не отводя глаз, как загипнотизированные, плавали рядом.

Только Том выказывал признаки владения собой. Как и я, он возобновлял старое знакомство; подтверждение былых сильных воспоминаний занимает все-таки меньше времени.

На этот раз мы знали их лучше, даже те, кто столкнулся с ними впервые.

Во время того последнего столкновения только Шера вроде бы смогла понять их хоть немного. Как внимательно я ни наблюдал за ними тогда, понимание от меня ускользнуло. Теперь мой разум был свободен от страха, мои глаза больше не были ослеплены, мое сердце было спокойно. Я чувствовал себя так, как Шера чувствовала себя тогда, видел то, что видела она, и согласился с тем, как она попыталась оценить чужих.

«В них есть оттенок чего-то вызывающего – убежденность в собственном превосходстве. Их танец – это вызов».

«…биологи, исследующие шалости странного нового биологического вида…» «Они хотят Землю».

«… по орбитам, так же тщательно отхореографированным, как орбиты электронов…» «Поверьте мне, они могут увернуться или выдержать все, что вы или Земля швырнете в них. Я это знаю».

Голос Кокса прорвался сквозь наши грезы.

– «Зигфрид» – Звездным танцорам. Все правильно, это те же самые:

показатели совпадают до трех девяток.

У нас были планы и на тот случай, если это окажется другая группа чужаков – скажем, отряд полиции, разыскивающий первых, или, возможно, даже вторая пачка обывателей, отправившихся в разрекламированную турпоездку по Солнечной системе. Мы приготовились даже и к тем вариантам, вероятность которых была невысока. После сообщения Билла сам Билл, дипломаты и компьютер стерли несколько связок сценариев, имевшихся на случай разных сюрпризов, и утвердили в своих умах План А.

Но мы-то, Звездные танцоры, и без Кокса уже знали это по виду чужих.

– Вас понял, «Зигфрид», – подтвердил я прием. – С именами у меня плохо, но если я кого видел в лицо, то узнаю. «Это тот самый человек, мистер полицейский».

– Хорошо, давайте начинать подготовку! Гарри, Рауль, разворачивайте декорации и монитор. Том и Линда, разворачивайте «кубик» – приблизительно в двадцати километрах вон в том направлении, о'кей? Норри, подсоби мне с размещением камеры. Встречаемся все в «кубике» через двадцать минут. Идите.

Декорации были минимальными, главным образом позиционные маркеры сетки. Раулю не понадобилось много времени, чтобы решить, что пытаться играть световыми эффектами вблизи Кольца будет бесполезно и глупо. Его набор отслеживающих лазеров был маломощным, они предназначались только в качестве средств регулировки освещения, чтобы ярко освещать нас, танцоров, разноцветным светом для камеры – и чтобы посмотреть, как чужие будут реагировать на наличие лазеров, что и было подлинной целью.

По-моему, это была чертовски дурацкая затея – вроде задумки папы Льва, который ковырялся в зубах стилетом, отправляясь торговаться с Аттилой – и вся компания, включая Рауля, от души со мной согласилась. Мы все хотели пользоваться обычным освещением.

Но если вы собираетесь выигрывать спор с дипломатами такого калибра, как наши, вам придется пойти на некоторые уступки. Маркерами сетки были цветовые органы, подключенные к «Мьюзикмастеру» Рауля при помощи системы, разработанной Гарри. Если чужие будут явно реагировать на цветовые сигналы, Рауль попытается использовать свой инструмент, чтобы создать визуальную музыку, усиливая наши реплики тем, что весь спектр будет танцевать вместе с нами. Так же как акустический диапазон «Мьюзикмастера» превышал диапазон слышимости на обоих концах, спектральный диапазон цветовых органов превышал видимый. Если язык чужих включал эти тонкости, наша беседа будет действительно богатой.

Даже корабельному компьютеру, возможно, придется напрячься.

Звуковой выход «Мьюзикмастера» будет передаваться в наши радио, гораздо шире голосового уровня нашей речи. Мы хотели усилить возможность возникновения чего-то вроде взаимного телепатического резонанса, и нам было не впервой работать под музыку Рауля таким образом.

