Текст книги "Случайная вакансия"

– Доктор Джаванда освободится на пятнадцать минут позже, – сообщила Тессе дежурная сестра.

– Ничего страшного, – ответила Тесса, – я подожду.

День близился к вечеру, и сквозь окна приемной на стены падали чистые голубые прямоугольники. Пациентов было двое: скрюченная, одышливая старушка в домашних шлепанцах и молодая мать, которая углубилась в чтение, посадив свою маленькую дочку в манеж с игрушками. Тесса выбрала в середине стола потрепанный журнал и принялась разглядывать иллюстрации. Задержка давала ей возможность еще раз обдумать, что она скажет Парминдер.

Утром они коротко поговорили по телефону. Тесса мучилась угрызениями совести оттого, что сразу не сообщила Парминдер о смерти Барри. Парминдер сказала, что всякое бывает, что Тесса напрасно себя корит и что она ничуть не обиделась. Но Тесса, много лет занимавшаяся тонкими и хрупкими материями, поняла, что Парминдер под своим колючим панцирем глубоко задета. Тесса попыталась объяснить, что в последние дни совершенно выдохлась из-за Мэри, Колина, Пупса и Кристал Уидон, а потому больше одной мысли у нее в голове не держится. Парминдер прервала поток ее извинений и спокойно предложила Тессе подойти к концу приема.

Из своего кабинета показался доктор Крофорд, похожий на белого медведя; он радостно помахал Тессе и вызвал:

– Мейзи Лофорд?

Молодая мать с трудом убедила дочку оторваться от старого игрушечного телефона на колесиках, обнаруженного в манеже. Бережно увлекаемая доктором Крофордом, девчушка с сожалением оглядывалась через плечо, так и не разгадав тайны телефона.

Когда за ними закрылась дверь, Тесса поймала себя на том, что глупо улыбается, и поспешила изменить выражение лица. Чего доброго, с годами она превратится в одну из тех жутких старух, которые сюсюкают над детишками, пугая их своим видом. Она мечтала, чтобы у нее была пухленькая светленькая дочурка в дополнение к голенастому темноволосому мальчику. Какой это ужас, думала Тесса, вспоминая малыша Пупса, что крошечные призраки наших живых детей навсегда остаются у нас в сердце; им не дано знать, а если бы узнали, то не обрадовались бы неотступной скорби, сопровождавшей их взросление.

Дверь в кабинет Парминдер открылась; Тесса подняла голову.

– Миссис Уидон, – вызвала Парминдер.

Встретившись глазами с Тессой, она как-то неулыбчиво улыбнулась, а может, просто поджала губы. Старушка в шлепанцах с трудом выбралась из кресла и поковыляла за перегородку. Тесса услышала стук закрываемой двери.

На журнальных фото позировала жена какого-то футболиста в разных нарядах, которые она сменяла на протяжении пяти дней. Изучая длинные, стройные ноги этой женщины, Тесса подумала: будь у нее такие ноги, жизнь могла бы сложиться совершенно иначе. У Тессы ноги были толстые, бесформенные, короткие; она бы охотно скрывала их сапожками, но не могла подобрать такие, чтобы молния сходилась на ее икрах. Как-то во время индивидуальной беседы она втолковывала одной ученице, что внешность не имеет значения – куда важнее твоя личность. «Какую только чушь не приходится вдалбливать в детские головы», – думала Тесса, листая журнал.

Тут с грохотом распахнулась невидимая дверь. Кто-то кричал скрипучим голосом:

– От вас один вред. Где такое видано? Я за помощью пришла. А вы обязаны… ваше дело…

Тесса встретилась глазами с дежурной сестрой и повернулась на крик. До нее донесся голос Парминдер, в котором до сих пор угадывался бирмингемский говор.

– Миссис Уидон, вы по-прежнему курите, из-за этого мне приходится увеличивать дозу медикаментов. Если вы откажетесь от сигарет… у курильщиков теофиллин разлагается быстрее, а значит, сигареты не только усугубляют вашу эмфизему, но и не дают этому препарату…

– Учить меня вздумала! Достала уже! Я на тебя жалобу напишу! Травишь меня дерьмом всяким! Пусть меня к другому назначат! К доктору Крофорду!

