Текст книги "История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен"

Глава 31
Бойтесь своих желаний

Пока русские собирались на юг, чтобы скрыться от городской жары и влажности июля и августа, я полетела домой. Я не уставала поражаться, как все эти люди, денег у которых едва хватало на жизнь, могли тем не менее каждое лето отправляться на черноморский курорт или расслабляться у себя на загородных дачах. И хотя почти все свое время я теперь проводила в России, я все еще оставалась типичным американским «трактором»[279]279
  В первой книге «Стингрей в Стране Чудес» Джоанна рассказывает, что ленинградские друзья дали ей прозвище «Трактор» или «Американский трактор» – «за способность неумолимо двигаться вперед и добиваться поставленной цели».


[Закрыть], не способным и не умеющим расслабляться. И на лето я уезжала не для расслабления, а для записи новых песен и монтажа клипа «Город Ленина».

Единственная проблема состояла в том, что на эти пару месяцев я расставалась с Юрием. О его измене мы больше ни разу не говорили, и я знала, что сама эту тему затронуть никогда не решусь. Видимо, мне казалось, что если я задвину боль куда-то в самые дальние, темные закоулки сознания, то она и болеть перестанет. Я знала, что на самом деле он меня любит, и пыталась убедить себя, что этого ему достаточно. Виктор пригласил Юрия провести время с ним и Наташей на ее даче под Ригой с тем, чтобы они вместе могли поработать над новым альбомом. Мы с Юрием редко переговаривались, когда оказывались в разных странах, ну а тут я понимала, что это и вовсе будет невозможно – на даче не было телефона. Надеялась я, что нет там и других женщин.

Наше расставание я постаралась сделать как можно более сердечным – мы крепко обнялись, тесно прижавшись друг к другу, и расцеловались. Чувство у меня при этом было странное, я будто знала, что что-то должно произойти, но относила это на счет наших отношений с Юрием и его измен. Все будет хорошо – пыталась убедить я саму себя, садясь в самолет. Но неприятное предчувствие не покидало.

В Лос-Анджелесе я практически не вылезала из монтажной. Мне хотелось сделать острый, актуальный клип, который отражал бы все те перемены, которые произошли в России за шесть лет после моего первого приезда. В песне «Игр», которую я записала с английским текстом, было немало ссылок на советскую жизнь, на Ленинград, на Ленина[280]280
  Полное и правильное название песни, которую Джоанна называет «Город Ленина», – «Солнце встает над городом Ленина». Ее текст для «Игр» написал друг лидера группы Виктора Сологуба французский поэт Филипп Лебо «под впечатлением от Ленинграда и перестройки».


[Закрыть].

– On the frozen shore the Winter Palace sleeps quietly on[281]281
  В сделанном Тамарой Ивановой русском переводе текста Филиппа Лебо и в исполнении «Игр» эта строчка звучит так: «На замерзших берегах тихо Зимний спит дворец».


[Закрыть], – мурлыкала я себе под нос, соединяя в единый визуальный ряд архивные кадры Ленина, штурм Зимнего дворца, раннюю советскую кинохронику с рисунками друзей-художников и съемками с концерта в «Лужниках»: солдаты напряженно оглядывают толпу фанов, восторженно вскинувших вверх руки. У меня были права на фильм отца «Правда о коммунизме»[282]282
  Truth about Communism – пропагандистский антикоммунистический документальный фильм, снятый в 1962 году отцом Джоанны Сидни Филдсом.


[Закрыть], и в клип я включила многие кадры оттуда.

«Солнце встает над городом Ленина… Ленин встает над городом Солнца».

В клипе «Город Ленина» кадры сменяют друг друга с головокружительной скоростью, переносясь от архивной кинохроники к свежим съемкам. К вскидывающему в приветственном жесте руку вождю я подмонтировала аналогичный жест фанов и музыкантов. Иногда я пускала пленку в обратную сторону, так что Ленин шел задом наперед, или заставляла его механически повторять одно и то же движение. Все эти эксперименты были довольно дерзкими, но я ими невероятно увлеклась, настолько, что меня уже просто несло. Поверх последнего кадра мы наложили огромными красными буквами слово WARNING![283]283
  «Внимание!» (англ.).


