Текст книги "Ключ к счастью"

Она сделала движение руками, словно отталкивая его от себя.

– Я ни в чем не притворялся, Пен, – сказал он, подходя к ней и беря за руку. – И ни в чем не обманывал вас, а, наоборот, был предельно откровенен.

Он поднес ее руку к губам и прошептал:

– Мы будем партнерами, надеюсь.

Его шепот был почти беззвучен, но она услышала. Пальцы, которые он продолжал держать в руке, сжались, царапая ему ногтями ладонь – словно яростно отрицая его предположение… или столь же яростно напоминая о той обиде, которую он причинил…

– Пен! Пен! Ты здесь? – послышался голос из-за двери, сопровождаемый громким стуком.

Это был Робин.

Она вырвала руку из крепкой хватки Оуэна, лицо ее приняло такое выражение, словно ее застигли за чем-то предосудительным. Только Робина тут не хватало!

Подбежав к двери, она широко отворила ее.

– Что случилось, Робин? Меня зовет принцесса?

Он не сразу ответил, потому что пристально смотрел через ее плечо туда, где стоял Оуэн с бесстрастным, невозмутимым видом, отвечая спокойным взглядом на его неприязненный взгляд.

– Извини, Пен, – произнес наконец он, – Я не имел понятия, что ты развлекаешь гостя у себя в спальне.

Оуэн отошел от камина.

– Не буду злоупотреблять вашим гостеприимством, мадам, – сказал он с поклоном и направился к двери. Проходя мимо Робина, он поклонился еще раз и с учтивой улыбкой добавил:

– Как приятно снова встретиться с вами, лорд Робин. Льщу себя надеждой, что не в последний раз.

Пен сжала губы, сдерживая не то негодование, не то смех, а Робину не оставалось ничего другого, как ответить на поклон.

Не переставая улыбаться, Оуэн вышел из комнаты, Пен тихо прикрыла за ним дверь, но не торопилась обернуться к брату, оттягивая минуту неминуемого объяснения и размышляя, как себя повести. Одно было ясно: ни в коем случае Робин не должен знать об их уговоре с Оуэном д'Арси. И никто другой тоже. Но о том, что они с шевалье в дружеских отношениях, пускай знает весь свет.

– В чем дело, Робин? Почему ты так кричал и что у тебя за вид? Чем ты недоволен?

– Не притворяйся, что не понимаешь, Пен! Заперлась с малознакомым человеком в спальне и еще спрашиваешь!

– Ох, не будь смешным! Я не собираюсь отчитываться перед тобой за свое поведение. Не забывай, что я вдова, а не девица на выданье. И могу беседовать с кем хочу и где хочу!

– Но ты ничего не знаешь об этом человеке и не должна доверять ему!

– Доверять что?

Его настойчивость не в первый раз столкнулась с ее упрямством.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

Она не хотела злить его, потому что любила и знала, как он к ней относится. Ох, если б только она имела возможность рассказать ему всю правду о дьявольском союзе, который заключила несколько минут назад! Впервые за все годы их знакомства и дружбы она была вынуждена что-то скрывать от него.

С наигранным любопытством она спросила:

– Почему ты так его невзлюбил?

Она понимала, он не ответит ей, но не спросить не могла.

Роберт не выдержал ее прямого взгляда, отвернулся, наклонился к огню, начал ворошить поленья. Это кончилось тем, что столб дыма вырвался из камина в комнату.

Пен закашлялась, замахала руками.

– Оставь, Робин. Все было хорошо.

– Ничего подобного. У тебя в комнате холодно.

Она молча подошла к столу, налила в кубок вина из графина, протянула Робину.

– Выпей и согрейся. И успокойся. И расскажи мне наконец, чем тебе так не нравится шевалье д'Арси. Ты ведь говорил вчера вечером, что никогда раньше не встречал его.

