Текст книги "Воин Арете"

Ксантипп посмотрел на солнце – словно хотел понять, сколько осталось до заката.

– Я думаю, у нас все получится, Фемистокл, – сказал он. – Латро, а ты и твой друг знаете, каков ваш здешний статус?

Я сказал, что могу говорить только за себя, но, как мне кажется, мы считаемся иноземными гостями. Хотя знал, что никакие мы не эллины.

Глава 27

ИО ПЛАЧЕТ

Пока я писал, явился Полос, желавший побеседовать о колесницах и лошадях. Я заставил его умыться, а потом мы с ним действительно поговорили.

Ио принесла букет цветущих яблоневых веток. Еще не все бутоны распустились, сказала она, однако она отыскала несколько веток в полном цвету; а некоторые из тех, что сорвала Элата, с еще не распустившимися цветами, тут же распустились у нее в руках, что довольно странно. Я объяснил детям, что завтра мы отправляемся в Спарту вместе с Фемистоклом, отчего Ио очень опечалилась. Она говорит, спартанцы – люди жестокие и доверять им нельзя; надо сказать, что Эгесистрат говорит то же самое; так что, возможно, я правильно поступил, когда записал все, что говорилось здесь, под деревом.

Ксантипп и Гиперид объяснили нам с чернокожим, что по законам Афин мы являемся рабами Гиперида, которых он получил как военнопленных от города Коринфа. (Об этом я должен еще спросить Ио.) – Я собирался продать вас Каллеос, – сказал Гиперид, – и даже написал ей расписку. За это она должна была устроить для меня и моих гостей (но количеством не превышавшим десяти человек) пять праздничных ужинов. Но поскольку устроен был только один ужин, я остался вашим прежним хозяином, ясно?

Я кивнул, чернокожий тоже.

– Я понимаю, вам неприятно быть рабами. Не могу винить вас за это – мне бы тоже не понравилось. Выработанный нами – Ксантиппом, Фемистоклом, Симоном и мною – план является, по сути дела, законным способом освобождения вас обоих. Что касается чернокожего, то с ним все просто, а вот с тобой, Латро, дело обстоит сложнее, потому что тебя требует к себе Павсаний. – Он глянул на Фемистокла в поисках подтверждения; Фемистокл кивнул. – Тебя ведь от Каллеос увели люди Павсания, понимаешь? И пока мы были в Сесте, она обратилась к нему за компенсацией и получила ее. Можно понять положение, в котором оказался регент – он честно уплатил за тебя, а достался ты нам. Он считает, что мы должны вернуть тебя ему.

От своего имени и от имени чернокожего я заверил Гиперида, что мы оба у него надолго не задержимся.

– В этом не будет необходимости. Я же сказал, что мы придумали кое-что – разве ты меня не слушал? Я узнал обо всем, стоило нам высадиться на берег, и все рассказал Ксантиппу – в том числе и о нашем путешествии во Фракию.

Ксантипп улыбнулся и промолвил:

– Видишь ли, Латро, я глубоко убежден: нужно помогать тем, кто помог тебе, а Гиперид немало мне порассказал о тебе и о той стычке во дворце, хотя, возможно, здесь и не к месту об этом упоминать. Я посвятил в твои дела Кимона – у него есть весьма полезные связи в Афинах. А Гиперид рассказал Фемистоклу. Ты не думай, что Павсаний – обыкновенный спартанец.

Он представитель старинного лакедемонского аристократического рода, вернее, того, что от этого рода осталось, и он человек разумный и великодушный.

Заметив, что Ксантипп сказал все, что хотел, Гиперид снова заговорил:

– Итак, что мы имеем? Я освобожу чернокожего за выкуп в две мины – и он сможет уплатить мне эти деньги, когда они у него появятся. Это справедливо?

Чернокожий поколебался было, но все же кивнул.

– А к тебе, Латро, у меня больше претензий нет. Как и у Каллеос – я говорил с ней сегодня на сей счет и даже кое-что ей заплатил. Фемистокл отправляется в Спарту, где ему хотят воздать всяческие почести за военные победы. Ты поедешь с ним. Ио тоже. В Спарте Павсаний освободит тебя и объявит периэком – то есть не полноправным спартиатом, как ты понимаешь, а иностранцем, живущим на территории Спарты, и свободным человеком. Ты станешь его подданным, конечно; он ведь регент. Но ничьим рабом ты больше не будешь.

