Текст книги "Проблемы жизни"

ДОВОЛЬСТВО

Самолет был переполнен. Он летел над Атлантическим океаном на высоте двадцати с лишним тысяч футов. Внизу простирался толстый ковер из облаков. Небо было ярко-синее, солнце оставалось позади нас, а мы летели прямо на запад. Дети долго бегали взад и вперед вдоль прохода, а теперь, усталые, заснули в креслах. После долгой ночи пассажиры пробудились и начали курить и пить. Человек, сидевший против нас, рассказывал о своих делах, а женщина сзади нас весьма довольным голосом описывала приобретенные ею вещи и прикидывала сумму пошлины, которую ей придется уплатить. Самолет шел ровно, без рывков, хотя ниже нас дули сильные ветры. Крылья самолета блестели в ярких лучах солнца, а винты плавно вращались, с фантастической скоростью врезаясь в воздух; ветер был попутный, и мы делали более трехсот миль в час.

Двое мужчин, сидевших напротив нас, разговаривали довольно громко; трудно было не слышать то, о чем они говорили. Оба были большого роста, а у одного из них было красное обветренное лицо. Он рассказывал о технике ловли китов, об опасностях работы, о выгоде этого промысла, о страшных морских бурях. Некоторые киты весили сотни тонн. Самок с детенышами нельзя ловить. В определенные периоды нельзя было убивать китов более определенного количества. Ловля и бой этих гигантов были разработаны вполне научно, каждая группа людей в команде имела определенные обязанности, к выполнению которых ее заранее готовили. Специфический запах плавучей китобойной базы едва можно было переносить. Но люди привыкли к нему, как вообще можно привыкнуть ко всему. Если дело шло благополучно, ловля приносила уйму денег. Он перешел к рассказу о странном очаровании убийства, но в этот момент принесли напитки, и разговор изменился.

Людям доставляет удовольствие убивать – и друг друга, и безобидного оленя с ясными глазами в глухом лесу, и тигра, который охотится за домашним скотом. Встретив на дороге змею, мы обязательно переедем через нее; мы устанавливаем капканы и ловим волков и койотов. Хорошо одетые люди с веселым видом берут с собой дорогие ружья и отправляются убивать птиц, которые только что перекликались друг с другом. Мальчик из пневматического ружья убивает трепещущую сойку, а взрослые, стоящие около него, никогда не выскажут ни слова сострадания и не будут его бранить; напротив, они скажут, какой он хороший стрелок. Убийство ради так называемого спорта, для добывания пищи, убийство во имя своей страны, во имя мира – все это мало чем отличается одно от другого. Оправдание – это не ответ. Существует лишь одно: не убивай. На Западе мы думаем, что животные существуют ради нашего желудка, ради удовольствия их убивать или ради их меха. На Востоке в течение столетий родители учили детей, постоянно повторяя им: не убивай, будь сострадателен, имей жалость. Здесь, на Западе, считается, что у животных нет души, поэтому их можно безнаказанно убивать. На Востоке животное обладает душой, поэтому имей это в виду, и пусть сердце твое знает, что такое любовь. На Западе считается нормальным, естественным поедать животных и птиц, это санкционировано церковью и религией. Там, на Востоке, этого нет; там мыслящий или религиозно настроенный человек в соответствии с традицией и культурными нормами никогда не станет есть мясо. Но и это так же быстро исчезает. Здесь мы всегда убивали во имя Бога и своей страны, а в настоящее время это распространено по всему свету. Убийство распространяется везде; почти на глазах старинные культурные нормы отбрасываются в сторону, и вместо них заботливо воспитываются такие качества, как деловой расчет, безжалостность, а средства уничтожения становятся все более мощными.

Мир не зависит от политического деятеля или священнослужителя, как не зависит он и от юриста или полисмена. Мир – это состояние ума, когда существует любовь.

Он владел небольшим предприятием, боролся с трудностями, но ему удавалось сводить концы с концами.