Он не отказался от вина. Даже выпил два кубка. Но ожидаемого результата не последовало: язык у него не развязался, и Пен так ничего и не узнала от него об Оуэне. Робин не нарушил обещания, которое дал своему патрону, – держать язык за зубами. Несмотря на то что с некоторых пор начал в глубине души не соглашаться со многим, что тот делал и о чем говорил. Слишком явным становилось стремление Нортумберленда и Суффолка еще больше раскачать трон под юным королем, и без того нетвердо державшийся. Как неглупый и достаточно осторожный человек, Робин не мог себе позволить какого-либо действенного поступка раньше, чем окончательно поймет расклад сил и убедится в злокозненности действий герцогов.

Чтоб разрядить напряженность, вызванную тем, что он, по сути, ворвался к сестре и вынудил ее гостя уйти, Робин все-таки попытался ответить на ее вопрос.

– В этом человеке, – пробормотал он, – есть нечто такое… как бы это сказать… В общем, я тревожусь за тебя, Пен.

– Знаю, – совершенно искренне согласилась она, кладя руку ему на плечо и целуя в щеку. – И отвечаю тем же, беспокоясь за тебя. Но, будь уверен, я в состоянии за себя постоять.

– Тебе только так кажется. – Он ответил ей на поцелуй. – А что можешь о нем сказать ты?

– Совсем немного. Но мне приятно находиться в его компании.

Он чуть не с ужасом воззрился на нее.

– Уж не влюбилась ли ты в него?

– Нет. – Она уверенно рассмеялась. Немного раньше она не смогла бы ответить так определенно, теперь… после того как он открылся… – Но имею я право немножко развлечься? Или это позволено только лишь Пиппе?

– Пиппа другая. Никого не удивляет ее несколько легкомысленное поведение. Но о тебе у людей иное мнение. Тебя считают серьезной.

Она снова засмеялась, хотя ей было не до смеха, и снова поцеловала его.

– Возможно, они правы, – сказала она и отвернулась к пламени в камине, ненавидя себя, ненавидя этого Оуэна д'Арси, ненавидя мать Филиппа, свою свекровь, еще больше, чем раньше. Ей казалось, ее сердце превращается в камень от всего этого.

– Я тебя очень люблю, – вновь заговорила она, поворачиваясь к Робину, – но ты не вправе распоряжаться моей жизнью. Мне очень жаль, что тебе не нравится Оуэн, однако мне он по душе, и, пока ты не объяснишь, по каким причинам я не должна доверять ему, я буду следовать своим собственным предрасположениям и склонностям.

Робин ничего не ответил. Он был готов отдать жизнь за Пен, но знал также, что, если она что-то решила, ее не собьешь. У нее хватит сил отстаивать свое мнение и решение. Он восхищался этим свойством, но в то же время хотел, чтобы ее мнения и решения больше совпадали с его собственными. Зато она может служить примером, с гордостью говорил он себе, если не подлинным эталоном стойкости в этом шатком мире, где столько людей подвержены любому дуновению ветра.

Но как… как ему защитить ее, если она не хочет ему довериться? Ответа на этот мучительный вопрос он не знал.

Глава 7

В комнате смешались запахи дыма от сальных свечей, камина с неисправной трубой, дешевых духов. Окна были плотно затянуты шторами, но все равно по комнате гулял ветер, прорывающийся сквозь щелястые ставни.

Майлз Брайанстон попытался вытереть ноги о подстилку из тростника и скривился от неприятного запаха, ударившего ему в нос. Почему, черт побери, они не могут хотя бы сменить подстилку? Он ступил на дощатый пол, подошва ботинка погрузилась во что-то мягкое, которое он, бормоча очередные проклятия, попытался отереть о подстилку.

Внутренняя дверь комнаты отворилась, на пороге возникла женская фигура.

– Добро пожаловать, милорд. Не ожидала увидеть вас раньше чем недельки через две. Не совсем в обычное время вы пожаловали.

В голосе была смесь подобострастия и наглости, по помещению распространился острый винный дух.