[Закрыть] – а внизу, уже небольшими белыми буквами шло: PLEASE REMEMBER NOT TO TAKE LIFE TOO SERIOUSLY[284]284
  «Помните! Жизнь не следует воспринимать слишком серьезно» (англ.).


[Закрыть].

Мне было ясно, что клип вызовет немало вопросов, найдутся, наверное, и люди, которым он покажется оскорбительным, но гласность вовсю развивалась уже несколько лет, и мне показалось глупым не попытаться воспользоваться ее плодами. Я ужасно гордилась своей работой и привнесенной в клип концепцией связи времен.

Каким-то образом мне удалось передать клип в Россию нескольким телеканалам, с которыми у меня были контакты. Тем временем мой альбом продавался, и канал «2х2» каждый день крутил многие мои клипы. Говорили, что в Москве даже появились подражатели стиля Стингрей – черная одежда, выкрашенные слоями в платиново-блондинистый и темный цвет волосы, темные очки Ray Ban. Было странно бегать по Лос-Анджелесу в полной анонимности, осознавая, что на другом конце планеты люди копируют твой стиль. Но при всей моей растущей популярности клип «Город Ленина» до эфира тогда так и не смог добраться. Даже мой любимый «Взгляд», с которым у меня были прекрасные отношения, и тот не поддавался. На всех каналах отвечали, что клип прекрасный и что они назначают дату эфира. Назначенный день проходил, а эфира так и не было. Нельзя сказать, что такой поворот событий был для меня неожиданным, но сдаваться без боя я была не намерена.

– Разузнай у ведущих, в чем там проблема, – инструктировала я Большого Мишу по телефону.

– Да, конечно, – отвечал он, как всегда, быстро и четко. – Но, понимаешь, никто из них не решается назвать настоящую причину. Только один человек по секрету мне сказал, что клип видел какой-то большой начальник из Гостелерадио и наложил на него категорический запрет.

– Но ведь у вас гласность! – пыталась спорить я. – Что может быть бо`льшим ее символом, чем появление Ленина в рок-клипе!

Прошло два года, прежде чем «Город Ленина» показали по ТВ. Парадоксальным образом я чувствовала определенное удовлетворение от того, что моя работа подверглась цензуре, – это как бы утверждало мой статус бунтаря и напоминало о добрых старых временах андеграунда. Это было частью моего имиджа, и я гордилась тем, что раздвигаю границы и крушу барьеры.

Через несколько дней, в свой день рождения, я получила от Юрия поздравительную телеграмму – впервые он решил связаться со мной таким образом. «С днем рождения! – гласил ее текст. – Скучаю по тебе, целую тебя! Твой муж».

Перечитывая ее даже сегодня, многие годы спустя, я не могу удержаться от такой же счастливой глупой улыбки, какая появилась у меня на лице тогда, 3 июля 1990 года. Было так мило и так здорово, что Юрий не забыл меня поздравить, все мои страхи и подозрения сразу куда-то испарились. Все было прекрасно, и я с нетерпением ждала сентября, когда можно будет вернуться в Россию. Ну и надеялась, что, быть может, до этого от Юрия придет еще телеграмма. От такого радостного предвкушения у меня кружилась голова. Знала бы я, что тут – как в известной поговорке: бойтесь своих желаний.

Глава 32
У меня был друг, которого звали Виктор Цой

Иногда в жизни нашей происходят события, оправиться от которых мы не можем долго. Точнее никогда.

15 августа 1990 года посреди ночи, беззвездной ночи, когда тучи загораживают от нас Вселенную, я внезапно проснулась от беспощадно пронзительного, оглушительного звона.

Сначала я думала, что звон этот мне снится. На третьем звонке я открыла глаза, с трудом приподняла уставшее тело и заставила себя снять трубку. Все, кто хоть мало-мальски меня знает, никогда не станут звонить среди ночи. Все знают, что я крепко сплю, спрятав голову под подушкой.

– Алло? – спросонья едва шевеля языком, проговорила я.

– Вас беспокоит компания Western Union. Вам телеграмма. – Мужской голос был тверд, сух и холоден – полный контраст с моей мягкой, сонной, темной и теплой спальней.

