Текст книги "История русской рок-музыки в эпоху потрясений и перемен"
Автор книги: Джоанна Стингрей
Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 8 (всего у книги 47 страниц)
Глава 10
Свет яркой звезды
Костю Кинчева я впервые увидела в 1985 году на концерте его группы «Алиса» в ленинградском рок-клубе. От тяжелой руки московских властей, пытавшихся задавить рок-н-ролл в столице, Костя бежал в Ленинград, где дышать было все же чуть легче. «Алиса» играла энергичный хард-рок, но в то же время динамичный и мечтательный, как будто верхом на драконах в город въехали Black Sabbath. Сам Костя был нечто среднее между Билли Айдолом и Фредди Меркьюри, только ростом поменьше их обоих. Его харизма выплескивалась со сцены в зал и обволакивала буквально каждое сердце. Скрещенные на груди руки, раскачивающаяся в такт музыке из стороны в сторону фигура и особенно глаза в тяжелом черном гриме завораживали. Взгляд от него отвести не получалось. При всей странной, почти потусторонней мощи этого образа не растаять при виде его выступления было также невозможно.
Вне сцены Костя был такой же неотразимый, как и на сцене: проникновенный, даже пронзительный взгляд; на груди на тяжелой цепи крест. В приветственном объятии он сжал меня с такой геркулесовой силой, что подкосились колени. По-английски Костя не говорил, так что долгих разговоров у нас с ним не было.
Пару раз, впрочем, я брала у него интервью, переводил которые Алекс Кан. Во время первого интервью, хотя говорил по большей части Алекс, Костя неотрывно все время смотрел мне прямо в глаза. Он был урожденная звезда с постоянно горящей внутри энергией. После интервью я попросила Костю и его товарища по группе Славу[53]53
Святослав «Слава» Задерий (1960–2011) – ленинградский рок-музыкант, основатель группы «Алиса». «Алису» Задерий собрал в Ленинграде в 1983 году и год спустя, в 1984-м, пригласил в нее москвича Константина Кинчева.
[Закрыть] выйти на балкон для съемки небольшого кусочка со мной для MTV. Пока Алекс переводил, Костя тыльной стороной ладони стал гладить меня по волосам и по шее. В обычной ситуации я была бы шокирована столь назойливым жестом, но что-то в манере и поведении Кости было такое, что заставило меня промолчать. Никогда никто не позволял себе со мной такой дерзости, и, хотя я была смущена, не почувствовать магию и энергию его ауры было невозможно.
«Скажи ему, что я хочу узнать его номер телефона, потому что в следующий приезд я позвоню ему в первый же день. Не могу поверить, что я здесь уже в пятый раз и мы только сейчас познакомились!» – говорю я Алексу. Пока он переводил, я опять взглянула на Костю. Он по-прежнему смотрел глубоко мне в душу.
– Поцелуй меня, дурак! – это было единственное, что я могла сказать ему по-русски, тут же добавив уже по-английски: «Прости, это все, что я знаю по-русски». Костя, недолго думая, принял сказанные ему слова буквально и поцеловал меня в шею. Я стояла между Костей и Славой, а Джуди исправно продолжала все это снимать. Под прицельным оком видеокамеры и обжигающим взглядом Кости я только и могла, что повернуться к объективу и бодро провозгласить: «Мы любим MTV!».
В следующий раз мы с Костей встретились, когда я пришла к нему на запись в домашнюю студию Леши Вишни[54]54
Алексей Вишня (р. 1964) – петербургский рок-музыкант и звукорежиссер. Звукорежиссуре учился у знаменитого Андрея Тропилло. В 1984 году у себя дома оборудовал студию звукозаписи, которую назвал «Яншива Шела». В студии Вишни записывались «Кино», Александр Башлачёв, «Кофе», «АВИА» и другие ленинградские рок-музыканты.
