Текст книги "Там, где начинается река"

Даже после того, как он кончил свою печальную повесть, она не сделала ни малейшего движения, не произнесла ни единого слова. А он еще раз пристально посмотрел на нее, повернулся, пошел в свою комнату, тщательно запер дверь и открыл огонь. Он быстро собрал и уложил все необходимое и, когда все было готово, на клочке бумаги написал следующее:

«В тысячу первый раз я повторяю, что люблю вас. Простите меня, если можете. Если же не можете и не желаете простить, дайте немедленно знать Мак-Довелю, и закон найдет меня в стране наших грез, там где начинается река.

Джон Кейт».

Это последнее послание он оставил на столе для Мэри-Джозефины. На одну минуту он замер на месте, прислушиваясь к тому, что происходит за дверью. Но по ту сторону не было слышно ни малейшего звука. Тогда он спокойно поднял окно, через которое к нему проник Смит.

Через минуту он стоял снаружи, под мерцающим светом бриллиантовых звезд. Едва-едва доносился до него слабый гул городских улиц – отзвуки жизни, радости, смеха и счастья…

Он повернулся лицом к северу. Внизу, у подножья холма и дальше, по другую сторону полей, залегли леса. И медленно, в том же мерцании далеких звезд, он побрел туда, где всегда находили и временный и вечный приют все отверженные и гонимые.

ГЛАВА XXIII

Ориентируясь на звезды, он упорно и планомерно подвигался на северо-запад. Довольно долго он пробирался вдоль дремучего леса, населенного могучими деревьями, ветви которых неустанно стегали его по лицу, время от времени выходил на лесные прогалины, шел запущенными дорогами, иногда наталкивался на одинокие хижины, совершенно мертвые в полуночном мраке, и снова углублялся в лес. Два раза подряд какой-то холостой, одинокий пес, почуяв посторонний запах в воздухе, завыл на звезды. Однажды Кейт услышал мужской голос, который поднялся до крика и мгновенно замер, оборвавшись в вышине. Дорога становилась все тяжелее и утомительнее. Он дошел до глубокого и широкого болота, которое сразу признал, так как когда-то неоднократно бывал здесь. До того, как погрузиться в это болото, он вынул часы и компас и поднял их над своей головой. Потребовалось около двух часов для того, чтобы перебраться на другую сторону. Из болота он вышел в первобытный густо заросший лес и здесь сразу почувствовал глубокое облегчение. Снова лес оставался его единственным другом на свете.

Он не давал себе отдыха. И мозг и тело требовали действия, причем страх уже перестал играть роль главного импульса. Он вообще уже не чувствовал страха, который непонятно когда умер в нем. Нет, какой-то другой импульс вселял в него неустанную, крепкую энергию, и импульс этот был его собственная жизнь! Он почти бессознательно подчинялся какому-то велению, а веление это говорило ему, что он должен до поры до времени проявлять максимум старания и усилий.

Он избегал ослепления, отдавал себе вполне точный отчет в том, что он сделал, как и в том, что его ждет впереди. Он был дважды убийцей, и каждое его убийство избавляло мир от подлой змеи. Последнее его деяние было еще лучше первого. Даже Мак-Довель признал бы его полную правоту! А что касается мисс Мириам Киркстон, то на коленях, с воздетыми к небу руками она должна благодарить его за то, что он сделал для нее. Но канадские законы совершенно иначе смотрят на вещи и в этом отношении радикально отличаются от законов, выработанных более южными провинциями. В конце концов, если бы власть простила ему убийство Смита, она тяжко покарала бы его за судью Киркстона.

Он подумал о том, что, в конце концов, никто, даже Мэри-Джозефина, не поймет, не учтет вполне той жертвы, которую он принес ради спасения Мириам Киркстон, дочери человека, убитого им же. И та же Мэри-Джозефина никогда не узнает, как глубоко он любит ее…

Он удивился, поймав себя на том, что снова, как и в прежнее время, беседует сам с собой, как с совершенно посторонним человеком. Удивило его еще собственное спокойствие, с каким он принял тот факт, что его возвращение в мир носило характер самой кратковременной интерлюдии в его бродяжнической жизни. Он вначале не совсем ясно понимал свое душевное состояние, не знал, что его спокойствие – это спокойствие отчаяния, более страшного, чем непосредственная угроза палача.