Мы с Норри установили пять камер в открытом конусе, обращенном к чужим, для создания эффекта авансцены – в противоположность сфере с шестью камерами, которую мы обычно используем дома, чтобы перекрыть все 360 градусов обзора. Никто из нас не чувствовал желания слетать «за спину» к чужим, чтобы установить там последнюю камеру. Это будет единственный танец из всех, что мы когда-либо исполнили, который будет записан со всех точек, кроме той, на которую нацелен. Съемки только «из-за кулис», если можно так выразиться.

Сказать по правде, принципиального значения это не имело. С художественной точки зрения в этом танце не было ничего выдающегося. Я бы не стал выпускать его с коммерческими целями. Причина на самом деле очевидна: он просто не предназначался для людей.

Это был реальный корень нашей борьбы с дипломатами в течение последнего года. Они были глубоко убеждены, что чужие лучше всего поймут нас, если мы будем точно придерживаться последовательности просчитанных компьютером движений. Мы, Звездные танцоры, единодушно полагали, что чужие откилометрнулись в танце Шеры не на простую последовательность движений, а на искусство. Артистическая мысль, стоящая за движениями, часть сердца и души, вложенная в эти движения, – именно то, что в космосе жестко заданная хореография непременно разрушает. Если бы мы стали на точку зрения дипломатов, мы бы превратились всего лишь в наглядное отображение компьютерных моделей. Прими они нашу позицию– и по крайней мере Дмирова и Силвермен вынуждены были бы признать, что сами навсегда останутся глухи к речи чужих, а Чен никогда не смог бы оправдать перед своим начальством то, что он встал на нашу сторону.

В результате, конечно, пришли к компромиссу, который не удовлетворял никого: постановили, что мы можем по ходу отказаться от любой из схем, если поймем, что она не сработает – если общение в принципе может быть достигнуто. Это вторая причина, которая у меня была, чтобы спекулировать нашими жизнями и судьбой нашей расы в споре о проклятых лазерах с целью выиграть в вопросе о том, каким будет наше первое движение. Равновесие получилось смещенным немного в нашу сторону: самые первые «высказывания» будут чем-то большим, чем просто отображением математических и баллистических построений.

Но даже если бы мы имели полную свободу действий, наш танец наверняка поверг бы в полное недоумение кого угодно, кроме другого Homo caelestis.

Или компьютера. Я думаю, Шере он бы понравился.

Наконец все части оказались на месте, сцена была готова, и мы образовали снежинку вокруг «кубика».

– Следи за дыханием, Чарли, – предупредила Норри.

– Ты права, дорогая.

Мои легкие принимали команды моего подсознания, которое, кажется, заставляло меня волноваться. Но сам я этого не хотел. Я стал выравнивать свое дыхание, и скоро мы все дышали в унисон – вдох, задержать, выдох, задержать, – изо всех сил стараясь увеличить интервал, сделать его не меньше пяти секунд. Мое волнение начало таять как летняя заработная плата, мое периферийное поле зрения расширилось сферически, и я почувствовал свою семью, как будто в самом деле электрический заряд передался через наши руки в р-костюмах, замыкая контур, который настраивал нас друг на друга. Мы стали как магниты, соединенные вокруг монополя, помещенного в воображаемой точке в центре нашего круга. Это была ободряющая аналогия

– как вы ни разбросаете такие магниты в невесомости, в конечном счете они снова встретятся в центре. Мы были семьей; мы были одним целым. Речь идет не только о нашей общей принадлежности к гипотетическому новому виду: мы знали друг друга закулисно – взаимоотношения, подобных которым нет ни на Земле, ни за ее пределами.

– Господин Армстед, -пробурчал Силвермен, -я уверен, что вы будете рады узнать, что на этот раз весь мир действительно ждет вас. Можно ли начать выступление?

Я только улыбнулся. Мы все улыбнулись. Билл начал что-то говорить, но я прервал его. – Конечно, господин посол. Тотчас же. Мы расцепили снежинку, и я, включив реактивные двигатели, устремился к внешнему главному пульту управления «кубика».

– Программа введена и… ЗАПУСК! Дать свет, включить камеры, и – четыре, три, два, НАЧАЛИ! Как одно существо, мы «вышли на сцену».

