Текст книги "Там, где начинается река"

ГЛАВА XVIII

Валли страдал так, как может страдать только художник-повар, который видит, как напрасно стынут все изготовленные им шедевры. Не в силах больше совладать со своим волнением, он вышел из кухни и нашел Кейта и Мэри-Джозефину на скамье в роще серебристых берез.

Это был совершенно исключительный обед – кулинарное чудо. Мэри пила свой послеобеденный кофе, а Кейт курил сигару, и в это время они заканчивали (или начинали) страстный спор о последних приготовлениях к отъезду.

Кейт недолго думая дал торжественное обещание, что расправится со Смитом в кратчайший срок, может быть, даже до вечера. Глядя в сверкающие гордостью глаза Мэри, он думал, что нет такой вещи на свете, которую он не мог бы выполнить для этой прелестной девушки. Но к тому времени, как он выкурил полсигары, Мэри подошла ближе, присела на ручке его кресла и начала пробегать пальцами по его волосам. В таком состоянии он бы мог оставаться всю жизнь.

Наконец Мэри встала, поднялась на цыпочки, положила руки на его плечи и протянула губы для поцелуя: этим она ясно дала понять, что ему пора отправиться по делам.

Самая могучая армия на свете не могла бы добиться от Кейта того, что сделал этот последний поцелуй. Он положил конец всяким сомнениям и колебаниям. Кейт понял, что действительно пора приняться за работу, и немедленно отправился в дом Киркстонов.

На этот раз ему даже не пришлось дойти до самых дверей этого дома. Он еще издали заметил в кустах Мириам Киркстон. Она стояла без шляпы, и волосы ее ярко пылали на солнце.

Она заметила его почти в тот же самый момент, что и он ее, и быстро направилась навстречу. Ее лицо запылало от возбуждения и ясно говорило, что своим неожиданным появлением Кейт избавил ее от больших сомнений и колебаний.

– Мне очень неприятно, мисс Киркстон, – начал он, – что вы не застали меня дома.

Он задержал на мгновение руку, которую она протянула ему, и продолжал:

– Я полагаю, что вы пожаловали ко мне по делу Смита? Не так ли?

Он поставил вопрос ребром. В его тоне не слышалось никакого извинения. Он обратил внимание на то, что она сразу остыла и устремила на него пристальный взгляд, точно хотела не только слышать его слова, но и знать, что происходит у него в уме.

– Разве я ошибся, мисс Киркстон?

Она утвердительно кивнула головой, но губы ее не дрогнули.

– Я говорю о Смите, – повторил он, – и, правду сказать, не знаю, что все это значит. В чем дело? Что тут происходит? Почему бы вам не открыться во всем кому-нибудь, например Мак-Довелю, мне или же…

Он чуть было не сказал «вашему родному брату», но девушка так порывисто схватила его за руку, что он замолчал.

– Смит должен был встретиться с Мак-Довелем, да? – возбужденно спросила она. – Он был у него сегодня? И он рассказал ему..?

Она замолчала, тяжело дыша и судорожно сжимая руку Кейта.

– Я не знаю, что между ними произошло, – ответил он. – Знаю только, что вы причиняете Мак-Довелю много волнений и огорчений… То же самое я мог бы сказать о себе лично. Знаете, мисс Киркстон, я очень хотел бы, чтобы мы поговорили с вами вполне откровенно, начистоту. Вы прошлой ночью и очень поздно встретились со Смитом. Он был у вас тогда, когда я впервые пришел к вам. И я скажу вам больше того: он сейчас тоже находится в вашем доме!

Она резко подалась назад, точно он занес руку над ней.

– Нет, нет, нет! – закричала она. – Его нет здесь! Говорю вам, его нет здесь!

– А как я могу верить вам?! – возразил Кейт. – Вы не сказали правды Мак-Довелю, и вы делаете всевозможные усилия для того, чтобы скрыть эту правду от меня! И мы оба знаем, что вы делаете это по указке Смита. Почему? Я здесь и готов помочь вам всем, чем могу, готов до последней капли крови бороться за вас. И Мак-Довель тоже. Но мы должны знать, в чем дело, где правда! Мисс Киркстон, скажите прямо: вы любите этого китайца?

Он знал, что его слова тяжелое оскорбление и заранее предвидел их эффект. На ее бледных щеках проступили два ярких пятна. Она стремительно отступила от него на шаг. Медленно, не отрывая от Кейта своего пылающего взора, она указала ему на край кустарника, находившегося на расстоянии нескольких шагов от них. Он взглянул туда и увидел извивающуюся в последних судорогах насмерть раненную маленькую травяную змею.