«Они не поймают меня! – успокаивал он самого себя. – Она никогда не расскажет им, куда я бежал. Нет, нет, она никогда не сделает этого. Не такой она человек!»

Он обратил внимание на то, что без конца повторял про себя эту фразу: «Мэри-Джозефина не предаст меня!»И он сам понимал, что повторяет эти слова вовсе не потому, что твердо убежден в них, а только потому, что хочет подавить, погасить, затоптать другую мысль, которая мучительно ворошится в его мозгу. И мысль эта твердила ему: «Она ненавидит тебя, и вот почему она воспользуется первой возможностью для того, чтобы указать, куда ты бежал!»

Кейта больше всего мучила не боязнь того, что девушка выдаст его, и, следовательно, он будет наказан по всей строгости закона, а мотив, по которому Мэри-Джозефина поступит именно так, а не наоборот. Она будет руководствоваться ненавистью! Ненависть заставит ее выдать его. Он делал над собой невероятные усилия для того, чтобы не видеть ее такой, какой она представилась его взору в последние минуты их свидания: в кресле, согбенной, оскорбленной, разъяренной, видящей уже в нем не возлюбленного брата, а втирушу, мошенника, преступника, от которого можно было ждать, что он убил Дервента Коннистона с целью использовать его имя, место и привилегии. В конце концов, это предположение ничего противоестественного в себе не заключало. Это было так просто, так возможно.

«Но она никогда не сделает этого! – говорил он себе. – Никогда, она не способна на это!»

Вот с чем он боролся теперь, и победа в этой борьбе значила для него гораздо больше, чем свобода. Он жаждал, чтобы Мэри-Джозефина отныне жила с ним, а не с Коннистоном! Он готов был отдать все, чем владел, вплоть до жизни, за то, чтобы с ним был здесь дух ее, чтобы он слышал ее прелестный голос в шорохах ночи, видел ее лицо в огнях его одинокого сиротского костра. Ему нужна была Мэри-Джозефина, та самая Мэри-Джозефина, которую он знал до сих пор…

Вот почему он так яростно душил возмутительный голос, копошившийся в нем, вот почему он так сжимал кулаки и в эти томительные ночные часы боролся так, как только может бороться человек за нечто большее, чем сама жизнь.

Мало-помалу стали блекнуть звезды в небе; занималась заря. Кейт всегда отличался выносливостью, и теперь больше чем когда-либо проявилась его неутомимость. Он не чувствовал ни малейшей усталости, продолжал свой путь в слабых, утренних сумерках, предшествовавших дневному свету, и первые солнечные лучи были свидетелями того, как он той же твердой, решительной походкой прокладывал дальше дорогу к северу. Пост Принца Альберта к утру находился на расстоянии тридцати миль к югу и востоку.

Он остановился наконец на берегу небольшого озера и впервые за все время снял с плеч поклажу. Он был искренне рад, что, предвидя такое неожиданное бегство, вчера утром приготовил в нужном количестве съестные припасы.

– Мы ничем не рискуем, если на всякий случай запасемся провизией в дорогу! – сказал он полушутя Мэри-Джозефине, и девушка сделала все, что было нужно, ибо она искренне и глубоко любила того, кого считала своим братом.

Ему было очень трудно проглотить сало, которое вдруг комком стало в его горле. Любовь и сало! Как смешно и глупо! Он хотел рассмеяться, в то же время хотел закричать, и странный, полузадушенный крик сорвался с его губ.

Тем не менее он хорошо позавтракал, отдохнул пару часов и пошел дальше. Размеренным, спокойным шагом он шел в продолжение всего дня, а ночью сделал следующий привал.

