Текст книги "История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен"

Глава 9
Торт в лицо

Впервые я уезжала из Ленинграда последней. Борис вновь улетел в Нью-Йорк на запись альбома, Африка мотался с выставками по всей Европе, а Виктор завершал съемки в Алма-Ате и по-прежнему все свободное время проводил с Наташей в Москве, хотя уже и снял квартиру в Ленинграде. Группа распрямила крылья, и каждого унес в разные стороны свой собственный ветер. Мне было грустно, я сидела в квартире с Юрием и смотрела на затянутое облаками небо и голые, без единого знакомого лица улицы. Но сердце мое по-прежнему колотилось радостно и счастливо. Пусть все и разъехались, но Юрий ехал в Америку со мной.

Для него это была первая поездка в Штаты. Мои родители запланировали повторную свадьбу в Беверли-Хиллз, и мне не терпелось показать мужу Лос-Анджелес и познакомить его со своими друзьями. British Airways дали нам билеты в бизнес-класс.

«Вау!» – только и мог произнести Юрий, увидев выбор еды и напитков, которыми нас угощали на борту самолета. Он спал, выкурил целую пачку купленных в дьюти-фри Marlboro и бесконечно улыбался.

На следующий день после нашего приезда в здании Биржи[210]210
  Los Angeles Stock Exchange – выстроенное в стиле ар-деко здание в финансовом районе центрального Лос-Анджелеса. С 1931 по 1986 год в нем размещалась биржа. В конце 1980-х годов здание было переоборудовано в арт-центр с ночными клубами, галереями, кинозалами и т. п.


[Закрыть] в центре Лос-Анджелеса открылась моя вторая выставка искусства из России. На сей раз она предназначалась для широкой публики, билет стоил семь долларов, и вся выручка вновь шла в фонд «Гринписа». Зал открывался в восемь вечера, а в девять уже начинались танцы под русский рок-н-ролл.

Огромная толпа заполнила зал и жадно всматривалась в развешенные по стенам картины. Мы с Юрием разгуливали среди толпы в формальных полусмокингах, на шее у меня был красный галстук-бабочка. Глаза Юрия сверкали от возбуждения. Он мгновенно узнавал картины своих друзей на стенах, как и лившуюся из динамиков русскую музыку.

– Я ужасно горд тем, что ты сделала, – проговорил он со своим сильным русским акцентом, поправляя мне бабочку на шее.

– Как будто мы опять все вместе, – мечтательно ответила я.

Вместе с нами по выставке прогуливался наш старинный друг по «Поп-Механике», эмигрировавший в 1987 году в Америку саксофонист Игорь Бутман. Он был рад увидеть знакомые лица. Виртуозный музыкант, Игорь пользовался поддержкой таких американских джазовых звезд, как Гровер Вашингтон и Уинтон Марсалис. «Мой любимый современный саксофонист», – назвал его сам играющий на саксофоне президент Билл Клинтон. Для нас была честь, что Игорь пришел на выставку.

Этот вечер стал началом целого урагана самых разнообразных и ярких дел и событий. Я отвезла Юрия в магазин Guitar Center на бульваре Сансет, где он провел не один час, пробуя инструмент за инструментом. Он был готов сидеть там всю ночь. Мы ужинали в разных местах города с друзьями и родителями, гуляли по Родео-драйв и полетели в Пизмо-Бич[211]211
  Пизмо-Бич – курортный город на побережье Тихого океана в Калифорнии, на полпути между Лос-Анджелесом и Сан-Франциско.


[Закрыть], где гоняли на квадроциклах по песчаным дюнам. У моего друга Марка Розенталя был небольшой красно-белый одномоторный самолет, на котором он и пригласил нас слетать туда.

– Ты уверен, что это хорошая идея? – с опаской спросила я, втискиваясь на заднее сиденье. Юрий устроился рядом с Марком впереди.

– Да! – не колеблясь, с возбуждением в голосе воскликнул Юрий.

Мы полетели вдоль побережья, слева от нас простирался лазурного цвета океан, а справа высились горы.

– Как насчет пары трюков? – спросил на полпути Марк Юрия.

– Ну уж нет! – испуганно воскликнула я.

– Ну уж да! – тут же возразил Юрий.

Я почувствовала, как самолет стал крениться в сторону, сначала влево, затем вправо, а потом замер, будто мы обрушивались вниз сквозь холодный прозрачный воздух.

– Вау! Вау! – только и успевал в восторге повторять Юрий.

– О боже! – в ужасе кричала я, пока меня, наконец, не вырвало.

Трюки немедленно прекратились. Все сидели молча.

Марк смущенно откашлялся.

– Ты что…

– Лети дальше, – сквозь зубы процедила я.