– Что? – с трудом соображая, пробормотала я.

– Вам телеграмма, и я должен зачитать вам текст.

– Хорошо, – сказала я, в темноте сбросив с тумбочки будильник.

– Бейби – тчк. Виктор Цой мертв – тчк. Трагически погиб в автокатастрофе пятнадцатого августа – тчк. Целую Юрий.

Я растерянно заморгала. Сознание было не в состоянии усвоить столь четко произнесенные слова.

– Мне очень жаль, – произнес мужской голос на другом конце провода.

«Это все-таки ночной кошмар, – подумала я. – Слава богу, я скоро проснусь».

– Что?! – я резко подскочила на кровати, постепенно осознавая, что не сплю и это не кошмарный сон.

– Мне очень жаль, – повторил он.

Мужчина еще не успел повесить трубку, как я уже залилась слезами.

После этого я не помню ничего. Мозг мой, наверное, понимает, что пережить такое еще раз – даже в воспоминаниях – я не в состоянии. С момента, когда я решила рассказать в этой книге свою историю, я с ужасом ожидала неизбежной необходимости описать и этот день. Я не хотела это помнить, я не хотела заставлять себя вспоминать, я не хотела, чтобы хоть что-нибудь напоминало мне об этом, – ведь никакая правда, ничто, никогда не сможет изменить случившееся.

Эрнест Хемингуэй как-то написал: «Лучшие из людей обладают чувством красоты, отвагой, чтобы рисковать, самообладанием, чтобы говорить правду, и способностью приносить жертвы. По иронии судьбы эти добродетели делают их уязвимыми; таким людям часто наносят раны, иногда смертельные». Виктор был лучшим из лучших, он умел ценить самое малое, даже тогда, когда ему было доступно самое большое. Он никогда не боялся, музыкой он прокладывал себе дорогу вперед. Он понимал боль и был готов ее переносить ради вещей и людей, которые были ему дороги, которые он любил. В одном, однако, Хемингуэй ошибался. Погубить его не могло ничто. Это мы, его друзья и его фаны, оставшись без него в одиночестве, пальцами с побелевшими от боли костяшками изо всех сил цеплялись за те ценности, на которых он столь прочно стоял и без которых мы не знали, как жить на свете. Мы остались уязвимыми, брошенными, с разбитыми сердцами и пустотой в мыслях. И по сей день в памяти нашей Виктор остается таким же благородным, таким же мужественным и таким же прекрасным. Он ангел, а мы покрыты шрамами.

Позвонить Юрию или еще кому-нибудь, чтобы узнать подробности случившегося, у меня не было сил. Единственное, о чем я могла думать, – как бы поскорее попасть в Россию. Алекс Кан недавно напомнил мне, что в день смерти Виктора он был в Нью-Йорке и что это я, вся в слезах, сообщила ему по телефону страшную новость. Никто из нас не помнит, как я добиралась до Ленинграда. У меня есть фотографии, где я стою на Богословском кладбище, но нет никаких воспоминаний, как я туда попала или как оттуда уезжала. Жизнь будто остановилась, никаких чувств не было. На снимке рядом со мной Юрий, Наташа, Густав, Рашид, Игорь Тихомиров с женой, Юрий Айзеншпис и мать Юрия. Все поникшие, не знающие как и не желающие жить в мире, в котором нет Виктора.

После похорон я как-то вернулась в Лос-Анджелес, хотя и этого путешествия тоже совершенно не помню. У меня сохранилось датированное 24 августа 1990 года письмо, названное «У меня был друг, которого звали Виктор Цой»:

«Сегодня утром я проснулась и увидела, что Виктор стоит передо мной. Едва дыша, я спросила, почему он здесь. Он ответил, что все это шутка и ничего на самом деле не случилось. По щекам у меня полились слезы, я привстала, чтобы обнять его, но вместо этого открыла глаза и поняла, что это был всего лишь сон. Виктора рядом со мной не было. Я оглядела свою комнату, заполненную его картинами и фотографиями наших бесчисленных приключений. Без него внутри меня была пустота. Для столь многих Виктор был великой звездой. Для меня он был великим другом».