Старушка, вся красная, неверным шагом ввалилась в приемную, держась за стенку и тяжело дыша.

– Извести меня хочет, чурка проклятая! Не ходи к ней! – пролаяла она Тессе. – Она и тебя потравит, гадина чернявая!

На негнущихся ногах, обутых в тапки, она зашаркала к выходу, с трудом переводя дыхание, но ругаясь с такой яростью, на какую только были способны ее истерзанные легкие.

За ней захлопнулась входная дверь. Дежурная сестра опять стрельнула глазами в сторону Тессы. Они услышали, как дверь в кабинет Парминдер осторожно прикрыли. Прошло минут пять, прежде чем Парминдер вышла в приемную. Дежурная сестра демонстративно уставилась на свою стойку.

– Миссис Уолл, – пригласила Парминдер с очередной натянутой неулыбкой.

– Из-за чего столько шуму? – спросила Тесса, подсаживаясь к ее столу.

– У миссис Уидон расстройство желудка от нового препарата, – спокойно объяснила Парминдер. – Значит, сегодня – анализ крови, как договаривались, да?

– Да, – кивнула Тесса, придавленная и обиженная профессиональной деловитостью Парминдер. – Как ты, Минда?

– Я? – переспросила Парминдер. – Я – прекрасно. А что?

– Ну… Барри… Я понимаю, как много он для тебя значил и сколько ты для него значила.

В глазах у Парминдер блеснули слезы; она попыталась их сморгнуть, но было поздно: Тесса заметила.

– Минда…

Тесса накрыла своей пухлой ладонью тонкую руку Парминдер, но Парминдер дернулась, как ужаленная, а потом, не в силах больше сдерживаться, горько заплакала – в тесном кабинете ей некуда было спрятаться, она лишь отвернулась от Тессы в своем вертящемся кресле.

– Мне дурно сделалось, когда я вспомнила, что тебе не позвонила, – говорила Тесса сквозь отчаянные попытки Парминдер унять всхлипывания. – Я готова сквозь землю провалиться. Хотела к тебе зайти, – солгала она, – но мы глаз не сомкнули – считай, всю ночь провели в больнице, а утром я помчалась на работу. Колин, когда объявлял, разрыдался прямо на утреннем сборе, а потом спровоцировал эту жуткую сцену с Кристал Уидон. А потом Стюарт прогулял школу. Мэри совсем расклеилась… но я так виновата, Минда, я обязана была зайти.

– Нелепо… – сдавленно выговорила Парминдер, закрывая лицо салфеткой, вытащенной из рукава. – Мэри… самое главное.

– Барри позвонил бы тебе первой, – с тоской произнесла Тесса и, к своему ужасу, тоже расплакалась. – Минда, я так виновата, – захлебывалась она, – но на мне был Колин и все прочие.

– Не распускайся, – сказала Парминдер, судорожно втягивая воздух и вытирая лицо. – Мы обе распускаемся.

«Нет, не обе. Хоть раз в жизни дай себе волю, Парминдер».

Но доктор Джаванда уже распрямила свои хрупкие плечи, высморкалась и подвинулась к столу.

– Ты от Викрама узнала? – робко спросила Тесса, доставая ком бумажных салфеток из стоящей на столе коробки.

– Нет, – ответила Парминдер. – От Говарда Моллисона. В его кулинарии.

– Боже, Минда. Как я виновата.

– Не переживай. Все нормально.

Парминдер выплакалась; она даже потеплела к Тессе, вытиравшей свое доброе некрасивое лицо. У Парминдер чуть-чуть отлегло от сердца: ведь после смерти Барри у нее не осталось других близких друзей в Пэгфорде. (Про себя она всегда добавляла: «в Пэгфорде»; можно подумать, за пределами этого городка у нее было сто верных друзей. Даже наедине с собой она не хотела признаваться, что друзья, которых время развело в разные стороны, остались в бирмингемских школьных воспоминаниях да еще, пожалуй, среди медиков, с которыми они вместе учились в университете, а потом в интернатуре и до сих пор обменивались поздравительными открытками к праздникам, хотя никогда не ездили друг к другу в гости.)