Когда мы приземлились, я взяла свое: гоняя в шлеме по дюнам на квадроцикле и пытаясь выплеснуть из себя всю накопившуюся тошнотворную нервную энергию. На обратном пути мы поменялись местами: я села впереди, а Юрия отправила в «ловушку смерти» сзади. Обратно мы летели спокойно, без трюков и без приключений.

– Так лучше? – прокричал нагнувшись ко мне и чуть ли не вываливаясь из самолета Марк.

– Еще бы! – проорала в ответ я. В этот момент я в полный рост ощущала, насколько мы молоды. Молоды, необузданы и свободны. У матери моей, впрочем, на этот счет были другие соображения.

– На завтра я записала Юрия на прием к зубному врачу, – сообщила она мне, когда мы добрались домой.

– Что?! Он здесь на отдыхе, мама, ему это совершенно не нужно.

– Зубы у него от курения совершенно черные. Кто знает, проверялся ли он хоть раз у врача в России. Это плохо не только для зубов, но и для всего состояния здоровья.

Идеально сложенный нос матери сморщился от недовольства. Она считала своим долгом поправить ему зубы – это я поняла по решительному выражению ее светлых глаз.

– Почему бы и нет? – спокойно встретил новость Юрий.

Спустя месяц и пятнадцать часов сверления зубов в сияющем новоявленной белизной рту Юрия появилось несколько новых пломб, коронок и прочищенный корневой канал.

Через двадцать лет, когда я показала матери нашу с Юрием совместную фотографию, сделанную во время встречи в Петербурге, улыбка спала с ее лица.

– А куда подевались все те зубы, на которые я потратила десять тысяч долларов?!

Я только рассмеялась в ответ.

Одной из главных во время того приезда Юрия в Америку была встреча с сенатором Аланом Крэнстоном, тем самым, кто настойчиво давил на Советы и добивался снятия моего запрета на приезд в СССР в 1987 году. Он был счастлив видеть соединившихся благодаря ему в браке влюбленных и сердечно обнял нас.

– Вы сыграли в нашем счастье огромную роль, – сказала я ему, крепко держась за Юрия.

CNN вышла на связь и запросила интервью с Юрием. Я столько раз в бесконечных интервью прессе в связи с выходом Red Wave и открытием выставки выступала от имени своих друзей, что теперь CNN, прознав, что один из этих парней находится в Лос-Анджелесе, упускать свой шанс не хотела. Юрий не очень любил интервью, но, как обычно, подчинился необходимости и под дующий с океана прохладный соленый ветер отправился вместе со мной в студию. Его потрясла аппаратная, огромный звуковой пульт и масса другого оборудования.

– Хочешь посмотреть, как все это работает? – спросил у него долговязый режиссер, и Юрий решительно закивал.

После Лос-Анджелеса мы с Юрием полетели в Нью-Йорк, где в галерее Пола Джадельсона я сумела организовать выставку «Новых», в которую вошли и несколько работ Цоя. Встретиться с нами в Нью-Йорк прилетел и отец Юрия – ни он, ни его жена до этого никогда не были в Америке.

– А почему Ирина не полетела тогда с вами? – спросила я у Дмитрия много позже. Мне всегда казалось, что причина заключалась в том, что она не хотела покидать свой привычный домашний уклад жизни.

– Почему? – переспросил он. – Да просто потому, что денег у нас хватало только на один билет.

Почему, черт побери, они не сказали мне об этом?! Мои родители в мгновение ока купили бы ей билет. Это было так по-русски – ничего не сказать и гордиться своей независимостью, невзирая на все потери.

С Юрием и Дмитрием мы прошли по Бродвею, по Центральному парку и сели ужинать в кафе моего друга, который коллекционировал старинные часы.

– Я бы дал за ваши часы 1955 года хорошие деньги, – сказал Дмитрию мой друг, пока мы впивались зубами в огромные нью-йоркские сэндвичи.

Дмитрий в ответ решительно покачал головой, а мой друг изумленно перевел взгляд на меня – для него было непривычно, что деньги не всегда работают.

– О боже! – прошептала я на ухо Дмитрию, пока Юрий отошел в туалет. – Вон там сидит Лори Андерсон. – Я знала о ней благодаря Сергею – он восторгался ее талантом и восхищался авангардной музыкой, которую она писала и исполняла. Я поняла, что просто обязана получить для Сергея ее фотографию. Подошла к ней, и она с удовольствием откликнулась на просьбу, согласилась сфотографироваться и со мной, и с Дмитрием.

– Она ужасно знаменита, – сказала я Дмитрию.

Лори Андерсон лучезарно улыбалась, выжидательно глядя на Дмитрия.

