Текст книги "Там, где начинается река"

– И вы все-таки не верите ей?

– Определенно не верю! Как я могу верить ей, когда я лично, собственными глазами, видел, как она входила к Смиту? Правду сказать, Коннистон, она лжет самым блестящим образом, желая скрыть то, чего не должен знать ни один человек на свете!

Кейт вдруг подался вперед.

– А какое отношение ко всему этому может иметь Джон Кейт? – спросил он. – Интересно знать, почему этот самый повышенный интерес к Джону Кейту появился как раз в то время, когда вы стали подозревать в чем-то Смита?

Мак-Довель покачал головой.

– Весьма возможно, что ее интерес к Джону Кейту не так велик, как интерес к вам лично, Коннистон! Вот это самое и надлежит вам выяснить сегодня вечером. В общем, создалась чрезвычайно интересная ситуация, чреватая трагическими последствиями. С того самого момента, как вы подтвердите мои подозрения, нам придется иметь дело непосредственно со Смитом. Но… – и он указал пальцем вперед, – я вижу Валли, который улыбается, как кошка. Надо думать, что обед ему удался на славу.

Маленький японец бесшумно открыл дверь в столовую, где стол был накрыт на двоих.

Кейт усмехнулся про себя, усевшись против человека, который немедленно послал бы его на казнь, если бы узнал всю правду. В конце концов он понял, что находится на узенькой ступеньке, которая так часто отделяет комедию от трагедии. Только теперь он по-настоящему оценил адский юмор своего положения.

ГЛАВА VIII

Гроза почти совсем прошла, когда Мак-Довель ушел от Кейта. Это было в два часа дня.

Кейт со странным волнением следил за этим железным человеком до тех пор, пока его высокая серая фигура не растаяла в мглистой дали, у подножия холма. До прихода к нему инспектора в качестве гостя, он как будто выработал определенный план своих будущих действий. Он решил воспользоваться своим отпуском и отправиться на запад, написать оттуда Мак-Довелю, что он по многим причинам не может снова вступить в должность, в ожидании ответа зарыться где-нибудь в горах Британской Колумбии и таким образом оставить впечатление, что он направился в Австралию или Японию.

Теперь же он находился в нерешительности. Он, казалось, заглядывал в ближайший вечер, когда должен был встретиться с Мириам Киркстон, и уже не боялся Смита так, как боялся еще несколько часов назад. Мак-Довель лично дал ему новое оружие в руки. Неофициально ему было поручено следить за Смитом, и создавалось впечатление, как будто судьба Мириам Киркстон передана в его руки.

Он с нетерпением ждал вечера. Валли завернулся в огромный дождевой плащ и отправился в город отчасти за продуктами, а отчасти за платьем Коннистона. Без четверти восемь Кейт оставил свой дом и направился к Мириам Киркстон.

Несмотря на ранний вечер, кругом стояла темная, тяжелая ночь, насквозь пропитанная туманом. С вершины своего холма он не мог уже видеть долины Саскачевана. Ему казалось, что он сходит в глубокую яму, в которой сгрудившиеся огни домов горели как далекие звезды. В начале девятого он подошел к дому Киркстонов, который спрятался за железной оградой, среди деревьев и ягодных кустов. Занавеси на окнах были спущены, но сквозь них на улицу струился мягкий свет.

Он был уверен, что Мириам Киркстон услышала шум его шагов по гравию, потому что едва только он прикоснулся рукой к старомодному молоточку у входа, как дверь немедленно раскрылась. И тут же он увидел улыбающуюся ему Мириам и снова почувствовал прикосновение ее руки к своей.

Ее ручка не была так холодна, как в конторе Мак-Довеля. Напротив, она была лихорадочно горяча, а зрачки девушки были неестественно велики, темны и вместе с тем блестящи. Кейт мог подумать, что он испугал ее своим резким появлением из вечернего уличного мрака, но не в этом заключалась причина ее возбужденного состояния. Ясно было, что она взволнована чем-то, имевшим место до его прихода.