– Как там Колин?

Тесса застонала:

– Не спрашивай, Минда… Господи. Он собирается претендовать на место Барри в совете.

Между густыми темными бровями Парминдер резко обозначилась вертикальная морщина.

– Ну с чем Колин пойдет на выборы? – Тесса комкала в руке мокрые салфетки. – Неужели он способен противостоять таким, как Обри Фоли и Говард Моллисон? Вознамерился продолжить дело Барри, убеждает себя, что обязан выиграть его битву… а какая ответственность…

– Колин и на работе несет большую ответственность, – заметила Парминдер.

– Ох уж, – вырвалось у Тессы.

Она вдруг почувствовала себя предательницей и снова расплакалась. Странное дело: она вошла в этот кабинет, чтобы утешить Парминдер, а вместо этого стала изливать душу.

– Ты же знаешь Колина: он все принимает близко к сердцу, все пропускает через себя.

– И при всем том очень неплохо справляется, – настаивала Парминдер.

– Да знаю я, – устало выговорила Тесса. – Знаю.

Колин был единственным, к кому суровая, замкнутая Парминдер проявляла неподдельное сочувствие. В свою очередь, Колин не допускал ни слова осуждения в ее адрес; в Пэгфорде он слыл ее преданным заступником. «Прекрасный врач, – обрывал он любого, кто при нем осмеливался ее критиковать. – Лучшего я не знаю». У Парминдер было не так уж много заступников; пэгфордские старожилы относились к ней с недоверием: она не любила назначать антибиотики и выписывать повторные рецепты.

– Если Говард Моллисон настоит на своем, то выборов и вовсе не будет, – сказала Парминдер.

– То есть как?

– Он сделал рассылку. Полчаса назад.

Повернувшись к компьютеру, Парминдер ввела пароль и открыла почтовый ящик. Монитор она повернула так, чтобы Тесса увидела послание Говарда. В первом абзаце выражались сожаления по поводу кончины Барри. Во втором говорилось, что ввиду истечения одного года его полномочий целесообразнее просто ввести в состав совета нового человека, нежели запускать обременительную процедуру выборов.

– У него определенно кто-то есть на примете, – сказала Парминдер. – Если его не остановить, он протащит какую-нибудь марионетку. Не удивлюсь, если это будет Майлз.

– Исключено, – быстро возразила Тесса. – Майлз отвозил Барри в больницу… нет, он был так подавлен…

– Не будь такой наивной, Тесса, – сказала Парминдер, и Тессу поразила резкость ее тона. – Ты не понимаешь, что представляет собой Говард Моллисон. Это страшный человек, страшный. Ты не слышала, что он устроил, когда пронюхал о статье Барри по поводу Филдса. Ты не знаешь, каковы его виды на наркологическую клинику. Погоди. Он еще себя покажет.

У нее так дрожала рука, что она не сразу сумела закрыть сообщение Моллисона.

– Он еще себя покажет, – повторила она. – Ладно, к делу. Через минуту я должна отпустить Лору. Давай-ка для начала измерим давление.

Парминдер шла Тессе навстречу, когда принимала ее без записи, после школы. Процедурная сестра, которая жила в Ярвиле, обещала по пути домой отвезти пробу крови в больничную лабораторию. Ощущая нервозность и какую-то странную беззащитность, Тесса закатала рукав старого зеленого кардигана. Доктор Джаванда затянула выше ее локтя манжету тонометра. Вблизи, если пренебречь разницей в телосложении (Парминдер была сухощавой, а Сухвиндер – крепенькой), значительное сходство между Парминдер и ее второй дочерью не могло остаться незамеченным: тот же слегка ястребиный нос, крупный рот с полной нижней губой, округлые черные глаза. Манжета больно впивалась в дряблую руку Тессы; Парминдер следила за стрелкой.

– Сто шестьдесят пять на восемьдесят восемь, – нахмурилась Парминдер. – Это много, Тесса, очень много.

Изящная и точная в каждом своем движении, она распечатала одноразовый шприц, распрямила бледную, в пигментных пятнах руку Тессы и ввела иглу в сгиб локтя.