За десять дней, протекших с тех пор, как он убил Смита, он совершенно пропал из виду. Он старался избегать случайных трапперов и индейцев. Он остриг бороду и каждый день брился. Мэри-Джозефина не выносила его бороды, которая страшно щекотала. Она всегда говорила, что предпочитает видеть его бритым, и вот наконец он выполнил ее желание. Он выглядел теперь гораздо лучше и интереснее, хотя и лишился того, что больше всего делало его похожим на Дервента Коннистона. В конце десятого дня он подошел к озеру Тэртл, которое находилось на расстоянии пятидесяти миль от форта Питт, и решил, что теперь ему нечего хорониться. Вот почему он приблизился к индейцам, которые встретились на его пути, и купил у них свежих продуктов. От форта Питт он отправился на юг и между Блэкфут-Хиллс и Вермилион-Райвер прошел в Буффало-Кули. Здесь перед ним раскрылась плоская равнина, на которой местами рассыпались отдельные ранчо. В одном из них он купил вьючную лошадь. Близ озера Буффало он приобрел съестных припасов, кроме того, пятьдесят силков, пересек крайний перевал Канадских гор и на следующее утро увидел на далеком расстоянии Скалистые горы, купавшиеся в пурпурном тумане.

Со дня его бегства прошло шесть недель, и тут он снова пересек Саскачеван несколько выше Бразо. Теперь ему нечего было торопиться. Перед ним маячили горы. Он совсем близко подошел к тому месту, о котором мечтал так много и так давно, но не чувствовал теперь былого настроения. Как будто горы утеряли всю прелесть, которой были полны мечты о них. Подобно тому, как безостановочные воды мало-помалу размывали скалы, вдоль которых они протекали, так день за днем уносил частицу очарования, которым были окутаны некогда эти горы. В течение нескольких недель он медленно и с зияющей пустотой в душе пробирался по зеленой долине, залегшей под белоснежными вершинами величественных горных кряжей. Он так страдал от невыразимого, неописуемого одиночества, что временами ему казалось, будто он серьезно болен. Его угнетало состояние, которое было гораздо горше, чем простая тоска по товарищу. В конце концов, он легко мог найти попутчика, стоило только захотеть! Дважды он совсем близко подходил к довольно многолюдным стоянкам. Неоднократно наталкивался на одиночек, но сознательно избегал всяких встреч, так как горел одним желанием: не входить в общение с людьми, не вступать в беседу с ними. День и ночь, день и ночь его тело – равно как и душа – рвалось к Мэри-Джозефине, и в глубоком, безысходном отчаянии своем он жестоко проклинал тех, кто оторвал его от девушки. Его одолевал мучительный и очень опасный кризис, с которым бороться было тем труднее, что он был совершенно одинок и никто не мог оказать ему ни малейшей помощи. Тем не менее он продолжал бороться и боролся до тех пор, пока морщины страдания не избороздили в равной мере его лицо и душу. Он никак не мог отделаться от впечатления, что сгорело, пропало, умерло все то, чему он так недавно поклонялся, но то, что случилось в действительности, было еще хуже смерти. Мертвая Мэри-Джозефина могла бы еще вдохновить его на дальнейшую борьбу. Так или иначе духовная связь между ними продолжалась бы. Но девушка жила, страдала, ненавидела его, и вот почему он находил, что его упорные мысли о ней близки к кощунству.

В конце концов он уподобился человеку, который одержал великую победу над страшной болезнью, оставившей все же свои следы. В начале пятой недели он уже понял, что победил самого себя точно так же, как в недавние годы, находясь на севере, побеждал смерть и отчаяние. Кризис миновал, и снова его повело вперед желание забраться как можно глубже в горы. Планы его не претерпели никакого изменения. Там, в горах, он построит себе хижину, и, если закону угодно будет протянуть туда свою длинную лапу, он заберется еще дальше, ибо так велит инстинкт самосохранения.

На второй день седьмой недели он неожиданно заметил одинокого всадника. Незнакомец был на расстоянии какой-нибудь мили, когда Кейт увидел его и отметил про себя, что тот подвигается в одном направлении с ним. Странно было то, что всадника не сопровождала вьючная лошадь. Кейт подумал, что видит одинокого золотоискателя, который воспользовался несколькими свободными днями для того, чтобы возобновить запас провизии. Но кто бы ни был этот человек, Кейт не имел ни малейшего желания встречаться с ним, и вот почему он медленно снялся с места, оставил берег реки и стал взбираться по откосу, который лежал справа от него. Определенное направление он избрал лишь тогда, когда заметил, что незнакомец сильнее погнал вперед лошадь, желая перерезать ему путь.

