Текст книги "Проблемы жизни"

СТРАХ И БЕГСТВО

Самолет непрерывно набирал высоту, хотя казалось, что мы стоим на месте. Внизу расстилалось огромное море облаков, белых и ослепительно ярких, волна за волной, до самого горизонта. Они казались совсем неподвижными и имели чарующий вид. Когда самолет поднимался, делая широкий круг, иногда среди этой сверкающей пены показывались просветы, и тогда далеко внизу была видна зеленая земля. Над нами было ясно-синее зимнее небо, мягкое и беспредельное. Мощная цепь снеговых гор простиралась с севера на юг, рассыпая искры в лучах яркого солнца. Горы достигали высоты более четырнадцати тысяч футов, но мы были еще выше и продолжали подъем. Это была хорошо знакомая цепь вершин; они казались такими близкими и безмятежными. К северу лежали более высокие вершины, а мы, достигнув высоты в двадцати тысяч футов, мчались на юг.

Пассажир, который сидел рядом, оказался весьма разговорчивым. Он не видел этих гор раньше и дремал, пока мы поднимались; наконец, он проснулся, и ему захотелось поговорить. Он, по-видимому, впервые выезжал по какому-то делу; у него был разнообразный круг интересов, и говорил он обо всем с достаточной эрудицией. Теперь под нами было море, темное и далекое; можно было различить несколько кораблей. Не чувствовалось ни малейшей вибрации крыльев. Мы летели вдоль берега мимо ряда освещенных городов. Он говорил о том, как трудно быть свободным от страха, не только от страха потерпеть аварию, но и от страха, связанного с любыми событиями повседневной жизни. Он был женат, имел детей, но постоянно жил в страхе, не только за будущее, но вообще по любому поводу. Это был страх без определенного объекта; и хотя дела его шли успешно, его жизнь из-за этого страха была тягостной и мучительной. Он и раньше находился в постоянном ожидании каких-то несчастий, но за последнее время боязнь эта сделалась просто навязчивой. Страх постоянно вторгался в его мечты. Жена знала об этом, но не отдавала себе отчета, насколько все это серьезно.

– Страх может существовать только в отношении к чему-либо. Как абстракция, страх – это только слово; но слово – не сам страх. Можете ли вы точно указать, чего именно вы боитесь?

«Я никогда не мог подойти к этому вопросу вплотную, да и мечты мои носят какой-то расплывчатый характер; но в них всегда имеется оттенок страха. Я говорил об этом с друзьями и врачами; они или обращали вопрос в шутку, или, если и принимали всерьез, то не могли ничем помочь. Страх постоянно находится где-то около меня; я хотел бы освободиться от этой ужасной вещи».

– Вы действительно хотите освободиться или это только слова?

«Может быть, это звучит необычно, но я немало отдал бы за то, чтобы освободиться от страха. Я – не особенно религиозный человек, но представьте себе, даже молился о том, чтобы избавиться от него. Когда я поглощен работой или игрой, никакого страха нет. Но, словно какой-то монстр, он всегда где-то подстерегает меня, и вскоре мы опять вместе».

– Чувствуете ли вы страх в данный момент? Сознаете ли вы, что он где-то рядом? Относится ли ваш страх к области сознательного или скрытого?

«Я чувствую его, но не могу определить, сознателен он или подсознателен».

– Ощущаете ли вы его как нечто далекое или как нечто близкое – не в пространстве, но как чувство?

«Когда я осознаю страх, мне кажется, что он совсем рядом, но что это дает?»

– Страх может возникнуть только в отношении к чему-либо. Это может быть ваша семья, ваша работа, ваша озабоченность по поводу будущего или по поводу смерти. Боитесь ли вы смерти?

«Не очень, хотя я предпочел бы быструю смерть медленному умиранию. Я не думаю, что мой страх возникает в связи с семьей или работой».

– Тогда должно существовать нечто более глубокое, чем поверхностные отношения; оно-то и вызывает этот страх. Можно, конечно, указать вам, что это такое, но если вы сможете самостоятельно выяснить вопрос, это будет иметь несравненно большее значение. Почему у вас нет страха, связанного с поверхностными отношениями?