– Завтра вечером повезу Стюарта в Ярвил, – сообщила Тесса, глядя в потолок. – Надо костюм купить, а то ему на похороны идти не в чем. Явится в джинсах, так Колин его просто убьет.

Тесса пыталась отвлечься от мистической темной жидкости, набиравшейся в пластмассовый цилиндрик. Она боялась, как бы эта жидкость ее не выдала, как бы не указала на что-нибудь плохое; все съеденные шоколадки и кексы могли аукнуться предательским уровнем сахара.

Она с грустью подумала, что отказаться от шоколада было бы куда проще, будь ее жизнь хоть чуточку спокойнее. А притом что она, считай, все свое время посвящала чужим бедам, не грех было заесть их кексом. Наблюдая, как Парминдер помечает этикетками пробирки с ее кровью, Тесса нечаянно понадеялась, втайне от мужа и подруги, что Говард Моллисон настоит на своем и не допустит выборов.

Саймон Прайс ежедневно выходил из дверей ярвилской типографии ровно в семнадцать ноль-ноль. Отработал свое – и баста; у него как-никак есть дом на горке, там чистота, свежий воздух, никакого тебе лязга и грохота. Даже минутная задержка после смены (хоть Саймон и дорос до заведующего производством, он по-прежнему мыслил понятиями своего ученичества) означала бы, что тебя нигде не ждут или, еще того хуже, что ты прогибаешься перед начальством.

Впрочем, сегодня ему еще предстояло сделать небольшой крюк. На стоянке его поджидал вечно жующий жвачку водитель автопогрузчика, вызвавшийся поехать вместе с ним на машине, чтобы в потемках указать ему адресок в Филдсе, – к слову, путь лежал мимо дома, где прошло детство Саймона. Он сто лет там не бывал: мать умерла, а отца он не видел с четырнадцати лет и понятия не имел, где его носит. Саймон даже расстроился и пал духом, когда увидел, что в их старом доме одно окошко заколочено досками, а кругом трава по колено. Мать-то за домом ой как следила.

Парнишка-водитель посоветовал ему припарковаться в конце Фоули-роуд и направился к самой неприглядной хибаре. При свете ближайшего фонаря Саймону даже показалось, что под нижним окном громоздится куча мусора. Тут у него закрались сомнения: не прокололся ли он, приехав за ворованным компьютером на своей машине? Нынче всюду понатыканы камеры слежения: у кого гопницкий вид, у кого на голове капюшон – тут же на заметку. Но ни одной камеры он вокруг не заметил; похоже, никто его не видел, если не считать какой-то бабенки, в открытую глазевшей на него из квадратного оконца казенного вида. Саймон бросил на нее недобрый взгляд, но она только затянулась сигаретой; он в негодовании прикрыл лицо рукой и уставился в лобовое стекло.

Его знакомец уже выходил из хибары, слегка пошатываясь под тяжестью запакованного компьютера. У него за спиной Саймон разглядел девчонку с мальцом, жавшимся к ее ногам; она тут же отступила в темноту и утащила с собой мальчишку.

Любитель жвачки был уже рядом; движок завелся с пол-оборота.

– Аккуратно. – Саймон открыл заднюю дверь. – Ставь.

Парнишка опустил коробку на еще теплое сиденье. Саймон хотел было ее вскрыть и удостовериться, что деньги не зря плачены, но еще сильнее задергался из-за своей неосмотрительности. Он довольствовался тем, что ткнул коробку кулаком: тяжелая, с места не сдвинешь; задерживаться не было смысла.

– Обратно ты сам, лады? – окликнул он парнишку, готовясь сорваться с места.

– Может, подбросите хотя бы до гостиницы «Крэннок»?

– Извини, брат, мне в другую сторону, – сказал Саймон. – Бывай.

Он нажал на газ. Глянув в зеркало заднего вида, он заметил, что парень кипит от ярости: с его губ определенно слетело «фак». Но Саймону было плевать. Он спешил убраться подальше, чтобы его номера не попали на зернистую черно-белую пленку, какую что ни день крутили в новостях.