«Я пришел не для того, чтобы говорить о делах, – сказал он, – они дают мне необходимое, а так как потребности мои невелики, то я могу существовать. Я не принадлежу к чрезмерным честолюбцам и не участвую в игре, где люди поедают друг друга. Однажды, проезжая мимо, я увидел в тени деревьев толпу людей и остановился, чтобы послушать вас. Это было года два тому назад; то, о чем вы говорили, как-то взволновало меня. Я не слишком хорошо образован, но теперь я прочел ваши беседы и вот приехал к вам. Обычно я был доволен своей жизнью, своими мыслями и теми немногими верованиями, которые легко укладывались в моем уме. Но, начиная с того воскресного утра, когда я на своей машине попал в эту долину и случайно подошел послушать вас, я ощутил недовольство. Это не была неудовлетворенность работой, но какое-то внутреннее недовольство охватило все мое существо. Я всегда чувствовал жалость к людям, которые не были довольны жизнью. Они были так несчастны, их ничто не удовлетворяло, – и вот теперь я сам присоединился к их числу. Раньше я был доволен своей жизнью, друзьями, тем, что я делаю; но теперь я испытываю глубокое недовольство и чувствую себя несчастным».

– Позвольте спросить, что вы понимаете под словом «недовольство»?

«Вплоть до того воскресного утра, когда я услышал вас, я был вполне удовлетворен всем и, как мне кажется, несколько равнодушен к другим. Теперь я вижу, насколько я был глуп; сейчас я стараюсь быть более разумным и внимательным ко всему, что меня окружает. Мне хотелось бы дойти до какой-то точки, куда-то добраться, и это желание, вполне естественное, вызывает чувство недовольства. Раньше я находился, так сказать, в полусне, но теперь я пробуждаюсь от спячки».

– Пробуждаетесь ли вы? Может быть, благодаря желанию стать чем-то иным, вы стараетесь прийти снова в сонное состояние? Вы говорите, что раньше находились в полусне, но в настоящее время пробудились. Однако ваше пробуждение приносит вам ощущение недовольства, и это вам не нравится, доставляет вам страдания. Для того чтобы уйти от страданий, вы пытаетесь стать чем-то, следовать за идеалом и т.д. Подобное подражание другому отбрасывает вас назад в полусонное состояние, не правда ли?

«Но я не хочу возвращаться к прежнему состоянию, и мне хотелось бы оставаться пробужденным».

– Не странно ли, как ум обманывает самого себя? Уму не нравится находиться в смятении, он не любит, когда ему приходится отрываться от старых образцов, от удобных привычек думать и действовать. Будучи потревоженным, он ищет пути и средства установить новые границы и выгоны, где он мог бы безопасно пастись. Именно подобной зоны безопасности ищет большинство из нас, а желание быть в безопасности, уцелеть повергает нас в сон. Внешние обстоятельства, слово, жест, какое-нибудь переживание могут пробудить нас, взбудоражить, но мы хотим уснуть снова. С большинством из нас это происходит постоянно, но это не является состоянием пробуждения. То, что нам необходимо понять, – это пути, способы, которыми ум погружается в сон. Верно?

«Но должно быть великое множество путей, которыми ум погружается в сон. Возможно ли все их познать и обойти?»

– На некоторые из них можно было бы указать; но это не разрешило бы нашей проблемы, не правда ли?

«Но почему же?»

– Если мы лишь изучаем пути, на которых ум приходит в сонное состояние, тогда оказывается, что мы снова ищем средства, возможно, несколько иные, чтобы остаться не потревоженным и быть в безопасности. Важно удерживать бодрственное состояние, а не спрашивать, как удерживать себя бодрствующим; следование за вопросом «как» есть желание быть защищенным.

«Но что же тогда делать?»