Он не мог ручаться, но ему показалось, что он услышал почти бесшумное движение дверей и что его ноздри уловили едва ощутимый странный аромат. Кроме того, ему почудилась легкая, едва-едва заметная дымовая завеса вокруг света, и он понял, что она вызвана сигаретой. Голос Мириам Киркстон неестественно дрожал, когда она предложила гостю повесить пальто на старинной вешалке около двери. Кейт воспользовался краткой паузой для того, чтобы припомнить, где недавно он вдыхал точно такой же запах. Он вздрогнул, вспомнив… Это было в конторе инспектора тотчас же следом за тем, как Смит удалился.

Девушка улыбнулась, когда он повернулся лицом к ней, и извинилась за причиненное беспокойство.

– Я понимаю, что это просто… неприлично, – начала она. – Но, мистер Коннистон, я почему-то была уверена, что вы поймете меня и мое состояние. Мне даже кажется, что я недолго раздумывала над всем этим и немедленно подчинилась инстинкту. Я очень боялась грозы и молнии, но мне так хотелось видеть вас, что я и передать не могу. У меня не хватило силы ждать до завтра. Я хочу сегодня же все знать, все услышать… Не правда ли, все это больше чем странно?

Он никак не мог впоследствии припомнить, что ответил на этот вопрос. Девушка повернулась, и он последовал за ней через большую квадратную дверь, которая вела в холл. Это была та самая дверь с высокой накладной панелью, которую он открыл четыре года назад, когда вступил в смертельный бой с отцом и братом Мириам Киркстон.

На один миг в раме дверей в сиянии света удивительно четко вырисовалась фигурка девушки.

«Вероятно, ее мать была замечательно красива!»

Вот какая мысль занимала его, когда он очутился в этой комнате и мгновенно вспомнил все то, что здесь когда-то произошло. Память так быстро и проворно развернула пред его взором все детали события, что, находясь сейчас здесь, он поразился, до чего все вокруг осталось почти без перемен. Тут все еще стояло старое кожаное кресло, с кожаными же ручками, в котором тогда сидело жирное, огромное существо, именовавшееся судьей Киркстоном. Он увидел тот же стол и тот же камин, и те же безделушки на нем. Та же Мадонна висела между двумя окнами. Подобно хозяину дома, она была слишком жирна и пухла для того, чтобы претендовать на красоту. Кейт вспомнил, что в ту проклятую ночь сын, полная копия своего гнусного отца, стоял спиной к Мадонне, которая словно возложила на его плечи свои пухлые, грузные руки.

Как отчетливо сохранила все его память!..

Повернувшись к девушке, Кейт обратил внимание на напряженное выражение ее глаз. Он тщательно осматривал комнату, причем нисколько не скрывая своего интереса. Мириам Киркстон дышала неровно, судорожно, а волосы ее дивно мерцали в колеблющемся свете. Она села и жестом предложила Кейту занять место против нее, по ту сторону стола, с которого он когда-то схватил медную линейку и нанес смертельный удар судье Киркстону. Казалось, никогда до сих пор он не видел ничего более напряженного, ничего более прекрасного, чем ее глаза, которые, не отрываясь ни на миг, глядели на него. Он подумал о подозрениях Мак-Довеля, снова вспомнил о Смите, и у него захватило дыхание. Странный аромат продолжал висеть в воздухе. На маленьком серебряном подносике у его локтя лежали три свежих окурка.

– Вы, конечно, припоминаете эту комнату? – спросила девушка.

Он кивнул головой.

– Да, конечно! Тогда я был здесь тоже вечером. А на следующий день отправился по следам Джона Кейта.

Она стремительно подалась в его сторону, и голова ее упала на руки, лежавшие на столе.

– Вы расскажете мне всю правду относительно Джона Кейта? – спросила она тихо и взволнованно. – Можете поклясться мне в том, что я услышу из ваших уст только правду, одну правду?