– Очень рад, – проговорил он, нетерпеливо поглядывая на остывающий на столе сэндвич.

Из Нью-Йорка мы все втроем – я, Юрий и Дмитрий – полетели в Лос-Анджелес.

– Ты можешь отвезти меня в горы? – преодолевая неловкость, спросил Дмитрий, когда мы оказались на Западном побережье. – Я хотел бы пособирать там насекомых[212]212
  Отец Юрия Каспаряна Дмитрий Рафаэлевич Каспарян (р. 1939) – доктор биологических наук, энтомолог.


[Закрыть].

Мы поехали в заповедник Фрэнклин Каньон[213]213
  Фрэнклин Каньон (Franklin Canyon Park) – заповедный парк на восточном склоне гор Санта-Моники.


[Закрыть] неподалеку от моего дома. Дмитрий бодро выскочил из машины со своим рюкзаком, готовый исследовать природу, климат и фауну мест, которых в северных широтах России не найти.

– Можешь приехать забрать меня через четыре часа? Нет, лучше через пять, – уходя в горы, кинул он мне через плечо.

Вечером Дмитрий с гордостью разложил на моем дубовом кухонном столе свою добычу – целый набор добытых им насекомых, о каждом из которых он нам с Юрием оживленно рассказывал. Видела бы Лори Андерсон, что по-настоящему увлекает этого человека!

На следующий день мы втроем отправились в Диснейленд, а к вечеру поехали навестить моего отца на южной окраине города. Дмитрий решил остаться у отца и его подруги на несколько дней, с тем чтобы иметь возможность побродить по пустыне Мохаве и насобирать там побольше интересных насекомых, которыми ему ужасно хотелось похвастаться перед коллегами по возвращении домой. Когда, наконец, он в рубашке и куртке, появился в доме моих родителей на нашей с Юрием американской свадьбе, выглядел он загорелым, со счастливой улыбкой до ушей.

Стоял прекрасный весенний вечер, луна опустилась так низко, что, казалось, касалась травы, от бассейна веяло прохладой. Раздвижные двери спроектированного Джоном Лаутнером[214]214
  Джон Лаутнер (1911–1994) – американский архитектор, ученик знаменитого Фрэнка Ллойд Райта, один из создателей популярного в 1950-1960-е годы футуристического архитектурного стиля Гуги.


[Закрыть] родительского дома открывались, благодаря чему и без того огромная гостиная расширилась на все пространство погруженного в зелень и сумерки сада. В ознаменование торжества мать заказала гигантский трехэтажный торт с кремовыми цветами на верхушке.

– Накормите друг друга! Дай ей побольше сладкого! – кричали гости, когда мы с Юрием по американской традиции вместе отрезали первый кусок торта.

С притворной робостью я размазала крем по носу и щекам Юрия. Он заморгал и, не задумавшись ни на секунду, швырнул целый кусок липкого сладкого торта мне в лицо.

Так мы и стояли со счастливыми улыбками на измазанных свадебным тортом лицах в шести тысячах милях от того места, где начинался наш роман. В разных уголках мира наши друзья дергали гитарные струны или по локти погружались в краски, но для нас в тот вечер вся вселенная сосредоточилось на залитой светом лужайке родительского дома. Тогда я этого еще не понимала, но не только мои русские друзья отдалялись от нашего общего андеграундного братства. Я тоже двигалась, хотя пока еще лишь объедалась тортом и пела песни в этом уголке разросшейся Страны Чудес.

Глава 10

Итак, Джоанна Стингрей!

Лос-Анджелес и Россию разделяют полмира. Полмира – это далеко, очень далеко, но жизнь моя вдруг сложилась так, что это гигантское расстояние я преодолевала в среднем раз в месяц! Я была занята американским контрактом на выпуск альбома «Кино» «Группа крови» (Андрей Крисанов сделал прекрасную, в духе Казимира Малевича и Эль Лисицкого, обложку), а также работала с «Мелодией» над изданием моего первого альбома в России. Мне удалось вставить «Бошетунмай» «Кино» и мою собственную Tsoi Song в выходящий на Западе альбом «МИР: Reggae from around the World»[215]215
  Альбом «МИР: Reggae from around the World» («МИР: Регги со всего света») был издан американской фирмой Real Authentic Sound в 1988 году. Кроме «Кино» и Стингрей на нем представлены артисты из США, Ямайки, Бразилии, Австралии, Южной Африки, Судана, Ганы, Мали и Нигерии.


[Закрыть]. Время, остававшееся от беспрерывных и бесконечных перелетов, я проводила в переговорах или в студии, потягивая чай с лимоном и медом.