– Я ненавижу его… вот как ее! – воскликнула она.

Кейт снова пристально посмотрел на нее.

– Тогда, значит, по каким-то причинам, ведомым только вам лично, вы продались Смиту или намереваетесь в самом скором времени сделать это! – воскликнул он.

Это был не вопрос. Это было определенное обвинение.

Он заметил, как краска гнева мигом сбежала с ее щек. Ее тело как-то сразу опустилось, обмякло, голова склонилась, и она всем своим видом подтвердила обвинение Кейта.

– Да, вы правы, – медленно произнесла она, – я на пути к тому, чтобы отдаться в полное распоряжение Смита.

Это неожиданное признание подействовало на него так, что в продолжение минуты он не мог произнести ни слова. А девушка воспользовалась этим кратким промежутком и снова овладела собой.

Следующие ее слова еще больше поразили его.

– Я сделала вам такое страшное признание только из уверенности, что вы не выдадите меня. Я была у вас дома с единственной целью – вместе с вами выдумать что-нибудь такое, что могло бы восстановить доверие Мак-Довеля ко мне. Вы сказали, что готовы помочь мне. Вы действительно хотите сделать это?

Он все еще молчал, и она продолжала:

– Я очень хотела бы заручиться вашей помощью. Мак-Довель потерял ко мне всякое доверие, но я никоим образом не могу посвятить его в мою тайну. Помочь мне можете только вы один. Я прошу вашей помощи на две-три недели. По истечении этого срока должно случиться нечто важное. Необходимо, чтобы Мак-Довель вернул мне свое доверие! Вы понимаете меня?

– Только отчасти, – ответил Кейт. – Вы заставляете меня помогать вам, что называется, вслепую. Вы не желаете объяснить мне, почему и зачем вы хотите продаться Смиту. Мало того, вы желаете еще, чтобы я прикрыл это просто чудовищное дело и помог вам обмануть человека, который полон самых мрачных и мучительных подозрений! Если бы у меня самого не было подозрений в том, что вы в настоящую минуту не совсем нормальны, я сказал бы, что ваша затея настолько же нелепа, насколько и невозможна. Скажу вам правду: это предположение ставит меня прямо в трагическое положение! А поэтому я ровно ничего не могу сделать для вас. Если вы нуждаетесь в моей помощи и действительно желаете ее, то прежде всего вы должны объяснить мне: почему вы продаетесь Смиту?

Она снова побледнела, но по-прежнему продолжала хранить внешнее спокойствие. Тем не менее ее руки дрожали. Он видел, как она старалась скрыть это, и ему стало от души жаль ее.

– В таком случае, раз по-вашему это невозможно, я не стану больше беспокоить вас, – тихо сказала она. – Но вы можете обещать мне держать в полной тайне все то, что я только что рассказала вам? Я сама не знаю, быть может, мое доверие к вам было излишне велико. Это, конечно, нелепо, но все же я должна вам сказать, что искренность моя объясняется только тем, что вы были так близко знакомы с Джоном Кейтом в последние минуты его жизни. Джон Кейт был единственным человеком, который мог бы по-настоящему помочь мне.

– Но при чем тут Джон Кейт? Каким образом он мог бы помочь вам?

Она покачала головой.

– Объясняя вам это, я должна ответить на все ваши предыдущие вопросы, а это невозможно!

Кейт понял, что отчасти попал в тупик. Понял он также и то, что ни убеждения, ни угрозы в данном случае не помогут. И вдруг им овладела новая, требующая немедленного действия мысль. В конце концов, цель оправдывает средства. Он сжал кулаки. Глаза его как-то сразу потемнели и приняли жестокое выражение. Он повернулся и в упор посмотрел на девушку.

– Выслушайте меня внимательно! – крикнул он. – Вы затеяли большую игру, и то же самое я могу сказать про себя лично. Возможно, что каждый из нас поступает самым эгоистическим образом, совершенно не заботясь и не думая о другом, но тем не менее мы можем помочь друг другу. Хотите вы помочь мне, если я в свою очередь помогу вам?

Он снова искренне пожалел ее, увидев, как живо она бросилась на его приманку.

– Да! – вскричала она, с трудом переводя дыхание. – Да, я самым искренним образом хочу помочь вам!

Его лицо приняло землистый оттенок. Он поднял сжатые кулаки так, что она увидела их, и подошел к ней на шаг ближе.