[Закрыть]. Вишня (это была его фамилия, и все называли его именно так) переоборудовал одну большую комнату родительской квартиры в самодельную студию: стены для звукоизоляции были задрапированы тяжелыми коврами, огромный диван подпирал небольшой пульт и крохотную голосовую кабинку. Я сидела на диване с тощей блондинкой – женой Вишни – и снимала на камеру, как Костя заполнял пространство своим пылающим взглядом и сигаретным дымом. Он был всегда непредсказуем, всегда ждал, когда его настигнет молния вдохновения. Меня всегда поражало, что у него – единственного из всех музыкантов – никогда не хватало терпения на съемку: глаза постоянно бегали, а сжатые в кулаки руки в боевой и нетерпеливой позе были уперты в бока. У меня есть съемка какой-то заурядной вечеринки, на которой Костя закрывает лицо руками всякий раз, когда оно попадает в поле зрения объектива, и открывает свою самодовольную ухмылку лишь тогда, когда камера от него отходит. Вольнолюбивый дух, он не мог и помыслить быть захваченным в плен, даже видеокамерой. Ничто не могло и не должно было ограничивать его.
– Я пою о том, что смотреть нужно вверх, на небо, а не вниз, под ноги. Я пою о вечности, – сказал он мне однажды через Алекса Кана в нашем интервью. Ноги закинуты одна на другую, локоть на колене – он напоминал модель, каковой, собственно, и был[55]55
Джоанна имеет в виду, что в молодые годы, до того, как стать рок-звездой, Константин Кинчев среди прочих занятий работал натурщиком в Московском художественном институте им. Сурикова.
[Закрыть]. Второй рукой он энергично жестикулировал, подкрепляя свою мысль, изображая птицу в полете.
– Я мало смотрю вверх, – заявила я матери по возвращении. Мы сидели за темным дубовым столом в ее гостиной. Мать лишь покачала головой.
– Скажи-ка, Джоанна, что ты хочешь найти: Бога или мужа?
Дело было не в том и не в другом. Впервые в жизни я чувствовала в себе энергию, такие люди, как Борис и Костя придавали мне силы начать поиск себя самой.
– Как у тебя появляется идея песни? – спросила я у Кости.
– Зависит от песни. Трудно объяснить. Они просто появляются, в зависимости от момента, который я переживаю в жизни. Это просто состояние души, – я видела, что даже Алекс, занятый, казалось, переводом, вдохновлен ощущениями Кости.
Костя был настолько экспансивен, настолько подвластен своим чувствам и идеям, что даже и не думал их сдерживать. Его рука, казалось, сама писала стихи, а он лишь потом видел написанное.
– Хотел бы ты стать официальным музыкантом? – спрашиваю я.
– Нет. Потому что я хочу делать то, что я хочу. И для меня это фольклор. – Костя вписывал себя в свою собственную легенду, в которой его тяжелое лицо и магнетическая улыбка сочетали одновременно и героя, и злодея. Я чуть не лишилась чувств.
Самое прекрасное в Косте было то, что он ни на секунду не переставал излучать свет и ни на секунду не давал забыть о себе в его присутствии. Когда бы я ни видела его, он всегда был переполнен глубокой, страстной силой, устоять против которой в стране серого неба и темных зимних дней было невозможно. Несколько раз мы уединялись в укромном уголке или небольшой комнатке и давали волю своим чувствам. Я знала, что он женат, но объясняла себе, что раз я его жену не знаю, то это не так уж и страшно. Против его умения обращаться с женским телом устоять было невозможно, и, хотя объясниться мы никак не могли, химия физической близости говорила сама за себя. Для того, чтобы ощутить силу и мощь вселенной, совершенно не обязательно ее понимать.
Глава 11
Красота в чудовище
– Hey, I am a British tourist![56]56
Эй, вы что, я британский турист (англ.).
[Закрыть]
Впервые я увидела Бориса нервничающим, чуть ли не в панике. На выходе из отеля рядом с Невским проспектом, пока мы спокойно обсуждали возможность публикации его музыки на Западе и организации гастролей Боуи в России, его внезапно остановили двое мужчин в темных костюмах и со злыми глазами. К тому времени я уже обратила внимание, что в поездках по городу за моей прокатной машиной неизменно следует «хвост», и несколько раз меня даже останавливали за какие-то якобы нарушения, которых я на самом деле не совершала. Я пыталась убедить себя в том, что у меня паранойя и все это я себе придумываю, но вид теряющего самообладание моего учителя и оплота в России стал для меня отрезвляющим душем. Я вдруг со всей остротой осознала, что я чужак в этом месте, казавшемся мне Страной Чудес.