В июне 1988 года я отправилась на организованные рок-клубом гастроли в Таллин с «Играми». Радость от поездки и от перспективы выступать в большом зале омрачалась необходимостью пропустить день рождения Юрия. Все чаще я вспоминала дни, когда мы все вместе сидели на пропитанной запахом сардин и музыкой кухне Бориса. Теперь мы с «Кино» разъезжались на гастроли в противоположном друг от друга направлении, и опять мы с Юрием и Виктором были разлучены.

Таллин – прекрасный город: мощеные мостовые, темные переулки, выкрашенные в уютные пастельные тона дома. На концерте я спела три написанные вместе с «Играми» песни, прыгала по сцене как умалишенная, возбужденная радостной энергией. Ирония заключалась в том, что именно этот город, уже очень скоро оказавшийся за пределами огромного российского государства, стал местом крещения меня как российского артиста.

В Ленинграде, когда я туда вернулась, встретил меня только Юрий. Виктор, как он мне рассказал, потерял ту небольшую квартирку, что он снимал, и на все лето поехал с Наташей на ее дачу под Ригой.

– В Ленинграде снимать дорого и сложно, – объяснял Юрий, когда я в расстроенных от услышанной новости чувствах плюхнулась на диван. – После лета он переедет жить в Москву, а с «Кино» будет ездить на гастроли.

Юрий, очевидно, был тоже расстроен развитием событий: его красивое лицо было искажено гримасой боли. Грусть нашу скрашивала радость от понимания того, насколько счастлив был Виктор с Наташей. Но даже эта радость не снимала стресса от необходимости добывать деньги.

– Меня тревожит ситуация с вашим новым менеджером[216]216
  В 1988 году после расставания Цоя с Марьяной директором «Кино» стал Юрий Белишкин.


[Закрыть], – с настороженностью сказала я Юрию. – Я его толком не знаю, но он держит в руках все финансовые дела «Кино». Ты уверен, что он не злоупотребляет своим положением? Он букирует все туры, и как без Марьяны можно знать, что он не прикарманивает себе деньги?

– Джо-ан-на, – как всегда в трудные минуты, утрируя акцент, протянул Юрий. Это было его слово-пароль, его мантра. Он успокаивающе покачал головой. – Не волнуйся.

Я пообещала не волноваться. Чтобы отвлечься, я занялась видеоклипом для песни Tsoi Song. Денег на производство не было совсем, но трое неистощимых в своей изобретательности художественных умов – Олег Котельников, Андрей Медведев и Инал Савченков[217]217
  Инал Савченков (р. 1966) – уроженец Новороссийска, в 1982 году вслед за своим земляком Сергеем Бугаевым (Африкой) переехал в Ленинград и влился в группу «Новые художники». Из всех художников группы Савченков наиболее последовательно занимался анимацией.


[Закрыть] придумали творческий, оригинальный, креативный подход. Мою старенькую восьмимиллиметровую камеру они использовали с полным блеском.

Каждый из них на тему моей песни нарисовал коллажи, которые они оживили с помощью покадровой анимации. Они также сняли, как мы с Юрием гуляем по городу, а затем разрисовали эти кадры прямо по негативу. Особо интересной была съемка в школе: мы с Юрием танцевали между рядами школьников, которые, раскрыв глаза от изумления, наблюдали за происходящим. У некоторых из них лица были размалеваны, ну а мы сами были в темных очках и, как всегда, одеты во все черное. Я взяла детей за руки и танцевала вместе с ними. Камера нарочито дергалась, изображение было покрыто туманом, и мы с детьми выглядели как привидения – загадочно и завораживающе. И по сей день этот клип остается для меня одним из самых любимых.

Таможенников в ленинградском аэропорту я заговорила, и мне удалось без особенного труда вывезти и отснятый материал, и еще несколько работ художников. Мне, конечно, и в голову не могло прийти, что так беспроблемно ни мне, ни кому бы то ни было еще, вывозить даже такое искусство из России больше не удастся. Буквально через день-два после моего отъезда оценщики Sotheby’s в процессе подготовки к первому аукциону современного советского искусства[218]218
  7 июля 1988 года Sotheby’s провел в московском Совинцентре (ныне Центр международной торговли) аукцион «Русский авангард и современное советское искусство» – первые и единственные коммерческие торги, устроенные западным аукционным домом в России. Они обозначили собой выход русского искусства на международный рынок, а также привлекли внимание западных коллекционеров, галеристов и арт-критиков к советскому неофициальному искусству.