– Тогда скажите мне следующее… Вы будете очень огорчены, если что-нибудь случится со Смитом? Если он будет убит, если он вообще умрет… если..?

Она дышала все чаще и тяжелее. Снова яркие пятна окрасили ее скулы.

– Вы будете очень огорчены? – снова повторил он.

– Нет, я нисколько не буду огорчена. Он вполне заслуживает смерти.

– В таком случае вы должны мне сказать, где он в данное время находится. Вам надо знать, что вся моя игра имеет непосредственное отношение к нему лично. И я думаю, что моя игра гораздо серьезнее и важнее вашей, потому что тут идет речь о жизни и смерти. Вот почему я так заинтересован вашей игрой. Я эгоист и, зная, что вы можете помочь мне, обращаюсь к вам за содействием. Обещаю вам свято хранить вашу тайну и, что называется, обработать Мак-Довеля при условии, что вы будете хранить мою тайну и станете помогать мне! Так вот, первым делом ответьте мне на вопрос: где сейчас находится Смит?

Она колебалась только одну секунду и ответила:

– Он уехал из города. Уехал, по его словам, дней на десять.

– Но он не купил билета! Никто не видел, как он сел в поезд!

– Совершенно верно. Он ушел из города, держась вначале берега реки. Несколько пониже его ждал автомобиль. Из автомобиля он намеревался пересесть в поезд, который должен был доставить его в Виннипег.

– Угодно вам сообщить мне, почему он поехал в Виннипег?

– Нет, я не могу сказать вам!

Он пожал плечами.

– Но мне необходимо знать это. Я, пожалуй, догадываюсь. Дело идет о вашем брате!

Он снова ошеломил ее, но все же она нашла в себе силы ответить:

– Нет, он не имел в виду встретиться с моим братом.

Он протянул ей руку.

– Мисс Киркстон, я всячески готов помочь вам. От всей души хочу сдержать свое обещание. Надеюсь, что в деле с Мак-Довелем я устрою все, что надо. Но, конечно, я требую, чтобы в ответ вы сделали то же самое по отношению ко мне. Можете вы мне поклясться или просто дать слово, что вы немедленно по возвращении Смита сообщите мне об этом?

– Я немедленно дам вам знать об этом! Вы имеете мое слово!

Их руки слились в крепком пожатии. И, глядя в ее глаза, Кейт понял, что его душевное бремя отнюдь не самое тяжелое. Мириам Киркстон тоже боролась за свою жизнь. Собираясь уходить, он повернулся к ней с порога и сказал:

– Пока мы живем, мы обязаны надеяться. Я почти уверен, что, регулируя мои отношения со Смитом, я одновременно урегулирую и ваши отношения с ним. Это – очень трудное и большое дело, мисс Киркстон, и я приложу все силы к тому, чтобы одержать победу. Я живу теперь только этим. Через десять дней Смит вернется, и тогда…

Он с улыбкой на устах расстался с ней. Мириам, не отрываясь, следила за ним взглядом, она прижала свои тонкие ручки к груди, и в глазах ее загорелась новая мысль, новая надежда. Калитка еще не успела закрыться за ним, как он услышал тяжкий вздох, вырвавшийся из ее груди. Она протянула было руку, чтобы позвать его назад, ибо что-то подсказывало ей, что именно этот человек принесет ей избавление от мук и спасение.

Губы ее едва-едва разжались, и с них сорвался тихий стон:

– Десять дней… десять дней… А что же будет дальше?

ГЛАВА XIX

Кейт делал все от него зависящее для того, чтобы исполнить обещание, данное мисс Киркстон. Ему было нетрудно убедить Мак-Довеля, что его подозрения относительно Мириам неосновательны, потому что инспектор всей душой готов был верить этому. Он объяснил крайне нервное состояние девушки тем, что Смит причинил много неприятностей ее брату, и прибавил при этом, что все будет урегулировано, как только китаец вернется домой из Виннипега. Услышав это, Мак-Довель взволнованно схватил его руки и со вздохом искреннего облегчения и великой благодарности сказал:

– Но, ради Бога, объясните: почему она мне лично не призналась во всем этом? Почему, Коннистон, она так не доверяет мне?

Кейт был готов ко всему.