– Изменились обстоятельства, мистрис Боулдер.

Испытывая стеснение под настороженным взглядом острых глаз, он пытался говорить повелительным тоном с владелицей дешевого борделя. С трудом представляя, кого из мужчин мог привлечь вид этого дома на южном берегу Темзы, не говоря о виде его содержательницы. Сам он пришел совсем по другому делу. Было бы куда лучше, если бы этим занялась его мать, но она «послала его, и он не посмел отказаться.

– И что же мы имеем, милорд? – спросила хозяйка. – Какие у нас делишки?

Она сузила глаза, вытянула губы, рот ее стал похож на цыплячью гузку.

– Мы… моя мать… – Он собрался с духом и выпалил:

– Мы решили несколько изменить условия, мистрис Боулдер! Вам, конечно, будут платить до конца этого месяца.

– Еще бы. Но у меня контракт, милорд. На полгода. Вы не забыли, часом? – Она наклонилась над столом и наполнила из кожаной фляги две кружки. Запахло еще сильнее спиртным. – Вот. Это прибавляет силы, разве не так, дорогой сэр?

Он понимал: она хитрит, делая вид, что не понимает, о чем речь. От выпивки он отказался и, чтобы приободриться, положил руку на рукоять шпаги. Этот жест, как видно, не возымел нужного действия на бесстрашную мистрис Боулдер. Во всяком случае, не помешал ей опорожнить одним глотком свою кружку, а следом и налитую для него. После чего она вытерла рот тыльной стороной ладони и продолжила в еще более непререкаемом тоне:

– Уж не думаете ли вы, сэр, что я откажусь от своих деньжат, а? Которые вы мне должны по соглашению. Я деловая женщина, милорд, и у меня свои обязанности. У меня девушки, которым я как мать… одеваю, кормлю… И скажу вам так, милорд: пока не получу за полгода, наш уговор остается в силе. За шесть месяцев – и точка… Выкладывайте сейчас – и уходите спокойно, и никто ни о чем не выспросит, ничего не узнает.

Майлз тщетно старался призвать облик матери себе на помощь. Но не был уверен, что, даже будь она сама на его месте, ей удалось бы остановить словесный поток изо рта, напоминающего птичью гузку, не говоря о том, чтобы заставить эту страшную женщину принять их условия.

– У меня тут… – робко начал он и полез в карман за кошельком, надеясь, что вид монет поколеблет ее железную решимость. – Вот деньги, – продолжал он более решительно, – берите оплату до конца месяца, и, пожалуй… пожалуй, я добавлю, чтоб не ссориться, еще парочку гиней.

Он тряхнул кошельком, монеты зазывно зазвенели.

Хозяйка покачала головой:

– Ну-ну, милорд, так дело не пойдет. Мы заключили сделку, верно? Я выполнила свою часть, так? Жалоб у вас нет и быть не может, верно?

Налившиеся кровью маленькие глазки явно выражали угрозу.

– Да-да, жалоб нет, – поспешил заверить Майлз. – Но, как я уже сказал, обстоятельства изменились, и мы должны… вынуждены…

– Это я понимаю, – перебила она. – Но если жалоб нет, дорогой сэр, то следует платить, как договаривались. Ровно за шесть месяцев. Ни больше ни меньше. Так что давайте!

Она протянула костлявую руку с изломанными нечистыми ногтями, при виде которых его чуть не стошнило.

В этом известном своими непотребными домами районе на берегу реки, напротив собора Святого Павла, было много подобных заведений. Мать велела ему выбрать такое, куда ни при каких обстоятельствах не заглянул бы ни один приличный джентльмен из их круга общения, притон мистрис Боулдер как нельзя лучше подходил под данное условие. Для Майлза визит сюда был тяжелым испытанием, не говоря уже про общение с особой, подобной мистрис Боулдер, отточившей умение отстаивать свои интересы на самых трудных и даже опасных клиентах – по большей части моряках с кораблей, проходящих через устье Темзы к докам Лондона.

