Текст книги "Ключ к счастью"

Она опустилась на постель. Силы начали оставлять ее. Воодушевление иссякло. Почему она вообразила, что он станет всерьез тратить на нее время и силы? Зачем ему? Такие поступки наверняка не в его характере. Ему нужны настоящие приключения – с опасностью для жизни, со смертельными схватками и подлинными трофеями…

А что ему она со своей навязчивой идеей? И как она узнает, предпринял он что-нибудь на самом деле или нет, пожелай он ее обмануть?

Она сидела, опустив голову, со злосчастным списком в руках, который добыла с таким риском. Через несколько минут он окажется в других руках, у человека, который, быть может, даже не заглянет в него, не попытается извлечь пользу из единственного источника, в котором, возможно, скрывается решение мучившей ее тайны.

Следовательно, выход один: она должна отправиться вместе с ним! С Оуэном д'Арси. Решение на первый взгляд простое, но как его осуществить? Как исчезнуть хотя бы на несколько дней из этого унылого холодного дворца, из утлого Мирка принцессы Марии? Как скрыть свое путешествие от родных? Ведь никто и никогда не поймет ее, не одобрит… если узнает.

Пен сложила листок бумаги, сунула за вырез платья, поднялась с постели. Пока суд да дело, она должна отнести список Оуэну. Но ни в коем случае не говорить о своем решении присоединиться к нему. Во-первых, он не в том расположении духа, а главное – необходимо сначала что-то придумать, чтобы получить возможность скрыться от, всех на некоторое время. А Оуэна она сумеет уговорить потом – лишь бы он не заподозрил, что она ему не доверяет.

Она снова шла через зал и была уже недалеко от выхода, когда ее окликнула по имени какая-то неясная в полутьме фигура.

– Пен!

Вздрогнув, она остановилась. К ней подходил Робин со своей львиной маской в руке. Курчавые волосы были растрепаны, лицо усталое, недовольное.

– Где ты была?

– Сейчас? У себя в комнате.

Она попыталась улыбнуться, чтобы скрыть нетерпение.

Если она задержится, Оуэн может уйти, не дождавшись.

– А раньше? Я везде искал тебя. Ты куда-то исчезла.

Рассмеяться было еще труднее, чем улыбнуться. Но она сделала это.

– Сегодня Двенадцатая ночь, Робин. И на такие вопросы отвечать не полагается.

С этими словами она чмокнула его в щеку и постаралась затеряться в толпе.

Робин в расстройстве хлестнул львиной маской по стене, повернулся на каблуках и покинул царство Двенадцатой ночи.

Когда Пен проникла в маленькую комнату, скрытую за гобеленом, она застала Оуэна сидящим на краю стола с выражением некоторого нетерпения на лице. Это же угадывалось в раздраженном покачивании ноги.

Он спрыгнул на пол, и, когда она протянула ему бумагу, все следы недовольства с его лица исчезли, в глазах засветилось желание.

– Дорогая… – начал он.

– Нет! – прервала она, всем своим видом показывая, что готова к обороне. – Нет, Оуэн, этого больше не будет! Сделайте то, что обещали по нашему уговору, и я тоже постараюсь сделать…

С этими словами она вышла и тихо закрыла за собой дверь.

Когда он засовывал в карман список, что-то блеснуло в золе прогоревшего камина. Он наклонился и достал. Это была булавка из головного убора Пен. Некоторое время он держал ее на ладони, потом тоже опустил в карман.

Глава 10

Несмотря на усталость, сон ее был прерывистым, тяжелым. Ей слышались крики ребенка, она могла разглядеть неподвижные безжалостные глаза свекрови, различить ее голос, в котором звучало удовлетворение, самодовольство:

– Ребенок мертв…

Она в очередной раз пробудилась – то ли от этого голоса, то ли потому, что явилась Пиппа и начала укладываться в постель рядом с ней. Уже рассветало.

– Ты спишь, Пен? – спросила сестра.

Она не ответила: не хотелось сейчас вступать в разговоры. Она старалась дышать ровно, имитируя сон, и Пиппа вскоре уснула.