– Я не упущу ни слова из того, что я уже рассказал сегодня инспектору! – ответил он, стараясь избежать ее напряженного взора. – Я даже думаю, что вам я смогу рассказать еще больше.

– В таком случае… скажите мне следующее: вы были вполне правдивы в разговоре с инспектором Мак-Довелем? Действительно ли Джон Кейт умер?

Кейт тут же на месте задался вопросом: приходилось ли когда-нибудь Смиту встречаться с таким же взглядом? Приходилось ли ему так смотреть на девушку и своим взглядом победить ее взгляд? Неужели правда то, на что намекал Мак-Довель?

Мак-Довелю он лгал совершенно легко, и казалось, что лживые слова сами собой срываются с его языка. Теперь же слова застревали в его горле. Не дав ему возможности приготовиться к ответу, девушка подошла к нему вплотную и поставила ребром вопрос, от которого зависела его жизнь или смерть, и в первый момент он не знал, что и как ответить.

Очевидно, у нее имелись какие-то подозрения, и вряд ли она руководствовалась чисто интуитивными импульсами. Неожиданность ее вопросов поразила его, а затем взволновала, но в волнении своем он оказался большим господином положения, чем сам вначале мог думать.

– Вам, значит, угодно знать, действительно ли умер Джон Кейт и как он умер? – спросил он.

– Да! Вот что мне необходимо знать самым точным образом!

Он заметил, что она сжала руки и что ее изящные пальчики напряглись.

– Я только что помедлил, мисс, исключительно потому, что обещал вам рассказать больше, чем узнал инспектор Мак-Довель. Хочу вам сказать, что вряд ли мой рассказ доставит вам удовольствие. Ведь Джон Кейт убил вашего отца! Уж только поэтому вы не можете питать к нему симпатии. И вам определенно будет неприятно слышать, что я почти любил этого человека и что я был очень огорчен его смертью.

– Дальше, дальше… прошу вас!

Ее руки разжались. Пальцы ослабели. Что-то медленно угасало в ее лице. Создавалось впечатление, точно она еще надеялась на что-то и что надежда умирала. Возможно ли, что она надеялась на то, что Джон Кейт все-таки жив?

– Знали ли вы этого человека? – спросил он. – Вы были знакомы с Джоном Кейтом?

Она отрицательно покачала головой.

– Нет! Я несколько лет провела в закрытом учебном заведении. Я не припоминаю его.

– Но он знал вас… То есть я хочу сказать, что он видел вас, – заметил Кейт. – Он неоднократно беседовал со мной о вас в те дни, когда положение его стало совсем безнадежно. Он говорил мне, что ему очень больно за вас и что только из-за вас он искренне жалеет о том акте справедливости, который совершил по отношению к вашему отцу. Имейте в виду, что я говорю почти его словами. Он называл это справедливостью. В этом отношении он ни разу не испытывал сомнений. Вы, может быть, никогда не слышали этой части его истории?

– Нет!

Это единственное слово чуть ли не против воли сорвалось с ее губ. Она ждала, что он будет продолжать, жаждала этого, и глаза ее ни на миг не отрывались от его лица.

Он не повторил своего рассказа в таких же точно выражениях, в каких изложил его Мак-Довелю. Факты были, конечно, те же, но его живая симпатия к слушательнице и собственные убеждения придали совершенно иной характер его словам. Обо всем он рассказывал с точки зрения самого Джона Кейта, и лицо Мириам Киркстон бледнело, и пальцы ее все больше напрягались по мере того, как она вслушивалась в новую версию трагедии, разыгравшейся в той же комнате, где они сейчас сидели.

А затем он углубился в страну вечного льда, вечных снегов, в царство эскимосов, и с этого момента он уже не был Кейтом, а говорил устами Коннистона. Он подробно описывал бессолнечные дни, недели и месяцы, с утра до вечера насыщенные безумием, и когда наконец дошел до событий в маленькой хижине, где умирал Коннистон, он снова превратился в Джона Кейта. Тут он говорил не столько о себе, сколько об англичанине. Сухой, надорванный стон огласил комнату, когда он кончил описание того, как он похоронил друга под полом избушки, приютившейся на самом краю света… Но не было слез в глазах девушки… Будь слезы, они скрыли бы от него выражение этих глаз. Девушка не плакала, хотя в горле ее забурлило что-то, до того давящее и мучительное, что она сделала над собой усилие, желая перевести дыхание.

