Текст книги "Гробница"

– И все же на вашем месте я бы проверил локальные компьютерные сети – может оказаться, что за последние несколько месяцев было сделано несколько несанкционированных доступов к информации, хранящейся в памяти ваших машин.

– Однако это не имеет никакого отношения к той ситуации, которая сложилась за последние несколько дней, – заметил Сэр Виктор.

– Тем не менее, следы, оставленные этим неаккуратным программистом, могут облегчить поиски виновного, – сказал Холлоран и посмотрел на Клина, который казался совсем крохотным за широким дубовым столом президента. Высокое окно, залитое потеками дождя, еще более подчеркивало комическое несоответствие маленького роста Клина и громадных размеров письменного стола. – Да, к тому же, – обратился он к своему клиенту, – вы – ясновидящий: неужели у вас нет своих соображений по поводу того, кто выдает секреты компании?

Клин резко повернул голову и уставился на Холлорана своими огромными, немигающими глазами.

– Да, Холлоран, – произнес он как бы после короткого раздумья, – я точно знаю, кто среди нас предатель.

Он обвел взглядом всех присутствующих в комнате. Его лицо словно превратилось в бесстрастную маску, пока он глядел в глаза каждому из них – по его выражению нельзя было угадать ни мыслей медиума, ни его чувств. – Это Кора, – произнес он.

Глава 28
Холлоран

– Осмелюсь вам сказать, дорогая, вы не очень-то хорошо выглядите. Кора увела Плановика «Ахиллесова Щита» в один из маленьких конференц-залов на девятнадцатом этаже главного офиса «Магмы». В этих небольших помещениях часто проходили встречи с деловыми партнерами корпорации, реже – общие и расширенные заседания Совета Директоров. Кора вышла на несколько минут, чтобы принести две чашки чая – для себя и для Матера. Решив устроиться поудобнее, они отошли от длинного рабочего стола, стоящего в центре комнаты, и сели в удобные полукресла, расставленные у стен. Когда Кора подносила к губам чашку, Матер заметил, что кисть ее руки слегка дрожит.

– Я все-таки надеюсь, что бизнес современных похитителей людей не смог сломить вашу волю и поколебать ваше душевное равновесие, – успокаивающим тоном произнес он. – Мы надежно защищаем вас от опасности. И уверяю вас, Лайам сможет действовать в подобной ситуации лучше всех остальных агентов. У него какое-то феноменальное, сверхъестественное чувство опасности, позволяющее нанести предупреждающий удар за секунду до того, как ударит противник.

От наблюдательного Матера не ускользнул быстрый взгляд, который бросила на него молодая собеседница при звуке имени Холлорана. Ого, подумал он, похоже, нашему парню удалось произвести на нее впечатление.

– Мне кажется, все мы стали ужасными неврастениками из-за этих событий, – вздохнула Кора.

Но ты, девочка, выглядишь так, словно уже несколько недель тебя мучает бессонница, размышлял про себя Плановик. А вслух он сказал:

– Да, конечно, я понимаю. Скоро мы выманим этих негодяев из их логова, и тогда всем можно будет хоть немножко перевести дух. Видите ли, наша работа заключается не только в том, чтобы оберегать от возможного покушения наш «объект» в качестве личных телохранителей; основная часть времени и сил уходит на поиски угрожающих ему похитителей, – Матер вовремя удержался от того, чтобы прибавить: «или убийц», понимая, что это может сильно испугать девушку. – Мы занимаемся разведкой с того самого момента, как «Магма» ввела нас в курс дела.

– Однако, к сожалению, пока безрезультатно.

– Это правда, но ведь прошло еще так мало времени. Не волнуйтесь, мы скоро найдем тех, кто причиняет нам все эти хлопоты, – Матер поставил пустую чашку на блюдце возле своих ног. – Принести еще чаю? – встрепенулась девушка.