Не опуская протянутую руку, хозяйка произнесла негромко, задумчиво и с какой-то вежливой угрозой:

– А небось найдутся люди, которые мне и побольше дали бы за то, что я знаю? – Угроза сделалась более явной, когда она добавила:

– Не то что я хоть слово проронила кому, но сами знаете, милорд, как оно бывает… Вылетит словечко, и лови его – да разве поймаешь?

Бедный Майлз почувствовал себя в ловушке между двух огней. Поддайся он на требования этой наглой бабы – и получит жуткий нагоняй от разъяренной матери, которая держит в ежовых рукавицах весь дом (а также все расходы на его содержание и на содержание остальных домов и поместий). Робкие попытки сына выбраться из-под ее опеки ни к чему не приводили. Откажи он мистрис Боулдер в ее притязаниях – и кто знает, на что она пойдет, к какому шантажу прибегнет?..

– Хорошо, – проговорил он без большой уверенности. – Я заплачу вам за четыре месяца.

Женщина снова отрицательно затрясла головой.

– У меня нет времени, милорд, препираться с вами. Девушки давно проснулись и готовы к работе, клиенты на подходе и начнут сейчас дубасить в дверь. Хотите получить то, за чем пришли, так без лишних слов заплатите сполна и отправляйтесь спокойно домой.

Майлз вздохнул, плечи у него опустились – он сдался. Вынув еще один кошель, он отсчитал требуемую сумму в золотых и серебряных монетах – под испытующим взглядом хозяйки притона; как только последняя монета легла на стол, женщина моментально смела всю кучу в подол фартука, после чего заперла в железный ящик, стоявший на полке шкафчика.

– В порядке, – сказала она, повернувшись к Майлзу. – Сейчас принесу…

Он нетерпеливо ожидал ее возвращения: следовало спешить, пока колокола не прозвонили к тушению фонарей, и тогда Лондонский мост закроют на ночь. Мать с нетерпением ожидает его возвращения, чтобы отправить во дворец в Гринвиче, где нынче празднуют последний день рождественских святок. Там ему поручено повидать герцога Нортумберленда и обязательно поговорить с ним. Мать никак не может успокоиться, и, наверное, права: нужно пробиваться наверх – под лежачий камень вода не течет.

Он снова тяжело вздохнул. Чтобы выполнить наказ матери, придется не слишком налегать на вино и сохранить голову свежей, а какое же это удовольствие, да еще в праздник. Порой он начинал вспоминать о годах, когда был жив его старший брат Филипп, как о лучших временах, когда у него, Майлза, не было никаких забот и обязанностей, кроме встреч с друзьями, выпивки, охоты да посещения домов терпимости, только не таких, как этот, причем для использования их по прямому назначению, а не для выполнения поручений матери, как сегодня.

Открылась дверь – это возвратилась мистрис Боулдер. В руках у нее был узел с тряпьем.

С этой ношей он вышел в морозные зимние сумерки, пахнущие снегом, поспешно углубился в боковую аллею в стороне от берега и вскоре, боязливо озираясь, подошел к высокому узкому строению, стены которого покрывала закопченная штукатурка. Шаткая лестница прямо с фасада вела на верхний этаж. Дом не слишком отличался от того, из которого он только что вышел.

Скособоченная дверь приоткрылась на его стук, он протиснулся в узкий коридор, наполненный малоприятными запахами. Несомненно, сюда не ступала нога епископальных инспекторов здоровья и здешние девицы могли спокойно болеть всеми известными и неизвестными болезнями, а значит, его мать может быть вполне спокойна: в такое заведение никто из знакомых никогда не сунет носа. Кроме того, теперь вообще не будет никаких свидетелей…

Общение с неряшливо одетой женщиной со слезящимися глазами заняло у него от силы четверть часа, после чего, уже без ноши, он быстро зашагал по той же аллее к берегу, с наслаждением вдыхая чистый воздух после, спертой, насыщенной мерзкими миазмами атмосферы очередного борделя.