Наконец она промолвила:

– И это, значит… был Джон Кейт?

В подтверждение лжи он опустил голову и, думая о Коннистоне, сказал:

– Это был самый благородный человек на свете; подобных ему я никогда не встречал. Я очень огорчен его смертью…

– И я… Я тоже огорчена его смертью…

Он взял ее руку, и на один миг ее пальцы крепко обвились вокруг его пальцев, а затем сила напряжения в них ослабела, и она опустила руку. И в тот же момент он заметил, как резко изменилось ее лицо. Она глядела поверх него, через его правое плечо. Глаза ее расширились, зрачки под его напряженным взглядом приняли совершенно неестественные размеры, и она на миг задержала дыхание. Быстро и инстинктивно, как человек, за которым долго охотились, он повернулся в ту сторону, куда смотрела Мириам Киркстон. Позади него комната была абсолютно пуста. У окна он не заметил ничего подозрительного. По-прежнему сыпал частый дождик, и на некоторое подозрение, пожалуй, наводило то обстоятельство, что на одном окне штора не была так спущена, как на остальных. Он еще не отвел взора, как девушка подошла к нему. Он прекрасно понимал, что она заметила что-то, что заставило ее вздрогнуть, но он ни о чем не расспрашивал ее. Вместо этого, делая вид, что ничто особенное не поразило его, он попросил позволения закурить.

– Я вижу здесь несколько окурков, – сказал он и в виде извинения указал на подносик.

Он пристально глядел на нее и с нетерпением ждал ответа. Несомненно, она попалась. Брат ее был в отсутствии. А в комнате чувствовался запах неамериканской сигареты, которую совсем недавно здесь кто-то курил. Он видел, как струя ярко-красной крови поднялась вдоль ее горла к щекам, и ему стало стыдно за нее. Как бы он ни старался, он уже никоим образом не мог бы не верить предположениям Мак-Довеля. Тут до него был Смит. И несомненно, что Смит оставил эту комнату за миг до того, как он, Кейт, вошел сюда. И возможно, что лицо Смита мелькнуло только что в окне.

Его рассмешило то, что она сказала ему:

– Да, мистер Коннистон, у меня завелась очень некрасивая привычка курить! Этому я научилась на Востоке. Это очень некрасиво, не правда ли?

Он с трудом сдержал себя. Ему хотелось воскликнуть: «Ах вы очаровательная маленькая лгунья! Я мог бы тут же на месте пристыдить вас, но мне это очень неприятно».

Вместо этого он откусил кончик своей сигары и сказал:

– Нет, почему! Надо вам знать, что в Англии женщины курят очень много и часто. Я лично не поклонник этого нововведения. Но в то же время не настаиваю на ходячем мнении, что это грешно, некрасиво и так далее…

Но тут уж он потерял власть над собой. Он посмотрел ей прямо и открыто в глаза и решительно заявил:

– Я не верю тому, что вы курите!

Он поднялся с места, продолжая улыбаться, глядя на нее, как старший брат, и ожидая признания. Она была не слишком поражена той прямотой, с какой он сказал правду. Казалось, последние остатки ее смущения куда-то исчезли. В ее глазах загорелось смутное, но сильное желание, и глаза эти словно хотели проникнуть до самой глубины его души. Он увидел, как новая судорога пробежала вдоль ее горла, и искренне пожалел девушку, отца которой он убил.

Несмотря на сильное волнение, он продолжал владеть собой. Он и так зашел слишком далеко!

Она проводила его до дверей, снова протянула ему руку и пожелала доброй ночи. Она выглядела до того беспомощной и измученной, что Кейт пожалел, что нет поблизости человека, который имел бы право взять ее за руку и оказал бы ей моральную поддержку.