– Нет, спасибо, одной чашки вполне достаточно. Но вы подумайте только, как, наверное, плачут сейчас от злости те прохвосты, которые столь блестяще провалили свое недавнее покушение. Головорезы-разбойники, очевидно, решили показать свою ловкость, но вместо этого им пришлось бежать, задравши хвост! – он широко улыбнулся, изо всех сил стараясь успокоить ее, как утешают испуганных, плачущих детей.

Кора глядела в свою чашку пустым, невидящим взглядом – очевидно, ее мысли сейчас были где-то далеко. Помолчав, она задала совершенно неожиданный для Матера вопрос:

– Лайам наверняка убьет всякого, кто будет представлять непосредственную опасность, не так ли?

Чарльз Матер слегка подался назад в своем кресле.

– Ну… да, если не будет иного выхода. Однако он отнюдь не убийца, мисс Редмайл. Он только сделает все необходимое для того, чтобы спасти жизнь своего клиента, и никогда не пойдет на крайние меры, если его не вынудят к тому обстоятельства. Я уверяю вас, мисс Редмайл, что «Ахиллесов Щит» – вполне солидная, уважающая закон организация, а не шайка отчаянных бандитов и наемных убийц. Конечно, если говорить откровенно, мы иногда кое-где нарушаем некоторые правила, но все наши агенты обучены держать ситуацию под контролем, а не поддаваться ей.

– Он… – запнувшись, она посмотрела на Матера тревожным, вопрошающим взглядом, – он пугает меня.

Короткий смешок Матера прозвучал бодро и весело, словно старый Плановик порадовался удачной шутке.

– Уж вам-то нечего бояться Лайама, – сказал он, улыбаясь.

– Что может толкать такого человека, как он, на жестокость и насилие? – продолжала девушка. – Ведь Лайам может быть таким нежным, и все же… Ох, дорогая, размышлял про себя Матер, дело-то, оказывается, зашло дальше, чем я думал.

– Его главная задача – сдерживать насилие, – ответил он.

– Знаете, я почувствовала в нем эту ужасную черствость и холодность. Знаете, когда он улыбается, его взгляд делается таким холодным. Иногда мне кажется, что Лайам вовсе лишен чувства вины и жалости.

– Возможно, вы ошибаетесь, принимая его холодность за невосприимчивость к… вы знаете, мне очень трудно подобрать подходящее слово, но, я думаю, вы поймете, что я имею в виду. Он отнюдь не питает склонности ко всепрощающей доброте, не снисходителен к людским порокам и недостаткам, вот в чем дело; он может быть очень суров и даже жесток, если его – или кого-то из лиц, о которых ему поручено заботиться, – оскорбляют или пытаются запугать. Он не мстителен, о нет, но отнюдь не намерен подставлять левую щеку тому, кто ударил его по правой.

Матер легонько постукивал тростью по носку ботинка.

– Может быть, если я немного расскажу вам о нем, о его прошлом, это поможет вам лучше понять его?

Она робко взглянула на Матера, словно еще не решив, не лучше ли ей будет сменить тему разговора. Очевидно, личность Холлорана одновременно и притягивала, и отпугивала ее. То, что она услышит сейчас об этом человеке, может навсегда оттолкнуть ее от Лайама; и все же ей хотелось узнать о нем как можно больше. Она наклонила голову, не промолвив ни слова – то ли в знак согласия, то ли потупившись под пристальным взглядом Плановика.

– Отец Лайама, Пэт Холлоран, был капитаном Британской Армии. Он познакомился со своей будущей женой, Шивон, во время короткого отпуска в Южной Ирландии. По-видимому, он был неисправимый бродяга и увлекался рыбной ловлей, а для такого проведения досуга лучшего места, пожалуй, и не найдешь. К тому же в его жилах текла ирландская кровь, и он чувствовал необъяснимую тягу к этой земле. Через несколько месяцев он снова вернулся в те же края, и тут же сделал предложение понравившейся ему девушке; получив немедленное согласие, он вернулся в Лондон со своей невестой, и вскоре они поженились. Примерно через год у них родился сын Лайам.