Тогда Пен поднялась с постели, стараясь не шуметь, сунула ноги в домашние туфли и накинула теплый ночной халат на меху. В комнате было прохладно, чтобы не сказать больше, огонь в камине догорел, но вскоре должна явиться служанка – она выгребет золу, положит на решетку новые поленья и разожжет огонь.

Пен не стала этого дожидаться и вышла из комнаты в еще более холодный длинный коридор, в конце которого находились покои принцессы.

В ту сторону она и направилась, не встретив по дороге никого, кроме сонного пажа с двумя плотно закрытыми бачками в руках – он выносил фекалии и так шаркал по натертому воском полу, словно его груз был самым тяжелым на свете. Пен знала, что принцесса ранняя пташка, поэтому решилась ее потревожить в столь неурочный час.

Когда она вошла, та лежала в постели на высоких подушках с молитвенником в руке. Увидев Пен, она жестом руки отпустила служанку, прибиравшуюся в комнате, и отложила книгу.

– Доброго вам дня, мадам, – сказала Пен, подходя к постели и с состраданием глядя на принцессу, которая казалась совсем больной. – Как ваше самочувствие?

– Слабость. Мой врач слишком усердно сделал свое дело.

А тебе удалось побеседовать с Нортумберлендом прошлым вечером?

– Да, мадам. Он выглядел не слишком довольным, но я постаралась убедить его в серьезности вашей болезни.

– Это хорошо. – Принцесса прикрыла глаза. – Я решила оставаться в уединении целую неделю и ежедневно допекать моего братца просьбами о встрече, пока у меня остались хоть какие-то силы… Ты что-то хотела сказать?

Пен достаточно хорошо знала свою повелительницу и потому не стала излагать свою просьбу умоляющим, неуверенным тоном, заранее предполагающим отказ. Напротив, в ее голосе звучала спокойная решимость, когда она сказала:

– Мадам, поскольку вы задумали уединиться на целую неделю, смею полагать, вам не потребуются мои услуги хотя бы в течение трех-четырех дней. И потому я хотела бы покинуть вас на это время, чтобы повидаться с родителями и с младшей сестрой, которая сейчас болеет.

Принцесса нахмурилась. Вообще-то она не проявляла особого самодурства и деспотичности, во всяком случае, по отношению к Пен, но та относилась к числу любимиц, чьи услуги и советы были нужны постоянно. Ей она доверяла больше, чем кому-либо. Поэтому она долго не отвечала. Пен терпеливо ждала. Она была уверена, что, если не сдаться, не выбросить белый флаг, та в конце концов даст согласие.

Прошло еще несколько минут, и принцесса произнесла со вздохом:

– Мне трудно без тебя обходиться, ты знаешь, Пен. Но ты давно не видела свою семью и должна к ним поехать. Только не больше четырех дней оставайся там, прошу тебя.

– Благодарю вас, мадам. – Пен поклонилась. – Вы уже окончили свой пост?

Принцесса усмехнулась:

– Не хочу, чтобы кто-нибудь сболтнул, что у меня хороший аппетит. Но есть ужасно хочется.

– Тогда хотя бы ешьте побольше каши.

– Прекрасный совет!..

Пен позвонила в колокольчик, вызвала служанку, дежурившую возле двери, дала ей поручение насчет овсяной каши в лечебных целях и затем стала причесывать принцессу, одновременно делая массаж головы и пытаясь болтать о пустяках. В результате чего настроение ее высочества заметно улучшилось.

– Я буду скучать в твое отсутствие, Пен, – повторила она. – У меня мало тех, кому я не боюсь довериться, с кем хочу и могу говорить обо всем.

– Через четыре дня мы снова увидимся, мадам, – заверила Пен, торопясь уйти, пока принцесса не передумала. – А теперь, с вашего разрешения, я пойду и переоденусь. – Она поднялась, запахнула халат. – Вот и ваш завтрак принесли.

– Надеюсь, они не забыли положить меда? – обеспокоенно спросила принцесса.