– Вы еще придете ко мне? – прошептала она.

– Да, конечно, я еще приду к вам! – ответил, он. – Спокойной ночи!

Он вышел на улицу под моросивший дождик. Дверь быстро захлопнулась за ним, но тем не менее он еще раз услышал стон, вырвавшийся из горла мисс Мириам Киркстон.

ГЛАВА IX

Кейт не спускал руки с рукоятки револьвера, когда пробирался вдоль непроглядно-черных аллей. Он не видел земли под ногами, а только чувствовал ее. Что-то более сильное, чем предположение, говорило ему, что Смит находится совсем близко. Если это было предчувствие, то он удивлялся, каким образом оно пришло к нему. Чисто собачий нюх предупреждал его о неминуемое опасности. Он прошел через калитку и стал спускаться вниз по склону, направляясь к городу. Ему удалось кое-как соединить отдельные части воедино и заняться тщательным анализом своих мыслей. Еще так недавно ему казалось, что все они приведены в абсолютный порядок, но теперь в них царил хаос. Он не мог уже оставить пост Принца Альберта, как «он предполагал несколько часов назад. Мак-Довель дал ему определенное поручение. Мириам Киркстон усилила в нем желание выполнить это поручение. Смит – тоже! У него было сейчас точно такое же состояние, как у человека, пробирающегося по тонкому льду и не дающего себе отчета в том, где лед тоньше всего.

» Что за глупость! – начал он убеждать себя. – Какого черта я вдруг вмешиваюсь в дела какого-то Смита и красивой девушки, причем делаю это в момент наиболее тяжелого своего собственного состояния? Если бы, впрочем, не Мак-Довель…«

И тут его мысль прервалась.

Ему слишком много пришлось претерпеть и бороться на своем веку для того, чтобы самого же себя обманывать или тешить иллюзиями. И он признался себе, что, конечно, делает все это только для Джона Кейта, только для Джона Кейта, который неведомыми и таинственными путями, несмотря на свою официальную смерть и такие же официальные похороны, принимает непосредственное участие в деле Смита и мисс Мириам Киркстон, являющихся главными действующими лицами драмы. Конечно, никто не знал, что он – Джон Кейт; все принимали его за Дервента Коннистона, и поэтому он мог в любой момент сняться с места и отправиться на поиски неведомых гор, где берет начало река. Если продолжать метафору, которая так понравилась ему, то можно было бы сказать, что только в этом направлении он мог найти лед достаточно крепкий и прочный для того, чтобы привести его в безопасное место. В конце концов, вовсе не обязательно, чтобы он выполнил поручение инспектора. Он легко может забыть про существование на свете мисс Киркстон и в кратчайший срок укрыться от пронизывающего насквозь взора Смита. Он повторил себе в тысячный раз, что официально Джон Кейт умер, а раз он умер, то закон и представители его потеряли к нему всякий интерес.

Об этом он все время думал, когда во мраке ночи прокладывал себе дорогу в город. Но в то же время он неотступно видел пред собой золотую головку Мириам Киркстон. Тайна, бросившая свою чудовищную тень на большой дом на холме, возбуждала в нем все инстинкты прирожденного охотника. И он определенно чувствовал, что желание схватиться со Смитом росло в нем с каждой минутой. Но, конечно, он не мог предвидеть, что все так случится. Не предвидел этого и Коннистон. Оба они думали только о том, чтобы спасти от веревки драгоценную голову Джона Кейта. На одну минуту он забыл было про существование на свете палача. Но действительность вдруг придавила его всей своей непомерной тяжестью, и против воли мысль его снова обратилась в сторону таинственных и чудесных гор…

Городские улицы были пустынны. Сквозь вечерний мрак пробивался свет многочисленных огней. Время от времени то там, то здесь с шумом распахивалась дверь. Внизу, поближе к реке, отчаянно лаяла собака.