Я быстро привыкала к России, к пестрой, прекрасной, одухотворенной семье музыкантов и художников, наполнявших мое пребывание там своим приподнятым духом и мрачноватым юмором. Мне нравилось находиться рядом с ними в одном морозном воздухе, писать вместе песни, обмениваться идеями, куртками и поцелуями и по-детски самозабвенно играть и дурачиться. Всякий раз, садясь в самолет, чтобы лететь обратно в Америку, я чувствовала себя опустошенной. Меня стал тяготить Лос-Анджелес, в котором я вдруг оказалась чужой, не способной в полной мере убедить остальных в реальности моей чудесной, далекой планеты. Я не могла смириться с тем, что мои друзья живут в своей Северной Венеции без меня, без меня проводят ежевечерние посиделки в своих коммунальных квартирах, без меня веселятся на своих подвальных концертах. Я терзала себя мыслью о том, не злятся ли они на меня за то, что я могу легко, в любой момент прыгнуть в самолет, уехать из России и променять холод и темноту на вечное солнце и холодный лимонад на краю бассейна.
Советский Союз радикально отличался от всего, с чем я росла и к чему привыкла в своей прошлой жизни. Но он все настойчивее и все плотнее забирал меня в свои объятья, как вьющийся виноград обвивает ствол дерева, и я все больше и больше проникалась любовью к населявшим мой мир там невероятным персонажам. Меня восхищало, с каким спокойствием и комфортом русские воспринимают сами себя и свое существование; никто не стремился казаться лучше, чем он есть, никто не хвастал, чтобы выставить себя или других в лучшем свете.
«Дочка у вас просто красавица», – помню, сказала я как-то в гостях у знакомой пары. Мать всегда учила меня не скупиться на комплименты, культура комплиментов была неотъемлемой частью нашего калифорнийского обаяния, обрамлявшей чувство превосходства и непрекращающуюся гонку друг за другом, что скрывались за ней.
«Нет, – спокойно отвечают мне. – Она не красавица, но она очень умная, способная и веселая девочка».
Перед русскими женщинами я просто преклонялась. Все они работали, ухаживали за детьми и мужьями, и в доме у них всегда была еда, чтобы накормить любое количество гостей. Я же даже картошку запечь была не в состоянии. Несмотря на все эти заботы, русские женщины отнюдь не выглядели изможденными и неряшливыми, себя и свое тело они несли с уверенностью и гордостью. Даже те, кто явно страдал избыточным весом, облачались в сексапильные наряды и отплясывали на вечеринках так, будто закон тяготения им не писан. Подперев стенку и наблюдая за ними в своей футболке на два размера больше и мешковатых джинсах, я не могла отделаться от мысли: а я, американка, чувствую ли я себя так же свободно, как эти женщины? У них, быть может, меньше денег, но явно меньше и социальных предрассудков, и их явно меньше терзают мысли о том, что о них могут подумать другие.
«Ну ты и толстушка!» – не раз приходилось слышать нам с Джуди в свой адрес в России. Я от таких слов приходила в отчаяние, но для этих женщин они не были оскорблением. Это была констатация факта, а вовсе не удар по самоощущению.
Мужчины были смелее и откровеннее в проявлении чувств друг к другу: отец мог без стеснения держать за руку сына-подростка, близкие друзья при расставании целовали друг друга в губы. Эти мужчины были настолько уверены в своей мужской сущности, что не чувствовали столь характерного для мужчин в Америке смущения в общении друг с другом.
В то же время на улице наиболее агрессивно и дерзко вели себя вовсе не мужчины, а старушки, по-хозяйски разгуливающие по району с авоськами и внуками.
– Эй, чего расселись на газоне?! – заорала на нас одна из них, когда, присев в парке на траву после фотографирования в черно-белых футболках магазина Guitar Center, мы стали петь We Are the World[57]57
We Are the World («Мы – это мир») – популярный в 1985 году благотворительный сингл супергруппы из 45 американских артистов USA for Africa (United Support of Artists for Africa). Написанная Майклом Джексоном и Лайонелом Ричи песня призывала объединиться для помощи голодающим Африки.