Через десять минут машина въехала на окружную, но Саймон, даже оставив позади Ярвил, свернув с автострады и преодолев подъем в направлении разрушенного аббатства, не мог успокоиться; вопреки обыкновению его не радовали ни вечерняя панорама, ни вид собственного дома, лоскутком белеющего на противоположном склоне, за лощиной, в которой лежал Пэгфорд.

Вернувшись с работы, Рут за десять минут приготовила поесть и уже накрывала на стол, когда Саймон втащил в дом компьютер. В Хиллтоп-Хаусе спать ложились рано, как того требовал глава семьи. Восторженные ахи и охи Рут сильно раздосадовали Саймона. Где ей понять, что он претерпел; где ей понять, что дешево просто так не бывает. Рут чувствовала, что муж на взводе, а значит, того и гляди взорвется. Предотвратить скандал можно было только одним известным ей способом: оживленно щебетать о работе и надеяться, что попавшая в желудок домашняя еда смягчит его нрав, а новых поводов для злости не добавится.

Ровно в восемнадцать часов, после того как Саймон открыл коробку и не нашел внутри никакой технической документации, семья села за стол. Эндрю понимал, что мать психует: она несла какую-то бессвязную чушь со знакомыми притворно-веселыми нотками в голосе. Годы ничему ее не научили: ей все еще верилось, что отец не станет разрушать доброжелательную атмосферу. Эндрю ел мясную запеканку (Рут готовила ее сама и держала в морозильнике, чтобы в будние дни побыстрее подать на стол) и старался не встречаться глазами с отцом. У него были более увлекательные предметы для размышлений. Перед лабораторкой по биологии он столкнулся в коридоре с Гайей, и та сказала ему «привет», сказала на автомате, походя, и во время урока не удостоила его взглядом.

Эндрю не отказался бы получше узнать, что представляют собой девчонки; он с ними никогда не общался и не понимал, как у них работают мозги. Зияющий пробел в знаниях не играл никакой роли, пока в школьный автобус впервые не вошла Гайя. У Эндрю проснулся острый, как игла, человеческий интерес, не имевший ничего общего с размытым и безадресным влечением, которое зрело в нем уже не один год: он видел, как у одноклассниц набухают груди и как под белыми форменными блузками появляются лямки от бюстгальтеров; с брезгливым любопытством задумывался он и о природе месячных. К Пупсу изредка приезжали погостить двоюродные сестры. Однажды, зайдя в туалет, когда оттуда вышла самая симпатичная из этих девочек, Эндрю заметил на полу возле мусорного контейнера прозрачную обертку от гигиенической прокладки. Это осязаемое, физическое доказательство месячных у находящейся рядом девочки было для тринадцатилетнего Эндрю сродни зрелищу редкой кометы. У него хватило ума не рассказывать об этом волнующем открытии Пупсу. Одними ногтями он поднял с пола обертку, тут же выбросил ее в контейнер и с небывалым усердием вымыл руки.

Немало времени Эндрю проводил на страничке Гайи в «Фейсбуке». Перед этой страничкой он благоговел еще сильнее, чем перед самой Гайей. Он мог часами разглядывать фотографии ее столичных знакомых. Она явилась из другого мира: в друзьях у нее были азиаты, чернокожие, а фамилии – язык сломаешь. Ему в память врезалась ее фотография в купальнике и еще одна, где она льнула к смазливому парню кофейного цвета. У того на чистейшем лице пробивалась реальная щетина. На основании прочитанного Эндрю сделал вывод, что этому типу восемнадцать лет и зовут его Марко де Лука. Сосредоточенно, как дешифровщик, Эндрю изучил их переписку вдоль и поперек, но не нашел явных указаний на серьезные отношения.

Сидеть в «Фейсбуке» было стремно, потому что Саймон, который имел самые смутные представления об интернете и нутром восставал против той единственной сферы жизни, где его сыновья чувствовали себя свободнее и увереннее, чем он, взял привычку врываться к ним в комнаты, чтобы проверить, чем они занимаются. По заверениям Саймона, он следил, чтобы сыновья не вводили его в расход, но Эндрю понимал, что отец просто хочет показать свою власть, а потому все время держал курсор на крестике, чтобы в любую секунду закрыть страничку Гайи.