– Потому что… – начал он, словно собираясь с мыслями. – Видите ли, Мак-Довель, я сейчас нахожусь в весьма щекотливом положении. Вы должны понять меня и не заставлять говорить больше, чем я могу и смею. Менее всего мисс Киркстон хотела бы посвящать вас во все свои неприятности. Она признается во всем, как только выяснятся первые результаты ее победы. Может быть, тут сказывается ее деликатность, – трудно сказать. Женщина всегда остается женщиной. Она не может рассказать о том, что смущает ее, что заставляет ее стыдиться, человеку, которого она уважает больше, чем всех остальных людей. Она должна сама во всем убедиться, все выяснить и лишь после этого поделится с вами своими переживаниями и рассеет все ваши подозрения. Скажу вам прямо, Мак-Довель, будь я на вашем месте, я определенно гордился бы таким отношением.

Мак-Довель на минуту отвернулся, и Кейт видел, как напряглись мускулы на его шее.

– Может быть, Дервент, вы догадались, а может быть, и просто поняли, в чем дело, – сказал он, все еще стоя лицом к окну. – Надеюсь, конечно, что она этого никогда не узнает… Я слишком стар, стар настолько, что гожусь ей в отцы. Тем не менее я взял себе право следить за ней и не допускать, чтобы кто-либо обидел ее.

Он снова сжал кулаки, а Кейт, стоя позади него, произнес самым сладким голосом:

– У меня такое впечатление, что вы в состоянии поступить точно так же, как когда-то поступил Джон Кейт, который мстил за своего обиженного и замученного отца. И ввиду того, что закон вовсе не всегда знает все, возможен такой случай, что Смит найдет оправдательные для себя аргументы. Но до тех пор, пока она по собственной воле не придет к вам – я говорю о мисс Киркстон, – пока она не придет к вам с сияющими от радости глазами и не поведает вам своей тайны, вы морально обязаны вести себя с ней так, как будто бы вы ничего не видели, ничего не слышали и ни о чем не догадываетесь. Сделайте так, Мак-Довель, а все остальное предоставьте мне!

Кейт удалился, оставив инспектора по-прежнему лицом к окну. Он был убежден, что если ему понадобится ждать Смита целую вечность, то он будет терпеливо ждать до последней минуты и, чувствуя занесенный над головой дамоклов меч, не откажется от намеченного плана, какими бы осложнениями это ему ни угрожало. Правда, он надеялся, что отказ Мириам Киркстон посвятить его в свою тайну и сообщить хотя бы самые незначительные факты превратит симпатию Мэри к ней в полное равнодушие, если не в неприязнь. В этом отношении он должен был разочароваться. Мэри-Джозефина настояла на том, чтобы они пригласили мисс Киркстон на обед в один из ближайших дней. Приглашение было сделано, было принято, и после этого Кейт проникся убеждением, что между обеими девушками произошло нечто такое, чего он не мог ни отгадать, ни изменить. Сознавая это, он покорился неизбежности. Ему оставалось только ждать Смита.

– Знаешь, что я скажу тебе, – сообщила ему однажды Мэри-Джозефина, – если бы не твое торжественное обещание никогда ни в кого не влюбляться, я признаться, испугалась бы. – Это было поздно вечером, и девушка присела на ручку кресла, в котором сидел «брат». – Это чувство ужаса, признаться, несколько раз овладевало мной, Дерри. Ведь она очаровательна. Кроме того, ты страшно любишь красивые волосы, а у нее просто удивительные волосы. Понимаешь теперь, что…

– Собственно говоря, – спокойно начал Кейт, – я никак не могу припомнить, когда это я дал тебе торжественное обещание не влюбляться. Я заявляю тебе сейчас самым категорическим образом, что я безумно влюблен, влюблен в тебя, Мэри-Джозефина. А что касается волос мисс Мириам Киркстон, то я не променяю единого твоего волосочка на всю ее голову.

Услышав это, Мэри издала коротенький смешок, распустила свои пышные волосы, склонила головку и прижалась ею к плечу Кейта.

– У меня частенько бывают довольно смешные моменты, когда мне кажется, что ты вовсе не брат мне, а… нечто совсем другое… Как странно, не правда ли?

Кейт усмехнулся и был очень рад тому, что волосы девушки скрыли выражение его лица.