Ногами вперед, руки подняты и распростерты, мы нырнули вниз, в направлении роя светляков.

Раулевские органы мягко пульсировали цветным аналогом невероятного музыкального произведения, которое он назвал «Шера-Блюз». Открывающие его такты полностью лежат в глубоком басовом регистре; они переводились в цвет как все оттенки синего. Каким-то образом невероятное великолепие цветов вокруг нас – Сатурн, Кольцо, чужие, Титан, лазеры, огоньки камеры, «кубик», Лимузин как мягкий красный сигнальный огонь, две другие луны, названия которых я не знал, – все, казалось, только подчеркивало невыносимую черноту пустого пространства, которое обрамляло всю эту картину; огромность моря черных чернил, через которое мы плыли, планеты и люди одинаково. Пространственная перспектива, космическая в буквальном смысле этого слова, была дружественно приглашающей, успокаивающей. «Что такое суть люди или светляки, чтобы Ты явил им милость Свою?» Это не была отстраненность. Совсем наоборот: я никогда прежде не чувствовал себя таким живым. Впервые за много лет я отдавал себе отчет в том, как р-костюм прилегает к моей коже, осознавал звук дыхания в моем шлемофоне, запах моего собственного тела и воздуха из баллона, наличие катетера и контактов датчиков телеметрии, слабый звук шуршания моих волос о внутреннюю поверхность шлема. Я воспринимал все полностью, функционировал на полную мощность, восторженный и немного испуганный.

Я был совершенно счастлив.

Музыка внезапно поднялась, развернулась. Уходящая вдаль сетка пульсировала всем спектром.

Мы все четверо устремились плотной группой на полной мощности двигателей, словно падали на рой чужих с большой высоты. Они росли у нас под ногами с быстротой, от которой захватывало дух, и когда мы были более чем в трех километрах от них, я дал команду готовности. Мы выпрямили и напрягли тела, сориентировали и все вместе по команде включили реактивные двигатели на пятках, раскрывшись наружу, как цветок «Блю Энджелс» в четыре больших лепестка. Мы дали им замкнуться в круги – каждый из нас двигался по спирали вокруг четырех «направлений компаса» сферы чужих, обрамляя эти направления движением тел. После трех полных кругов мы одновременно прервали движение и встретились в той же самой точке, где ранее разделились. Мы замедлялись по мере приближения к точке встречи и при встрече образовали четырехстороннюю акробатическую сцепку. Интенсивная работа реактивными двигателями привела нас к остановке. Мы несколько раз перевернулись в пространстве и оказались лицом к чужим; совершили движение подобно цепочному колесу, разлетаясь в стороны, образовали квадрат со стороной пятьдесят метров и замерли в ожидании.

«Вот я снова рядом с вами, светляки, – подумал я. – Я долго ненавидел вас. Я покончу с этой ненавистью тем или иным способом».

Лазеры окрасили нас в красный, синий, желтый и нестерпимо зеленый, и Рауль отказался от уже существующей музыки ради новой; его пальцы как пауки ткали узоры, немыслимые еще час назад, простегивая пространство цветом, а наш слух звуком. Его мелодией была меланхолия, два аккорда, борющиеся в миноре, и как подводное течение пульсировал дисгармонический бас, словно мигрень, которая вот-вот начнется. Было так, будто он льет боль в сосуд, не рассчитанный на такой объем.

С этим в качестве рамки и всем космосом в качестве фона мы танцевали.

Механическая структура этого танца, «шаги» и их взаимосвязь останутся вам навсегда неизвестны, и я не стану даже пробовать описать их. Все развивалось медленно, как попытка; так же как и Шера, мы начали с определения терминов. Поэтому хореографии и уделяли меньше половины нашего внимания.

Возможно, треть, часть наших умов была занята переводом вопросов, задаваемых компьютером, в артистические термины, но такая же часть напрягалась, пытаясь уловить какой-нибудь знак обратной связи от чужих, стремясь обнаружить глазами, ушами, кожей, умом любую разновидность ответа, напрягая чувства, чтобы уловить любое мысленное касание. И такой же частью наших умов мы чувствовали друг друга, тянулись, чтобы соединить наши сознания через метры черного вакуума, чтобы видеть, как видят чужие, множеством глаз одновременно.