Рут перескакивала с одной темы на другую в тщетной попытке разговорить Саймона, вывести его из мрачности.

– Ой, – воскликнула она, – чуть не забыла, Саймон: я же сегодня разговаривала с Ширли – как раз о том, что ты собираешься баллотироваться в совет.

От этих слов Эндрю вздрогнул, как от удара.

– Ты собираешься баллотироваться? – вырвалось у него.

Саймон медленно поднял брови. На щеке дернулся мускул.

– А ты против? – угрожающе спросил он.

– Нет, – солгал Эндрю.

«Обалдел, что ли? Ты? Лезешь на выборы? Охренеть».

– Сдается мне, ты против. – Саймон сверлил его глазами.

– Нет, – повторил Эндрю, опуская взгляд в тарелку.

– Почему это я не могу баллотироваться? – продолжал Саймон, не собираясь отступать.

Он хотел дать выход накопившемуся бешенству.

– Конечно можешь. Просто я удивился, вот и все.

– Удивился, что тебя не спросили?

– Нет.

– Ну спасибочки, – процедил Саймон, выпятив нижнюю челюсть, что всегда предвещало взрыв. – Ты, кстати, работу нашел, дерьмо ленивое?

– Нет еще.

Саймон испепелял взглядом Эндрю, держа перед собой вилку с остывшим куском запеканки. Эндрю занялся едой, твердо решив не поддаваться на провокацию. На кухню словно давила неимоверная тяжесть. Пол звякнул ножом о тарелку.

– Ширли говорит, Саймон, – опять завела Рут тонким голоском, решив до последнего делать вид, будто все в порядке, – что информация будет размещена на сайте совета. Как зарегистрироваться кандидатом.

Саймон не отвечал.

Потерпев крах с последней попыткой, Рут тоже умолкла. Она боялась спросить, чем раздосадован муж. Ее снедало беспокойство; она всегда была паникершей и ничего не могла с собой поделать. Когда она молила Саймона развеять ее тревогу, он злился еще сильнее. Нет, лучше уж переключиться на другое.

– Сай?

– Что?

– Все в порядке, да? С компьютером?

Актриса из нее была никакая. Ей хотелось, чтобы это прозвучало легко и спокойно, а вышло нервно, на высокой ноте.

У них в доме не в первый раз появлялось краденое. Вдобавок Саймон поставил у электросчетчика «жучок» и брал левые заказы – на те же типографские работы, за наличку. От этого у нее крутило живот; она даже просыпалась по ночам. Но Саймон презирал робость (кстати, в молодости он, почти со всеми дерзкий и неукротимый, высокомерный, грубый и агрессивный, подкупил ее тем, что ухаживать стал именно за ней; вечно всем недовольный, он выбрал ее как единственно достойную).

– Ты о чем? – спокойно уточнил Саймон.

Теперь его внимание переключилось с Эндрю на Рут, о чем свидетельствовал все тот же немигающий змеиный взгляд.

– Ну… у нас не будет… неприятностей, правда ведь?

Саймон готов был ее убить: она почуяла его страхи и добавила их к своей вечной боязливости.

– Не хотел говорить, ну да ладно, – с растяжкой произнес он, сочиняя свою небылицу. – Похоже, влипли мы. – (Эндрю и Пол перестали жевать и уставились на отца.) – Охранника пришлось вырубить. Надеюсь, не очухается.

Рут задохнулась. Ее не мог обмануть спокойный, ровный тон, каким Саймон говорил о преступлении. Вот, значит, почему он вернулся домой в таком настроении; теперь все стало ясно.

– Так что не вздумайте проболтаться, – добавил Саймон и обвел всех свирепым взглядом, чтобы неповадно было противиться силе его личности.

– Нет, ни в коем случае, – заверила его Рут.

Быстрое воображение уже нарисовало ей, как дом наводняют полицейские, как они разглядывают компьютер, как уводят с собой Саймона, предъявляют ему ложные обвинения в грабеже с отягчающими обстоятельствами… и бросают за решетку.

– Слышали, что папа сказал? – полушепотом обратилась она к сыновьям. – Никому ни слова про новый компьютер.