– Оставайтесь с вашим недовольством, без желания его успокоить. Должно быть понято это желание быть не потревоженным. Это желание, которое принимает многочисленные формы, есть стремление уйти от того, что есть. Когда это стремление отпадает, – но естественно, без какой бы то ни было формы принуждения, как сознательной, так и бессознательной – лишь тогда боль недовольства исчезает. Сравнение того, что есть, с тем, что должно быть, приносит страдание. Прекращение сравнения не является состоянием довольства; это состояние полного пробуждения при отсутствии деятельности «я».

«Все это, пожалуй, для меня ново. Мне кажется, что вы придаете словам совсем иное значение, но общение возможно только тогда, когда мы оба придаем одинаковое значение одному и тому же слову в одно и то же время».

– Общение есть взаимоотношение, не так ли?

«Вы делаете скачок к более широким значениям, чем я теперь способен уловить. Мне необходимо вникнуть во все это более глубоко, и тогда, может быть, я пойму».

АКТЕР

Дорога изгибалась вверх и вниз по невысоким холмам, миля за милей, бесконечное число раз. Жгучие лучи полуденного солнца падали на золотые холмы, а под одинокими деревьями, расположенными далеко друг от друга, легли глубокие тени. На мили вокруг не было никакого жилья. Отдельные группы домашнего скота паслись здесь и там; очень редко по гладкому, хорошо содержащемуся шоссе проезжала встречная машина. Небо было глубокой синевы на северной стороне и ослепительно яркое на западе. Вся местность была как-то необыкновенно полна жизни, хотя земля была бесплодной и находилась далеко от людских радостей и горестей. Не видно было птиц, не было и диких животных, если не считать нескольких сусликов, которые быстро промчались через шоссе. Воды не было, разве только в одном или двух местах, где находилось стадо. Когда пройдут дожди, горы станут зелеными, мягкими и приветливыми, но сейчас они оставались суровыми и строгими, излучая красоту великой тишины.

Был удивительный вечер, наполненный в себе и насыщенный силой; но пока покачивало по холмам, время неожиданно прекратилось. Дорожный знак указывал, что от главного шоссе, которое шло на север, было восемнадцать миль; потребовалось бы около получаса, чтобы до него доехать, т.е. необходимо было и время и пространство. Однако как раз в тот момент, когда глаза увидели этот знак, находившийся около дороги, время и пространство исчезли. Вокруг были и синее небо, и золотые холмы, обширные и вечные, но они составляли часть этого вневременного бытия. Глаза и ум внимательно следили за дорогой; темные, одинокие деревья стояли живые и исполненные силы; на холмах выделялась каждая отдельная травинка скошенного сена, простая и ясная. Свет позднего вечера тихо окутывал деревья и холмы. Единственным признаком движения была мчавшаяся машина. Тишина, пронизывавшая промежутки между словами, была частью этого неизмеримого безмолвия. Вскоре шоссе кончится и сольется с другим, а последнее тоже где-то имеет конец; настанет время, когда эти безмолвные темные деревья засохнут, свалятся, а их прах будет развеян и исчезнет. Когда придут дожди, появится нежная зеленая трава, но и она вскоре завянет.

Жизнь и смерть неотделимы; их отдельность влечет за собой вечный страх. В отдельности берет начало время; страх конца рождает муку начала. В это колесо захвачен наш ум, который ткет пряжу времени. Мысль есть процесс и результат времени; вот почему мысль не может культивировать любовь.

Это был довольно известный актер, создавший себе имя; но он был еще достаточно молод, чтобы вопрошать и страдать.

«Почему люди играют на сцене? – спросил он. – Для некоторых сцена – это лишь средство существования, для других она создает возможность осуществить погоню за славой, а для третьих, играющих различные роли, она является великим стимулятором. Театр предлагает также чудесный способ уйти от реальных событий жизни. Я играю на сцене, исходя из всех этих соображений, а кроме того, может быть, и потому – говорю об этом с некоторой нерешительностью, – что надеюсь благодаря театру принести какую-то пользу».