Кейту стало грустно. Казалось, все восстало против него. Он уже больше не видел вокруг себя домов, из которых к нему донесся бы приветливый голос:» Добрый вечер, милый Кейт! Как дела? Страшно рад видеть вас! Забегите ко мне, пока пройдет дождик «. Он даже не смел заглянуть к Энди Дюггану, к своему старому и закадычному другу. Он ясно понимал теперь, что больше всего он должен избегать именно старых друзей, в присутствии которых он всегда может выдать себя с головой. Для него не существовало больше дружбы. Город превратился в пустыню без малейшего оазиса, где он мог бы подобрать утерянные некогда вещи. Воспоминания, которые он всегда так бережно лелеял, сменились горестными размышлениями. Весь город, со всеми его жителями, предстал пред его умственным взором самым злейшим врагом на свете, и ему стало так страшно от полного одиночества, что на минуту он задержал дыхание, словно погрузился в какую-то яму.

Он заглянул в открытую лавчонку, желая купить ящик сигар. За исключением хозяина, в лавке никого не было. Кейт случайно наткнулся локтем на телефон, и ему захотелось позвонить Валли и приказать ему жарко истопить печь. Он надеялся, что, сидя у уютной печки, он разгонит свои мрачные мысли и, несколько успокоенный, поговорит по телефону с Мак-Довелем, которому сообщит о своих впечатлениях.

На звонок отозвался не Валли, и Кейт подумал было, что ему дали неправильный номер, как вдруг до него донесся знакомый голос:

– Это вы, Коннистон?

Кейт узнал голос Мак-Довеля. И вздрогнул от неожиданности. Каким образом инспектор попал в» хату» во время его отсутствия? К тому же он сейчас же обратил внимание на повелительные нотки, которые звучали в вопросе Мак-Довеля.

– Да, это я! – нетвердо ответил он по телефону. – Я сейчас в городе, покупаю сигары. В чем дело? Что случилось?

– Не расспрашивайте долго, а поскорее приходите сюда! – приказал инспектор. – Дело слишком важное, и я с нетерпением жду вас!

Кейт слышал, как на противоположном конце повесили трубку. Ясно, что случилось что-то очень серьезное и что Мак-Довель взволнован. Кейт в сильном возбуждении вышел на улицу. Он понимал, что ему нечего торопиться домой, и стал раздумывать над тем, какой сюрприз ожидает его на вершине холма. Но этих сюрпризов могло быть так много, что трудно было остановиться мыслью на чем-нибудь определенном. Вдруг под наплывом мыслей он почувствовал, что кто-то плотно и дружески сжимает его руку повыше локтя. Это была коробка с сигарами, которую он торопливо сунул под мышку. Чувство юмора никогда не оставляло его, и он подумал, что дела действительно печальны, если ему доставляет отраду плотно прижатый к телу ящик с сигарами.

Подымаясь по холму, он сразу же заметил, что освещены все окна его временного жилья. Но шторы повсюду были спущены. Он не знал – опустил шторы Валли или же об этом, ввиду предосторожности, позаботился Мак-Довель.

И вдруг случилось нечто, от чего сердце Кейта на миг остановилось. Он подошел совсем близко к двери дома и прижался ухом к ее створке. Ему послышался новый, незнакомый голос, который никоим образом не мог принадлежать Валли. Это был голос женщины или же девушки.

Он открыл дверь и быстро поднялся по трем ступенькам, которые отделяли переднюю от большой комнаты. Его появление было до того стремительно и неожиданно, что находившиеся в комнате замерли на мгновение. В печке горели большие березовые поленья. В кресле сидел Мак-Довель, полуповернувшись к двери, с сигарой в зубах. На скамеечке перед ним, опустив подбородок на руки, сидела девушка.