Пустоту в сердце я ощущаю и по сей день. В ту могилу вместе с Виктором ушла часть меня самой и моей жизни, и вернуть это невозможно.

Возвратившись в Москву, я погрузилась в работу и в Ленинград не приезжала целых четырнадцать лет. Слишком многое там было связано с ним.

Целый год после смерти Виктор приходил ко мне. Четыре или пять раз он являлся мне во сне таким живым и реальным, что, проснувшись, я чувствовала меньше грусти и печали, настолько была уверена, что он жив.

– Не грусти, Джо, со мной все в порядке. Все хорошо. Не волнуйся, – говорил он.

Иногда я плакала и в слезах говорила ему, что ужасно рада, что он рядом.

– Я знаю, я тоже рад, – отвечал он с улыбкой.

Мы говорили с ним о жизни и смерти, и я помню, как он повторял: «Все хорошо, все хорошо».

Эти встречи, пусть и мимолетные, сегодня для меня так же реальны, как и тогда. Слезы и печаль, и облегчение от того, что он рядом, так же убедительны в памяти, как они были в реальности. Каким-то образом почти ровно через год после смерти он перестал ко мне приходить. Прошло достаточно времени, чтобы я начала понимать: мне надо примириться с фактом, что он никогда больше не вернется на эту опустевшую землю. Как в его песне, высокая в небе звезда зовет его в путь. Мне оставалось только обратить взгляд вверх и надеяться, что он смотрит на меня оттуда.

Глава 33
Трагическое время в истории

«Для молодого поколения нашей страны Цой значит больше, чем иные политические лидеры, целители и писатели. Потому что Цой никогда не врал и не лицедействовал. Он был и остался самим собой. Ему нельзя не верить. Из всех наших легендарных рокеров, прекрасных певцов и поэтов Цой – единственный, у кого невозможно провести грань между образом и реальностью, тем, что он пел, и тем, как он жил. Цой – последний герой рока», – газета «Комсомольская правда», 17 августа 1990 года.

Лучше не скажешь. Цой стал легендой, героем современной России. О его смерти писала даже New York Times.

«Виктор – абсолютный гений простоты, ясности и искренности, – сказал о нем как-то Борис. – Никто другой в России не писал так, как Цой».

Я была потрясена всем, что происходило вокруг смерти Виктора. Фаны совершали самоубийства, поползли конспирологические теории. Это было трагическое время в истории. Единственным утешением для меня было знание о том, что в момент смерти Виктор был счастлив. Он жил в небольшой деревушке на берегу моря вместе с главной любовью его жизни. Он любил покой, и в то лето он чувствовал себя умиротворенно вдали от всеобщего внимания, шума больших городов и толп людей. Я знала, что он один поехал на рыбалку и погиб по дороге домой, но о подробностях я никогда не расспрашивала ни Наташу, ни Юрия. Я была в таком шоке, что говорить об этом не могла. Лишь почти через тридцать лет я набралась сил поговорить об этом с Наташей и Юрием для этой книги.

– 14 августа мы с Виктором закончили работу над новым альбомом, – морща лоб, пытался вспомнить Юрий, и в его темных глазах смесь боли и стоического примирения с горем. – Оба мы были измучены, я собрал вещи и отправился в Ленинград. Приехал на следующий день в семь утра и сразу завалился спать.

15 августа Виктор тихо встал между пятью и шестью часами утра и тихонечко ускользнул на рыбалку. Наташа провела утро на пляже со своим 11-летним сыном Женей и пятилетним Сашей, сыном Виктора. Вернулись на дачу они около полудня, загоревшие, все в песке, и уверенные, что Виктор уже там. Обычно с рыбалки он возвращался между половиной двенадцатого и двенадцатью, но в этот раз он не приехал. Мобильных телефонов тогда еще не было, но Наташа знала, что машина Виктора часто ломалась, и час-другой задержки ее не волновал.

К двум часам дня она уже нервно мерила шагами небольшую дачу: стала бояться, что что-то случилось. Оставила Сашу у подруги и вместе с Женей отправилась на мотоцикле к тому озеру, где обычно рыбачил Виктор. По дороге она увидела съехавший в кювет неподалеку от деревни автобус. Никаких следов Виктора не было. Он уже превратился в дух.