Это разозлило Кейта. Выбравшись на узкую, довольно крутую тропку, он стремительно понесся вперед по склону, желая как можно скорее добраться до вершины. Достигнув ее, он моментально свернул в сторону и скрылся из виду. Здесь он прождал минут десять, а затем самым спокойным образом стал спускаться в долину, из которой только что ушел.

Он усмехнулся, когда убедился в том, что его хитрый замысел удался на славу. Незнакомец поднялся уже на четверть мили в гору и продолжал взбираться.

– А теперь интересно было бы узнать, какого черта он пожаловал сюда? – спросил самого себя Кейт.

Но через пару минут всадник снова заметил его. Он помедлил немного, и Кейт решил снова проделать свой фортель, но теперь это было не так легко, как прежде, потому что незнакомец круто повернул, тронул лошадь в галоп и так быстро понесся вниз, что расстояние между ними стало стремительно сокращаться. Кейт отстегнул пуговицу кобуры и занял такую позицию, что неведомый преследователь, проехав мимо, мог бы и не заметить его. Настойчивость этого человека вселила в Кейта уверенность, что Мэри-Джозефина, не теряя ни единой минуты, рассказала все Мак-Довелю, который распорядился послать погоню по определенно известному направлению.

Глянув поверх своего тюка на приближающегося всадника, Кейт тотчас же увидел, что на том нет никаких внешних отличий полицейского офицера. Лошадь продолжала нестись в том же стремительном галопе. Одна нога преследователя болталась в воздухе, точно он потерял стремя; человек яростно размахивал руками, а шляпа его плавно покачивалась взад и вперед.

– Стой! – крикнул Кейт.

Казалось, что на незначительную долю секунды его сердце совершенно прекратило свои функции. Он вдруг обратил внимание на огромную рыжую бороду и всклокоченные волосы всадника, который остановил лошадь, свалился с седла и закачался из стороны в сторону, точно в припадке морской болезни.

– Ладно, я…

– Дюгган!

– Джонни! Джонни Кейт!

ГЛАВА XXIV

В продолжение десяти секунд никто из них не сделал ни единого движения. Кейт был потрясен. Глаза Энди Дюггана грозили ежесекундно выскочить из-под тяжело нависших бровей.

И вдруг Кейт уловил несомненный запах сала, который повсюду следовал за его закадычным приятелем былых дней.

– Энди… Энди Дюгган! – закричал он. – Вы… ты знаешь меня. Ты знаешь Джонни Кейта… значит, ты знаешь и меня!

Дюгган ответил каким-то нечленораздельным мычанием и мигом подбежал к Кейту. Он обнял его и прорычал:

– И подумать только, что ты прошел тогда мимо меня и я не узнал тебя! Вот так подлая штука вышла на самом деле! Это я-то не узнал тебя! Я был уверен, что ты и есть Дервент Коннистон!

Он отступил на шаг назад и снова вскричал:

– Да, Джонни Кейт! Джонни Кейт собственной персоной!

– Энди, старый дьявол! Как я рад тебя видеть!

Энди Дюгган вдруг нахмурился и понюхал воздух:

– Черт меня возьми, если здесь не пахнет салом! Уж в этом отношении я никогда не ошибусь!

– Верно, Энди! У меня в мешке есть сало. Но умоляю тебя не обращать внимания на сало до тех пор, пока ты толком не расскажешь мне, какими такими судьбами ты попал сюда! Ради Бога!

– А очень просто! – ухмыляясь, ответил тот. – Я поджидал тебя в этих краях. Так я и знал, что ты рано или поздно спустишься в долину Литл-Форк. Как видишь, я не ошибся, хоть и пришлось маленько подождать тебя. Чуть ли не целых шесть недель жду, вот что!

Кейт схватил руку приятеля.

– Но каким образом ты мог знать это? – спросил он. – Кто мог тебе сказать?