– Конечно. Им ведь известны ваши вкусы, мадам.

Еще раз поклонившись, Пен выскочила за дверь и с облегчением вздохнула.

Вернувшись к себе в спальню, куда через окно уже проникали яркие лучи холодного солнца, она застала Пиппу сидящей возле горящего камина и с наслаждением уплетающей хлеб с беконом.

– Ты от принцессы? – спросила та. – Как там дела?

– Ей не становится лучше. Еще несколько дней она пробудет в постели. А когда приедут мама и лорд Хью?

– Ты разве забыла? Сегодня утром… Поешь и ты чего-нибудь.

Пен не нужно было уговаривать: она была голодна как волк.

– Что с тобой произошло вчера вечером? – продолжала Пиппа, не переставая жевать. – Я тебя не могла нигде найти.

– Конечно, не могла. Ведь задули все свечи в зале.

– Немножко света осталось, сестрица. Я видела, как ты куда-то спешила вместе с шевалье по коридору, а потом вы как сквозь землю провалились.

– Что за глупости!

– Совсем не глупости! Там еще какие-то ковры висели. С узорами.

– Как ты сумела увидеть? – Пен отломила поджаренную корку от теплой еще булки, положила на нее толстый кусок бекона. – В такой темноте?

– Не забывай, я была вчера кошкой. – Пиппа кивнула в сторону своей маски, лежавшей на столике. – У тебя было приключение, скажи?

– Занимайся своими делами и не лезь в чужие, – отвечала Пен со смехом.

– Ты тоже «мои дела», – возразила сестра. – Когда вижу вас рядом, тебя и шевалье, каждый раз задаю себе вопрос: приятно быть в его обществе?

– Можешь не терзать свею бедную головку подобными вопросами, – весело сказала Пен. – Я не проводила бы с ним столько времени в противном случае.

– Рада, если так, сестрица. Пора уже выходить из твоего подавленного состояния. Мы все так переживали за тебя все это время. – Она умолкла, потом произнесла нерешительно:

– Ты была в таком унынии, не могла ни о чем думать, кроме… кроме ребенка… А ведь…

Она окончательно умолкла, увидев, как сжался рот и окаменело лицо сестры. Однако быстро сменила тему, деловито спросив:

– Он женат?

– Говорил, что нет, – коротко ответила Пен, присаживаясь к туалетному столику и беря в руки гребень. – Ты уже спрашивала.

Пиппа слегка нахмурилась: ответ ее не удовлетворил.

– Ты, разумеется, не веришь ему?

– Почему же? И вообще, какое мне дело?

– Не знаю. Но ты ответила как-то неуверенно.

– Ах, оставь, пожалуйста, Пиппа. Какая нам разница?

Ее гребень заработал усиленнее, расчесывая спутавшиеся во время сна густые волосы. Она вспомнила, как омрачился взгляд Оуэна, когда она задала ему тот же вопрос. Впрочем, выражение его лица менялось так часто, что вполне можно было ошибиться.

Она повернулась к Пиппе.

– Уверена я или не уверена, мне нужна твоя помощь.

Глаза младшей сестры раскрылись во всю ширь.

– Какая?

Пен улыбнулась:

– Ничего особенного. Просто немного соврать ради меня.

– Конечно, Пен! – с энтузиазмом воскликнула сестра. – А кому?

– Боюсь, что нашей маме, – со вздохом сказала Пен. – Понимаешь, мне необходимо уехать отсюда на несколько дней, и я получила разрешение принцессы побыть со своей семьей. Но мне надо совсем в другое место… Закрой, пожалуйста, рот и не смотри на меня так – это совсем не то, о чем ты подумала!.. Так вот, прошу тебя сказать маме, что я нахожусь с принцессой, которая очень больна, и не могу оставить ее ни на минуту. Принцесса просто не отпускает меня, понимаешь? Такое уже бывало, мама знает. – Пен опять вздохнула. – Это не такая уж большая не правда.

– Нет, очень большая! – воскликнула Пиппа. – Очень!