«Моя жена и я любим друг друга; едва ли ей придет в голову взглянуть на другого мужчину, а меня не привлекают другие женщины. Мы находим полноту друг в друге. Дети в известной степени тревожат нас, но все, что можно, мы делаем; однако в связи с экономической неустойчивостью, существующей во всем мире, невозможно обеспечить их будущее в финансовом отношении, поэтому им придется приложить все усилия, чтобы наилучшим образом выбрать свой путь в жизни. Дело мое достаточно прочно; но меня никогда не покидает боязнь за жену; я постоянно в страхе, как бы с ней чего-нибудь не случилось».

– Так что вы уверены в ваших более глубоких отношениях. Почему вы так уверены?

«Не знаю почему, но это так. Ведь надо что-то принять за основу, не правда ли?»

– Не в этом суть вопроса. Хотите выяснить, в чем дело? Что именно придает вам такую уверенность в ваших интимных отношениях? Когда вы говорите, что вы и ваша жена находите полноту друг в друге, то, что вы под этим понимаете?

«Мы находим счастье друг в друге: товарищеские отношения, взаимное понимание и т.д. В более глубоком смысле, мы зависим друг от друга. Было бы страшным ударом, если бы что-нибудь случилось с любым из нас. Именно в этом смысле мы зависим».

– Что вы понимаете под словом «зависимость»? Вы думаете, что без нее вы будете потеряны, что почва выпадет у вас из-под ног, не так ли? Возможно, ваша жена чувствует то же самое; так что вы взаимно зависите.

«Но что же в этом неверного?»

– Мы не порицаем и не судим, но лишь исследуем. Уверены ли вы в том, что вы хотите глубоко во все это вникнуть? Вы действительно уверены? Если так, то продолжим. Если бы вы остались без жены, разве вы не оказались бы в одиночестве, разве вы не были бы потеряны в более глубоком смысле? Следовательно, она необходима вам, не правда ли? Ваше счастье зависит от нее, и вот эту зависимость вы называете любовью. Вы боитесь остаться в одиночестве. Ваша жена всегда здесь, чтобы прикрыть факт вашего одиночества, так же, как вы прячете ее одиночество. Но ведь факт, как таковой, остается, не так ли? Мы пользуемся друг другом, чтобы прикрыть свое одиночество; мы убегаем от него всевозможными путями, с помощью самых различных форм отношений, причем любое из них становится новой зависимостью. Я слушаю радио, так как музыка делает меня счастливым, она уводит меня от самого себя. Книги и знание – это тоже весьма удобный способ бегства от себя. И от всего этого мы зависим.

«Но почему мне не следует убегать от себя? Во мне нет ничего такого, чем можно было бы гордиться; поэтому, отождествляя себя с женой, которая гораздо лучше меня, я могу уйти от самого себя».

– Несомненно, огромное большинство людей убегает от себя. Но, убегая от себя, вы становитесь зависимым. Эта зависимость постепенно возрастает, а путь бегства делается все более необходимым по мере того, как усиливается страх перед тем, что есть. Жена, книги, радио становятся чрезвычайно важными; способы бегства приобретают особое значение, величайшую ценность. Я использую жену как средство убежать от самого себя, поэтому я к ней привязан. Я должен обладать ею, я не могу ее потерять; ей также нравится, что она принадлежит мне, так как она равным образом использует меня, чтобы убежать от себя. Это взаимное использование называется любовью. Вы себе не нравитесь и поэтому убегаете от себя, от того, что есть.

«Это вполне понятно. Я вижу в этом нечто ценное и разумное. Но почему происходит это бегство? От чего, собственно, мы убегаем?»

– От вашего собственного одиночества, вашей собственной пустоты, от того, чем вы являетесь. Если вы убегаете, не видя того, что есть, вы, очевидно, не можете это понять. Поэтому, прежде всего вам необходимо прекратить бегство, уход, и только тогда вы сможете наблюдать себя таким, каков вы есть. Однако вы не можете наблюдать то, что есть, если всегда это критикуете, если это вам нравится или не нравится. Вы называете это одиночеством убегаете от него. Но как раз само бегство от того, что есть, и есть страх. Вы боитесь этого одиночества, этой пустоты, а ваша зависимость прикрывает это. Отсюда страх приобретает устойчивость; он сохраняет устойчивость до тех пор, пока вы продолжаете бегать от того, что есть. Полное отождествление с чем-либо – с личностью или идеей – совсем не является гарантией, что бегство кончено, потому что этот страх всегда остается на заднем плане. Стpax приходит через сны, когда существует ошибка, что-то на рушено в отождествлении; а ошибка в отождествлении существует всегда, поскольку отсутствует душевное равновесие.