Из полуоткрытой двери одного из домов поприличнее он услышал женский смех, оттуда пахло гвоздичным маслом, мускатным орехом, хорошим вином, жареным мясом. Раздавались звуки лютни.

Он остановился, как охотничья собака, учуявшая дичь. Чувство долга призывало его поторопиться, пока не перекрыт мост, и тогда он вскоре предстанет перед матерью, которой должен будет признаться, что сдался на милость вымогательницы. Его жена отвернется с мрачным, раздосадованным выражением лица, когда леди Брайанстон во всеуслышание выскажет свое нелестное мнение о способностях сына, который не в состоянии выполнить самое простое поручение… Порой он пытался и не мог понять, отчего же, если он, по мнению матери, так безнадежен, она всегда предпочитала его Филиппу. Ведь тот был куда умнее и сообразительнее, чем он, этого нельзя не признать. Да, не зря говорится, что симпатии и любовь непредсказуемы.

Где-то в закоулках заскорузлых мозгов Майлза дремала мысль, что в то время как он всегда и во всем привык подчиняться матери, его брат Филипп жил собственным умом и обладал собственным мнением, что, наверное, не так уж плохо и, возможно, приносит определенное удовольствие, даже выгоду обладателю того и другого. Однако их мать явно этого не одобряла, отчего и отдавала предпочтение младшему сыну. И за это же невзлюбила свою невестку Пен.

Майлз скривился, представив, какой нудный вечер его ожидает – и дома, и потом во дворце Гринвич, где он должен будет искать возможность подобраться поближе к Нортумберленду, который его знать не знает и неизвестно, захочет ли узнать.

Он еще раз втянул воздух, напоенный ароматами кухни, и нос все решил за него: не раздумывая больше, он смело шагнул в дверь – в теплый мир хорошо пахнущих вин и женщин. В мир, поддающийся контролю, где инспектора здоровья каждый месяц проверяют жриц любви, где приличные апартаменты с окнами, выходящими в сад.

К нему уже спешила элегантно одетая женщина, приветствуя его милой улыбкой. Возможно, поэтому он не обратил внимания на человека, стоявшего недалеко от входа.

Незадолго до этого Оуэн вышел из дворца епископа Винчестерского после весьма плодотворной беседы с одним из служителей его светлости и большим приверженцем Франции. Разумеется, не безвозмездно. И тут он увидел, к немалому своему удивлению, Майлза Брайанстона, спешащего куда-то по аллее, ведущей, насколько знал Оуэн, в один из самых трущобных районов Саутуорка. Если бы даже он не подумал о Пен – а он подумал о ней, – все равно в нем сработал бы, не мог не сработать, профессиональный инстинкт. В общем, что-то подтолкнуло его и заставило последовать за человеком из высшего света, у которого, оказывается, было какое-то дело в районе дешевых публичных домов, где женщину можно купить за монету в четыре пенса и за эту же сумму подвергнуться риску быть ограбленным, убитым или подхватить неизлечимую болезнь.

Сейчас, стоя в полутьме холла и размышляя о том, что успел увидеть и чему удивиться, Оуэн пришел к выводу, что Майлз Брайанстон вряд ли заходил в дешевые публичные дома, чтобы получить там удовольствие. В этом случае он ограничился бы одним заведением. И потом, что за странный узел тащил этот граф из одного злачного места в другое?

Все выглядело довольно странно, если он, конечно, не какой-то особый извращенец, что тоже могло быть и не слишком бы удивило Оуэна, много повидавшего на своем веку.

Как бы то ни было, ему предоставлялась возможность побольше узнать о семье Брайанстон, что, в свою очередь, могло помочь лучше разобраться в истории Пен и понять, насколько она достоверна. О графе Майлзе он уже был немного наслышан: знал, что тот глуп и невежествен и привык руководствоваться в жизни лишь своими аппетитами и материнскими амбициями. Про старую леди Брайанстон он тоже не слышал ничего хорошего: скупа, хитра и не очень умна.