[Закрыть] начали отсмотр работ и сообщили советским властям, что именно неофициальное искусство способно получить на аукционе самые высокие цены. В Москве вдруг сообразили, что все это кричаще яркое, как будто намалеванное маленькими детьми и нередко выглядящее глупо искусство, которое я и многие другие беспрепятственно годами вывозили из страны, на самом деле пользуется спросом и может представлять собой реальную ценность. Таможне немедленно было приказано прекратить выпускать из страны любого рода искусство.

– Наконец-то, – пробормотала я спустя некоторое время, когда «медведи» в аэропорту конфисковали у меня небольшой рисунок. – Наконец-то вы начали понимать, какой ценностью обладает новаторское искусство моих друзей!

В конце августа того же 1988 года вместе с Сергеем, Африкой и большой группой друзей я полетела в Стокгольм на выступление «Поп-Механики» и выставку «Новых художников». Шведы были без ума и от концерта, и от выставки и невероятно тепло встретили русскую современную культуру. Сергей был на седьмом небе от счастья: наконец-то его аудитория стремительно расширяется. Выступление «Поп-Механики» рекламировали как «спектакль», а не концерт, что ему тоже понравилось.

– Что вы можете сказать о том представлении, которое предстоит увидеть зрителям? – спросили у него во время радиоинтервью накануне. – По-английски, пожалуйста.

Сергей закатил глаза. Английский у него по-прежнему был слабый, и говорить на нем он все еще избегал.

– Hello, my name is Sergey, – сказал он. Этим и ограничился.

Из Швеции я полетела в Москву, где вместе с «Играми» должна была выступать на фестивале «Молодежь, культура, перестройка». Концерт, на котором мы играли, должен был положить начало регулярной серии под названием «Парад рок-клубов», и в тот вечер были представлены рок-клубы Москвы, Ленинграда, Свердловска и Харькова.

В разгар концерта на сцену вышел Саша Липницкий:

– Здравствуйте, я уже второй раз сегодня на сцене, но сейчас волнуюсь больше, потому что трудно найти слова, чтобы описать человека, который сейчас выйдет на сцену в составе группы «Игры». Это американская певица. Само по себе это теперь не такая уж и редкость. Но другого человека, ни в Америке, ни где бы то ни было еще, который сделал бы столько же для русского рока, просто нет.

Он сделал паузу и торжествующим взглядом окинул зал. У меня по коже побежали мурашки. Я столько делала для других, и никогда даже не думала просить кого-то сделать что-то для меня. Но вот они – эти добрые слова, без просьб и без подсказок! Витя Сологуб подмигнул, дружески подтолкнул меня, и вместе с ним я выпрыгнула на сцену под слова Саши:

– Итак, Джоанна Стингрей и группа «Игры»!

В этот же приезд в Москву у меня была встреча на «Мелодии», на которой были оговорены условия предстоящего выхода моего альбома. На даче у Липницкого я познакомилась с Наташей. Мы все – Виктор, Наташа, Африка со своей красавицей женой Иреной и я – удобно устроились за столом, пока Саша и его жена Инна готовили для нас прекрасный ужин.

Было очевидно, насколько Виктор влюблен в Наташу. От Марьяны она отличалась разительно: тонкая и изящная, как фарфоровая статуэтка, с острым взглядом и доброжелательным, хотя и хриплым смехом. Мне она всегда представлялась русской Одри Хепбёрн – стойкая и мудрая, очень естественная, с тихим голосом и почти полным отсутствием макияжа.

– Спасибо тебе, – сказала она мне игривым голосом, обнимая Виктора, – за то, что согласилась разделить со мной этого замечательного парня.

Я уже давно не видела Виктора и, когда мы вернулись в город, попросила его об интервью об изменениях последнего времени.

– Попробую по-английски, – немного нервничая, сказал он. Ему было непросто. Положив нога на ногу, он сидел в довольно напряженной позе, забывая затягиваться дымящейся в руке сигаретой.

– Почему ты решил сняться в кино? – начала я.

– Да я и сам не знаю, – пожал он плечами. – Все, что я делаю в жизни, я делаю потому, что мне это интересно. Это единственная причина.

– Чем же тебе интересна актерская работа?

– Фильмов для молодых людей у нас почти нет, вот мне и захотелось сделать кино, которое будет интересно молодежи. – Он замолчал, затянулся и медленно выпустил из себя дым. – У нас в кино нет настоящих героев. Нет супермена, героя, который, как бог, может все – летать по улицам, всех побеждать, Молодым людям нужен герой. Может быть, и я на роль героя не гожусь, но, пока никого другого нет, я хочу начать. Я хочу, чтобы у молодежи были свои герои. Они смотрят на Арнольда Шварценеггера, на Брюса Ли, но они не свои.

– Ты уже герой, – тихо сказала я ему. – Твоя музыка, в ней нет страха.