– Не усиливает ли игра на сцене наше «я», эго? Мы принимаем позы, надеваем маску, и постепенно эти позы, эти маски становятся повседневной привычкой, за которой прячутся наши собственные противоречия, зависть, ненависть и так далее. Идеал – это тоже некая поза, маска, покрывающая факт, то, что происходит в действительности. Можно ли делать добро, играя на сцене?

«А вы хотите сказать, что нельзя?»

– Нет, я только спрашиваю, это не окончательное суждение. Когда автор пишет пьесу, у него имеются определенные идеи и задачи, которые он стремится распространить. Актер – это посредник, это маска; вот таким путем зрителя учат или воспитывают. Приносит ли добро подобное воспитание? Может быть, это лишь способ подвести ум к образцу, придуманному автором, будет ли этот образец хорош или плох, умен или глуп?

«Боже мой, я никогда об этом не думал. Видите ли, я могу стать актером, который пользуется большим успехом; но прежде чем целиком отдаться этому делу, я задаю себе вопрос, должен ли я сделать игру на сцене моим жизненным путем. Ей свойственно удивительное очарование, иногда весьма разрушительное, а иногда чрезвычайно приятное. Зритель может принимать игру на сцене вполне серьезно, но, сама по себе, она не очень серьезна. Так как сам я более склонен к серьезному, то мне хотелось бы знать, должен ли я сделать игру на сцене своей карьерой. Внутри меня сидит нечто, протестующее против нелепой поверхностности этого занятия, но, тем не менее, я чувствую огромное влечение к театру. Вот почему я нахожусь, мягко выражаясь, в некотором расстройстве. Все, о чем я говорю, имеет вполне серьезный характер».

– Разве кто-нибудь другой может решить, каким должен быть ваш жизненный путь?

«Нет, конечно, но в процессе обсуждения вопроса с другим проблема иногда становится ясной».

– Позвольте указать вам на то, что любая деятельность, которая делает упор на «я», эго, является разрушительной и несет скорбь. Это основное положение, не правда ли? Вы только что говорили, что хотите делать добро; но, конечно, делать добро невозможно, если вы, сознательно или подсознательно, питаете «я» и поддерживаете его благодаря той или иной карьере или деятельности.

«Разве любая форма деятельности не основана на выживании „я“?»

– Возможно, дело не всегда обстоит так. Внешне может казаться, что действие носит характер самозащиты, но внутренне оно может быть совсем иным. То, что говорят или думают другие по этому поводу, не имеет большого значения; но самого себя обманывать нельзя. А самообман в психологических вопросах появляется очень легко.

«Мне кажется, что если я в действительности заинтересован в отказе от своего „я“, то мне следовало бы удалиться в монастырь или вести жизнь отшельника».

– Разве для отказа от личности «я» необходима жизнь отшельника? Видите ли, у нас создалась известная идея безличной жизни, и вот эта идея мешает нам понять жизнь, в которой нет «я». Сама эта концепция выражает иную форму «я». Разве нельзя, не удаляясь в монастырь и так далее, быть пассивно бдительным по отношению к проявлениям своего «я»? Это осознание может вызвать совсем другие действия, которые не причинят ни печали, ни страданий.

«Следовательно, существуют некоторые профессии, которые, несомненно, гибельны для здоровой жизни, и я включаю свою профессию в их число. Я еще совсем молод. Я могу уйти из театра. А после того, как я более глубоко подошел к моей проблеме, я почти уверен, что так и поступлю. Но в таком случае, что же мне надо делать? У меня есть некоторые таланты, которые можно было бы развить и обратить на пользу».

– Талант может стать и проклятием. «Я» может использовать талант и укрепиться в своих способностях, и тогда талант становится путем к прославлению «я». Одаренный человек, зная об опасностях, может принести свои дары Богу; но ведь он сознает свою одаренность, иначе он и не предлагал бы своих даров. Вот это сознание того, что ты есть, и того, что ты имеешь, и необходимо понять. Если вы приносите в жертву то, что вы есть, или то, что вы имеете, если это производится с целью проявить смирение, – то это просто тщеславие.