– Пришлось покопаться во всей этой грязной истории, Джонни. Путаница получилась отчаянная! Смит был убит. Джонни Кейт, он же Дервент Коннистон, живший в одном доме с прелестной сестренкой Мэри-Джозефиной, вдруг бежал неведомо куда. Никто ничего не знал и не мог сказать мне. Пришлось строить догадки. Я так и понял, что больше, чем кто-нибудь другой, должна знать о тебе Мэри-Джозефина, вот я и подался к ней, сказал ей все толком, разъяснил, что когда-то мы были с тобой самыми большими приятелями на свете, и от нее узнал, что ты, вероятно, двинулся в ту сторону, где берет начало наша река. В тот же вечер я попрощался с моей «Бетти М». Что же касается девушки, то я сказал ей, что она – большая дура, если думает, что ты укрылся здесь, в этих местах. Я должен был так сказать, потому что она рвала и метала.

– Так я и знал! – горестно и безнадежно воскликнул Кейт. – Так я и знал!

– Конечно, Джонни, это можно было предполагать. Но если бы ты только видел, как она бесилась! Если бы ты видел, как искривился этот прелестный ротик, с какой яростью она говорила, что готова перерезать тебе горло, и какие молнии бросали ее чудесные глазки! Ты понимаешь, что при таких условиях мне оставалось только лгать ей, что я и сделал. В конце концов я заверил ее, что если она ничего не скажет полиции, то я приведу тебя к ней живым или мертвым. Так принято было говорить в старые времена, так я сказал и теперь. И она уступила мне. Она, сэр, сказала мне следующее: «Если вы исполните ваше обещание, то я ни слова не скажу полиции!» Как видишь, Джонни, я здесь! И если бы я пожелал исполнить обещание, данное этому маленькому очаровательному тигру, то я должен был бы тут же на месте застрелить тебя. Ты слышишь, что я говорю тебе?

Кейт медленно отвернул от него голову.

А Энди Дюгган сделал огромные глаза и воскликнул:

– Джонни! Джонни, да что с тобой такое?

– Ах, Энди, ты никак не поймешь меня! – ответил Кейт. – Ну вот, если ты хочешь знать, я прямо говорю тебе: я страшно огорчен, что она так относится ко мне, что она в таком состоянии…

На одну минуту Дюгган замер и не произнес ни слова. И вдруг разразился отчаянным ругательством.

– Ты огорчен! – вскричал он. – А какого черта ты огорчаешься? В чем дело? Что такое случилось? Ты поступил с ней как самый настоящий порядочный человек и оставил ей все деньги Коннистона. Ей совершенно нечего артачиться и быть в «таком состоянии», как ты выражаешься. Знаю одно: по-моему, ты должен отправить ее ко всем чертям. Она очаровательна и прелестна и все такое, но, если она хочет перерезать своими чудесными ручками твое горло, то ты – большой дурак, что огорчаешься. Правда, ты лгал ей, но что же из этого следует? Уверяю тебя, что иные люди лгут гораздо больше тебя, Джонни, несравненно больше, и вовсе не тужат. Подумаешь, какая важная штука! Брось чепуху молоть! Надо тебе знать, что за эти шесть недель, что я поджидал тебя здесь, я много думал и много разных планов понастроил… Строил я не только планы и могу довести до твоего сведения, что у нас с тобой будет самая расчудесная хижина на всей Литл-Форк. Пока что хорошо уж то, что мы с тобой здесь вместе! Так радуйся же, черт тебя возьми! Радуйся!

Он засмеялся в угрюмое, скучное лицо Кейта.

– Говорю же тебе, сынок мой, что тебе следует радоваться!

Джон Кейт выдавил улыбку на своих губах. Конечно, Энди никоим образом не мог догадаться об истинном положении вещей. Этот человек понятия не имел о том, что значит для него, Кейта, «маленький очаровательный тигр», который хотел добраться до его горла. Крепкоголовый старый герой, честный и откровенный до глубины души, рассуждал по-своему, не понимая подлинных чувств своего друга. И Кейт подумал, что никогда в жизни он не сумеет открыть ему своей великой тайны, которую похоронит на самом дне своего сердца. Насколько возможно, он постарается «радоваться», но не знает, удастся ли ему это усилие над собой.