Матер наклонился и поднял с пола свою чашку:

– Налейте-ка мне еще чайку, душенька.

Он смотрел, как девушка подходит к столу и наполняет его чашку. Холлоран смущает ее, размышлял он в это время, и не ее здесь вина. Даже для самого Матера Холлоран до сих пор оставался неразрешенной загадкой, хотя, казалось, никто не знал его лучше Плановика. Но вот Феликс Клин и его шальная компания внушала Матеру тревожные опасения, своего рода дурные предчувствия, основанные не на знании и анализе конкретных фактов, а скорее на эмоциях, не подчиняющихся логике, и на интуиции. Девушка могла быть союзником его агента, кем-то вроде «своего человека» в «Магме»; возможно, она сообщила Холлорану о каких-то подозрительных делах, происходящих в корпорации, и это вынудило его столь резко изменить свою обычную манеру поведения. Сегодня утром Матер поделился с Джеральдом Снайфом своими тревожными мыслями по поводу контракта с «Магмой», не скрыв при этом, что его беспокойство усилилось после того, как нашли изуродованный труп Дитера Штура. Но Управляющий «Ахиллесова Щита», трезвый прагматик, потребовал конкретных доказательств, подтверждающих наличие связи между убийством Штура и контактами «Ахиллесова Щита» с «Магмой». Поскольку очевидных фактов у Плановика не имелось, пришлось уйти ни с чем. Кора протянула ему чашку с душистым чаем. Поблагодарив девушку, он подождал, пока она сядет в соседнее кресло, а затем продолжил свой рассказ:

– Армейская служба требовала от его отца постоянно переезжать с места на место; эти поездки, непродолжительные, но частые, разлучали его с семьей. Если бы его направили в долгосрочную служебную командировку за границу, он мог бы взять с собой жену и ребенка, как обычно делается в таких случаях. Но здесь ему приходилось разъезжать по стране, да и по всему свету, нигде не останавливаясь надолго. Когда обстоятельства позволяли, он брал с собой Шивон и маленького сына, но чаще им приходилось оставаться дома вдвоем, ожидая возвращения отца и мужа из очередной командировки. В конце концов они решили, что будет лучше, если они вместе с дедом Лайама вернутся в Ирландию.

Девушка запомнила любимый им сорт чая – «Эрл Грей» – с их прошлой встречи, и он с наслаждением прихлебнул из чашки ароматный напиток, на минутку прервав разговор.

– Я вспоминаю об этих давних событиях, мисс Редмайл, потому что, как мне кажется, они помогут – к худу ли, к добру ли – полнее раскрыть характер этого человека.

Ответа не последовало.

– Капитан Холлоран проводил все свое свободное время с женой и сыном; но, к сожалению, свободные дни у военного выдаются нечасто. В довершенье всех бед их брак привел к разрыву между Шивон и ее родственниками. Видите ли, у матери Лайама были двоюродные братья, имевшие связи – и, как оказалось, весьма сильные связи – с ИРА. Они считали мужа своей двоюродной сестры британской ищейкой, подозревая, что он поселился в Ирландии лишь для того, чтобы собирать информацию о деятельности повстанцев. Это была явная бессмыслица, но фанатики вообще редко руководствуются здравым смыслом в своих действиях и поступках. И кто знает? Возможно, за эти несколько лет капитану Холлорану не раз доводилось случайно слышать о тех гнусностях, которыми занимаются друзья родственников его жены, и чувство долга говорило ему, что он обязан подать рапорт своему начальству. Так или иначе, одного лишь подозрения террористам было вполне достаточно.

– Лайам, которому было всего восемь лет, ушел на рыбалку вместе с отцом. Капитан получил отпуск и прилетел домой всего на несколько дней. В то время он принимал участие в кровавой войне в Саудовской Аравии (хотя участие в ней британских вооруженных сил до сих пор замалчивается в официальных кругах). Видит Бог, как этому человеку был необходим отдых! Кора с нескрываемым любопытством поглядела на Матера.