Он покачал головой, темные волосы закрыли ему глаза.

– Кстати о музыке, почему вы так и не записали альбом на «Мелодии»?

– Они издали наш альбом, даже не спросив нашего согласия[219]219
  В 1988 году фирма «Мелодия» с подачи Андрея Тропилло выпустила альбом «Ночь», не заручившись при этом согласием музыкантов группы.


[Закрыть]. В этом проблема. Я никому не хочу позволять подобное. Также они не дают нам достаточно студийного времени для записи.

– Но «Мелодия» обеспечит вам такие тиражи, которые никто другой дать не сможет. Это ведь очень крупная фирма.

– Лучше издать его на кассете и пустить в продажу по кооперативам, – твердо заявил Виктор. Никакие пустые посулы славы и богатства не могли сломить его дух.

Когда же я спросила его о темах песен сверхпопулярного альбома «Группа крови», Виктор задумался, тщательно подбирая нужные английские слова для ответа.

– Это очень героический альбом, – медленно начал он. – И очень романтический. Главная идея всех песен – человек. Если ты человек, то ты должен что-то делать. Не знаю что, но что-то делать. Не просто жить свою жизнь, но делать что-то для мира. Сломать тюрьму внутри себя. – Он откинулся в кресле. – Трудно объяснить. И дело не в моем английском. Я и по-русски не могу на этот вопрос ответить. Все, что я хотел сказать, – внутри этого альбома.

Даже в интервью слова его звучали чистой поэзией, просвещенной, мудрой и простой. Он был вдумчив и выразителен. Он был герой.

«Капитан» прибывал в Город Ангелов.

13 ноября 1988 года газета Washington Post опубликовала статью под заголовком «Анархист за клавишами» – портрет совершавшего обширный тур по Америке Сергея Курёхина. Он должен был принять участие в конкурсе Телониуса Монка[220]220
  Thelonious Monk Jazz Competition – учрежденный в 1987 году Институтом Телониуса Монка ежегодный международный конкурс молодых джазовых пианистов памяти гения джазового фортепиано Телониуса Монка (1917–1982).


[Закрыть], поучаствовать в записи с нью-эйдж музыкантами в Аризоне[221]221
  В городе Тусон, штат Аризона, жили нью-эйдж музыканты Дин и Дадли Эвансон, с которыми Курёхин познакомился летом 1988 года в Ленинграде. У них была своя студия и своя фирма Soundings of the Planet, на которой по результатам визита Курёхина были изданы альбомы Music That Makes the Snow Melt Down и Morning Exercises in the Nuthouse.


[Закрыть], сыграть концерты в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго, Вашингтоне и Бостоне, посетить оборудованный по последнему слову техники медийный центр в Массачусетском Технологическом институте и провести неделю в качестве приглашенного лидера со студенческим оркестром в Оберлинском колледже[222]222
  Президентом колледжа был профессор Фредерик Старр, известный специалист по истории СССР, сам музыкант и большой любитель джаза, автор первой в Америке книги о советском джазе Red and Hot: The Fate of Jazz in the Soviet Union.


[Закрыть]. Завершался тур в начале декабря фестивалем New Music America во Флориде.

Для меня самым главным было то, что первым городом в американском турне Сергея стал Лос-Анджелес. Я быстро организовала в его честь вечеринку, и в мой крохотный домик набились друзья, родители, сын сенатора Алана Крэнстона активист-эколог Ким Крэнстон, Фредерик и Билли Уайсманы и приличная группа живущих в Лос-Анджелесе русских эмигрантов, старых друзей Сергея. (Хотя я вот уже четыре года почти не вылезала из России, с живущими в Америке русскими я почти не общалась. Уж слишком они отличались от моих друзей в России. Большинство из них страну ненавидели, говорили о ней со злостью и откровенной неприязнью. Они давно и без сожаления отрубили связь с родиной, которую мои друзья хранили у себя в песнях и сердцах.)

И Сергей, и его русские друзья были откровенно удивлены крохотными размерами моего домика. Каждый сантиметр его был заполнен русским искусством, плакатами, фотографиями, сувенирами. Это был небольшой алтарь моего поклонения Стране Чудес, воплощение мой страсти и одержимости, и памятник замечательной музыке.

«Мини-музей», – с улыбкой произнес кто-то.

Сергей, в джинсах и пестром свитере, импровизировал на моем стареньком пианино. У него в руках оно звучало как «Стейнвэй», и тесная комната была наполнена чарующими звуками. Вылетающие у него из-под пальцев искрометные импровизации, как ковром-самолетом, уносили всех присутствовавших в волшебный красочный мир. У меня никогда не выветрится из памяти его фигура и сверкающие лукавой улыбкой глаза под русскими картинами в моей небольшой комнате.