И что-то начало происходить… Это началось медленно, слегка, неуловимыми шагами. После года изучения я просто обнаружил, что постигаю, принимаю и выхожу на этот контакт без удивления или озадаченности. Сначала я подумал, что чужие снизили скорость, но затем я заметил, снова без удивления, что мой пульс и дыхание остальных замедлились ровно на столько же. Я жил в ускоренном времени, извлекая максимум информации из каждой секунды жизни, я существовал всем своим естеством. В качестве эксперимента я дал своему внутреннему времени еще немного убыстриться и увидел, как лихорадка чужих замедлилась до такой скорости, на которой их мог бы воспринять кто угодно. Я сознавал, что могу заставить время остановиться вообще, но пока не хотел этого делать. Я изучал чужих с бесконечной неторопливостью, и понимание росло. Теперь было ясно, что существует реальная и ощутимая, хоть и невидимая энергия, которая держала чужих на их постоянных взаимных орбитах, как ядерные силы держат электроны. Но эта энергия бешено кипела по воле чужих, и они скользили в ее потоках, как деревянные щепки, которые магическим образом никогда не сталкивались. Они создавали перед собой никогда не опадающий «прибрежный бурун». Медленно, медленно я начал понимать, что их энергия более чем похожа на энергию, которая привязывала меня к моей семье. Это была энергия их взаимного осознания, осознания друг друга и Вселенной вокруг них.

Я и сам ощущал свою семью на квантовом уровне. Я слышал, как дышит Норри, видел ее глазами, чувствовал как свое собственное растянутое сухо– жилие в икре ноги Тома, ощущал, как ребенок Линды шевелится у меня в утробе, наблюдал нас всех и ругался себе под нос вместе с Гарри, пробежался вниз по руке Рауля до пальцев и вернулся обратно в свое тело. Я был Снежинкой с шестью мозгами, существуя одновременно в пространстве и времени, и мысли и музыке, и танце и цвете, и в чем-то, что я пока не умел назвать, и все это стремилось к гармонии.

Ни в один из моментов времени не было ничего похожего на ощущение, что я покидаю или теряю свою личность, свою уникальную, единственную индивидуальность. Она была тут же в моем теле и мозге, где я оставил ее, она и не могла быть где-либо в другом месте, она существовала как и прежде.

Было так, как будто часть нового восприятия всегда существовала независимо от мозга и тела, как будто мой мозг всегда знал этот уровень, но был неспособен записать информацию. Неужели мы шестеро, не сознавая этого, все время были так близки, как шесть одиноких слепых людей в одной комнате? Я нашел и коснулся их так, как, сам того не зная, всегда стремился коснуться. И я любил их.

Мы полностью понимали, что этот уровень нам показывают чужие, что они терпеливо провели нас по невидимым психическим ступеням на этот новый этаж. Если бы между ними и нами произошел обмен какой-либо энергией, доступной для обнаружения Человеком, Билл Кокс уже разогревал бы свою лазерную пушку и вовсю требовал бы у нас отчета. Но он по-прежнему находился на конференц-связи с дипломатами, позволяя нам танцевать не отвлекаясь.

Но общение происходило, причем на уровнях, которые доступны восприятию даже физических приборов. Сначала чужие только отображали, как эхо, отдельные эпизоды нашего танца, чтобы указать, что поняли его эмоциональное или информационное значение, все нюансы, которые мы старались выразить. Через некоторое время они стали давать более сложные ответы, начали слегка менять узоры, которыми они отвечали нам, предлагать вариации на тему, затем противоположные утверждения, альтернативные предположения. Каждый раз, когда они поступали так, мы узнавали их лучше, схватывали начатки их «языка» и, следовательно, их природу. Они согласились с нашей концепцией пространства, вежливо отказались от нашей концепции смерти, сразу подтвердили понятия боли и радости. Когда мы уз– нали достаточно «слов», чтобы сконструировать «предложение», мы это сделали.

Мы прошли этот миллиард миль, чтобы пристыдить вас, а теперь стыдимся сами.

Ответ был одновременно сочувственным и веселым. «ЕРУНДА, – как будто сказали они, – ОТКУДА ВАМ БЫЛО ЗНАТЬ?» Было несомненно очевидно, что вы мудрее нас.