– Мальчик с отцом стояли на самой середине неглубокого ручья, вне всякого сомнения очень обрадованные тем, что им снова удалось побыть вместе после долгих месяцев разлуки. Тут-то их и застигли гангстеры. Отца Лайама застрелили у него на глазах. Позже он рассказал следователю, как его раненный отец медленно выбирался на отмель, пытаясь выползти из воды. Мальчик оцепенел от ужаса и мог только смотреть, как один из бандитов в черной маске, закрывающей лицо, ударом ноги сбросил его отца обратно в воду и наступил ногой ему на спину, чтобы погрузить тело на дно. Мальчик вспомнил, что вода стала темно-красной от крови, когда убийца наклонился пониже и выстрелил умирающему капитану Холлорану в затылок.

Кора зажмурилась на секунду, но страшная картина еще отчетливей предстала перед нею, и она сразу открыла глаза.

– Шивон, несомненно, знала, что в убийстве замешаны ее двоюродные братья. Иначе гангстеры убрали бы свидетеля преступления – ее мальчика. Маски на убийцах, несомненно, служили для того, чтобы ее сын не смог опознать их. Но она молчала. Она ничего не могла сделать. Если бы она рассказала кому-нибудь о своих подозрениях, она подставила бы под удар не только себя, но и Лайама, и его старого деда. Мне кажется, что именно это вынужденное молчание и стало причиной окончательного упадка ее духа и расстройства здоровья. Горе довершило остальное.

Девушка посмотрела на него, широко раскрыв глаза:

– Как… Как вы узнали об этом? Лайам рассказывал вам?

– Частично, – ответил он. – Мальчик не скрывал своих внутренних чувств, и он был отнюдь не одинок в своих подозрениях. Я наводил справки, разговаривал с капитаном Холлораном. Знаете ли, я был командиром капитана Холлорана в Адене. Это был отличный воин и прекрасный человек; я был о нем самого высокого мнения. Его смерть была большой потерей для подразделения, которым я командовал в самом начале этой кампании. Конечно, я проявлял большой интерес к семье погибшего, и таким образом я познакомился с его сыном.

Матер допил свой чай и поставил пустую чашку на пол. Выпрямившись, он начал легонько поглаживать свое колено – воспоминания об Адене всегда вызывали тупую боль в раненной ноге.

– Лайам рос неспокойным ребенком; вспышки необузданной дикости в этом мальчике чередовались с более спокойными и рассудительными поступками. Может быть, таким образом он заглушал в себе скорбь по убитому отцу, и за буйной яростью скрывалось всего лишь вполне объяснимое человеческое горе, которое было не по плечу маленькому человечку. Эти дикость и ярость дошли до крайнего предела, когда мать Лайама, несчастная, доведенная до отчаяния женщина, совершила самоубийство. Я следил за вдовой и сыном с той самой поры, как не стало капитана Холлорана, ездил к ним, чтобы помочь с финансовыми делами – осиротевшая семья должна была получать пенсию от Британских Вооруженных Сил. Но, к сожалению, вскоре мне пришлось прервать контакт с ними из-за собственных проблем, – Матер похлопал по больному колену, указывая на причину этих проблем. – Мне угрожала ампутация, но я попытался убедить врачей, что нога станет как новенькая, если они немного покромсают ее своими скальпелями. Теперь я сомневаюсь, что поступил правильно, – прибавил он задумчиво, словно обращаясь к самому себе. – Итак, после долгого перерыва я получил письмо от деда Лайама, в котором сообщалось о смерти Шивон, и как только начал подниматься на ноги, приехал в Ирландию – посмотреть, что можно сделать для мальчика. – Матер криво усмехнулся и прибавил: – И думаю, я успел как раз вовремя.