– Все устаканится, – сказал Саймон. – Глядишь, и обойдется. Если никто не будет языком трепать.

Он вернулся к запеканке. Рут переводила взгляд с мужа на сыновей и обратно. Пол, испуганный и притихший, размазывал еду по тарелке.

Но Эндрю не поверил ни единому слову.

«Ври больше, ублюдок. Тебе лишь бы ее застращать».

После ужина Саймон сказал:

– Давайте хотя бы проверим, как этот чертов агрегат фурычит. Ты, – он ткнул пальцем в Пола, – пойди вынь его из коробки и аккуратно – аккуратно – опусти на подставку. А ты, – он указал на Эндрю, – ты ведь у нас спец по компьютерам, так? Покажешь мне, что к чему.

Саймон прошел в гостиную впереди всех. Эндрю знал, что это провокация: Пол, маленький и нервный, мог запросто уронить компьютер, а он, Эндрю, непременно должен был где-то лохануться.

За их спинами Рут гремела посудой. По крайней мере, она осталась за линией огня.

Эндрю бросился помогать брату, когда тот взялся за тяжелый системный блок.

– Он не слюнтяй какой-нибудь, сам справится! – рявкнул Саймон.

Каким-то чудом Пол трясущимися ручонками опустил компьютер на подставку и, обессиленный, застыл на месте, преградив Саймону подход к машине.

– Прочь с дороги, щенок паршивый, – взъелся Саймон.

Пол юркнул за диван. Саймон взялся за первый попавшийся кабель и обратился к Эндрю:

– Это куда вставлять?

«В жопу себе вставь, ублюдок».

– Можно, я…

– Тебя спрашивают, куда эту хрень вставлять! – взревел Саймон. – Ты ж у нас продвинутый… показывай, куда вставлять.

Нагнувшись, Эндрю осмотрел заднюю панель; сперва он ошибся, но со второй попытки случайно ткнул в нужный разъем.

Когда дело уже близилось к концу, в гостиную пришла Рут. Эндрю сразу понял: она не хочет, чтобы этот агрегат заработал; она хочет, чтобы Саймон отвез его на свалку и махнул рукой на выброшенные деньги.

Саймон уселся перед монитором. Повозив беспроводной мышью, он сообразил, что в ней нет батареек. Пол тут же был отправлен в кухню на поиски. Когда он, выполнив поручение, вернулся, отец выхватил батарейки у него из ладони, как будто Пол грозился утащить их обратно.

Оттопырив языком нижнюю губу, что делало его похожим на первобытного человека, Саймон с преувеличенной дотошностью начал возиться с батарейками. Таким зверским, свирепым выражением лица он всегда показывал, что его терпение на исходе и вскоре он перестанет отвечать за свои поступки. Эндрю представил, как сейчас зашагает прочь из комнаты и лишит отца аудитории, которая всегда ему требовалась, чтобы себя накачивать. В своем воображении Эндрю уже развернулся и почти ощутил, как ему запустили мышью в затылок.

– Ко мне, чтоб тебя!

Саймон зашелся своим коронным рыком, под стать звериному оскалу.

– Ыырр… ыырр… Зараза! А ну, ты попробуй! Ты! У тебя пальцы как у девчонки-мокрощелки!

Саймон сунул в грудь Полу разобранную мышь и батарейки. Мальчонка трясущимися руками вставил металлические цилиндры в пазы, защелкнул крышку и протянул мышь отцу.

– Вот спасибо, сопля Полина.

Саймон еще раз оттопырил языком губу и стал похожим на неандертальца. Он, как всегда, изображал, будто неодушевленные предметы сговорились ему досадить. Мышь снова опустилась на коврик.

«Хоть бы заработала».

Возникшая на экране белая стрелка курсора весело запрыгала, послушная воле Саймона. Тиски страха ослабли; трое наблюдателей облегченно вздохнули. Эндрю представилась группа японцев – мужчин и женщин – в белых халатах: у них, собравших чудо-машину, были тонкие, ловкие пальцы, как у Пола; эти люди приветливо и учтиво кланялись ему с экрана. Эндрю безмолвно благословил японцев вместе со всей их родней за то, что эта отдельно взятая машина заработала.