Я спросил, дозволено ли мне будет покинуть Спарту и отправиться на поиски своей родины.

– Разумеется! – воскликнул Симон, – в любое время. Лишь "равные", то есть спартиаты, не могут покидать страну без разрешения Судей. Будучи периэком, ты сможешь не только путешествовать, но и заниматься торговлей; а если кто-нибудь где-нибудь вздумает тебя обидеть, ты имеешь полное право потребовать у Спарты защиты.

Полемарх, который наблюдал за мною, спросил, прищурившись:

– Ну что? Поедешь со мной в Спарту?

– А ты бы поехал на моем месте? – пожал я плечами.

Он на минуту задумался, потирая свой массивный подбородок, потом кивнул.

– А ты, Эгесистрат, что мне посоветуешь?

– Посоветую ехать, хоть и с неохотой. Я понимаю, ты этого не помнишь, но ты как-то зачитывал мне довольно длинный отрывок из твоего дневника. И там описывалось, как регент сказал тебе, что ты больше не будешь его рабом, а станешь его другом.

Словно тяжкое бремя свалилось с моих плеч.

– И его заверения звучали искренне, – по крайней мере, тебе так показалось, – продолжал Эгесистрат, – так что с моей стороны справедливо напомнить тебе об этом. И тем не менее я бы тебе ехать туда не советовал.

И тут мне захотелось спросить еще Ио, но мне, взрослому мужчине, советоваться с ребенком показалось стыдно. Вместо Ио я решил спросить чернокожего, и тот заговорил с Эгесистратом.

– Семь Львов желает знать, свободен ли он теперь, – перевел Эгесистрат.

Гиперид утвердительно кивнул и сказал:

– Тебе еще нужно подписать один документ, но это простая формальность.

Чернокожий снова заговорил, и Эгесистрат перевел:

– В таком случае он советует Латро поехать, но с тем условием, что Фемистокл позволит и ему поехать с ними вместе. Позволишь, Фемистокл?

Полемарх кивнул:

– Конечно, пусть едет. Ну что, Латро, решил?

– Да, – сказал я. – Даю тебе честное слово.

Почему-то особое облегчение испытал после моих слов Кимон. Он улыбнулся и протянул мне руку.

– Итак, осталось разобраться только с Элатой и со мной, – сказал Эгесистрат. – Ну с нами-то хлопот не будет.

Тут как раз вошел один из слуг Кимона и что-то коротко сказал своему хозяину. Тот обратился к Фемистоклу:

– Это Симонид[57]57
  Симонид (556-468 до н.э.) – греческий поэт с острова Кеос, который, как и его соперник Пиндар, вел кочевую жизнь, находя приют у различных местных владык и богатых аристократов. Возможно, ему принадлежит эпитафия воинам, погибшим вместе со знаменитым спартанским царем Леонидом при Фермопилах.


[Закрыть] пришел. И с ним еще кое-кто. Он говорит, что они принесли все, что требовалось.

– Отлично. Завтра утром мы отправляемся в путь. Эгесистрат, ты, я надеюсь, понимаешь, что моя партия более не может тебя здесь использовать.

Ты был на стороне Великого Царя, так что мы сами вручим Ксантиппу и Аристиду оружие против себя. Да и вашим прежним отношениям с Гиперидом тоже пока что пришел конец.

– Я понимаю, – сказал прорицатель, – и мне очень жаль. Для меня это было большой удачей.

– И для меня тоже! – заверил его Гиперид. – И мне тоже очень жаль.

– Может быть, тебя мучают сомнения, на душе остался неприятный осадок?

– спросил Фемистокл. – Или тебе кажется, что тобой просто воспользовались?

– Нет, я вовсе так не думаю, – успокоил его Эгесистрат. – Как раз напротив.

– Гиперид сказал, что ты человек не бедный. Если он ошибся, я могу что-то придумать…

Эгесистрат только отмахнулся.

– Ты, без сомнения, можешь сказать Зихруну, что ни один эллин от денег не откажется, но у меня их действительно вполне достаточно. Мы сядем на корабль, плывущий к Закинфу, как только найдем приличное судно. На этом острове у меня есть дом. А впоследствии мы, возможно, направимся в Дельфы.