«НЕТ. ПОНЯТНО БЫЛО ТОЛЬКО, ЧТО МЫ БОЛЬШЕ ЗНАЕМ. В СУЩНОСТИ, МЫ БЫЛИ ПРЕСТУПНО НЕУКЛЮЖИМИ И НЕТЕРПЕ– ЛИВЫМИ».

Нетерпеливыми? – повторили мы, переспрашивая.

«НАША ПОТРЕБНОСТЬ БЫЛА ВЕЛИКА». Все пятьдесят четыре чужака внезапно стеклись к центру их сферы на разных скоростях, невероятным образом умудрившись не столкнуться ни единого раза. Их слова были ясны как день: «ТОЛЬКО БЛАГОДАРЯ СЛУЧАЙНОСТИ НЕ ПРОИЗОШЛО ПОЛНОЕ КРУШЕНИЕ».

Мы не поняли, в чем состоит сущность «полного крушения», и так и «сказали»:

Наша погибшая сестра сказала нам, что вам нужна территория для размножения, на планете вроде нашей. Таково ли ваше желание: прийти и жить с людьми?

Их ответом был эквивалент космического смеха. Это разрешилось в конце концов в единственное безошибочное «предложение»: «НАОБОРОТ».

Наш танец на мгновение распался в замешательстве, затем восстановился.

Мы не понимаем.

Чужие колебались. Они излучали что-то вроде заботы, что-то вроде сострадания.

«МЫ МОЖЕМ… МЫ ДОЛЖНЫ… ОБЪЯСНИТЬ. НО ПОНИМАНИЕ БУДЕТ ОЧЕНЬ ТРУДНЫМ. СОБЕРИТЕСЬ».

Составляющая часть нашей личности, которая была Линдой, выплеснула наружу поток материнского тепла, оболочку спокойствия; она всегда умела молиться лучше всех нас. Рауль теперь играл только «ом»-подобный А бемоль, который был теплого золотого цвета. Движущая воля Тома, извечная сила Гарри, тихое принятие Норри, мое собственное безотказное чувство юмора, бесконечная заботливость Линды и упорная настойчивость Рауля – все это сложилось воедино и создало такой покой, которого я никогда не знал, безмятежную уверенность, основанную на ощущении завершенности.

Ушли все страхи, все сомнения. Так и должно было быть.

Так и должно было быть, – протанцевали мы. – Пусть будет так.

Эхо было мгновенным, с оттенком довольного, почти родительского одобрения. «СЕЙЧАС!»

Их следующим посланием был относительно короткий, относительно простой танец. Мы поняли его сразу, хотя это было в высшей степени новым для нас, мы постигли все следствия этого за один застывший миг. Танец сжал каждую наносекунду более чем двух миллиардов лет в одно понятие, в единственное телепатическое озарение.

И это понятие было на самом деле всего лишь именем чужих.

Ужас сокрушил Снежинку, разбил ее на шесть отдельных осколков. Я был одинок в своем черепе в пустом космосе, с тонкой пленкой пластмассы между мной и моей смертью, нагой и ужасно испуганный. Я в отчаянии пытался ухватиться за несуществующую опору. Передо мной, слишком близко от меня, чужие роились, как пчелы. Потом они начали собираться в центре, образовав сперва отверстие величиной с игольное ушко, которое по– степенно расширилось и превратилось в амбразуру в стене Ада – мерцающий красный уголь, который бушевал бешеной энергией. По сравнению с его яркостью даже Солнце показалось тусклым; мой шлем автоматически затемнился.

Едва заметная оболочка, внутри которой было расплавленное ядро, начала источать красный дым, который по спирали изящно вытекал наружу и об– разовал что-то вроде кольца. Я понял сразу, что это такое и для чего оно предназначено, и я откинул назад голову и закричал, включив все реактивные двигатели одновременно в слепом рефлексе бегства. Пять криков эхом повторили мой крик. Я потерял сознание.