[Закрыть]. Ей все это было явно не по нраву.
– Пошли, пошли отсюда! Быстро!
Извечно миролюбивый Борис стал подниматься, остальные, однако, так быстро сдаваться не хотели.
– We do not speak your language![58]58
Мы не говорим на вашем языке! (англ.)
[Закрыть] – прокричал ей в ответ по-английски с сильным русским акцентом Африка.
– Тоже мне, выдумали! – не успокаивалась бабуля. – У себя в стране, небось, так себя не ведете! А что если все будут на траве валяться! – Даже когда мы уже постепенно стали подниматься, она продолжала нас подгонять и, не переставая, причитала: «Никакой травы в парке не останется!».
И что вы думаете? Дюжина крутых рокеров послушно отступила под натиском одной недовольной бабушки.
Еда была для меня, конечно, совершенно непривычная. Всю жизнь я питалась батончиками Snickers или пересоленными полуфабрикатами, которые оставляла нам с сестрами мать, убегая на очередное свидание с нашим будущим отчимом. Со временем, однако, я полюбила простую русскую еду: картошка, морковка, борщ и самый вкусный на свете черный ржаной хлеб. Булочные встречались в Ленинграде на каждом шагу. Невозможно было пройти по улице не почувствовав густой пряный запах испеченного по старинным рецептам хлеба. Перебивал его лишь запах мяса, которое люди вывешивали у себя на служивших холодильниками балконах. Буханка хлеба весила не меньше килограмма, а двух ломтей вполне хватало, чтобы наесться. Только в России я поняла, какую чушь нам в Америке подсовывают под видом хлеба. Мне стало очевидно, что хлеб Wonder[59]59
Wonder Bread – популярная в Америке марка хлеба. Wonder по-английски – чудо.
[Закрыть] никакого отношения к чуду не имел.
С едой, однако, в России была одна проблема – ее приходилось постоянно добывать. У меня складывалось ощущение, что матери и жены чуть ли не всю свою жизнь проводят в попытках купить еду. Зимой, на трескучем морозе, очереди в продуктовые магазины растягивались на сотни метров, а попав наконец в магазин, люди набивались как сельди в бочке, отчаянно пытаясь пробиться к прилавку. Время от времени стоящий по ту сторону прилавка человек просто исчезал, как раз в тот момент, когда к нему собирался обратиться наконец-то добравшийся до вожделенной цели покупатель. Оставшаяся без продавца перегретая толпа нервно переминалась с ноги на ногу, толкая друг друга. Пошел ли он за чем-то? Или исчез уже до конца дня? Такое происходило сплошь и рядом. Весь процесс напоминал работу скульптора, медленно, терпеливо высекающего молотком и зубилом нужную форму – и все ради буханки хлеба. У уличных киосков очереди были не меньше, а что тебе, в конечном счете, достанется и достанется ли что-нибудь вообще, было совершенно не очевидно. Сначала простоишь бог знает сколько времени в очереди, затем под грузом многочисленных сумок с хлебом, овощами, фруктами тащишься на автобусную остановку, потом опять тащишь эти сумки уже домой. Спортом этим людям заниматься уже было не нужно.
Лечиться русские предпочитали народными средствами. К врачам обращались редко, но зато существовал огромный арсенал методов народного лечения. Помню, как Борис вдруг посреди разговора потянулся за головкой чеснока, очистил ее и начал грызть.
– Что ты делаешь?! – с изумленным смехом спрашиваю я.
– Да я чувствую, что заболеваю, а чеснок в этом смысле помогает.
– Бог мой, Борис, какая гадость!
И таких средств, каждое из которых оказывалось чудодейственным, было множество. Но даже чеснок по универсальности воздействия уступал водке. Как человек, единственным приемлемым напитком для которого была холодная вода, я постоянно сталкивалась с проблемами. Воду кипятили, что придавало ей отвратительный резкий привкус и странноватый запах. Пить это я отказывалась, бежала на кухню или в ванную и, подставив ладошки под струю воды, пила прямо из-под крана.