* * *

Кимон пришел поговорить со мной. Для начала он спросил у детей, как зовут мидийца. Я уже объяснил им все, так что они оба ответили: «Зихрун».

Он спросил тогда, уверены ли они в этом, и они повторили: "Зихрун", после чего он отослал их прочь, объяснив, что ему нужно поговорить со мной с глазу на глаз.

Когда они ушли, он стал благодарить меня за то, что я согласился поехать в Спарту, как того хотел регент Павсаний.

– Я бы попал в весьма неудобное положение, если бы ты отказался, – сказал он. – Мы могли бы, конечно, заставить тебя силой – на чем, собственно, настаивал Фемистокл, – однако как бы это выглядело впоследствии, тем более что я сам убеждал Павсания освободить тебя? А банда Фемистокла, вполне возможно, все обернула бы потом против меня. Если бы ему пришлось заявить, что мы попросту украли раба у такого-то гражданина, этот ненадежный торговец непременно поддерживал бы Фемистокла до конца.

Я сказал, что и в этом случае я наверняка был бы благодарен Гипериду за все сделанное им во имя моего освобождения.

– Наверное, ты прав. Однако существует и еще одна веская причина полагать, что ты уже свободный гражданин, ты это знаешь?

– Нет, – сказал я. – Однако мне очень приятно это слышать.

– Вы оба были взяты спартанцами в плен после битвы при Платеях, – пояснил он. – Никто с этим не спорит. Спартанцы передали вас в Коринф, а тамошние власти отдали вас Гипериду. Вы ведь были наемниками, верно? И ты, и чернокожий?

Я ответил, что это, по всей вероятности, так.

– Ладно. Однако вместе с вами в плен попала супружеская пара из Фив, а при тебе была еще эта маленькая рабыня из Беотии. Выходит, что тот мужчина был Пиндар, сын Пагонда, член одного из наших знатнейших семейств, который теперь стал уже широко известен как поэт. Он утверждает, что в то время, когда тебя взяли в плен, ты не находился на службе у варваров, а служил непосредственно ему как представителю Фив. Если его доводы будут приняты, нам придется отослать тебя назад в Фивы согласно условиям перемирия, навязанного нам Спартой.

Я так и подскочил. Честное слово, я даже несколько раз пробежался туда-сюда, чтобы успокоиться. Я не ощущал себя рабом даже во время нашей встречи в яблоневом саду Кимона, и теперь мои ощущения подтвердились.

– Вопрос в том, сколь сильно влияние Пиндара на фиванских олигархов и каково их желание беспокоиться из-за какого-то наемника, – продолжал Кимон. – Хотя, сколько бы они ни попросили, мы с ними не договоримся. Их город здесь не любят, к тому же это серьезно повредило бы нашим отношениям со Спартой. При нынешнем положении дел мне удалось одержать, так сказать, небольшую дипломатическую победу. Аристид и Ксантипп это тоже признали.

Ксантипп и его сын, кстати, сегодня обедают у меня. А также Эгесистрат и его жена.

Я сказал, что очень рад этому, потому что мне очень не хочется расставаться с Эгесистратом. Я знаю, что Ио и чернокожий его любят.

– Будет там, разумеется, и Фемистокл со своей свитой. Трапеза пройдет на свежем воздухе. Я думаю, что до следующего года дождей больше не предвидится. А уже завтра ты отправишься в путь вместе с Фемистоклом.

Жаль, что и я не могу поехать с вами – мне Спарта нравится! Однако в настоящее время эта поездка, видимо, ни к чему. А тебя я хотел бы предупредить насчет Фемистокла.

Я сказал, что понимаю, сколь велика здесь власть этого человека.

– Это верно. К тому же он очень хитер. Помнишь, как он спрашивал прорицателя о том фракийском боге?

Я кивнул. Этого я еще забыть не успел.

– Его мать родом из Фракии, как и моя. Он эту страну знает вдоль и поперек. Он даже немного говорит по-фракийски и может объясниться с послами фракийских царей. Учти: если солжешь ему что-нибудь насчет Фракии, он тут же все поймет.

Похоже, сейчас было совсем неуместно объяснять Кимону, что Фракию я уже совершенно позабыл, так что я промолчал.