Сияющее от радости, полускрытое в бороде лицо Дюггана отчасти напоминало солнце, встающее среди скучившихся облаков.

«Хорошо уж то, что я теперь не один!»– подумал про себя Кейт. Дюгган, старый Дюгган, тот самый, с которым он строил такие замечательные и восхитительные планы много лет назад, его преданный и испытанный друг был теперь с ним рядом, бок о бок… В конце концов, дела обстояли вовсе уж не так плохо, настолько неплохо, что улыбка имела полное право проступить на его лице в то время, как он глядел на горы…

Вот там, сравнительно недалеко, на расстоянии нескольких миль лежал Литл-Форк, спрятавшийся в горах, имеющий выход в многочисленные долины и спускающийся в непроходимые ущелья, полные самых таинственных легенд. Впереди была жизнь, со всеми ее неожиданностями, падениями, взлетами, приключениями, увлечениями, страстями, а рядом стоял верный, славный друг… В чем же дело?

Он протянул вперед руку.

– Да благословит тебя Бог, Энди! – воскликнул он. – Ты – самый замечательный товарищ на свете! Люблю тебя!

Через минуту Дюгган указал на кучу строевого леса, которая лежала на расстоянии мили впереди.

– Время сейчас послеобеденное! – произнес он серьезно. – Лес у нас есть. Если бы теперь раздобыть немного ветчинки да закусить, то после этого можно и за дело приняться.

В самом непродолжительном времени Энди Дюгган доказал, что его прожорливость осталась такой же, что и несколько лет назад. Прежде чем рассказать о своих собственных приключениях, он настоял на том, чтобы Джон Кейт самым подробным образом изложил ему все события, начиная с той ночи, как он убил «старого пса», судью Киркстона.

Ровно в два часа они поднялись с места и продолжили свой трудовой день. Час спустя они достигли Литл-Форк и к семи часам вечера подошли к реке. Они далеко забрались в горы, когда решили наконец остановиться на ночлег. Поужинав и закурив трубку, Энди Дюгган весьма комфортабельно устроился у ствола большого дерева.

– Слава Богу, что ты вовремя появился на моем горизонте, – сказал он. – Я на этом месте проваландался ровно десять дней, и припасы мои подходили к концу. Я уже подумывал о том, чтобы сделать новые запасы, и занялся бы этим не позже чем завтра. Но вдруг ты явился! Видишь, дорогой мой, как все шикарно устраивается! А ты еще жалуешься и гримасничаешь! Брось эти штуки и подумай о том, что теперь нам надо как можно энергичнее приняться за золото и найти его во что бы то ни стало.

– Это верно! – ответил Кейт. – Жизни не пожалеем, а своего добьемся!

Дюгган выпустил огромный клуб дыма, хрюкнул и усмехнулся:

– Ну и огонь же эта сестренка Коннистона! – воскликнул он. – Знаешь, Джонни, что я скажу тебе: я готов заложить последнее и поклясться, что при неожиданной встрече с тобой она задушила бы тебя собственными ручками. Конечно, злится она всего больше потому, что ты прежде всего подумал о спасении своей собственной жизни. Я понимаю, что тебе пришлось адски врать, но без этого никак нельзя было, – это я верно говорю. Я лично ничего страшного в твоей лжи не вижу. Мне пришлось куда больше врать, но ни один человек на свете не вздумал убивать меня за это!

Он помолчал и снова начал:

– И насчет Мак-Довеля скажу тебе, что я нисколечко не боюсь его. И он и все остальные скажут, что Смит вполне заслужил такую кончину. И ты думаешь, что девчонка не понимает этого! Ого! Еще как понимает! Но при все том она всю жизнь будет вспоминать тебя и не успокоится до тех пор, пока не «поймает» тебя. Она не вполне уверена, что ей удастся это. Ну, а мы должны сделать так, чтобы она совсем выбросила эту дурацкую мысль из своей головки. Надо держать ухо востро и ее оставить в дураках! Вот что я говорю!