«Получается так, что мой страх возникает от моей собственной пустоты, моей неполноценности. Я это хорошо понимаю, и это все верно, но что же мне делать?»

– Вы ничего с этим не можете делать. Все, что вы попытаетесь делать, будет лишь новой формой бегства. Вот это и есть наиболее важное, что необходимо четко себе представлять. Тогда вы поймете, что не являетесь чем-то отличным или отдельным от этой зияющей пустоты. Недостаточность, неполнота – вот чем вы являетесь. Наблюдающий есть наблюдаемая пустота. Тогда, если вы дальше продолжите исследование, вас перестанет беспокоить то, что вы называли одиночеством, и само это слово утратит для вас значение. Если вы пойдете еще дальше, что достаточно трудно, то такой вещи, которая известна, как одиночество, уже более нет; полностью прекращаются одиночество, пустота, мыслящий, как и мысль. В этом уединении приходит конец страху.

«Но что же такое любовь?»

– Любовь – не отождествление; любовь – не мысль о любимом. Вы не думаете о любви, когда она есть; вы думаете о ней лишь тогда, когда ее нет, когда имеется расстояние между вами и объектом вашей любви. Когда существует непосредственное общение, не существует мысли, нет образа, нет оживления памяти когда же общение прервано на каком-то уровне, начинается процесс мысли, воображения. Любовь вне ума. Ум создает дым зависти, стремления удержать, боли потери, воспоминания о прошлом и страстного желания завтра, печали и тревоги; а это эффективно гасит пламя. Когда нет дыма, есть пламя. Оба они вместе существовать не могут; мысль, что они существуют вместе, – просто желание. Желание – проекция мысли, а мысль – не любовь.

ЭКСПЛУАТАЦИЯ И ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Было раннее утро; радостные птицы создавали невероятными шум. Солнце только что коснулось верхушек деревьев; пучки света еще не проникли в глубокую тень. Змея проползла по лужайке, после нее остался длинный узкий след из капель росы. Небо еще не потеряло своей окраски; большие белые облака собирались в тучи. Внезапно гомон птиц прекратился, потом снова стал нарастать, но теперь уже предупреждающими, тревожными криками – это подошла кошка и уселась под кустом. Крупный ястреб схватил белую с черными крапинками птицу и раздирал ее острым кривым клювом. Он держал добычу с дикой яростью и принял угрожающую позу, когда к нему приблизились две или три вороны. У ястреба были желтые глаза с узким черным разрезом; он не моргая наблюдал за воронами и за нами.

«Почему я не могу предоставить себя в распоряжение других. Я ничего не имею против того, чтобы меня использовали для работы, которая имеет большое значение, и я хотел бы полностью с ней слиться. Что они будут делать со мной, это неважно. Вы понимаете, я ничего собой не представляю. Я очень немногое могу делать в этом мире и потому помогаю тем, кто обладает большими возможностями. Но у меня возникла проблема личной привязанности, которая уводит меня от работы. Вот эту привязанность мне хотелось бы понять».

– А почему необходимо, чтобы вас эксплуатировали? Разве вы менее значимы, чем тот индивидуум или группа, которые вас эксплуатируют?

«Я ничего не имею против того, чтобы меня использовали для той работы, которая, как мне кажется, имеет великую красоту и ценность в мире. Те, с кем я работаю, это духовные люди с высокими идеалами, и они в состоянии лучше, чем я, делать то, что надо».

– Почему вы думаете, что они в большей степени способны делать добро, чем вы? Откуда вы знаете, что они духовные, если говорить вашими словами, и способны видеть более широко? Во всяком случае, когда вы предлагали свои услуги, вы должны были дать себе в этом отчет. Но, может быть, вы были увлечены, возбуждены эмоционально и именно потому отдали себя работе?

«Дело это прекрасное, а я предложил свои услуги, так как почувствовал, что должен помочь ему».