– Ты права, сестрица. Но ведь ты сделаешь это?

– Конечно! – подтвердила Пиппа с тем же энтузиазмом. – А куда ты отправляешься?

На сей раз в ее вопросе не было и доли шутливости или пустого любопытства. На Пен смотрели серьезные обеспокоенные глаза взрослой женщины.

Снова повернувшись к зеркалу, Пен продолжала расчесывать волосы. Дворец в Гринвиче был заполнен прекрасными и редкими вещами – все на итальянский манер. Чудесное зеркало, в которое смотрелась Пен и которое даже для нее являлось роскошью, было из их числа.

Хотя Пиппа не повторила вопрос, Пен в конце концов ответила:

– Если я скажу, что мое отсутствие связано некоторым образом с шевалье д'Арси, ты удовлетворишься этим?

Пиппа позволила себе почти бесшумно свистнуть. Затем подошла к сестре, встала за ее спиной.

– У тебя свидание с ним, да? Четырехдневное свидание?

Глядя с помощью зеркала в ее изумленные глаза, Пен односложно ответила:

– Да.

– Ну, ты темная лошадка! – с восторгом воскликнула Пиппа. – Хитрюга! Буду молить Бога, чтоб никто ничего не узнал.

Пен явно не разделяла ни ее восторгов, ни ее упований. Спокойным, решительным тоном, вызвавшим озадаченность у Пиппы, она сказала:

– Надеюсь, ни мама, ни лорд Хью не увидятся с принцессой до моего возвращения. Но если это случится, я сумею найти выход из положения.

Пиппа продолжала смотреть на нее с удивлением. Как все это не похоже на Пен! Хладнокровие, решительность… готовность к обману… хитрость. Никогда эти качества не присутствовали в ее характере. Скорее, они свойственны ей, Пиппе. Но она, ей-богу, не отважилась бы на такую авантюру! Нет…

– Это, наверное, называется страстью? – спросила она робко.

– Почему бы нет? – неопределенно ответила Пен. Ее начала забавлять возбужденная реакция младшей сестры, которую нелегко чем-либо поразить. – Разве ты сама не знакома еще с этим чувством, сестрица?

Пиппа глубоко задумалась. Потом сказала:

– Ну, я играю, конечно. Кокетничаю, развлекаюсь. Но страсть… Нет! По правде говоря, она мне незнакома.

– Никакого влечения? Ни к кому?

Пиппа снова задумалась.

– Как тебе сказать? Ничего такого… страстного… Одна игра. – Она усмехнулась. – Можешь мне поверить, я достаточно осторожна.

Пен кивнула. Она так и думала: Пиппа достаточно умна и осмотрительна, несмотря на показную ветреность и легкомыслие.

В дверь постучали, обе повернулись на стук, недовольные, что прервали их беседу.

В комнату вошла самая младшая сестра – Анна.

– Как хорошо! Вы уже проснулись, – сказала она вместо приветствия.

– Не ожидали вас так рано. – Пен была в некотором замешательстве.

Она поднялась от туалетного столика, поцеловала сестру, скрывая растерянность, так как предполагала, что Анна и родители приедут, когда ее уже не будет во дворце: тогда то, что должна им сообщить Пиппа, выглядело бы более достоверным.

Анна повернулась к Пиппе, чтобы тоже обнять ее, и та поверх темноволосой головы сестренки выразительно взглянула на Пен. В глазах у нее был вопрос: «Что будем делать? Менять наш план?»

Тем временем Анна уже сновала по комнате, болтая о своем, разглядывая вещи и туалеты, принадлежащие Пен.

– Интересно, почему папа не разрешил мне отпраздновать Двенадцатую ночь? – с обидой говорила девочка. – Под любым предлогом оставляет меня дома. Я уже не маленькая. И почти не больна.

– Он не хочет, чтобы ты слишком быстро взрослела, – постаралась объяснить ей Пен, которая прекрасно знала, как ее отчим обожает свою Анну, как не любит, чтобы та проводила время не под родной крышей.