– Нельзя пить воду из-под крана, – убеждали меня все. – Она не очищенная.
Молодость придавала мне ощущение неуязвимости, и я пила ее все равно.
Одним из главных приключений каждого дня было посещение туалета. Большинство людей вместо туалетной бумаги использовали клочки газеты, которые прятались где-то между трубами, как застрявший на дереве глупый кот. Газета была жесткой и практически ничего в себя не впитывала, но вскоре я поняла, что и газета может быть роскошью, – во всяком случае, это лучше, чем вообще отсутствие какой бы то ни было бумаги. В особенности на рейсах «Аэрофлота», где в туалетных кабинках очень редко можно было найти туалетную бумагу или бумажное полотенце. Хорошо еще, если туалет вообще работал. На некоторых рейсах сиденья были сломаны и назад не откидывались. Большинство пассажиров курили и пристегиваться даже не думали. Обстановка была в высшей степени неформальной, в десяти тысячах метров от ближайшего работающего туалета. Контраст с американскими авиакомпаниями с их непререкаемым девизом «безопасность превыше всего» был разительным.
Перелеты были далеко не единственным транспортным подвигом, который нам приходилось совершать. В первые годы моего пребывания в Ленинграде ни у кого из моих друзей собственных автомобилей не было, как не было их у большинства русских. Передвигались мы либо на метро, либо на трамвае, либо, как это было принято, «ловили» машину, выйдя на обочину дороги и протянув поперек движения вытянутую руку. Если машина останавливалась, ты говорил в открытое окошко, куда тебе нужно ехать, и молил всех кривых, горбатых и вечно ворчливых богов, собиравшихся на низких ленинградских облаках, чтобы водитель согласился тебя взять. По прибытии на место ты платил водителю какую-то номинальную сумму, причем все, казалось, прекрасно понимали, сколько стоит та или иная поездка. Это был Uber 80-х.
Трудностей в жизни хватало, но мои друзья с легкостью прощали и принимали свою суровую и нередко немилосердную родину. Всякий раз, уезжая из России и вплоть до возвращения туда, я превращалась в миссионера, проповедующего российский андеграунд. В 1985 году я сумела организовать встречу с Энди Уорхолом в Нью-Йорке в его Factory[60]60
The Factory («Фабрика») – арт-студия Энди Уорхола в Нью-Йорке.
[Закрыть] и показывала ему фотографии «Новых художников» и их работы. Уорхол к тому времени[61]61
Уорхол умер 22 февраля 1987 года после затяжной болезни желчного пузыря.
[Закрыть] был уже подавленным, малоактивным человеком с тихим голосом, прозрачным, как призрак, с похожими на изморозь светлыми волосами и в очках с ярко-желтой оправой. Разговор поначалу шел вяло и принужденно. Но, просматривая фотографии, он оживился, заинтересовался и даже увлекся. Я объяснила ему, кто эти художники, и, жадно проглядывая одну за другой фотографии, он сказал, что и представить себе не мог такого, – где-то на другом конце света люди создавали искусство в стиле граффити, подобное тому, что делали Кит Харинг и Баския[62]62
Кит Харинг (1958–1990) и Жан-Мишель Баския (1960–1988) – художники из круга Уорхола.
[Закрыть]. Я подарила ему две работы – коллаж Тимура Новикова и коллаж Олега Котельникова. Уорхол, встретивший меня вялым рукопожатием, крепко схватился за эти работы, не желая упускать доставшийся ему кусочек Страны Чудес.
Я рассказала, как хорошо его знают в России, каким кумиром он был для многих художников, и спросила, согласится ли он подписать для моих друзей несколько банок супа Campbell[63]63
Банки с супом «Кэмпбелл» (Campbell’s Soup Cans) – одна из самых известных работ Уорхола.
[Закрыть], если я выскочу и куплю их в ближайшем магазине. Через пятнадцать минут я уже сидела рядом с Уорхолом, скрестив ноги под мерцающим индустриальным освещением его мастерской, и диктовала ему по буквам имена художников и музыкантов, которые он старательно выписывал на бумажных этикетках консервных жестянок. Он держался молодцом, посмеиваясь над тем, с каким трудом ему давалось правописание иностранных имен. Прощаясь, он попросил меня не пропадать и держать его в курсе того, что происходит с «ребятами». В тот день Уорхол сделал обыденное экстраординарным – полный изящества человек с чутьем на прекрасное и оставшимся с ним новым видением Советского Союза.