В первую минуту, ослепленный довольно ярким светом, Кейт принял ее за девочку, прелестную, милую девочку, с громадными, широко раскрытыми глазами и изумительной шапкой блестящих темных волос, на которых кое-где переливались капли дождя. Он снял шляпу и вытер мокрые глаза. Мак-Довель не трогался с места. Девушка медленно поднялась на ноги, и только тогда Кейт понял, что она – не ребенок. Возможно, что ей было лет восемнадцать. Она была худенькая, усталая, очаровательная, и, глядя на нее, Кейт не знал, собирается она засмеяться или же закричать от страшной тоски. Возможно также, что она была близка и к тому и к другому. Удивление его еще усилилось при виде того, как она со странным и изумленным выражением лица стала приближаться к нему.

Его сердце отчаянно забилось, но у него не было времени разбираться в причинах своего волнения. В широко раскрытых, сияющих глазах девушки он прочел всю трагедию – свою собственную… А затем незнакомка протянула к нему руки, и в голосе ее задрожали ноты, в которых одновременно были и рыдания и ликующий смех.

– Дерри… Дерри, неужели вы не узнаете меня? Не узнаете, нет?

Он стоял как человек, у которого внезапно, по колдовству, отнялся язык. Она находилась на расстоянии полуметра, была бледна, как камея, глаза ее сверкали, как только что зажегшиеся звезды, тоненькая шейка вздрагивала, и она протягивала к нему руки…

Что делать?

– Дерри, вы не узнаете меня? Вы не узнаете меня?

Это был крик. Это был стон. Мак-Довель поднялся с кресла. Бессознательно для самого себя Кейт поддался импульсу, который всколыхнул до дна его душу. Он раскрыл свои объятия, и через мгновение девушка трепетно прижалась к его груди, смеясь, визжа и рыдая… Он почувствовал, как ее нежные, мягкие волосы коснулись его лица, как ручки обвились вокруг его шеи, как она склонила его голову и прижалась губами к его губам и поцеловала его не раз и не два, а много-много раз, и без всякого смущения. Невольно он прижимал ее все сильнее и сильнее к себе. Он слышал голос Мак-Довеля, но казалось, что он доносится из неведомых страшных глубин и звучит неестественно, нежизненно. Он как-то отдаленно понял слова инспектора, сводящиеся к тому, что лучше всего будет, если он оставит их наедине, а завтра утром придет сюда снова. Он слышал также, как дверь открылась и закрылась. Мак-Довель ушел. Ее нежные, маленькие ручки все еще тесно обнимали его шею. Рассыпающиеся волосы ласкали его лицо, и он чувствовал, как с чисто детскими взвизгиваньями она все любовнее прижималась к его груди. В ответ он тоже сильнее прижал ее к себе. Им овладел дикий восторг, и каждый фибр задрожал так, как дрожит тончайшая медная проволока, когда вдоль нее проносится электрическая волна.

Но это состояние быстро прошло, само собой перегорело, и сердце его упало. Он услышал звук, изданный Валли на кухне. И сразу же узнал стены комнаты, кресло, в котором только что сидел инспектор, и яркий огонь в печке. Его руки разжались. Девушка подняла голову, прижала обе руки к его лицу и посмотрела на него глазами, которых он не мог уже не признать. Это были те самые глаза, которые смотрели на него недавно с задней крышки часов Коннистона.

– Поцелуй меня, Дерри.

Он не был в состоянии отказать ей в столь законной просьбе. Ее губки прижались к его губам, и в поцелуе этом он мог найти все: любовь, обожание, трепет…

А затем она снова закричала и снова припала к его груди, зарывшись головкой в его платье, и он поднял ее так, как поднял бы ребенка, и понес к креслу, которое стояло у печки. Усадив ее в кресло, он остановился перед ней и попытался улыбнуться. Ее волосы совсем рассыпались и блестящими прядями легли вдоль щек и плеч. В эту минуту она больше, чем когда-либо, походила на маленькую девочку. Она не спускала с него взора, полного обожания. Ее губки старались улыбаться, и одной рукой она провела по глазам платочком, насквозь мокрым и скомканным.

– Дерри, мне кажется, что вы не очень рады тому, что видите меня! – прошептала она.