Так что вполне возможно, пришел к предварительному выводу Оуэн, что Майлз, не удовлетворив свое вожделение в предыдущих заведениях, решил завершить вечер в более дорогом и с большими удобствами. Стоит проверить.

С этой мыслью он вышел из полумрака возле дверей и тут же был встречен улыбающейся дамой, которая препроводила его в уютную, обшитую панелями комнату, где горели масляные лампы, а женщины стояли вдоль стен, негромко разговаривая друг с другом.

Его приход внес некоторое оживление в их ряды. На него посматривали, как на дорогой приз, выставленный на ярмарке для счастливчиков.

Майлза Брайанстона он увидел сразу: тот стоял у огня в дальнем конце комнаты с бокалом в руке и внимательно рассматривал женщин. Еще до того, как Оуэн приблизился к нему – а он решил это сделать, – Майлз допил напиток, кинул бокал на пол, подозвал одну из женщин и повел к выходу. Проходя мимо Оуэна, он даже не кивнул ему.

– Кто этот любезный мужчина? – спросил Оуэн у хозяйки.

– Частый посетитель, милорд, – ответила та. – Вы уже сделали свой выбор?

– Сегодня я хочу не женщину, – сказал он, – а напарницу для беседы и распития вина. Если найдется такая, буду рад разделить с ней компанию.

Хозяйка задумалась. Она повидала тут всяких клиентов, с любыми замашками и претензиями, и потому нисколько не удивилась. Тем более чуя, что вознаграждение будет щедрым.

– Если милорд не против музыки, я приглашу Салли, – предложила она. – Девушка ловко играет на лютне.

– Прекрасно, – согласился Оуэн. – Дайте мне флягу бургундского, и я спокойно усядусь у камина, чтобы послушать музыку и поболтать. А когда наш дружок сделает свое дело и вернется сюда, попросим его присоединиться ко мне и к бургундскому.

– Слушаюсь, милорд.

Вскоре к Оуэну, усевшемуся на длинную кушетку, подошла молодая женщина с лютней в руках. Она рассматривала его с нескрываемым любопытством: что это за мужчина, пришедший в публичный дом послушать музыку?

– Добрый вечер, милорд, – произнесла она, сделав реверанс и краснея, словно не привыкла еще к своей работе за те полгода, что пребывала в этом месте. Про себя она решила, что таких привлекательных, как этот, здесь еще не видела.

Следующие полчаса Оуэн провел, прихлебывая вино и слушая, как женщина играет на лютне, что она делала не очень умело, но с большим чувством.

Но вот граф Брайанстон вновь появился в комнате, сопровождаемый служителем. Лицо его стало еще краснее, чем обычно, живот вылезал из камзола, он был изрядно пьян.

Оуэн поднялся с кушетки, поблагодарил девушку и попросил удалиться, а сам сделал несколько шагов навстречу Майлзу и протянул ему руку. Тот в недоумении уставился на нее, потом перевел взгляд на Оуэна и пробормотал:

– Не припомню, чтобы мы были знакомы, сэр. Но все равно для меня удовольствие…

– Ну как же, милорд, – любезно возразил Оуэн, – мы встречались, и неоднократно. Шевалье д'Арси к вашим услугам. Давайте присядем… Надеюсь, вы сделаете мне честь и мы вместе разопьем хозяйское вино. Оно совсем не плохое.

– Что ж… если так… – Майлз грузно опустился на кушетку. – Чем могу служить, сэр? Никогда не видел вас прежде, клянусь…

С терпеливой мягкой улыбкой Оуэн повторил:

– Прошу прощения, сэр, но я был в числе приглашенных на прием, который вы устраивали недавно в честь принцессы Марии.

– Что? А… да, конечно. Прошу простить мою невнимательность, шевалье. Но, как вы понимаете… – Он осклабился. – У меня на уме было сейчас совсем другое.