Наташа вернулась с Женей на дачу в последней надежде, что, быть может, Виктор появился, пока они отсутствовали. Он не появился. Прижав Женю к груди, она стала понимать, что случилось что-то ужасное.

Она попросила соседа, у которого была машина, отвезти ее и ее друга Алексея к тому автобусу, который она видела на дороге. Было уже четыре часа дня, когда они подъехали к поврежденному автобусу, – скособоченный кузов на фоне голубого неба на горизонте.

– Я не могу идти, – сказала Наташа Алексею, не в состоянии выйти из машины. – Сходи спроси, не было ли в аварии еще какой машины.

Она хорошо помнит искаженное от ужаса лицо Алексея, когда он шел к ней обратно. Он открыл дверь и стоял на дороге, положив руку на крышу автомобиля.

– Была черная машина. Столкновение было ужасным.

Уже в это мгновение Наташа поняла, что никакой надежды нет. Они помчались в ближайшую больницу в городе Тукумс. Глядя на белое здание, Наташа сидела в машине на стоянке перед больницей, подавленная жестоким осознанием новой правды – с этого мгновения любовь ее жизни уже никогда больше не разделит с нею улыбку. Говорить она не могла. Алексей пошел в больницу один, и именно он первым увидел мертвого Виктора.

– 15 августа я проснулся около полудня и пошел навестить приятеля. Днем, когда я вернулся домой, мне позвонила Марьяна и сообщила ужасную новость, – вспоминает Юрий.

Марьяна узнала о случившемся от Наташи. Измученный и потрясенный Юрий разыскал Игоря Тихомирова и поделился с ним новостью. Оба сели в свои машины и поехали на заправку в надежде обзавестись бензином на дорогу до Риги.

– С бензином тогда были большие проблемы, и заправиться нам не удалось, – вспоминает Юрий с искаженным от все еще свежего чувства боли и гнева лицом. – Мы рассказали о трагедии, и нам-таки дали заправиться.

Юрий с Марьяной и Игорь с женой Маней в этот же вечер на двух машинах отправились в Ригу. Они приехали в морг и увидели Виктора. Наташа говорит, что череп его был раскроен, как разбитая ваза, но лицо оказалось нетронутым, и в нем сохранялась спокойная умиротворенность.

«Увидев его, я поняла, что смерть была мгновенной. Я больше всего боялась мысли о том, что он страдал в одиночестве, но этого не произошло», – уже потом писала мне Наташа. Она стояла, не в состоянии оторвать глаз от Виктора, и в то же время понимала, что тело это никакого отношения к Виктору не имеет. Он ушел, он уже был где-то там, где над улыбками и душами царили свобода и мир. Тело было просто сосудом для его волшебного духа.

На следующий день все они отправились в Ленинград, следуя за автобусом с телом Виктора и Наташей.

– Юрий, как это все ужасно, – сказала я, пытаясь сдержать слезы. И по сей день я уверена, что в момент аварии Бог отвлекся, моргнул или еще что-то. Даже Он не мог, не должен был позволить этому случиться.

– Да, – только и мог сказать Юрий.

Всю осень 1990 года в Москве я не могла понять, куда двигаться дальше и как вернуться к нормальной жизни. Я не могла сбросить с себя печаль, тонула в слезах и не могла от них избавиться. Мне рассказали, что в день смерти Виктора на стене на Арбате кто-то написал: «Сегодня умер Виктор Цой». Стали появляться и другие надписи, в том числе «Цой жив» и «Виктор не умер, он всего лишь вышел покурить». Там на высоте, в облаках, курится, наверное, легче и приятнее.

Стену на Арбате стали называть «Стеной Цоя», эти росписи и рисунки были выражением любви, восхищения, печали и памяти. Как-то утром я решила съездить посмотреть на нее. В лучах пробивающегося сквозь городской смог восходящего солнца стояла перед Стеной и, пораженная, долго изучала обращенные к нему послания, строчки из песен и рисунки. Памятник моему дорогому другу дал мне надежду, что он никогда не будет забыт.