– И еще я хотел передать с тобой это письмо. Ты на нашем языке читать умеешь? Ты ведь хорошо говоришь по-эллински. – Я покачал головой. – Ах, не умеешь! Ну тогда я его тебе прочту сам. Это письмо одному из спартанских архонтов – его имя Киклос. – Кимон вытащил письмо из складок хитона и прочел: "Киклосу, сыну Антеса, Кимон, сын Мильтиада, шлет свой привет.

Латро, податель сего письма, достоин награды – и от тебя, и от нас.

Оберегай его от всяческих недобрых происков, мой добрый Киклос, дабы позор не пал на обе наши головы".

Я поблагодарил Кимона и попросил его приписать еще, чтобы этот архонт помог мне вернуться на родину. Кимон обещал это сделать и сказал, что позже пришлет мне новое письмо со слугой. Я собираюсь закатать его в свой первый свиток.

Вот, пожалуй, и все сколько-нибудь значительные события сегодняшнего дня, хотя могу добавить также, что поместье Кимона чрезвычайно красиво.

Дом вполне представляет собой как бы два соединенных между собой квадрата, и там очень много комнат. За конюшней расположены три больших амбара. Все службы и сам дом побелены известью и содержатся в безупречном порядке.

Сад, который я уже раньше описывал, по-моему, совершенно очарователен, но не меньшее восхищение вызывают у меня и луга, что раскинулись за садом. На густой сочной траве там резвятся веселые жеребята, почти такие же смешные и неловкие, как наш Полос. Я поговорил с работниками, разбиравшими стену вокруг поместья, и они сказали, что отец Кимона был великий человек, хотя я и так уже об этом догадался, а камни из этой стены должны отвезти на телегах в Афины и бросить в болото между Афинами и Пиреем в том месте, где Фемистокл и Кимон мечтают возвести длинную стену для защиты города. Я спросил, как же теперь Кимон намерен спасаться от прохожих, желающих полакомиться его фруктами, и работники отвечали, что он ничего против этого не имеет, пусть, мол, берут.

Глава 28

МНЕМОЗИНА[58]58
  Мнемозина – богиня памяти, дочь Урана и Геи, титанида. Родила от Зевса муз – девять дочерей.


[Закрыть]

Богиня памяти дала мне возможность пережить самое странное из тех приключений, что могут выпасть на долю человека. Я не смог сразу вспомнить все, но Симонид считает, что с помощью этого приема я навсегда запомню не только минувший день, но и многие другие.

Мы большой компанией ужинали в просторном дворе. Кимон, наш хозяин, восседал во главе стола, Фемистокл справа от него, а Ксантипп слева. Рядом с Ксантиппом сидел его сын, красивый юноша, который не снимал головного убора во время трапезы, и его наставник, Дамон[59]59
  Дамон – греческий теоретик музыки из Афин (сер. V в. до н.э.), советник Перикла, воспитатель юношества. Изменения в манере пения он связывал с потрясением общественного порядка, поэтому отвергал музыкальные новшества.


[Закрыть], сварливый старикашка. Рядом с Фемистоклом сидел седобородый Симонид с острова Кеос, которого Гиперид называет величайшим из ныне живущих поэтов. Гиперид может говорить все, что ему вздумается, но я еще не забыл, что говорил мне Кимон о поэте Пиндаре, который заявляет, что я свободный человек. По-моему, нет лучше поэта, чем тот, кто объявляет человеку его право на свободу!

Эгесистрат устроился рядом с Симонидом, а дальше – Гиперид. Я сидел рядом с Дамоном и считал это большой неудачей, поскольку он все время брюзжал и всем без исключения возражал. (Потом-то я заметил, что возражает он лишь тем, кто что-нибудь скажет, а потому сидел и помалкивал, пребывая в полной безопасности.) Слева от меня сидел чернокожий – лучшей компании мне трудно было желать.

Эгесистрат, по-моему, вскоре увлекся разговором с поэтом, и оба почти ни на кого уже не обращали внимания, хотя довольно часто поглядывали через стол на меня. Маленький Полос помогал подавать на стол и сам ел тут же, пристроившись под ногами у гостей, но то и дело рысцой подбегал ко мне, сообщая о собственных переживаниях или спрашивая о чем-либо, что я, как ему казалось, непременно должен был знать, и вскоре все за столом стали над ним добродушно посмеиваться. А потом, поспорив с сыном Ксантиппа, они бросились вокруг стола наперегонки и налетели друг на друга, и Полос просто превратился во всеобщего любимца.