– Разумеется, сэр, – подтвердил Оуэн. – Тем более мы не были представлены друг другу тогда, у вас в доме. Было столько народу… Позвольте вам налить, сэр?

Они осушили бокалы, Оуэн наполнил их снова. Поговорили о том о сем, о сравнительных качествах присутствующих девиц. Потом Оуэн сказал:

– Прошу простить мою прямоту, лорд Брайанстон, но в моих привычках не ходить вокруг да около, а сразу переходить в разговоре к главному.

Майлз вытащил нос из винной кружки и уставился на собеседника.

– Что вы сказали, шевалье?

– Я сказал: ваша свойственница, леди Пен Брайанстон… Его улыбка была обескураживающей.

Майлз тупо уставился на него.

– Ну и что?..

– Я нахожу ее интересной.

Взгляд Майлза выразил еще большее недоумение.

– Почему? – бормотнул он.

– Разве это не так? – спросил Оуэн. – Например, ваш брат Филипп наверняка…

– Филипп… – Собеседник немного оживился, в глазах появилась злость. – Она поймала Филиппа в ловушку. Хотела заполучить титул.

Майлз потянулся к фляге, наполнил свой бокал.

– О, эти вещи меня не касаются, мой друг, – заверил его Оуэн. – Я говорю о себе. Мне понравилась вдова вашего брата.

Майлз уставился на него с подозрением.

– У нее нет никаких прав на наше имущество! – отрезал он. – И на приданое тоже. Все завещано ребенку… их сыну… Который умер. Леди Кендал, ее мамаша, также ничего не сможет сделать. Ее дочь сама отказалась… После смерти ребенка… Теперь все деньги для нее потеряны. Навсегда…

Майлз утонул носом в кружке, потом со звоном поставил ее на столик. Оуэн опять наполнил его.

– Не знаю, что вы нашли в ней интересного, – заговорил Майлз между двумя глотками. – Если спросите меня, я не могу находиться с ней в одной комнате, вот что я вам скажу. Воображает, будто она лучше и умнее всех. – Он осушил кружку. – Хорошо согреться в такую погодку, верно?

– Конечно. – Оуэн жестом показал служителю, чтобы принесли еще вина. – Значит, если я правильно понял, ваша семья не очень одобрила выбор Филиппа?

Майлз презрительно фыркнул:

– Не очень? Совсем нет! – Он наклонился к собеседнику, словно собираясь сообщить некий секрет. – Моя мать была бесконечно против! Но что она могла поделать, если сама принцесса одобрила этот брак? Да еще заказала мессу! Она ведь католичка, вы знаете?

Оуэн пропустил мимо ушей вопрос и равнодушно произнес:

– Наверное, нелегко при таких отношениях жить одной семьей?

Майлз с жадностью схватил принесенную флягу и наполнил свой бокал, забыв о собутыльнике.

– Нелегко, говорите? Как со змеей за пазухой! – Он громко рассмеялся: ему понравилось сравнение.

Оуэн задумчиво повертел в руках все еще полный бокал.

– Змея, вы сказали. А мне показалось, у, нее спокойный, мягкий нрав.

– Вы не верите мне, шевалье? – Майлз повысил голос. – Она лукава и коварна, как не знаю кто! Да, я зря не скажу! Сразу возненавидела мою мать и склонила Филиппа на свою сторону. Они с ней совсем не считались! Но с моей матерью так нельзя поступать… – Он с хитрецой посмотрел на Оуэна. – С ней опасно так себя вести. Это надо помнить всем… – Хитрость в его взгляде сменилась злобой. – Она умеет ответить… О, как умеет…

– В общем, насколько я понимаю, – равнодушно сказал Оуэн, – вы бы мне не посоветовали искать знакомства с вдовой вашего брата?

– Не подходите к ней на пушечный выстрел, сэр! – воскликнул Майлз с пафосом. – Эта женщина… – Он повертел пальцем у виска. – Она не в себе… Моя мать тоже так считает. А мать знает, что говорит.