– Знаешь что, дорогой мой, – отозвался Кейт, – давай лучше поговорим о более веселых вещах. Имей в виду, что у меня в мешке имеется пятьдесят силков. Ты помнишь те времена, когда мы всю зиму охотились на зверей, а все лето – на… золото, если так можно выразиться?

Дюгган так долго тер руки, что они хрустнули, и заговорил о следах рыси, которые он видел где-то поблизости. Он сделал намек на лисицу и на какую-то особую дикую курицу. Заодно он коснулся и золота, которое успел намыть в двенадцати разных местах и которое, по его утверждению, было «ближайшим родственником» того самого золота, что он несколько лет подряд намывал в Мак-Коффине.

– Если мы тут ничего путного не найдем, – прибавил он, – то придется нам отложить это дело до ближайшего лета и нащупать материнскую жилу.

И с этого момента вплоть до сна он говорил только о «желтом богатстве», о котором мечтал всю свою жизнь. Завернувшись уже в свои одеяла, он вдруг слегка приподнялся на локте, поглядел несколько секунд на приятеля и сказал следующее:

– Вот что, Джонни, ты все-таки не горюй из-за этой девчонки. Лучше иди спать и постарайся выкинуть из головы эту маленькую змейку! Верно я говорю тебе – выкинь!

– Ладно, выкинул! – отозвался Кейт.

Минут через пятнадцать он услышал, как его друг захрапел. Тогда он осторожно откинул в сторону свои одеяла и встал. Тихо и мирно догорал костер, на дне которого притаился засыпающий пепел. Ночь, как и та первая ночь, в которую он оставил пост Принца Альберта, была заткана звездами, и далеко на горизонте вставала луна. Их пристанище находилось на небольшой лужайке, в центре которой мечтательно раскинулось озеро, настолько маленькое, что Кейт совершенно свободно мог перебросить через него камень. На противоположной стороне высоко в небо убегала отвесная гора, вершину которой, находящуюся на расстоянии тысячи футов От земли, уже лизнул робкий лунный свет.

Боясь разбудить товарища, Джон Кейт бесшумно побрел к озеру. Он долго с набежавшей грустью следил за тем, как золотой шлейф луны все ниже и ниже спускался на горы, и ему чудился чудесный, огромный мост, перекинутый с неба на землю. В лунном, трепетном сиянии молитвенно застыли деревья, кусты и горы. Озеро превратилось в грандиозный диск из растопленного серебра, и, куда бы ни падал взор, он повсюду видел серебряные потоки, плавно играющие на скатах гор.

В воздухе мягко, едва слышно колыхались звуки, словно где-то играла потихоньку музыка. Время от времени издалека доносился рокот осыпающихся гор.

Вдруг на один момент Кейту показалось, что рядом с ним, тесно прижавшись, стоит Мэри-Джозефина и что вместе с ней он пьет сладкое блаженство, которое принесла воплотившаяся мечта. Но этот момент миновал, и застывший воздух прорвал острый, мучительный крик – мужское рыдание.

Мир вокруг был прекрасен и ласков, но такой горестной ночи он еще никогда не переживал. Он думал, все время думал о Мэри-Джозефине и никак не мог представить себе, что все сказанное о ней Дюгганом – правда. Да, это верно, что он оставил ее и что она имела полное право презирать его за это, но с представлением о ней никак не вязалась мысль, что в ненависти своей она может дойти до личной мести. Что это значит? Ведь это просто дико! Уж не ошибся ли Энди? И, с другой стороны, не ошибался ли он все время в Мэри-Джозефине, которая на деле оказалась гораздо хуже, ниже?..

Его лицо приняло суровое, жесткое выражение, и безрадостный смех сорвался с губ. Он прекрасно понимал, что в этой борьбе ему не суждено победить. Что бы ни случилось в будущем, он никогда не перестанет любить девушку…

Он не спал почти всю ночь. Несколько раз – пять-шесть – он заворачивался в свои одеяла, но уснуть ему никак не удавалось. А в четыре часа утра он развел огонь, а в пять разбудил Энди.