После трапезы принесли сладкоголосую лиру, как и предсказывал Фемистокл. Эгесистрат играл на ней и очень хорошо пел, после чего чернокожий стал знаками выражать мне свое восхищение и вспоминать, как мы пели когда-то вместе с женским хором. Он бил себя в грудь и потрясал воображаемым копьем, так что, по всей видимости, то был великий день.

Симонид тоже очень хорошо играл на лире, напевая стихи собственного сочинения. Перикл[60]60
  Перикл (495-429 до н.э.) – крупнейший из афинских государственных деятелей, происходил из аристократического рода, но был демократом и проводником весьма прогрессивных идей. При Перикле Афинский морской союз превратился в морскую державу, в которой афинские граждане могли не только пользоваться преимуществами, но и активно участвовать в управлении.


[Закрыть] играл и пел почти так же хорошо, как Эгесистрат.

Дамон петь не пожелал, хотя, по словам Ксантиппа, голос у него когда-то был просто удивительный. Однако он сыграл нам на лире – играл он лучше всех. Кимон пел последним, и голос у него был замечательный. Когда он умолк, все мы стали громко восхищаться его искусством, стуча о столешницу своими чашами.

Затем слуги убрали со стола, и явились танцовщицы. Они танцевали на столе. У одной было целых пять кинжалов, и она танцевала среди них с огромным мастерством, а когда мы уже решили, что больше ничего особенного она нам не покажет, она высоко подпрыгнула внутри кружка, обозначенного остриями кинжалов, перевернулась в воздухе и приземлилась на руки. Все закричали от восторга, а она колесом прошлась по столу и скатилась на землю.

И тут Эгесистрат коснулся моего плеча, шепнув, что хотел бы поговорить со мной. Я вышел из-за стола и прошел с ним в небольшую комнатку, где уже сидел Симонид. Он спросил, помню ли я, как Кимон говорил, что именно здесь, в его поместье, Громовержец стал отцом всех муз. Я заверил его, что помню хорошо – Кимон рассказывал об этом как раз перед началом выступления певцов – но вот, увы, не знаю, кто такие Громовержец и музы.

– Громовержец, или Зевс, – отец богов, царь богов, – пояснил Симонид. И тут я понял, что именно этого бога мой отец называл отцом грома и молнии.

На мой вопрос, кто такие музы, Эгесистрат только отмахнулся:

– Самое главное то, что это случилось здесь – по крайней мере, если верить Кимону, именно здесь Великий бог отыскал Мнемозину, Хозяйку памяти.

Симонид у нас – софист и знаменитый профессор, не менее знаменитый, чем поэт. Ты это знал? – Я покачал головой. – Одно из искусств, которому он обучает своих слушателей, – это искусство памяти. Его собственная память, возможно, станет самым выдающимся явлением на долгие века. Говорят, он не забывает ничего.

– Что совершенно неверно, – вставил Симонид, – хотя благодаря подобной славе учеников у меня все прибавляется, и ты, Латро, тоже можешь стать одним из них. Я ведь предложил Эгесистрату всего лишь прийти сюда сегодня вечером и совершить жертвоприношение в честь Мнемозины. А потом я дам тебе урок искусства запоминания, не говоря уж о том, что я могу значительно больше поведать тебе о предстоящем путешествии в Спарту, чем другие.

Вполне возможно, что благодаря моим упражнениям ты научишься запоминать значительно больше, чем забывать. Или же, по крайней мере, перестанешь забывать так много и так быстро. Ну как, согласен?

Я с радостью согласился – денек сегодня был явно удачный, – и Эгесистрат, переговорив с Кимоном по поводу наших намерений, получил от него козленка для жертвоприношения и осла, чтобы ему ехать верхом (у него ведь только одна нога, ему ходить трудно), а также Кимон велел своему слуге проводить нас. Это место находилось совсем неподалеку, хотя нам так не показалось, потому что вскоре поля и леса, принадлежавшие Кимону, остались позади, и мы стали взбираться по извилистой тропке на каменистый холм. С уступа, где был устроен небольшой алтарь, окруженный тремя каменными глыбами, точно случайно вылезшими из земли, огромный дом Кимона казался совсем маленьким. Вокруг него вспыхивали золотистые искры света от факелов и фонарей.