«Я начинаю улавливать проблеск того, о чем вы говорите, но все это еще довольно сложно».

– Возможно. Важно то, чтобы у вас было не сопровождаемое выбором осознание всех проявлений «я», как явных, так и более тонких.

ПУТЬ ЗНАНИЯ

Солнце село за горами, а на скалах еще был виден розовый отблеск заката. Тропа вела вниз, извиваясь по зеленой долине. Стоял тихий вечер, легкий ветерок шелестел листьями. Высоко над горизонтом показалась вечерняя звезда, и сразу стало темно, так как луны еще не было. Деревья, совсем недавно такие открытые и приветливые, теперь замкнулись в себе от темноты ночи. Среди холмов было прохладно и тихо; но вот небо наполнилось звездами, а горы приняли ясные очертания. Особый аромат, свойственный ночи, наполнил воздух; где-то вдали залаяла собака. Было совсем тихо, и это безмолвие, казалось, проникает внутрь скал, в деревья, во все, что окружало идущего; даже шаги его по каменной тропе не нарушали тишины.

Ум также был предельно тих. Медитация, в конце концов, – не средство получить какой-то результат, вызвать состояние, которое или было уже раньше, или могло быть в будущем. Если медитация совершается намеренно, тогда можно, конечно, получить желаемый результат; но это уже не медитация, – это осуществление желания. Желание никогда не бывает полностью удовлетворено; ему нет конца. Понимание желания, когда нет стремления его остановить или, наоборот, продолжить, – вот начало и конец медитации. Но есть еще нечто за пределами этого. Удивительно, как настойчив медитирующий: он ищет продления, он становится наблюдающим, ищущим, запоминающим механизмом, тем, кто дает оценку, накапливает, отбрасывает. Когда медитация исходит от медитирующего, тогда она лишь укрепляет того, кто медитирует, того, кто переживает. Тишина ума – это отсутствие того, кто переживает, кто наблюдает, кто сознает, что он безмолвен. Когда ум безмолвен, приходит пробужденное состояние. Вы можете порой в бодрственном состоянии воспринимать многое, вы можете испытывать, искать, вопрошать; но все это – проявление желания, воли; это формы различения и приобретения. То, что всегда находится в пробужденном состоянии, – это не желание, не результат желания. Желание питает конфликт двойственности, а конфликт – это тьма.

Богатая и с большими связями, она теперь искала духовного. Она была у католических наставников, у индийских учителей, изучала суфизм и немного познакомилась с буддизмом.

«Конечно, – добавила она, – я интересовалась и оккультизмом, а теперь пришла сюда поучиться у вас».

– Разве мудрость состоит в том, чтобы собрать побольше знаний? Позвольте спросить, чего вы ищете?

«В разные периоды жизни я стремилась к разным вещам и то, что искала, как правило, находила. У меня большой опыт и богатая и разнообразная жизнь. Я много читала по различным вопросам, была у одного из знаменитых специалистов по психоанализу, но поиски мои все еще продолжаются».

– Для чего вы все это делаете? Для чего эти поиски, будут ли они поверхностные или глубокие?

«Какой странный вопрос вы задаете. Если бы человек не искал, он прозябал бы; если бы он постоянно не учился, жизнь не имела бы для него смысла и тогда можно было бы с полным успехом умереть».

– А что вы изучаете? Что именно вы стремитесь найти и собрать в книгах, которые написаны другими о структуре общества и поведении людей, в анализе социальных и культурных различий, в изучении людей, в изучении той или иной отрасли науки или философской школы?

«Я чувствую, что если человек будет иметь достаточно знаний, это избавит его от борьбы и страданий; поэтому я собирала знания».

– Разве понимание приходит с помощью знаний? Не стоит ли знание, напротив, на пути творческого понимания? Мы, по-видимому, думаем, что накапливая факты и информацию, приобретая энциклопедические познания, мы освободимся от оков. Это совсем не так. Антагонизм, ненависть и война не прекратились, хотя все мы знаем, какие разрушения и опустошения они приносят. Знания отнюдь не устраняют все эти вещи; наоборот, они могут их стимулировать и поощрять. Поэтому не является ли важным выяснить, почему мы накапливаем знания?