– Вы напоминаете тех людей, которые вступают в армию для того, чтобы убивать или быть убитыми во имя благородной цели. Знают ли они, что делают? Знаете ли вы, что делаете? Почему вы решили, что дело, которому вы служите, – «духовное»?

«Вы, конечно, правы. Я был в армии целых четыре года, во время последней войны; подобно многим другим, я вступил в нее из чувства патриотизма. Не думаю, чтобы я понимал в то время значение убийства; надо было действовать, ведь мы только что записались в армию. Но те люди, которым я сейчас помогаю, это духовные люди».

– Знаете ли вы, что значит быть духовным? Возьмем, например, следующее: быть честолюбивым, очевидно, не духовно. А разве они не честолюбивы?

«Боюсь, что да. Раньше я никогда не думал об этом, мне лишь хотелось принести помощь в том деле, которое прекрасно».

– Прекрасно ли быть честолюбивым и прикрывать это обилием выспоренных слов об учителях, человечестве, искусстве, братстве? Духовно ли нести такое бремя, как эгоизм, до такой степени расширившийся, что включает в себя и соседа, и человека за океаном? Вы помогаете тем, кто, по вашему предположению, обладает духовностью; вы не знаете, как обстоит дело в действительности, и, тем не менее, вы даете согласие на то, чтобы вас эксплуатировали.

«Да, это еще не совсем для меня ясно. Но мне не хотелось бы подвергать сомнению то, что я делаю. Передо мной возникла проблема; а то, о чем вы говорите, вносит еще большее смятение».

– Но почему вы не должны находиться в смятении? По сути дела, лишь в том случае, когда мы находимся в тревоге, когда мы пробудились, только тогда мы начинаем наблюдать и искать. Мы позволяем эксплуатировать себя по собственной глупости; те, кто поумнее, используют это неразумие во имя страны, Бога, идеологии. Но как может глупость делать добро в мире, даже если более сильные используют ее в своих целях? Когда хитрые эксплуатируют глупых, тогда и они сами неумны, так как они в одинаковой степени не знают, куда ведет их деятельность. Действия же неразумных, т.е. тех, кто не осознает путей своей собственной мысли, ведут с неизбежностью к конфликту, смятению и страданию. Проблема ваша совсем не обязательно та, о которой вы говорите. Но поскольку она возникла, то в чем же она состоит?

«Она отвлекает меня от дела, которому я себя посвятил».

– Ваша преданность делу далека от совершенства, если у вас возникла проблема, которая отвлекает вас от работы. Как раз то, что вы посвятили себя делу, может быть, лишено смысла, а ваша проблема, весьма возможно, является указанием, предупреждением о том, что вы не должны оказаться в плену своей деятельности.

«Но мне нравится то, что я делаю».

– Вот в этом-то, возможно, и лежит центр вопроса. Мы стремимся с головой уйти в ту или иную форму деятельности; чем большее удовлетворение доставляет деятельность, тем более мы привязываемся к ней. Желание получить удовлетворение лишает нас понимания, а чувство удовлетворения – одно и то же на всех уровнях. Не существует более высокого и более низкого чувствами удовлетворения. Хотя мы и можем, сознательно или бессознательно облечь наше чувство удовлетворения в возвышенные слова, но само желание получить удовлетворение делает нас тупыми, нечувствительными. Мы получаем удовлетворение, комфорт, психологическую безопасность с помощью какой-либо деятельности, а когда добиваемся этого удовлетворения или воображаем, что его получили, тогда мы не хотим, чтобы нас потревожили. Тем не менее, тревога всегда будет существовать, исключая те случаи, когда мы уподобились мертвым или, наоборот, обрели понимание целостного процесса конфликта, борьбы. Большинство из нас хотят быть мертвыми, стать нечувствительными, так как процесс жизни полон мучений. Против этих мук мы воздвигаем стены сопротивления стены обусловленности. Эти мнимо защитные стены лишь питают дальнейшие конфликты и страдания. Не является ли важным понять проблему, а не искать способов освободиться от нее? Ваша проблема, возможно, и есть реальное, а ваша работа – лишь бегство, которое имеет небольшое значение.

«Все это вызывает во мне великую тревогу, мне необходимо тщательно это продумать».