Его беспокойство об Анне, настойчивое попечительство многие в семье считали трогательными, но чрезмерными. Особенно в этом была уверена сама «жертва».

Вот и сейчас она продолжала жаловаться сестрам:

– Это несправедливо! Джейн Грей тоже нет пятнадцати, а ее привозят на все праздники и балы.

– Джейн – двоюродная сестра короля, – пыталась ее утешить Пиппа. – Она должна быть на всех торжествах. А тебе совсем не обязательно.

– И нечего завидовать бедняжке Джейн, – добавила Пен. – У нее не жизнь, а настоящая каторга с ее ужасной матерью, которая постоянно пилит ее и щиплет. Даже на виду у всех. Уж не говорю о том, что ее выдадут замуж за того, кто понравится не ей, а матери и членам Тайного совета. Тебе, Анна, это, к счастью, не грозит.

– А как я вообще смогу выйти за кого-то, – спросила та, вертясь перед зеркалом, – если меня никуда не пускают?.. Вам нравится мое платье?

– Очень, – заверили сестры, Анна сразу успокоилась и тут же выразила горячее желание помочь Пен одеться.

Та, обменявшись взглядами с Пиппой, сказала ласково:

– Милая Анна, у меня к тебе просьба: пойди сейчас и передай мои наилучшие пожелания маме и лорду Хью и заверь их, что через полчаса я буду с ними.

– Но ведь они и так знают, что ты придешь? – удивилась девочка.

– Конечно, но правила этикета требуют, чтобы кто-то передал им именно то, что я сказала, и именно сейчас. Иначе они сочтут меня невежливой и будут совершенно правы.

– Что ж, если так… – не очень охотно согласилась Анна и ушла выполнять поручение.

– Быстрей одевайся! – сказала Пиппа тоном опытного заговорщика, едва закрылась дверь. – Как только ты исчезнешь, я сообщу родителям, что тебя срочно вызвала принцесса. Скажу, ты с сожалением просила передать им, что не сможешь покинуть ее ни на минуту, она тебя не отпускает, и врач тоже советует не отходить от ее постели.

– Ты хорошо придумала, – одобрила Пен. – Надеюсь, они вскоре возвратятся к себе в Холборн. Что им здесь делать?

– Конечно, – рассмеялась Пиппа, – не встречаться же с герцогиней Суффолк. Мама не может долго находиться с ней в одном помещении… Ты поедешь верхом на свое свидание?

– Да.

Пен только сейчас подумала об этом и решила, что средь бела дня вполне безопасно проехать на коне из Гринвича в Лондон. Да и займет не больше часа. А уж оттуда она легко найдет дорогу до таверны мистрис Райдер, где застанет Оуэна. Вряд ли он будет так торопиться по ее делам, что выедет в Хай-Уиком спозаранку. Но даже если его уже не будет, она поедет вслед за ним по уикомской дороге и непременно его настигнет.

– Раз ты едешь верхом, – сказала Пиппа, – тебе понадобятся юбки без фижм, возьми у меня… Еще что?.. Не забудь про деньги.

– Ты, как всегда, права.

Пен достала из ящика кошелек, после чего ступила обеими ногами в нижнюю юбку, а руки вдела в рукава оранжевого платья, которое держала для нее Пиппа. О каком-либо багаже она не хотела сейчас думать: если что-то понадобится, купит по дороге.

– Обязательно возьми оружие, – со всей серьезностью продолжала советовать Пиппа. – Ты ведь едешь одна. Мало ли что может случиться… – Она содрогнулась. – На тебя ведь уже напали не так давно.

– Ну, от целой шайки бродяг ничего не спасет.

Все же Пен согласилась с Пиппой и взяла небольшой серебряный кинжал; его можно спрятать в рукаве, и он давал иллюзию защищенности.

Пен чувствовала волнение, прежнее спокойствие покинуло ее: она впервые предпринимала такое путешествие на собственный страх и риск. В этом, она сознавала, была определенная авантюра.

Она втянула живот, и Пиппа затянула шнурки корсажа.