«Я беседовала со многими педагогами. Они думают, что если распространить знания достаточно широко, они развеют ненависть человека к человеку и предотвратят полное разрушение мира. Я полагаю, что именно это является предметом внимания у большинства серьезных педагогов».

– Хотя мы располагаем в настоящее время весьма большими знаниями в разных областях, это не устранило жестокого обращения друг с другом, даже среди людей одной и той же группы, нации или религии. Возможно, что именно знание делает нас слепыми по отношению к другому фактору, который и приносит подлинное разрешение всех этих страданий, всего хаоса.

«А что это такое?»

– В каком смысле вы задаете этот вопрос? Можно было бы дать словесный ответ, но он лишь добавил бы несколько новых слов уже перегруженному уму. Для большинства людей знание – это накопление суммы слов или способов укрепить собственные предрассудки и верования. Слова, мысли – это сооружение, в котором пребывает идея о «я». Эта идея может расширяться или сокращаться благодаря опыту и знаниям, но основное ядро «я» сохраняется; знание и изучение никогда не в состоянии его устранить. Революция означает добровольное устранение этого ядра, этой идеи, в то время как действие, рожденное знанием, увековечивающим «я», может лишь повести к еще большим страданиям и разрушениям.

«Вы сказали, что возможен другой фактор, который и является истинным разрешением всех наших страданий. Со всей серьезностью я спрашиваю вас, что это за фактор. Если такой фактор существует, если человек может узнать его и в соответствии с ним построить свою жизнь, тогда ведь может возникнуть совсем другая культура».

– Мысль никогда не сможет его найти, ум никогда его не обнаружит. Вы хотите его узнать и строить вокруг него свою жизнь? Но ваше «я» с его знанием, с его страхами, надеждами, разочарованиями и иллюзиями никогда не сможет его открыть. А без этого открытия дальнейшее приобретение знаний, новые исследования создадут лишь новый барьер на пути к этому состоянию.

«Если вы не хотите руководить мною на этом пути, тогда я должна буду найти этот фактор сама. Но вы ведь указывали, что искания должны прекратиться».

– Если бы мы имели дело с руководством, тогда не было бы никакого открытия. Для открытия должна быть свобода, а не руководство. Открытие – это не награда.

«Боюсь, что я не понимаю сказанного».

– Вы ищете руководства для того, чтобы найти. Но если кто-то руководит вами, вы уже не свободны, вы сделались рабой того, кто знает. Тот, кто утверждает, что он знает, – раб своего знания; он также должен быть свободным, чтобы найти. Искание происходит в каждый данный момент, поэтому знание становится помехой.

«Не могли бы вы разъяснить это более подробно?»

– Знание всегда принадлежит прошлому. Все, что вы знаете, является уже прошлым, не так ли? Вы не знаете настоящего или будущего. Путь знания – это укрепление прошлого. То, что вы пытаетесь раскрыть, – это совершенно новое, а ваше знание, которое есть накопленное прошлое, не в состоянии объять всей глубины нового, неведомого.

«Вы хотите сказать, что человек должен освободиться от всякого знания, если он хочет найти Бога, любовь и т.д.?»

– «Я» – это прошлое, это страсть к накоплению вещей, добродетелей, идей. Мысль – результат этой обусловленности вчерашним днем; вы пытаетесь с помощью этого инструмента открыть непознаваемое. Это невозможно. Знание должно отступить, чтобы появилось иное.

«Но как устранить из ума знание?»

– Не существует «как». Практика любого метода лишь еще более обусловливает ум, потому что она ведет к результату. Вы получаете результат, но не ум, свободный от знания, от «я». Не существует никакого пути, но только пассивное осознание истины в отношении знания.