Коре было трудно представить себе Лайама запуганным, нервным мальчиком, который тяжело переживает трагическую смерть матери, столь быстро последовавшую за гибелью отца. Ей никак не удавалось совместить этот печальный образ с тем мужчиной, который прошлой ночью вошел в ее комнату и овладел ею несмотря на ее протест. Это насилие доставило Коре своеобразное наслаждение – ощутив столь знакомое чувство, когда ей приходилось покоряться чужой, непреклонной воле, она еще могла сопротивляться, но в конце концов уступила ему. Но когда прошел первый пламенный порыв, его любовные ласки были такими нежными и тихими, что пробудили в ней ответную нежность, и новое чувство, затмившее разгорающееся в груди желание, было прекрасным. Оно оглушило, ошеломило ее, и одновременно заронило в ее душу сомнение: может быть, он лишь искусно разыгрывал перед ней обе стороны страсти? Та холодная, бесчувственная грубость, с которой он взял ее в первый раз, помогла ей получить удовольствие, не прибегая к разным встряскам и болезненным ощущениям – она уже давно не испытывала ничего подобного. Кора сомневалась, правильно ли ей удалось понять то, что стояло за поступками Холлорана. Не придумала ли она его образ для самой себя? Действительно ли он был таким жестоким, сильным человеком, каким представлялся ей?

Голос Матера прервал ее размышления:

– Лайам отчаянно дрался с приятелями-мальчишками. Но одними драками дело не ограничивалось. Его хулиганские выходки выходили за рамки обычного озорства, свойственного всем мальчикам в его возрасте. Когда я приехал туда, где жил Лайам со своим дедом, мне неоднократно рассказывали, что дело чуть не дошло до отправки сироты в исправительный дом для малолетних. Ему приписывали соучастие в нескольких весьма серьезных инцидентах, случившихся в этом маленьком городке, хотя никаких изобличающих улик против него не имелось, и формально ему нельзя было предъявить обвинение в соучастии в этих злодеяниях. Он не ладил с местным священником. Потому ли, что Церковь была непосредственным представителем власти в том провинциальном городке, где он жил, а он восставал против всякого притеснения и насилия, или по какой-то иной причине – сказать не берусь. Так или иначе, одно из серьезных происшествий, вину за которое возлагали на него, было связано с… А впрочем, нет, я не хочу высказывать непроверенные догадки – ведь у меня нет никаких твердых доказательств. Плановик «Ахиллесова Щита» сплел пальцы рук и положил локти на ручки кресла. Затем в раздумье провел указательным пальцем по губам, словно пытаясь поймать ускользнувшую нить воспоминаний.

– Да, мальчику обязательно нужно было сменить обстановку. С Ирландией у него было связано слишком много тяжких воспоминаний. И я увез его в Англию и устроил в интернат – я чувствовал, что обязан сделать это в память о его отце. Интернат, в котором учился Лайам, давал своим ученикам начальную военную подготовку; многие славные кадеты были его выпускниками. Боюсь, я не мог уделять слишком много внимания сыну своего погибшего товарища – ведь после ранения мне пришлось как бы заново начинать свою военную карьеру. Но я следил за мальчиком, насколько мне хватало сил и времени. Постепенно шаловливый ребенок освоился на новом месте и остепенился – возможно, до той поры ему просто не хватало внимательного, но требовательного воспитателя; так или иначе, строгий режим пошел ему на пользу. Не знаю, что окончательно повлияло на его выбор будущей профессии – память ли об отце, известие ли о кончине деда, когда он понял, что теперь остался совсем один на белом свете, или то, что он учился в специализированной школе, – но уже задолго до окончания интерната он твердо решил стать военным.

Лицо Матера расцвело улыбкой.

– И это было к лучшему, я уверен. Он все еще оставался дерзким, отчаянным; иногда он казался просто дикарем – очевидно, сказывалась ирландская кровь. Но армия умеет направлять этот молодой задор в нужное русло. Лайам избрал себе эту долю, словно повинуясь предначертанию судьбы, и оказался достаточно сильным и смышленым молодым человеком, чтобы поступить в авиационный спецназ.