К концу вечера, когда почти все уже разошлись, я заснула на диване рядом с Сергеем и одним из его старинных друзей. Они говорили много часов. Наверное, они уже и не чаяли когда бы то ни было увидеться, и встреча эта для обоих была как бальзам на душу. Мне хорошо знакомо это чувство, страх того, что развеянные по планете частички твоего сердца в одиночестве завянут и пропадут. Было здорово напомнить им, а заодно и самой себе, что несмотря ни на что сердце наше разбить невозможно.

На следующее утро я отвезла Сергея в Лорел Каньон[223]223
  Лорел Каньон – жилой район в гористой местности Голливудские холмы, в западной части Лос-Анджелеса. В середине 1960-х годов Лорел Каньон стал центром хиппистской контркультуры, здесь поселились Фрэнк Заппа, Джим Моррисон, Нил Янг, музыканты групп Eagles, Love, Monkees и др. Увековечен в песне группы The Mamas & the Papas – Twelve Thirty (Young Girls Are Coming to the Canyon), записанном в этом месте альбоме Blues from Laurel Canyon британского блюзмена Джона Мейолла и альбоме Джонни Митчелл Ladies of the Canyon.


[Закрыть] к Франку Заппе, где он должен был провести весь день.

– Джо, пойдешь со мной? – спросил Сергей, когда мы подъехали к дому и ждали, пока отворятся ворота.

Не успел он договорить, как я уже выбралась из машины. Кто устоит от соблазна стать свидетелем встречи этих двух величайших музыкальных эксцентриков? Заппа вышел к нам навстречу в просторной белой рубашке, с неизменными усами и выглядевшей, как веснушки, щетиной на лице.

– Сергей! – просто и дружелюбно сказал он, протягивая для приветствия руку. – Я много слышал о тебе!

Я с интересом слушала, как эти два безумных гения обсуждали звуки, музыку, самолеты и еще массу самых интересных вещей. Когда же они наконец решили отправиться в студию, я поняла, что и мне пора с ними прощаться. Перед тем как уйти, я, однако, сделала снимок на полароиде, зафиксировав для вечности историческую встречу. «Легенды, – думала я, садясь в машину. – Сергей будет теперь двигаться дальше и выше».

Недавно я расспросила Алекса, который был вместе с Сергеем на Восточном побережье, о конкурсе Телониуса Монка. Он чуть не поперхнулся водой, стакан с которой как раз подносил ко рту.

– Да он там совершенно провалился! Жюри его абсолютно не поняло и не приняло! Он категорически отказался соблюдать правила конкурса, – со смехом рассказывал Алекс. – Сергей ведь по натуре своей – бунтарь. Монка он боготворил именно как джазового революционера, но сам Монк к тому времени уже несколько лет как умер, а институт и конкурс его имени стали частью американского джазового истеблишмента. Сергей же действовал в своем духе, шел, как всегда, наперекор правилам, думал, что оценят его революционный подход. Но в Институте уже успели забыть, что Монк был революционер, он стал частью традиции, и бунтари типа Курёхина им больше не нужны.

– Вау! – воскликнула я. – Я ничего этого не знала!

– Ну, а чего же ты ожидала? – с улыбкой спросил Алекс.

– Сергею, наверное, понравился весь этот скандал.

– Ну, вообще-то он был в ярости, – сообщил мне Алекс.

В ярости Сергей бывал нередко. По-яростному страстный, по-яростному дикий, он с яростью бросался в самую гущу, пока волны от его прыжков не превращались в настоящее цунами. Он мечтал побороть себя, побороть всех, стать безошибочно точным и абсолютно вездесущим. В Knitting Factory[224]224
  Knitting Factory – основанный в 1987 году в нью-йоркском Нижнем Ист-Сайде клуб экспериментальной и авангардной музыки. В конце 1980-х – начале 1990-х годов – главный центр альтернативной музыки в Нью-Йорке. В октябре 1988 года Курёхин выступал там дуэтом с Джоном Зорном.


[Закрыть], который газета Washington Post охарактеризовала как «ночной клуб в Манхэттене, где выступают самые дерзкие из самых новых», он залез под рояль, ногами поднял его над собой, а затем с грохотом сбросил обратно на сцену. Подобного рода трюки иногда были приемлемы, как дополнение к его провидческой музыке. Он был как черная икра для людей, незнакомых с ее вкусом, к нему нужно было привыкнуть, он был король, и все, что он делал, было, несомненно, высочайшего уровня.