Я лежал на спине, подняв колени, и я был слишком тяжел – почти двадцать килограммов. Моя грудная клетка с трудом поднималась и опускалась для дыхания. Я помнил, что видел плохой сон…

Голоса пришли сверху не сразу, как при включении старой лампы дневного света, которая сначала разогревается, мигает и гудит и наконец начинает светить. Голоса были близко, но звучали без обертонов и словно бы издалека, как бывает в разреженном воздухе. Говорившим псевдогравитация тоже была в тягость.

– В последний раз, товарищ: ответьте нам! Почему ваши коллеги все в ступоре? Как вы продолжаете функционировать? Что, во имя Ленина, слу– чилось там снаружи?!!

– Оставьте его, Людмила. Он вас не слышит.

– Я добьюсь ответа!

– Вы что, прикажете его расстрелять? Если да, то кому? Этот человек – герой. Если вы будете продолжать беспокоить его, я составлю об этом подробный рапорт и в нашем коллективном отчете, и в моем собственном.

Оставьте его в покое, говорю вам! – Чен Тен Ли произносил это совершенно хладнокровно, но последний приказ прозвучал как взрыв. От неожиданности я открыл глаза, что избегал делать с того самого момента, как начал осоз– навать голоса.

Мы были в Лимузине. Все десятеро; четверо в скафандрах Космической Команды и шесть ярко окрашенных Звездных танцоров, полный набор кеглей, пристегнутых по двое в вертикальном проходе. Мы с Норри были в последнем или нижнем ряду. Мы, очевидно, возвращались на «Зигфрид» на полной скорости, что давало добрых четверть g. Я сразу повернул голову к Норри. Она, казалось, мирно спала; звезды в окне позади нее сказали мне, что мы уже прошли поворот и тормозим. Я был без сознания длительное время.

Каким-то образом во время моего сна все рассортировалось по местам. Я полагаю, что это не случайно: мое подсознание не давало мне очнуться, пока я не пережил случившееся – но не дольше. Часть моих мыслей суматошно кипела, но я мог теперь объять эту часть и держать ее в стороне. Большая часть моего ума была спокойна. Теперь почти на все вопросы имелись ответы, и страх уменьшился до терпимого. Я знал наверняка, что с Норри все в порядке, что мы все будем в порядке через какое-то время. Это не было прямое знание; телепатическая связь была нарушена. Но я знал свою семью.

Наши жизни были необратимо изменены; во что мы превратились, мы еще не знали – но скоро мы выясним это вместе.

Теперь один за другим быстро произойдут по крайней мере еще два кризиса, и мы все пожнем их результаты. Первым делом – самое насущное.

– Гарри, – позвал я, – ты здорово поработал. Теперь можешь отдыхать.

Гарри повернул большую голову со стрижкой «под ежик» и посмотрел сверху вниз через два ряда поверх спинки своего кресла на меня. Он блаженно улыбнулся.

– Я чуть не потерял его музыкальный ящик, – доверительно сказал он. – Он выпал у меня из рук, когда появился вес.

И он повернул голову и тотчас глубоко уснул, посапывая.

Я снисходительно усмехнулся в свой адрес. Мне следовало этого ожидать, следовало знать, что именно Гарри – Гарри с широкими плечами и широкой душой – окажется самым сильным из нас, именно Гарри – строительный инженер – докажет свою бесконечную сопротивляемость нагрузкам.

Ширина его плеч равнялась силе его души, и неизвестно, какая нагрузка могла бы его сломать. Он проснется через час или около того, как отдохнув– ший гигант.

Дипломаты, пытаясь привлечь мое внимание, вопили с того момента, как я заговорил с Гарри; теперь я обратился к ним.

– По одному, пожалуйста.

Богом клянусь, ни один из четырех не послушался. Зная, что это глупо, они все равно продолжали говорить все одновременно. Они просто не могли ничего с собой поделать.

– Заткнись! – раздался вопль Билла из динамика телефона, перекрыв какофонию.

Они заткнулись и повернули головы, чтобы посмотреть на его изображение.

– Чарли, – продолжал он настойчиво, пытаясь отыскать мое лицо на своем собственном экране, – ты еще человек?