Слуга принес дрова для костра и бронзовую коробку, полную углей.

Симонид произнес заклятье, а я держал козленка, пока он перерезал ему горло. Потом мы освежевали животное и бросили в огонь сердце и печень.

После жертвоприношения мы поджарили несколько кусков козлятины на углях.

– А теперь, Латро, – сказал Симонид, – скажи мне честно. Ты действительно хочешь все помнить?

– Очень хочу, – отвечал я.

– Тогда закрой глаза. Настолько ли ты хочешь вернуть свою память, что готов немало потрудиться?

– О да! – воскликнул я.

– В таком случае ты должен представить себе огромное здание, дворец.

Сейчас мы построим его в твоих мыслях. Но не для того, чтобы просто им любоваться, как домом Кимона с холма, но для того, чтобы изучить его досконально, как могут его знать лишь сами строители. Каждый камень, каждая частичка орнамента – все это должно отчетливо запечатлеться у тебя в памяти.

Я почувствовал, как холм вздрогнул подо мною, словно на ноги поднялось существо, более огромное, чем любой дикий бык. Открыв глаза, я увидел женщину-великаншу, раза в два выше самого высокого из мужчин; она поднималась из узкой глубокой расселины, которая, по-моему, была для нее мала. Ее длинные светлые волосы были заплетены в косы – каждая толщиной с мою руку – и в косы вплетены разноцветные нити с нанизанными на них самоцветами. Лицо ее было искажено горем, взгляд был какой-то потусторонний.

– Нет, Латро, – сказал Симонид, – я хочу, чтобы ты не открывал пока глаз.

Чувствуя уверенность, что эта великанша не причинит нам вреда, я его послушался.

– Итак, сперва представь себе дворец, который собрался строить, – продолжал Симонид. – Представь хорошенько! Думай о нем. – Он довольно долго молчал, потом спросил:

– Ну, представил?

Я кивнул.

– Опиши его мне.

– Он стоит там, где начинается пустыня, – начал я. – За последними возделанными полями.

– Смотри на север, – подсказал он мне. – Что ты там видишь?

– Пустыню. Желтый песок и красные камни.

– И все? А на линии горизонта?

– Там невысокая гряда скал. Она кажется более темной, чем камни рядом со мной.

– Очень хорошо. Итак, сейчас ты стоишь лицом к северу, верно? Я ведь именно туда просил тебя смотреть?

Я кивнул.

– Поскольку ты стоишь лицом к северу, восток у тебя справа; повернись туда и скажи мне, что ты видишь.

– Там тоже пустыня. Каменистые холмы вроде того, на который мы только что взобрались, и они становятся все выше и выше. Меж ними проглядывает солнце.

– Отлично! Поскольку ты стоишь лицом к северу, юг находится у тебя за спиной. Посмотри на юг через плечо и скажи мне, что там.

– Там песок, – сказал я. – Желтый песок, он лежит волнами, точно в море. Человек ведет трех верблюдов, но только они очень далеко.

– Все лучше и лучше. А теперь посмотри на запад, то есть налево.

Я так и поступил.

– Там поля, на которых растут ячмень и просо, – сказал я. – А еще виднеются глинобитные хижины крестьян. Дальше блестит река, а за рекой садится солнце.

– Сколько хижин ты видишь?

Я видел четыре, так ему и сказал.

– Как по-твоему, в этих хижинах живут люди?

– Да, – отвечал я. – Там живут со своими семьями те, кто трудится на этих полях.

– Хорошо. Возможно, мы встретим кого-то из этих людей, проходя мимо. А теперь посмотри на то место, где должен будет стоять твой дворец. Что ты сделаешь в первую очередь, начав его строить?

– Уберу весь этот песок, – сказал я, – чтобы дворец строить на скале.

– Неплохо! Вот и уберем. Я уже послал тысячу человек с заступами и корзинами. Смотри, они убрали весь песок. Видишь голый камень?

Я кивнул.

– Голый камень должен занимать очень большую площадь – до тех темных холмов, которые ты видел. Ну как?

– Да, тут везде сплошной камень, – сказал я и почувствовал на лице своем дыхание теплого ветра. Странно, как это можно было сделать такую огромную работу столь быстро?

– А теперь ты должен заложить фундамент из грубых тяжелых кусков гранита. Но учти, глыбы должны лечь впритирку. Ну, клади же! Достаточную ли площадь занимает фундамент?