– К сожалению, он попал в одну переделку в 1972 году. Мне кажется, что корни его цинизма следует искать именно здесь. Ему еще не исполнилось и двадцати лет, когда он получил свое первое боевое крещение. В то время он нес службу в составе учебного отряда авиационной службы специального назначения в городке Мирбат в Омане – в отряде их было всего около десяти человек. Между империей и ее противниками шла настоящая гражданская война. То подразделение авиационного спецназа, к которому был приписан их отряд, уже провело три месяца в унылом, скучном пригороде Мирбата, пытаясь хоть как-то навести порядок среди верноподданных-оманцев. Их часть удерживала два форта: тридцать оманских военных, сражающихся против империи, в одном и что-то около двадцати с лишним человек из жандармерии Дофара в другом, да еще банда кое-как вооруженных головорезов из местных нерегулярных войск в самом городе – вот и все силы, которыми они располагали. Из артиллерии, которая могла нанести хоть какой-нибудь ущерб противнику, у них была одна пушка времен Второй Мировой, полудюймовый «Браунинг» и 81-миллиметровый миномет.

– Однажды на рассвете их атаковали три сотни повстанцев, вооруженных автоматами, минометами, противотанковыми ружьями и русскими реактивными гранатометами. Англичане и их союзники-арабы хорошо понимали, что это будет настоящая резня, ибо противник имел перевес в живой силе и технике почти в четыре раза. Но старший офицер авиационной службы специального назначения, абсолютно бесстрашный человек, не колеблясь ни минуты, расставил своих людей и арабов возле старых артиллерийских орудий, имевшихся в обоих укреплениях, и организовал отряд для ведения встречного боя.

– Я не буду посвящать вас в утомительные подробности этого сражения, душенька, хочу лишь вкратце рассказать о том, как им удалось выйти живыми из настоящего пекла. Старший офицер успевал повсюду; он выкрикивал команды, отдавая приказы наводчикам орудий, и нужно сказать, что ему удалось рассредоточить силы так, что люди мятежников не смогли удержаться на подступах к форту, накрытые артиллерийским и пулеметным огнем. Вместе с санитаром-медиком он под огнем противника пробежал около четырехсот метров, чтобы добраться да второго форта, где отсиживались люди из жандармерии. Он послал радиограмму в штаб, чтобы оттуда прислали геликоптер для эвакуации тяжелораненых, но противник накрыл второй форт таким ураганным огнем, что эта проклятая машина не могла приземлиться. Вместе с небольшим отрядом капитан решил пробиться к огневой точке второго форта, находившейся в каких-нибудь трехстах метрах от мятежников; во время этой сверхрискованной операции ему чуть не снесло голову автоматной очередью противника. Бойцы вокруг него падали как подкошенные, но мысль о сдаче на милость победителя даже не приходила в голову отважному офицеру – со своей позиции он мог дать наводку для двух ракет «Страйкмастер», запущенных, чтобы дать им хоть какую-то поддержку, и яростное сражение по-прежнему продолжалось.

– Через некоторое время на помощь защитникам форта прилетела целая эскадрилья из Салалаха. Повстанцы, уже понесшие весьма ощутимые потери в результате отбитой атаки, были окончательно подавлены; оставшиеся в живых побросали свою боевую технику и бежали со всех ног. Старший офицер форта оказал стойкое сопротивление противнику, проявив при этом такую выдержку и мужество и нанеся такой сильный урон повстанцам, что мятежники так и не смогли оправиться от понесенного ущерба и надолго запомнили это поражение. Однако гражданская война в Омане продолжалась еще около четырех лет.