Я знал, о чем он спрашивает. Не овладели ли чужие мной телепатически тем или иным образом? Был ли я по-прежнему сам себе хозяином, или в моем черепе поселился агрессивный подсадной ум, пользующийся моими переключателями и рычагами? Мы всерьез обсуждали такую возможность, и я знал, что, если мой ответ не убедит его, он без колебаний уничтожит нас всех. Самое незначительное из его орудий способно испарить Лимузин в мгновение ока. Я ухмыльнулся.

– Только последние два-три года, Билл. До того я был просто ублюдком.

Облегчение он испытает позже; сейчас он был слишком занят.

– Должен ли я сжечь их?

– Нет. Не открывай огонь! Билл, слушай меня внимательно: если ты начнешь стрелять в них и если они вообще это заметят, они могут перейти в наступление. Я знаю, что у вас есть Разрушитель Планет. Забудь об этом: Они способны отсюда погасить солнце!

Он побледнел, а дипломаты, храня потрясенное молчание, с усилием повернули головы, чтобы уставиться на меня.

– Мы уже почти добрались, – твердо продолжал я. -Соберемся на конференцию в репетиционном зале, как только мы все придем в себя. ска– жем, через два часа. Соберемся все. Тогда мы и ответим на ваши вопросы, но до тех пор вам придется подождать. Мы подверглись ужасному шоку; нам нужно время, чтобы прийти в себя. – Рядом со мной зашевелилась Норри, Линда осматривалась вокруг ясным взглядом; Том осторожно покачивал головой из стороны в сторону. – Теперь я должен позаботиться о своей жене и о другой женщине, будущей матери. Доставьте нас домой, помогите добраться в наши комнаты. Встретимся через два часа.

Биллу это ни капельки не понравилось, но он погасил экран и доставил нас домой. Дипломаты, даже Дмирова и Силвермен, молчали, по-видимому, слегка трепеща перед нами.

К тому времени, как мы причалили, очнулись все за исключением Гарри и Рауля, которые мирно дремали. Мы отбуксировали их к ним в комнату, осторожно умыли, пристегнули к гамаку, чтобы их не отнесло к воздушной решетке и они не задохнулись в углекислом газе, и потушили свет. Они об– няли друг друга во сне, дыша в едином ритме. Мы оставили «Мьюзикмастер» Рауля около двери, на случай, если инструмент зачем-нибудь ему понадо– бится, и выплыли из комнаты.

Затем мы четверо вернулись в свои комнаты и каждая пара в течение двух часов занималась любовью.

Репетиционный зал был единственным помещением в «Зигфриде», имеющим достаточный объем, чтобы удобно разместить весь экипаж ко– рабля. Мы могли бы все втиснуться в столовую; во время обеда так часто и происходило. Но там было бы тесно, а я не хотел, чтобы нам что-нибудь мешало. Помещение для упражнений представляло собой куб со стороной около тридцати метров. Одна стенка была полностью занята разнообразными спортивными снарядами для тренировки всех групп мышц в невесомости.

Полки на другой стене занимали «летающие тарелочки», скакалки, обручи и мячи. Две стенки напротив друг друга были трамплинами. Это помещение давало достаточный простор, хороший обзор и прекрасную возможность маневрировать.

И это была единственная комната на корабле, устроенная без однозначно определенной локальной вертикали.

Дипломаты, конечно, произвольно выбрали себе локальную вертикаль, прикрепившись полосами липучек к пустой стенке для игры в гандбол, так что расположенные друг напротив друга трамплины были для них «потолком» и «полом». Мы, Звездные танцоры, расположились у дальней стенки, среди спортивных снарядов. Мы держались за снаряды руками или ногами, вместо того чтобы пристегнуться липучками в промежутках между ними. Билл и полковник Сонг выбрали стену слева от нас.

– Давайте начинать, – сказал я, как только мы все разместились.

– Прежде всего, господин Армстед, – оскорбленно сказал Силвермен, – я хотел бы выразить протест против той высокомерной манеры, с которой вы задержали данному собранию доступ к информации ради собственного удобства.

– Шелдон, – устало начал Де Ла Торре.

– Нет, сэр, – оборвал его Силвермен, – я в высшей степени протестую.

Разве мы дети, чтобы заставлять нас два часа играться с собственными пальцами? Разве все люди Земли ничего не значат, что они должны ждать в напряжении три с четвертью часа, пока эти… артисты устраивают оргию?