В продолжение этих первых, изумительных весенних дней они почти не расставались, если не считать тех случаев, когда Кейт должен был отправиться в город по неотложным делам. В это же время он успел приготовиться ко всем случайностям, которые могли произойти помимо его воли. Прежде всего он занялся материальными делами. По его приблизительному подсчету имущество Кейтов в посту Принца Альберта стоило по крайней мере сто тысяч долларов. Мак-Довель сообщил ему, что до того, как земли перейдут к счастливым наследникам, предстоит довольно сложный судебный процесс. Кейт прекрасно знал, что еще до процесса его личная судьба так или иначе выяснится. Не желая подвергать случайности и опасности Мэри-Джозефину, которая отныне могла рассчитывать только на него, он написал завещание, согласно коему все имущество переходило в полную собственность девушки. Это завещание он подписал: Джон Кейт, вложил его в конверт и неизменно носил при себе, под рубахой. Как Дервент Коннистон, он получил по возвращении в пост Принца Альберта тысячу двести шестьдесят долларов – жалованье за то время, что он находился в отсутствии по делам службы. Двести шестьдесят долларов он положил в карман, а остальную сумму в виде десяти стодолларовых бумажек на глазах Мэри-Джозефины поместил в конверт и вручил ей.

– При тебе они будут в большей безопасности, нежели при мне! – объяснил он свой поступок.

Мэри-Джозефина приняла деньги с видом человека, на плечи которого возложена огромная ответственность.

Эти дни были одновременно полны великой радости и тяжелой горечи. Даже в моменты величайшей радости он чувствовал, как что-то гложет его сердце, гложет с каждым разом все сильнее и мучительнее, и нередко ему казалось, что все его существо сгорает на медленном, испепеляющем огне.

Однажды ему приснился странный сон. Он увидел Коннистона, который подошел к его кровати и разбудил его, а после этого, ехидно смеясь и издеваясь, сообщил ему, что, наградив его сестрой, он чем самым навлек на него проклятие дочерей Акелоуса. Он когда-то слышал об этом проклятии, смутно знал, что оно представляет собой, и, проснувшись в столь поздний час ночи, подумал; что Коннистон был совершенно прав. Он вполне ясно сознавал свое положение. Что бы ни случилось, как бы удачно ни сложились для него в дальнейшем обстоятельства, какую бы победу он ни одержал, все равно Мэри-Джозефина останется для него только сестрой и абсолютно недосягаемой. Его сестра! А он любит ее самой настоящей мужской любовью!

На следующий день после этого неприятного сна он вместе с Мэри снова отправился в рощу, в тени которой приютился старый кейтовский дом. Снова они вошли в заброшенное жилище и медленно обошли холодные, мрачные, пустынные комнаты. В одной из них он долго рылся и искал что-то на запыленных книжных полках. Наконец он нашел то, что ему было нужно, и торопливо раскрыл книгу. В книге он скоро отыскал ответ на вопрос, который засел в его голове в первый же момент, как он проснулся и увидел солнце, вселившее в него бодрость и веру в то, что надо и дальше идти вперед. В конце концов дочери Акелоуса проиграли! Улисс сыграл с ними злую шутку и выиграл! А теперь такую же игру должен был играть он, Джон Кейт, играть и обязательно выиграть! Он должен на время стать современным Улиссом!

Выйдя с Мэри-Джозефиной на свежий воздух, он почувствовал твердую, всесокрушающую уверенность. Идя рядом с девушкой, держа ее руку в своей, ощущая ее присутствие всем своим существом, он говорил себе, что вся жизнь есть страшная возмутительная ложь и что нет матери-земли, нет солнца, нет разума во всем окружающем, если в этом мире нет надежды для него, Джона Кейта.

Но он знал, он был уверен, что эта надежда есть! Она была совсем близко, подле него. Она была здесь и дальше, за пределами леса. Она была за границей этих желтых равнин, за самым далеким деревом самого далекого леса, за горами и долами, и главный источник ее находился в сердце гор, которые с прежней силой продолжали манить его. Точно так же, как он мечтал в дни детства и юности, он мечтал о них и теперь, и мечты его были тем прекраснее и жизненнее, что вместе с ним и о том же мечтала Мэри-Джозефина. Он рисовал ей картины будущей жизни, говорил о том, как они будут пробираться вдоль беспредельного Саскачевана, как войдут в новый, их собственный мир, как будут жить в нем, работать, радоваться, искать, побеждать и наслаждаться существованием вдвоем. И Мэри-Джозефина, слушая его с затаенным дыханием, мечтала и строила планы вместе с ним.