– Я полагаю, то жаркое сражение двояко повлияло на Лайама. С одной стороны, он был вовлечен в кровавую бойню, где ежеминутно совершалось множество бессмысленных жестокостей, многие из которых стали делом его собственных рук. С другой стороны, он видел перед собой пример выдающейся храбрости: его командир – капитан, не забывайте об этом – казался ему образцом воина-героя, и молодой человек наверняка считал, что на такой подвиг был бы способен его безвременно погибший отец. Однако участие Британской авиации в вооруженной стычке между повстанцами и регулярными войсками Омана не признавалось в официальных кругах, хотя его наградили медалью за активное участие в этой операции, а храбрый капитан стал кавалером ордена «За безупречную службу». Этот факт, а также совсем юношеское сомнение, поселившееся с тех пор в его душе – за кого он воевал? стоял ли он на стороне «хороших» или «плохих»? – превратило его в циника во всем, что касалось войны в целом. Но самое худшее было еще впереди.

– Через семь лет тот отважный капитан, удержавший два форта в Омане и уже ставший к тому времени майором, погиб в результате несчастного случая во время учебного полета в Бренкоке. Нелепая смерть, так несправедливо унесшая человека, перед которым Лайам преклонялся, кого он уважал больше всего на свете, переполнила горечью и отвращением молодого летчика, и вскоре он подал рапорт об увольнении из рядов авиационной службы специального назначения.

– Он стал наемником, использующим каждый конфликт в собственных целях – преимущественно финансовых, – но никогда не становился послушной марионеткой в чьих-нибудь руках. Я следил за ним через достаточно обширные связи, которые оставались у меня в разных странах, и, должен признаться, все, что я слышал о нем, сильно огорчало меня, а зачастую даже пугало. Хотя я никогда не слышал о том, что он хладнокровно убивал направо и налево или прибегал к насилию, если без этого можно было обойтись, но молва о нем разнеслась далеко, утверждая, что он крайне беспощаден к своим врагам – а под врагами он, очевидно, подразумевал всех, кто был против платившей ему стороны.

Матер заметил, что его рассказ отнюдь не произвел сенсации: его слушательница не казалась шокированной или удивленной – очевидно, все, о чем он рассказывал, более или менее совпадало с ее собственными догадками. – Несколько лет тому назад мне поручили проводить новый набор агентов для «Ахиллесова Щита», – продолжал он, помолчав, словно в раздумье. – Бывшие офицеры авиационной службы специального назначения обычно становились прекрасными сотрудниками, поэтому именно на них я обращал внимание в первую очередь. К тому времени я потерял все контакты с Лайамом – возможно, меня пугала столь неожиданная и резкая перемена в нем, и я боялся той новой маски холодной жестокости, которую он теперь носил. Однако внутреннее чувство подстрекало меня продолжать поиски – мне казалось, что я виноват в том, что позволил ему опуститься, хотя я тщетно пытался убедить самого себя, что делаю это всего лишь из простого любопытства.

– В конце концов я обнаружил его в глухом месте – маленьком, неприметном селении в Ботсване, неподалеку от границ Южной Африки. Он обучал отряды намибийских диверсантов, устраивавших вылазки в свою родную страну, чтобы, нанеся как можно больший ущерб, снова перейти границу, оказавшись в нейтральной соседней стране. Лайам очень сильно изменился с тех пор, как я в последний раз видел его, но он очень резко отличался от того молодого человека, которого я ожидал увидеть. Он казался… легкомысленным. Словно те убийцы и насильники, те диверсанты, которых он обучал, те ужасные условия, в которых он жил, ровным счетом ничего для него не значили. Он не обнаружил ни малейшего волнения – ни изумления, ни радости, когда я неожиданно объявился в тех краях – только сухо обронил несколько вежливых слов по поводу приятного сюрприза. Разговаривая с Лайамом, я не мог избавиться от ощущения, что я говорю с абсолютно бесчувственным человеком, но постепенно я начал понимать, что в человеке, стоявшем передо мною, кипели непонятные, темные внутренние страсти. И это испугало меня больше всего. Бог знает, какого лиха ему пришлось хлебнуть после увольнения из Британских Вооруженных Сил; несомненно только одно – эти события оставили в его душе глубокий, неизгладимый след. Нет, он отнюдь не дошел до звероподобного состояния – похоже, в свое время он приобрел достаточно стойкий иммунитет против насилия и жестокости, а заодно освободился от всех человеческих привязанностей, подчас делающих нас столь слабыми. Но, как я уже сказал, это была лишь маска, обращенная к окружающим; в этом человеке бурлили чувства, настолько сильно подавленные и загнанные вглубь, что, возможно, он и сам не подозревал о том, насколько они сильны. И теперь, когда они рвались на волю, он старался не позволить им проявиться вновь, не позволить им полностью овладеть собой, чтобы не превратиться в раба собственных страстей. Я чувствовал, что явился к нему в самый подходящий момент и в самый крайний срок; это невозможно было выразить словами, да и доказательств у меня не было ровно никаких, но многолетний опыт и интуиция подсказывали мне, что сверхчеловеческое напряжение, в котором находился Лайам в ту пору, очень скоро принесет свои печальные плоды: он был на грани срыва.