– Нет, я просто… поражен! – сказал он с некоторым усилием. – Я так неожиданно увидел вас…

– Да, да, я понимаю, это был такой страшный сюрприз, Дерри. Я знала раньше, что именно так будет. Ведь я думала над этим планом годы, годы, годы! Шутка ли сказать! Но, ради Бога, снимите… нет, сними свое пальто. Ведь оно насквозь мокрое. И садись здесь, совсем близко ко мне.

Он снова повиновался и уселся на скамеечке, для которой был слишком велик.

– Ну, а сейчас, Дерри, скажи правду: ты очень рад, что видишь меня?

Она сидела теперь на самом кончике кресла, и одна рука ее коснулась влажных волос Кейта и отбросила их назад. Это было чудесное прикосновение, подобного которому он никогда до сих пор не испытывал. И невольно он подался несколько вперед и склонил голову в сторону девушки. В следующий момент она привлекла его еще ближе к себе.

– Значит, Дерри, ты очень рад? Скажи «да»! Скажи так, чтобы я ясно слышала!

Ему казалось, что он слышит сильное, учащенное биение ее сердца.

– И имей в виду, что я никогда больше не вернусь туда, к ним! – сказала она, и он услышал какие-то новые, жесткие нотки в ее голосе. – Я решила теперь раз навсегда остаться с тобой! Навсегда! Ты слышишь, Дерри, что я говорю?

Она подняла губки совсем близко к его уху, и он услышал ее таинственный шепот:

– Они не имеют никакого представления о том, где я сейчас нахожусь. Очень может быть, они думают, что я умерла. Но полковник Реппингтон знает все. Я сказала ему, что не остановлюсь перед тем, чтобы объехать весь свет, лишь бы мне добраться сюда. Он обещал держать все это дело в страшном секрете и дал мне массу писем к очень милым и влиятельным людям, которые живут здесь. Я уже свыше шести месяцев нахожусь в пути, и, когда я увидела наконец твое имя в этих сухих синих книгах, которые выпускает ваша верховая полиция, я упала на колени и вознесла хвалу Господу Богу. Я нисколько не сомневалась, Дерри, что рано или поздно найду тебя. А знаешь, дорогой, ведь с тех самых пор, как я оставила Монрил, я не сомкнула глаз. А если бы ты знал, как я испугалась, когда очутилась с глазу на глаз с этим высоким инспектором с громадными усами, когда вкатилась к нему, совершенно мокрая и страшная, и закричала: «Я – мисс Мэри-Джозефина Коннистон, и я хочу видеть моего родного брата!» Он так глядел на меня, и глаза его так расширились, что я думала, они вот-вот выскочат из орбит. И вдруг он как раскричится: «Черт побери, я понятия не имел о том, что у него есть сестренка!»

Кейт сам точно не знал, что у него происходит с сердцем. Итак, значит, это прелестное маленькое создание – сестра Дервента Коннистона! И она признала его! Она принимает его за своего родного брата.

– Но он так внимательно и хорошо принял меня, что я полюбила его с первой же минуты, – продолжала она. – Он чуть-чуть не раздавил меня в своих объятиях, и я думаю, что он вряд ли дает мне восемнадцать лет и принимает за ребеночка. Затем он набросил на меня громадный непромокаемый плащ и приволок сюда.

Она вдруг закричала:

– Но, Дерри, Дерри, почему ты такой? Что с тобой? Неужели ты недоволен тем, что я приехала сюда?

Он слушал ее, но мыслью перенесся в маленькую хижину, прикорнувшую на дальнем севере, на краю Баррена, где лежал мертвый Дервент Коннистон.

Он, казалось, слышал, как ветер воет и злится и плачет точно так же, как он делал это в ночь смерти англичанина. И снова он увидел последнее и невыраженное словами желание в глазах умирающего.

Он снова прижал к себе девушку, прижал сильнее прежнего, и голосом, который совершенно не походил на голос Джона Кейта, произнес:

– Да, я хочу, чтобы ты осталась со мной… Я хочу этого…