В течение одной недели они пережили столько, сколько иной человек мог бы пережить за целый год. По крайней мере, так казалось Кейту, который еще никогда не оставался так долго наедине с женщиной. Отношение ко всему этому Мэри-Джозефины было несколько иное. Она была надолго разлучена с братом, и разлука оказала на нее такое воздействие, что следы его должны были сохраниться на всю жизнь. Но за это время нисколько не ослабела ее духовная связь с тем, кто всегда казался ей самым близким существом на свете. Теперь же ей казалось, что ее дружба с братом, что их взаимная любовь сильнее, чем когда-либо, сильнее даже, чем в далекие дни навсегда ушедшей юности. Это объяснялось тем, что они жили теперь в стране, где она никого не знала, где все было чуждо ей и где каждый из них воплощал для другого весь остальной мир и всю его радость.

Джон Кейт все это прекрасно понимал и испытывал двойственное чувство радости и печали. И все чаще и чаще стали повторяться часы, когда им овладевало самое жестокое отчаяние. Тогда он уходил к старому отчему дому, причем Мэри-Джозефина неизменно сопровождала его. Никто из посторонних не имел представления об этих визитах. Там, очутившись наедине, они без конца беседовали о Джоне Кейте, и он неоднократно замечал, какой мягкий и ласковый огонь светился в ее глазах, когда он начинал разговор о «покойном». Она полюбила память этого человека, потому что ее брат преклонялся пред ним.

Эти часы сменялись ночами, когда правда, скинув маску со своего лица и дерзко улыбаясь, страшным призраком вставала перед ним во весь рост и указывала ему всю глубину его падения и всю шаткость его положения. Его радовало только одно: что Мэри-Джозефина имеет должное представление о нем. Что бы в дальнейшем ни случилось, она знает уже и всегда будет знать, кто такой был Джон Кейт. Ибо он сам, Джон Кейт, рассказал ей обо всем, раскрыл всю правду, насколько это было возможно.

Дни сменялись днями, и ему приходилось все сильнее бороться с новым чувством, которое медленно, но верно росло в нем. Он часто следил за неведомым ему до сих пор выражением в глазах Мириам Киркстон. Часто ему казалось, что в глазах ее горит нечто большее чем надежда. Это была почти уверенность. Она верила ему, верила в его обещание, в его силу и старание во что бы то ни стало помочь ей. И эта вера еще больше усилилась с тех пор, как девушка подружилась с Мэри-Джозефиной, которая, вероятно, убедила ее, что на свете вообще нет ничего такого, с чем не мог бы справиться ее брат. Даже Мак-Довель, которого Кейт раньше считал своим опасным противником, Мак-Довель, обычно очень осторожный и рассчитывающий каждый шаг свой, теперь в свою очередь преисполнился к нему полного доверия и терпеливо ждал возвращения Смита. И эта слепая вера в него мучила и терзала его больше чего-либо другого, ибо он прекрасно сознавал, что какова бы ни была его победа, она все равно будет базироваться на обмане.

На девятый день, к концу ужина, послышался телефонный звонок. Кейт поднялся и немедленно подошел к телефону. Звонила Мириам Киркстон.

– Он вернулся! – коротко объявила она.

И это было все. Она произнесла эти два слова дрожащим голосом. Он ответил и тотчас же повесил трубку, причем знал, что в его лице произошла резкая перемена, когда он повернулся к Мэри. Он сделал над собой невероятное усилие, настолько мучительное, что в глазах девушки немедленно засветился немой вопрос. Он мягко и любовно погладил ее волосы, объяснил, что Смит вернулся и что он сейчас же идет к нему. Войдя в свою комнату, он первым делом вооружился своим автоматическим револьвером, который сунул под пальто.

На пороге, готовый к уходу, он повернулся. Мэри-Джозефина подбежала к нему и положила руки на его плечи. Странное волнение было в ее глазах; в них был вопрос, который она не решалась задать.

Что-то таинственное нашептывало ему, что сейчас наступает самый решительный момент. Что бы ни случилось, к вечеру положение вещей должно было окончательно выясниться! Он обнял девушку, крепко прижал ее к себе, на минуту замер в таком положении, а затем заглянул глубоко в ее глаза.

– Ты любишь меня? – ласково спросил он.

– Больше всего на свете! – прошептала она.

– Поцелуй меня, Мэри-Джозефина!

Ее губки прижались к его губам. Он медленно, неохотно разжал свои объятия. Девушка еще долго стояла на пороге и напряженно следила за ним до тех пор, пока его не скрыл туман, стелившийся у подножья холма. Она еще раз пожелала ему всего хорошего, и он ответил ей. Дверь закрылась. А Кейт продолжал свой путь в город, и ему казалось, что чья-то злая рука вцепилась в его сердце и безжалостно рвет его…