– Он воспринял мой внезапный приезд как своего рода перст судьбы, хотя сам ни за что не признался бы в этом. Я мог помочь ему выбраться из того зловонного болота, в котором он все глубже увязал. Что касается меня, я был душевно рад помочь ему.

– Лайам скупо делился со мной подробностями прошедших лет своей жизни. В числе всего прочего он как-то поделился со мной одним открытием, которое он сделал для себя несколько лет тому назад. В мире нет ничего абсолютного, сказал он. Ни абсолютной лжи, ни абсолютной правды. Ни абсолютного добра, ни абсолютного зла. Эти понятия очень растяжимы и относительны. Если ты понял это – искренне признал это, подчеркнул он, – то ты неминуемо должен установить собственные критерии оценки для добра и для зла, должен очертить те реальные границы, внутри которых ты можешь действовать, не чувствуя за собой вины. Если не выходить за очерченные рамки, совесть не будет язвить тебя своим острым жалом, сковывая волю и тем самым мешая действовать свободно, сообразно своим правилам. Еще он сказал, что добродетель и справедливость редко могут держать зло под своим контролем, ибо их собственные рамки играют роль связывающих пут, мешая действиям, направленным на праведное дело – борьбу со злом. Существуют такие ситуации, когда злу может успешно противостоять только другое зло. Все дело только в степени зла, настойчиво повторял он, – меньшее зло во имя победы над большим злом.

– Из его долгих рассуждений я понял только одно, – задумчиво проговорил Матер, – а именно то, что он начал выбираться из той бездны беспросветного отчаянья, в которую он погружался. Однако я не совсем точно выразился. Отчаянье всегда подразумевает жалость к самому себе, а человек, с которым я встретился в тех далеких, забытых богом краях, слишком огрубел и ожесточился, чтобы испытывать подобное чувство. Пожалуй, пессимизм будет более подходящим определением, а цинизм – еще лучшим. Тем не менее он принял предложение вернуться в Англию и работать на «Ахиллесов Щит», чтобы защищать людей вместо того, чтобы отнимать у них жизни. Мне показалось, что эта жизненная перемена стала для Лайама коренным поворотом, оттолкнувшей его от края бездны, на котором он стоял.

Кора, внимательно выслушавшая весь рассказ Матера от начала до конца, ни разу не перебив Плановика, неожиданно встрепенулась:

– Вы хотите сказать, он был так близко от…

– По-моему, да, – ответил Матер. – Это может показаться несколько старомодным взглядом на жизнь, но я всегда придерживался того мнения, что коль коготок увяз – всей птичке пропасть. Человеку, хотя бы раз поступившемуся своей честностью, совсем недалеко до полной деградации. Порой мне казалось, что на жизненном пути Лайам понемногу растерял и разменял на мелочь все нравственные ценности.