Лицо Оуэна не выразило никаких эмоций, хотя было сильное желание схватить толстого глупца за горло и сдавить, чтобы тот умолк. Интересно, на что он намекает, крутя коротким пальцем возле виска? На то, что женщина, у которой умер ребенок не имеет права знать, из-за чего это произошло и где его могила? Иначе ее следует считать безумной. Оуэн был готов прямо сейчас вытрясти из этого болвана всю правду. Но подобное удовольствие – он понимал – придется отложить. На некоторое время. Если не навсегда.

Вместо всего этого он сказал:

– Я благодарен вам за своевременный совет, сэр. Вы открыли мне глаза. Кстати, полагаю, леди Пен сразу после смерти вашего брата вернулась в свою семью?

– О, она всегда хотела этого. Но, знаете, ведь она была беременна. И моя мать сказала, что ребенок Брайанстонов должен обязательно родиться в доме Брайанстонов. Тогда леди Джиневра, это мать Пен, стала настаивать, что хочет присутствовать при родах. Моя мать была против… Вы понимаете, о чем я толкую?

Оуэн утвердительно кивнул, но Майлз решил поставить все точки над i.

– Она боялась, что родственники Пен увезут ее к себе вместе с ребенком. А ведь это мог быть мальчик, наш наследник… – Майлз хватил большой глоток вина, закашлялся, сплюнул на пол, вытер губы ладонью. – Слава Богу, в конце концов все устроилось.

– Интересно, как?

– Очень просто. У Пен начались схватки на целый месяц раньше. Моя мать приняла все меры…

Вот! Какие это были меры? Чтобы вызвать преждевременные роды? Или речь идет просто о помощи роженице – приглашение повивальных бабок и все такое?..

С тем же отсутствием внешнего интереса Оуэн лениво спросил:

– И ребенок, конечно, умер?

Внезапно в Майлзе произошла видимая перемена: он выпрямился на кушетке, в упор взглянул на Оуэна протрезвевшим взором.

– Что?.. Да, умер. А почему нет? Разве так не бывает?

В голосе была агрессивность.

Оуэн пожал плечами, пригубил из кружки.

– Конечно, – сказал он. – Я так и подумал. Обычная история.

– Да. Обычная, – повторил Майлз уже не так враждебно. – Родился мертвым. Такое случается. Все знают… – Прищуренными глазами он уставился на Оуэна. – Она вам что-нибудь говорила про это?

Собеседник покачал головой:

– Отнюдь. Да и зачем? С чужим человеком…

Майлз лукаво погрозил пальцем. Винные пары опять начали брать свое.

– Если говорила, не верьте ни одному слову. У нее ум за разум зашел. Даже ее родные не поддерживают с ней разговоров на эту тему. Говорю вам, она сбрендила…

– Да, жалко таких матерей, – сказал Оуэн. – Еще раз благодарю вас, лорд Брайанстон, за ваше предупреждение. Я чуть было не попал в переплет.

– Очень просто могли, сэр. Уж она бы вам задурила голову! Так что не подходите к ней близко. Помните мой совет… Но я чертовски устал. Отдохну перед дорогой.

Он откинулся к стене, закрыл глаза и почти сразу захрапел; Оуэну пришлось вынуть бокал из его ослабевших пальцев, пока тот не упал на пол.

Некоторое время он без всякого удовольствия рассматривал уснувшего пьянчугу, потом разгладил складки на своих чулках, слегка подтянул их и поднялся.

Плотно завернувшись в плащ, он быстро шагал к Вестминстерскому дворцу, где в конюшнях оставил своего коня. Сегодня вечером он увидится с Пен на торжествах по случаю праздника Крещения Господня и надеется: за две с лишним недели, что они не встречались, у нее найдется что сообщить ему.

Хотя, возможно, не это было главной причиной, по которой он пришпоривал сейчас коня.