Всякий раз, приезжая в Москву, я обязательно иду к Стене и всякий раз, оглядывая все эти графические признания в любви, чувствую: Виктор знает, как его любят на этой Земле. Глядя на Стену, я чувствую дух Виктора и даже, кажется, слышу его ироничный, дурашливый смех.

Прошло 29 лет с тех пор, как я последний раз была с Виктором. Не проходит дня, чтобы я не думала о нем. Как будто только вчера мы стояли за кулисами, перешептывались и дурачились. Другого такого человека в моей жизни не было, и я могу только надеяться, что и в будущем он не перестанет вдохновлять людей на то, чтобы они походили на него. Не у всех героев на плечах накидка Супермена. У некоторых черные ботинки, чуть подкрашенные глаза и неизменная стеснительная улыбка на лице.

Глава 34
Выбираю надежду

Дни красного и желтого – красного знамени и желтых звезд, серпов и молотов на его фоне – остались позади. Наступило время зеленого! Только что в Москве открылось представительство «Гринписа», и я была полна желания им помогать. Кроме собственной карьеры мне нужна была и другая цель в жизни, нужно было делать что-то для людей. Особенно важным и нужным это казалось после смерти Виктора. И не только потому, что я стала осознавать хрупкость жизни. Виктор любил природу, и, работая с «Гринписом», я считала, что чту и его память.

Вся Москва утыкана трубами, бесконечно исторгающими из себя дым, в котором город просто задыхается. Дни напролет над городом нависают грязные облака. Я пошла в «Гринпис» узнать о том, насколько загрязнение воздуха и другие издержки человеческой активности влияют на состояние планеты. Поговорив с ними, пришла к идее видеоклипа на песню Виктора «Война» с моим английским текстом. И хотя в тексте речь шла об отправляющихся на войну солдатах, видео мне представлялось как картина войны с окружающей нас природой.

В «Гринписе» со мной щедро поделились видеоматериалами для клипа. Помню, как для съемок мы с двумя музыкантами прошагали поздно вечером по Арбату в противогазах. Бо`льшая часть людей не обращали на нас никакого внимания, стараясь отвести в сторону нервные, испуганные глаза. Другие останавливались и пристально смотрели. Сквозь очки я с трудом могла видеть внешний мир, дышать было трудно. И вдруг меня охватил ужас: а что, если наступит день, когда жизнь для всех нас станет возможной только вот в таких противогазах. Монтируя кадры безжалостно забиваемых белых тюленей, задыхающихся китов и бесконечно извергающих дым труб, трудно было не впасть в отчаяние от состояния мира, в котором мы живем. Клип стал для меня возможностью выплеснуть свой гнев, и всякий кадр, от которого меня коробило, я растягивала, повторяла вновь и вновь, полная решимости заставить и зрителя наконец осознать, что на самом деле происходит. В конце съемок, погруженная вместе с остальной группой в запущенный в студию дым, я вдруг поняла, что делаем мы это не только ради искусства, но и ради того послания, которое хотим отправить в мир. Клип был порожден надеждой. Надеждой на то, что, если люди поймут угрожающую нам всем опасность, они почувствуют необходимость перемен. Без надежды не было и смысла делать этот клип.

В «Гринписе» изо всех сил старались донести информацию и свою тревогу до советских властей и были ужасно рады, что мой клип часто крутят по ТВ. На самом деле под видом клипа мы крутили по телеку социальную рекламу, которая проникала во все дома и к которой люди прислушивались.

И хотя по стилю и содержанию клип выглядел жестким, холодным и загадочным, люди, как мне кажется, начали понимать, что сама по себе я не такая уж холодная и отстраненная. Пусть и прячась под неизменными темными очками, в интервью я говорила о том, что не пью, не курю, не употребляю наркотики и не ем мяса. Суровый сценический имидж смягчался заботой о здоровье и вниманием к животным, а шутливое и насмешливое отношение к реакции людей на мои откровения казалось им симпатичным и привлекательным.

– Почему ты все время в темных очках? – не выдержал, наконец, какой-то журналист во время очередного, вполне дружелюбного интервью.

– Это моя защита, – честно ответила я, – небольшой заградительный барьер между мной и миром.