Стало жарко под деревьями, и мы ушли. Но как может поверхностный ум делать добро? Не является ли делание так называемого «добра» показателем неглубокого ума? Не остается ли ум всегда поверхностным, как бы ни был он хитер, тонок и эрудирован? Ограниченный ум никогда не может стать бездонным; само становление – это путь ограниченности. Становление заключается в поисках того, что спроецировано личностью. Проекция, которая выражена словами, может касаться высочайшего, это может быть широко охватывающее видение, схема или план; тем не менее эта проекция – дитя ограниченности. Что бы вы ни делали, но мелкое никогда не может стать глубоким; любое действие со стороны этого мелкого, любое движение ума, на каком бы то ни было уровне, носит поверхностный характер. Весьма трудно для поверхностного ума усмотреть, что его проявления бессодержательны и бесполезны. Как раз для поверхностного ума характерна активность, и эта активность поддерживает его в состоянии поверхностности. Его деятельность есть то, что его обусловливает. Эта обусловленность, сознаваемая или скрытая, проявляется в желании освободиться от конфликта, от борьбы, и это желание воздвигает стены против движений жизни, против дуновений неведомого; и за этими стенами умозаключений, верований, толкований, идеологий ум пребывает в состоянии застоя. Лишь мелкое застаивается, умирает.

Само желание обрести убежище путем обусловленности рождает еще большие противоречия и проблемы, потому что обусловленность разделяет, а то, что отделено, изолировано, не может жить. То, что отделено, не может стать целым, присоединяясь к другим отдельным частям. То, что отделено, всегда остается изолированным, хотя оно может накапливать и собирать, расширяться, включать и отождествляться. Обусловленность разрушительна, гибельна; но ограниченный, неглубокий ум не может видеть эту истину, потому что его деятельность состоит в ее искании. Сама эта деятельность мешает восприятию истины. Истина есть действие, но не деятельность ищущего, ограниченного и полного честолюбия. Истина – это добро, красота, но отнюдь не деятельность фигляра, прожектера, сплетающего узоры из слов. От пустоты и ограниченности освобождает истина, а вовсе не его проект освобождения. То, что поверхностно, как ум, не может никогда сделать себя свободным; оно может лишь двигаться от одной обусловленности к другой, думая, что новая обусловленность содержит большую свободу. Большее – это совсем не свобода, это обусловленность, расширенное меньшее. Движение становления у человека, который хочет стать Буддой или менеджером, – это деятельность, идущая от пустоты и ограниченности. Люди ограниченные всегда боятся того, что они есть; но то, что они есть, – это истина. Истина – в безмолвном наблюдении того, что есть, и сама истина преображает то, что есть.

ЭРУДИРОВАННЫЙ ИЛИ МУДРЫЙ?

Дожди смыли многодневную пыль и жару; листья блестели ослепительной чистотой, показались молодые листочки. Всю ночь лягушки наполняли воздух своим кваканьем; они то умолкали, то снова начинали квакать. Река быстро несла свои воды; в воздухе стояла тишина. Дожди еще не закончились. Темные тучи собирались на небе, солнца не было видно. Земля, деревья, вся природа как будто ждали нового очищения. Дороги стали темно-коричневыми. Дети играли в лужах; они делали пирожки из грязи, строили замки и дома, окруженные стенами. В воздухе ощущалась радость после стольких месяцев жары. Земля покрылась зеленой травой. Все обновилось. Это обновление есть невинность.

Он считал себя широко образованным. Для него знание составляло подлинную сущность жизни, а жизнь, лишенная знаний, была бы хуже смерти. Знания его выходили далеко за пределы двух-трех областей, они охватывали самые разнообразные стороны жизни. Он мог авторитетно говорить об атоме, о коммунизме, астрономии, годичном уровне воды в реке, о диете и перенаселенности. Удивительно, как он был горд своими знаниями и, подобно искусному хозяину аттракциона, умело использовал знания, чтобы произвести впечатление на других. Люди умолкали и преисполнялись к нему уважением. Какой страх мы испытываем перед знанием, какое благоговение и уважение мы выражаем по отношению к тому, кто знает! Довольно трудно было понимать английскую речь собеседника; он никогда не выезжал за пределы своей страны, но книги получал отовсюду. Он так предавался знанию, как другие могли предаваться алкоголю или иной страсти.