С места в карьер Дюгган побежал к озеру, и когда вернулся, с головы его и бороды обильно текла вода. Вряд ли соседние горы видели у себя в гостях более веселого парня!

В шесть часов утра они вышли на дорогу. С каждым часом она становилась все тяжелее и круче. Энди довольно часто останавливался, желая проверить, идут ли они по правильному пути. В одну из таких остановок он сказал Кейту:

– Последняя ночь доказала мне, что тебе нечего уже опасаться мести девушки. Мне кое-что снилось, а я убедился, что в жизни всегда случается как раз наоборот тому, что снится. Сны никогда не осуществляются. А снилось мне следующее: ты будто бы спал, вдруг откуда ни возьмись появляется «маленький тигр», выхватывает из-за пазухи большой складной нож, вроде бритвы, и начисто срезает тебе голову. Понимаешь, друг мой, ужасно неприятная штука видеть такие сны! Она срезала твою голову, подняла ее в воздух, несколько раз покачала ею, а кровь медленно капала на землю. Бррр! И всего ужаснее было то, что Мэри все время хохотала…

– Брось рассказывать глупости! – проревел Кейт, которому с трудом давалось каждое слово. – Брось, довольно!

Его глаза сверкали, лицо смертельно побледнело. Дюгган недовольно пожал плечами и что-то проворчал.

Час спустя дорога превратилась в узкое ущелье, которое через несколько минут, и к великому удивлению Кейта, вывело путников в очаровательную долину, похожую на прелестный оазис, заблудившийся между двумя горными кряжами. Едва только они вышли из ущелья, как Энди Дюгган огласил долину множеством выстрелов в воздух.

– Вот мы и пришли домой! – воскликнул он, успокоившись. – Вон видишь, на том холмике приютилась наша хижина. Минут через десять мы будем на месте.

Кейт увидел домик меньше чем через десять минут. В уютной роще из сосен и елей пряталось небольшое здание, построенное из тех же деревьев. Оно было гораздо больше, чем Кейт предполагал.

– Но каким образом тебе удалось самому, без посторонней помощи, срубить хижину! – воскликнул он. – Это прямо чудо, Энди! По-моему, тут может поместиться целая семья.

– Тут случайно оказалось с полдюжины бродячих индейцев, я нанял их, хорошо уплатил им – и вот и все! Имея таких помощников, я мог, конечно, построить хижину любых размеров. А это необходимо, принимая во внимание, что я иногда люблю похрапеть сильнее, чем это полагается в великосветском обществе.

– Но, по-моему, там подымается дымок в воздух! – вскричал Кейт.

– Одного из индейцев… виноват, индеанку… я оставил, – объяснил Дюгган. – Она прекрасно готовит и очень недурно выглядит… Смазливая бабенка, Джонни. Вот сам увидишь! Муж ее умер прошлой зимой, и она с удовольствием осталась у меня за харчи и кое-какую мелочь. Вообще, надо тебе знать, что дядя Энди умеет устраивать дела! Поживешь со мной, сам увидишь!

Близко к хижине протекала речка. Дюгган остановился, желая напоить лошадь.

– Тебе нечего ждать меня, Джонни! – сказал он. – Я тут повожусь с лошадьми, а ты пойди вперед и погляди на хижину. Правду сказать, я не совсем равнодушен к ней.

Кейт передал Энди вожжи и немедленно принял его предложение. Дверь в хижину была открыта, и он вошел внутрь. Первый взгляд, брошенный на внутренность комнаты, убедил его в том, что Энди имеет все основания «быть несколько неравнодушным»к своему дому. Первая большая комната напоминала «гостиную» Брэди. За ней шла вторая комната, из которой доносились звуки шагов и треск огня в печи. Снаружи насвистывал Дюгган. Вдруг свист его превратился в пение, и Кейт ясно услышал слова песни, которую его приятель чуть ли не двадцать лет подряд изо дня в день напевал в Мак-Коффине за работой. Одновременно он услышал веселый женский голос на кухне. «Очевидно, она хорошо и счастливо чувствует себя»! – подумал он, открыл дверь и тогда… тогда…