– Да, очень большую.

– В таком случае пора настилать полы. Полы пусть будут из полированного мрамора, белого, с черными или коричневыми прожилками. На каждой плите своя глиптика[61]61
  Глиптика – искусство художественной или ремесленной обработки камней и стекла. Важнейшие виды глиптики – геммы и камеи.


[Закрыть], однако рисунок нигде не повторяется. На первых четырех вырезан круг, треугольник, квадрат и крест. Видишь?

Я снова кивнул.

– А дальше еще много, очень много других фигур и рисунков. На одних плитах головы животных. На других они изображены целиком. Некоторые глиптики напоминают следы людей или птиц, а есть похожие на листья. Там множество прямых линий, но не меньше и извилистых или округлых. Походи по этим плитам не торопясь – долго изучая каждый рисунок. Обнаружил ли ты хотя бы два одинаковых?

– Нет, – сказал я.

– А вот это очень хорошо! Так, теперь подойдем к дворцу поближе, но для этого нужно сперва из него выйти. Посмотри-ка на запад. Ты все еще видишь там реку? Широкая ли это река?

– Очень широкая. Я еле-еле могу различить деревья на том берегу.

– Хорошо. Теперь, пожалуйста, ступай на запад, к реке. Все время иди прямо, пока вода не лизнет твои ступни. Травянистый ли берег у этой реки?

Берег был вовсе не травянистый, а покрытый толстым слоем черной грязи.

– Так, хорошо. Теперь повернись лицом к востоку, подними лицо и посмотри на свой дворец. Достаточно ли он высок?

Да, он был высок! И украшен сотней легких арок и воздушных галерей. И многочисленными рядами колонн, и каждый следующий ряд колонн своими резными капителями возвышался над предыдущим…

– Ступай к нему. А теперь остановись и посмотри налево и направо. Что ты видишь?

Вокруг расстилались поля пшеницы, трепещущей на ветру.

– А перед тобой что?

Передо мной была аллея, по обе стороны которой возвышались статуи.

– Что это за статуи? Опиши их.

То были львы с лицами мужчин.

– Нет. Такова только одна статуя, самая ближайшая – это тебя сбило.

Смотри внимательно: все остальные чем-то отличаются друг от друга. Опиши мне статую, которая обращена лицом к той, которую ты только что назвал.

Это была крылатая львица с головой и грудью женщины.

– Правильно. Сделай два-три шага вперед и скажи, что за статуя стоит за этой львицей с женской головой.

Я сделал, как он велел. Там оказался крылатый бык с головой бородатого мужчины. Напротив него стояло изваяние могучего человека с головой быка.

– Хорошо.

Мне казалось, что я слышу голос Симонида в стонах ветра; на мгновение мне почудилось, что он не рядом со мной, а на севере, за морем, хотя я прекрасно понимал, где он на самом деле. Мне показалось даже, что он, возможно, умер, а я слышу лишь дух его, который неведомым образом вырвался из гробницы и теперь никак не может отыскать вход в нее.

– Теперь смотри на того льва с лицом мужчины. Внимательно смотри. Он будет хранителем твоего имени. Этот камень мягок. Вынь свой нож и вырежь на этой статуе свое имя, Латро – ну да, прямо на правой передней лапе.

Я поступил так, как мне было ведено, хоть и казалось, что вот-вот явится стража и убьет меня на месте за осквернение такой красоты.

Старательно вырезывая каждую букву, я сгорал от любопытства: как же все-таки сумел я из Эллады добраться до этого дворца? Неужели это было так давно – я отлично поужинал вместе с остальными, послушал музыку, а потом полез на вершину холма… А дальше? Все терялось в тумане…

– Повернись и смотри прямо на львицу с головой женщины и женской грудью…

Я повиновался. Статуя шевельнулась, поднялась и расправила могучие пернатые крылья, размерами превосходящие паруса любой триремы.

– Ты, конечно, узнаешь меня, Латро? – Точно огромная кошка промурлыкала. Я покачал головой. – Я твоя мать и мать твоей матери. Для меня и благодаря мне ты выкрал коней Гелиоса, чтобы их можно было вернуть ему же. И это я спрашивала, кто ходит утром на четырех, днем на двух, а вечером на трех. И все, кто не мог ответить мне, вечером умирали.