– Мне страшновато за тебя. Пен, – сказала она.

– А мне за себя, – призналась та со слабой улыбкой.

– Ты не создана для авантюр такого рода, сестра. И я тоже, – констатировала Пиппа, и было непонятно, гордится она этим или сожалеет. – Где твои ботинки?

Пиппа ринулась в гардеробную, а Пен тем временем плотно стянула волосы сеткой, чтобы поместились под капюшоном плаща и не мешали во время езды.

В конце концов экипировка закончилась: оранжевого цвета бархатное платье приоткрывало черную юбку из дамаста, украшенную вышитыми зелеными цветками; рукава платья, свободные от плеч до локтей, ниже плотно обтягивали руки и запястья; ворот платья был круглый, плотный и довольно жесткий; глубокий вырез у шеи манил поместить там какой-нибудь драгоценный камень, но Пен поборола искушение, сказав себе, что не должна ничем привлекать лишнего внимания к своей особе. Тем более – зеркало подтвердило это – она и так выглядела вполне привлекательно.

Пиппа протянула ей перчатки и темный плащ на меху – последние штрихи дорожного наряда.

– Ты не сердишься на меня, Пиппа, за то, что я втравила тебя в эту историю? Скажи правду.

– О Боже, Пен! Скорей отправляйся! Если мы проявим малодушие, то не простим себе этого.

Но Пен знала: такого исхода она ни за что не допустит. Как бы она ни волновалась, какую бы вину ни испытывала перед сестрой за ту невинную ложь, к которой ее принудила, решимости в ней не убавилось. Что задумала сделать, сделает. То, что узнается в результате путешествия, каким бы результат ни был, должно принести успокоение. Стать финалом всех ее помыслов и действий.

Или, быть может, сигналом для начала новых…

Пиппа приоткрыла дверь, высунула голову в коридор.

– Никого… Быстрее!.. Не спускайся по главной лестнице.

– Я и не собираюсь. – Пен сжала ее руку в своей и вышла в коридор, на ходу бросив:

– Вернусь через четыре дня…

Пиппа проследила за сестрой, пока та не свернула на узкую лестницу, ведущую в отдаленные помещения дворца. Вновь оказавшись в комнате, подошла к зеркалу, пристально вгляделась в свое отражение. Что-то в нем ее, видимо, не вполне удовлетворило – она скрутила волосы в узел, потом распустила их и, взяв шпильки, начала колдовать с прической. Но думала при этом не о себе.

Что замыслила Пен?

Почему так легко, даже кротко согласилась с предположением сестры, что все дело в страсти? В жаре любви, которая вспыхнула так внезапно.

Нет, Пиппа не так глупа, чтобы поверить. Во всяком случае, если это правда, то далеко не полная.

Нужно совсем не знать Пен с ее непомерной добропорядочностью и честностью, с ее рассудительным, ясным умом, чтобы не удивиться легкости, с какой она солгала сама и попросила солгать другого человека. Пускай суть не слишком серьезна – подумаешь, захотела куда-то скрыться на четыре дня, – но ведь у всякой лжи, как говорится, длинные ноги и ее последствия непредсказуемы.

«И какой же вывод из всего этого? – спросила себя Пиппа и ответила самой себе:

– Ребенок. Вот в чем дело».

Только что-то связанное с навязчивой мыслью об умершем ребенке могло подтолкнуть Пен пойти на обман. Да, именно так.

А если так, то, помогая ей, не допускает ли Пиппа печальной ошибки? Не может ли случиться, что в результате каких-то своих действий Пен вернется – если уже не вернулась? – в то кошмарное состояние, в каком пребывала первые месяцы после неудачных родов? И она, Пиппа, будет, пускай окольным путем, этому способствовать?.. Ужас!

Лгать матери тоже не самое приятное, но если для Пен все повернется к худшему, Пиппа себе никогда не простит!.. Никогда…

С другой стороны, она ведь обещала помочь и не может нарушить своего обещания – слова, которое дала сестре совершенно добровольно.

И она сдержит его, что бы ни случилось!