Рут, Эндрю и Пол неотрывно следили за действиями Саймона. Тот выводил на экран всевозможные каталоги, с трудом их закрывал, кликал на иконки, назначение которых было ему неведомо, путался во всплывающих окнах, но все же спустился с вершин опасной ярости. Методом тыка он вернулся в исходное меню и сказал, глядя на Рут:

– Похоже, нормально фурычит, да?

– Бесподобно! – поспешила заверить она и выдавила улыбку, как будто и не было прошедших тридцати минут, как будто компьютер приобрели в «Диксоне» и подсоединили с большой легкостью, а не под угрозой расправы. – А скорость какая, Саймон. Этот намного быстрее старого.

«Да он в Сеть еще не вышел, глупая ты женщина».

– Ага, мне тоже так показалось.

Он пригвоздил взглядом сыновей.

– Вещь новая, дорогая, требует к себе уважения, понятно? Не вздумайте кому-нибудь сболтнуть, – повторил Саймон, и в комнату влетел холодный призрак новой злобы. – Ясно вам? Вы меня хорошо поняли?

Они снова закивали. На неподвижном лице Пола застыло страдание. Пока не видел отец, он тонким указательным пальцем чертил восьмерку на внешней стороне бедра.

– И занавески задерните, к чертовой матери. Почему весь дом нараспашку?

«Потому что мы все стояли как истуканы, пока ты тут выдрючивался».

Задернув занавески, Эндрю ушел к себе.

Он бросился на кровать, но не смог вернуться к приятным размышлениям о Гайе Боден. Кандидатура отца, выставленная для участия в выборах, маячила перед ним гигантским айсбергом, заслоняя своей тенью все остальное, в том числе и Гайю.

Сколько помнил себя Эндрю, отец всегда был добровольным узником собственного презрения к окружающим: свой дом он превратил в крепость, где его воля была законом, а его настроение делало погоду. До Эндрю с возрастом дошло, что почти полная изоляция – явление нетипичное, и он начал слегка этого стесняться. Родители его приятелей, не припоминая их семью, спрашивали, где он живет, невзначай интересовались, придут ли мама с папой на местный праздник или благотворительный вечер. Некоторые вспоминали Рут, с которой познакомились на детской площадке у начальной школы Святого Фомы, когда их сыновья были еще маленькими. Общительностью мать намного превосходила отца. Если бы не этот нелюдь, она была бы примерно такой, как мать Пупса: встречалась бы с подругами за обедом и ужином, ездила бы по делам в город.

В тех редчайших случаях, когда Саймон общался лицом к лицу с человеком, до которого решал снизойти, он строил из себя пуп земли, отчего Эндрю внутренне содрогался. Отец вечно перебивал, отпускал неуклюжие шутки и постоянно, даже не замечая, наступал на самое больное место, потому что совершенно не знал и не желал знать своих собеседников. В последнее время Эндрю даже сомневался, видит ли отец перед собой живых людей.

Эндрю не мог понять, почему отцу вдруг приспичило выйти на широкую арену, но катастрофа была неизбежна. Другие родители, насколько знал Эндрю, спонсировали велопробеги для сбора средств на рождественскую иллюминацию главной площади, руководили скаутскими отрядами девочек, учреждали книжные клубы. Саймон никогда не поддерживал общественные начинания и отмахивался от всех дел, не суливших ему прямой выгоды.

Перед мысленным взором Эндрю сменялись жуткие видения: вот Саймон выступает с речью, напичканной прозрачным враньем, которое только его жена заглатывала целиком; вот Саймон строит неандертальскую рожу для устрашения оппонента; вот Саймон выходит из себя и начинает выкрикивать в микрофон свои любимые словечки: «зараза», «говнюк», «сопля», «дерьмо»… Эндрю придвинул к себе ноутбук – и тут же оттолкнул. Не прикоснулся к лежавшему на столе мобильнику. Мгновенное сообщение или эсэмэска не смогли бы вместить его тревог и страхов; он оказался перед ними бессилен, и даже Пупс его не понял бы, а куда деваться?