Сквозь очки мир был темнее, контуры сглаживались, толпы людей и пытливые лица интервьюеров выглядели не так заметно и не так устрашающе. Но очки я носила еще и потому, что не любила косметику и не умела ею пользоваться: вместо того чтобы ходить ненакрашенной простушкой среди персонажей с подведенными глазами и тенями, было гораздо проще водрузить на нос Ray Ban.

Именно такой, со спрятанными за темными очками глазами, я смотрела на мир с рекламной почтовой открытки. В Москве у меня появилось множество друзей среди творческих людей, и знакомый художник сделал этот рекламный портрет. Лицо мое было помещено в круг – что-то среднее между божественным ореолом и советским орденом. По кайме шли слова: СЛАВА РОК-Н-РОЛЛ МИР. Фоном служили вертикальные красно-синие полосы, в самом верху было мое имя по-русски, а внизу – по-английски. Портрет создавал ощущение причудливой стилевой смеси панка и официозного патриотизма, и я вдруг ощутила себя настоящим воином. Карьера моя полным ходом двигалась вперед, несмотря на тяжелый камень на душе. И хотя думать о Викторе я никогда не переставала, мысли о нем больше не давили на меня и не мешали работать. Наоборот, они вдохновляли, подстегивали, заставляли смеяться.

– Нравится? – спросил художник, раскрыв передо мной лист со своим творением.

А я же не могла оторвать взгляда от явно выпирающего соска, который он отчетливо артикулировал в своем рисунке. Я представляла, как бы на это отреагировал Виктор, как бы он расхохотался, увидев такой вот мой образ. Прикрыла рот рукой, стараясь не обидеть художника, и тоже расхохоталась.

Виктор был герой – бессмертный и непобедимый воин. Выходя на сцену или же просто идя по улице, я всегда питалась его энергией. Женщин в русском рок-мире было очень мало, и своими видео с мотоциклами, танцами, дуракавалянием и лидирующим положением среди окружающих меня парней я хотела показать молодым девчонкам, что и они могут быть сильными и могут добиться успеха. Для своих фанов я хотела быть тем же, чем для своих был Виктор.

С Юрием после смерти Виктора мы не виделись. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я с головой окунулась в московскую жизнь и свои проекты. Саша Васильев иногда оставался у меня ночевать – своего жилья у него не было. У него было причудливое, едкое чувство юмора, которое скрашивало темные вечера и унылые утренние часы. В это трудное время я остро нуждалась в смехе. Каким-то странным образом уход Виктора ослабил и мою связь с Юрием. Мы всегда были тремя мушкетерами, и брак мой был неразрывно вплетен в эту дружбу. Теперь, когда одной вершины треугольника не стало, оставшаяся его часть стала казаться непрочной и рушилась на глазах.

Я все еще любила Юрия, но его неверность оставалась постоянно гложущей меня мыслью, и чувство влюбленности прошло. Как-то без лишних слов нам обоим становилось ясно, что единства между нами больше нет. Некогда неразрывно соединенные корабли разошлись и отправились в независимое плавание. Смерть Виктора стала штормом, раскинувшим нас в разные стороны.

К концу 1991 года все уже знали, что Саша живет со мной, и до меня доносились слухи о появившейся в жизни Юрия другой женщине.

– Джоанна, прости, но мне нужно приехать к тебе в Москву, – я была совершенно не удивлена, услышав эти слова Юрия по телефону. – Я хочу, чтобы ты подписала бумаги на развод.

В его голосе слышалась грусть, и я тоже ощутила печаль. Это означало конец бурному захватывающему периоду нашей жизни, наполненному памятью о Викторе.

Через пару дней Юрий появился у меня в квартире вместе со своей новой подругой Наташей. Я подписала заявление на развод и протянула его через стол Юрию.

– Ну что же, хорошо, Джоанна, – сказал он. И они ушли. Все оказалось очень легко. Просто подпись по-русски, и ты чувствуешь себя рожденным заново. Или похороненным.

После этого мы с Юрием не виделись очень долго. Он был в Ленинграде, а я в Москве. Но он занимал и всегда будет занимать огромное место в моем сердце. Я поняла, что в жизни есть две вещи, над которыми наши решения не властны, – любовь и смерть. В этих вещах уповать мы можем только на надежду.