Раз уж речь зашла о королях и богах, Борис в это же время переживал свою собственную драму. Во время тура по Америке после выхода альбома Radio Silence к группе присоединилась жена бас-гитариста Саши Титова Ирина, и вскоре оказалось, что они с Борисом – пара. История эта развивалась на протяжении нескольких лет. Симпатия Ирины к Борису была для меня всегда очевидной. После тура Саша и Ирина поехали домой вместе, а Борис вернулся к своей жене Люде, но оба брака вскоре распались. Борис и Ирина оставили своих супругов и стали жить вместе. И по сей день, где бы мы ни встречались, мне явственно видно, как они любят друг друга. Ирина – любящий и надежный партнер, и Борис полностью полагается на ее любовь.

Как бы то ни было, но в тот момент мы, все трое, – Сергей, Борис и я, – находились в одной стране, но в то же время в разных мирах. Я не уставала поражаться тому, насколько разными дорогами все мы пошли, и, как бы я ни гордилась успехом друзей, я тосковала по тесной дружбе и неразрывному единству времен нашего андеграунда. Я стала чувствовать себя, как Элвис, – все разбежались, разъехались, а я так и сижу у себя дома в окружении многочисленных русских граффити, ярких, броских красок и лиц, при всей своей красоте, увы, безмолвных. Я стояла в носках, руки на бедрах и неотрывно глядела на раскрашенные, застывшие лица.

– Все это потому, что ваши мечты – в Америке. В отличие от моих, – сказала я им, а точнее, сама себе.

На следующей неделе, в ноябре 1988 года, я села в самолет и полетела в Россию. Виктор позвонил мне и сообщил, что ожидается большой концерт памяти Саши Башлачёва.

– Сможешь приехать? – спросил он далеким голосом.

Я улыбнулась в трубку, вспомнив доброе лицо Саши и его вдохновенные слова. Но с каждым днем времена меняются… Ты звени, звени, звени сердце под рубашкою!… Загремим, засвистим, защелкаем!

– Уже еду!

Двадцатого ноября я находилась в переполненном Дворце спорта «Лужники», в самой гуще концерта в память о величайшем поэте рок-н-ролла.

Этот вечер стал одной из редких для меня возможностей услышать Майка Науменко и его группу «Зоопарк» – с настоящим, хорошим звуком через серьезную солидную аппаратуру, которой наконец-то стали оснащать концерты некогда андеграундных групп. «Кино» и «Алиса» были уже настолько популярны, что могли добиваться того, что им нужно.

Кинчев вывел группу в облако дыма, как будто с небес спустился темный ангел, – каким он, собственно, и был. Он по-хозяйски прошелся по сцене и вдруг взорвался.

– Мы вместе! – крикнул он в тут же подхвативший его слова зал.

Он пел в сопровождении только барабанов и энергии тысяч голосов зала.

Выходя со сцены и увидев меня за кулисами, Кинчев обнял и поцеловал меня – тело его было влажным и размякшим от напряжения концерта. Тем временем место «Алисы» на сцене заняли «Кино», и Виктор подошел к еще не высохшему от Костиного дыхания микрофону.

– Ребята, сейчас одну песню будет петь Джоанна Стингрей. Она прилетела на этот концерт специально из Америки. Она очень хорошо знала Сашу.

Виктор нашел меня взглядом за кулисами, кивнул, и я пошла на сцену. Под лучами прожекторов и сквозь неизменные темные очки зрители в зале превратились для меня в сплошную темную массу, но зато я слышала их дыхание и биение их сердец.

– Привет! – голос мой разлетелся по залу кругами эхо. – Добрый вечер! Я хорошо знала Сашу, и в его музыке я всегда ощущала силу его души. В сердце моем он останется навсегда.

Я подняла глаза вверх, туда, где потолок огромного зала переходил в небо.

– Саша, впервые в жизни я буду петь по-русски, и эта песня для тебя.

В память о Саше мне хотелось исполнить что-то особенное, и я выучила русские слова пронзительной песни «Игр» «Памятник»[225]225
  Текст песни «Памятник» написал ленинградский поэт Андрей Соловьев (1954–1996), в 1970-е годы сотрудничавший с музыкантами первой волны ленинградского рока – Николаем Корзининым и Владимиром Рекшаном. В 1980-е годы подружился с группой «Игры» и по просьбе Виктора Сологуба специально для них писал тексты. Сологуб называл его «незримым музыкантом группы “Игры”».


[Закрыть]. Мне хотелось, чтобы для Саши эта песня оказалась бы такой же близкой, как для меня и для всего зала. Зал встретил ее бурей восторга – аплодисменты, вскинутые вверх руки, развевающиеся в едином порыве волосы. Я послала в небо воздушный поцелуй, надеясь, что где-то там, наверху, бард сумеет его поймать.