«Не есть ли мудрость то же самое, что и знание? Почему вы утверждаете, что знание должно отойти на задний план, чтобы появилось понимание? Разве знание не является существенно необходимым? Если бы не было знания, где находились бы мы сейчас? Мы остались бы на уровне первобытных людей, ничего не зная о том необыкновенном мире, в котором живем. Без знания невозможно жить, все равно на каком уровне. Почему вы так настойчиво говорите, что знание – это помеха для понимания?»

– Знание – это обусловленность. Знание не приносит свободы. Вы можете обладать знанием о том, как построить самолет или как можно за несколько часов перелететь на другой конец земного шара, но это не есть свобода. Знание не есть фактор творчества, так как оно имеет характер непрерывности; но ничто из того, что имеет непрерывность, длительность, никогда не ведет к тому, что проявляет себя лишь намеком, что неощутимо, неведомо. Знание – это препятствие, оно мешает видеть то, что щедро открыто восприятию, что неведомо. Неведомое никогда не появляется в одежде известного; известное же всегда движется к прошлому, a прошлое всегда отбрасывает тень, скрывая в ней настоящее, неведомое. Если нет свободы и нет открытого ума, то понимание невозможно. Понимание не приходит со знанием. Понимание появляется в интервале между словами, между мыслями; этот интервал – не нарушаемое мыслью безмолвие, и в нем присутствуем то открытое, неощутимое, что проявляет себя лишь намеком.

«Разве знание не является полезным, необходимым? Как возможно без знания делать открытие?»

– Открытие имеет место не тогда, когда ум перегружен знанием, но когда знание не присутствует; только тогда в уме существует спокойствие и пространство, и в этом состоянии возникает понимание или открытие. Знание, безусловно, полезно на одном уровне, но на другом оно вредно. Когда знание используется как средство возвышения личности для возведения ее на пьедестал, тогда оно приносит зло, питает разделение и вражду. Возвышение личности – это процесс разложения, будет ли это возвышение происходить во имя Бога или государства, или во имя какой-либо идеологии. На известном уровне знание необходимо, хотя оно и вносит обусловленность; например, необходимы языки, техника, прочее. Эта обусловленность есть защитная стенка, неотъемлемая часть внешней жизни; но когда обусловленность используют психологически, когда знание делается средством психологического комфорта, удовлетворения, тогда оно неизбежно питает конфликт и смятение. Но что же мы понимаем под словом «знание»? Что в действительности вы знаете?

«Я основательно знаю довольно многое».

– Вы хотите сказать, что обладаете многими сведениям и данными по различным предметам? Вы собрали определенные факты; и что же дальше? Разве сведения об ужасах войны предотвратили войны? У вас, я не сомневаюсь в этом, имеется множество данных о последствиях гнева и насилия, как в частной жизни, так и внутри общества; но разве эти сведения помогли покончить с ненавистью и антагонизмом?

«Знания о последствиях войны, возможно, не покончат сразу с войнами, но они, в конце концов, приведут к миру. Людей надо воспитывать, им надо показывать результаты войн и конфликтов».

– Люди – это вы сами и другой. Вы обладаете широкой осведомленностью, а стали ли вы менее честолюбивым, менее вспыльчивым, менее эгоистичным? Хотя вы изучили революционное движение, историю неравенства, свободны ли вы сами от чувства превосходства, важности вашей собственной личности? После того как вы приобрели обширные знания о несчастьях и страданиях людей, появилась ли у вас любовь? Но что же это такое – то, что мы знаем? О чем, собственно, мы имеем знание?

«Знание есть опыт, собранный в веках. Одна из форм его – традиция, другая – инстинкт, сознательный и подсознательный. Скрытые воспоминания и переживания, будут ли они унаследованы или вновь приобретены, действуют в роли руководителя и формируют наши действия. Эти проявления памяти, расовые и индивидуальные, весьма существенны, так как они помогают людям и защищают их. Не считаете ли вы необходимым устранить и эти знания?»

– Действие, которому придана форма и которое руководимо страхом, – совсем не действие. Действие, являющееся результатом расовых предрассудков, страхов, надежд, иллюзий, – такое действие является обусловленным. А все то, что обусловлено, как мы уже говорили, только питает дальнейший конфликт и скорбь. Являясь брамином, вы обусловлены традициями веков; как брамин вы отвечаете на стимулы, на социальные изменения и конфликты. Вы отвечаете в полном соответствии с вашей обусловленностью, в соответствии с прошлым опытом, знанием; поэтому новый опыт лишь обусловливает последующие переживания. Опыт, который вы получаете соответственно вашей вере или какой-либо идеологии, есть продление этой веры, увековечение идеи. Такой опыт лишь усиливает веру. Идея разделяет, а ваш опыт, который протекает в соответствии с идеей, с образцом, еще более отделяет вас от других. Опыт, взятый как знание, как психологическое накопление, только создает обусловленность; тогда опыт – это другой путь к самовозвеличению. Знание, взятое как опыт на психологическом уровне, есть препятствие для понимания.

«Разве мы получаем опыт в соответствии с нашей верой?»

– Это совершенно очевидно, не правда ли? Вы связаны условностями определенного круга людей; они – это вы сами, но на ином уровне. Эти условности касаются веры в Бога, веры в социальные разделения. Кто-либо другой связан иными условностями; он верит, что не существует никакого Бога, он – последователь совсем другой идеологии. И вы, и он будете иметь опыт в соответствии с вашими верованиями. Но этот опыт есть препятствие на пути к неведомому. Опыт, знание, которое есть память, полезны на известных уровнях; опыт же, который усиливает психологическое «я», эго, – такой опыт ведет лишь к иллюзии и скорби. И что можем мы знать, если наш ум заполнен прошлыми переживаниями, воспоминаниями, знаниями? Возможно ли переживание, если мы обладаем знанием? Не препятствует ли знание переживанию? Вы можете знать название вот этого цветка, но разве благодаря этому вы делаете цветок предметом переживания? Сначала происходит переживание, а наименование уже придает силу тому, что вы пережили. Наименование устраняет дальнейший процесс переживания. Для того чтобы появилось состояние переживания, разве не следует освободиться от наименований, от ассоциаций, от процессов памяти?

Знание поверхностно; но может ли то, что находится на поверхности, повести к глубине? Может ли ум, которой есть результат известного, прошлого, когда-либо подняться и выйти за пределы своих собственных проекций? Для того чтобы наступило открытие, надо прекратить создание проекций. Лишенный своих проекций, ум не существует. Знание, прошлое могут проецировать лишь то, что известно. Инструмент известного никогда не может открывать новое. Известное должно прекратиться ради открытия; опыт должен уступить место истинному переживанию. Знание есть препятствие для понимания.

«Что мы оставили бы после себя, если бы у нас не было знаний, опыта, памяти? Тогда мы – просто ничто».

– А разве теперь вы представляете собой нечто большее? Когда вы говорите: «Без знаний мы – ничто», – вы лишь даете словесную формулировку, но вы не переживаете это состояние, ведь так? Когда вы так говорите, в ваших словах чувствуется страх, страх оказаться открытым. Без этих накоплений вы – ничто, и это истина. А почему не может быть так? Откуда все эти претензии и самомнение? Мы облачаем это ничто в одежды, сотканные из фантазий, надежд, разных утешительных идей; но, будучи лишены этих покровов, мы – ничто; не как философская абстракция, а в действительности – ничто. Переживание этого «ничто» есть начало мудрости.

Как мы стыдимся сказать, что не знаем! Мы прикрываем факт незнания словами и информацией, В действительности вы не знаете вашей жены, вашего соседа; каким образом вы могли бы их знать, если вы не знаете самого себя? У вас имеется множество разных сведений, выводов, объяснений по поводу самого себя, но вы не осознаете то, что есть, то, что дано непосредственно. Объяснения, выводы, называемые знанием, мешают переживанию того, что есть. Разве возможна мудрость, если отсутствует состояние, чистоты и невинности? Если не умереть по отношению к прошлому, разве возможно обновление чистоты? Процесс умирания происходит в каждый данный момент; умереть означает перестать накапливать; переживающий должен умереть по отношению к опыту. Без опыта, без знаний переживающий не существует. Знать – это пребывать и неведении, не знать – вот начало мудрости.