И опять советский аэропорт, опять таможенники-медведи, которым на сей раз я рассказывала о своих пищевых аллергиях и о том, что единственная еда, которой я могу спасаться, – консервированный суп Campbell. Я протащила эти банки через два континента и океан у себя в рюкзаке, отказываясь сдавать их в багаж[64]64
Запрет на провоз банок с жидкостью в ручной клади был введен после терактов 11 сентября 2001 года.
[Закрыть] и не расставаясь с ними ни на секунду, чтобы не отдать их на съедение этим ужасным нахальным медведям.
Все мои друзья от банок с автографом Энди Уорхола были в неописуемом восторге. Меня стали шутливо называть «Санта-Клаус».
– Привет, Санта-Клаус! – приветствовал как-то меня Густав, как только я, раскрасневшаяся с мороза, зашла в квартиру.
– Привет! – говорю. – Чем это у вас вкусным пахнет?
На столе стоит банка супа с автографом Уорхола, но, подойдя ближе, я вижу, что она пуста. Густав ловит мой удивленный взгляд.
– Мы хотели попробовать, каков на вкус американский суп.
Уорхол умер довольно скоро после этого. Все мы чувствовали с ним связь, и даже запах томатного супа не мог перебить ощущение горечи от потери. Сергей и Коля отправили мне телеграмму, которую я передала в Factory. Вот что написал Сергей: «С момента, когда я услышал об Энди, я мечтал познакомиться и поработать с ним. И хотя знакомство наше так и не произошло, смерть его для меня – личная потеря».
Такие у меня были русские. Полные грез, чувств и размышлений, которыми они не боялись делиться друг с другом, со мной и с остальным миром. Если это не есть свобода, то я никогда не пойму, что это есть.
Глава 12
Стингрей
К этому времени я получила прозвище «Трактор», или «Американский Трактор», – за способность активно двигаться вперед и добиваться поставленной цели, будь то видеоклипы, совместные проекты, сверкающие новизной гитары или банки с супом. В окружении Юрия, Бориса, Виктора, Сергея и других ребят из «Кино», «Странных Игр», «Алисы» и рок-клуба я чувствовала себя самым счастливым на земле человеком – просто потому, что день за днем имела возможность общаться с этими выдающимися людьми. Мне хотелось большего, чем просто привозить им инструменты и всякие другие штуки. Мне хотелось поделиться их гением с моей собственной страной.
Перед моей очередной остановкой проездом в Лондоне Сергей попросил меня встретиться с человеком по имени Лео Фейгин. Высокий, лысеющий, с приятным лицом иммигрант из России, работавший на Би-би-си, Лео за пару лет до этого каким-то образом сумел заполучить из СССР пленки с записью музыки Сергея и издал несколько пластинок сольного фортепиано и «Поп-Механики» в Британии[65]65
Лео (Леонид) Фейгин (р. 1938) эмигрировал из СССР в начале 70-х, под именем Алексей Леонидов работал в Русской службе Би-би-си ведущим программы «Джаз» и вместе с Севой Новгородцевым соведущим программы «Севаоборот». В 1979 году основал независимую фирму грамзаписи Leo Records, на которой издавал пластинки с записью авангардного джаза, преимущественно из СССР: трио Ганелина, Сергея Курёхина и др. Leo Records существует и по сей день.
[Закрыть]. Именно так мне и пришла в голову идея издать альбом русского рока и познакомить с этой музыкой весь западный мир. Я опять связалась с людьми Дэвида Боуи, которому я регулярно, в надежде на помощь, продолжала слать пленки с музыкой Бориса. В то же время, однако, мне становилось все более и более очевидно, что шанс для первого представления Америке невероятного мощного русского андеграундного рока может быть только один, и потому для полноты картины имело смысл показать сразу не одного артиста или группу, а более широкую палитру.
– Послушай-ка, у меня еще идея появилась, – говорю я Борису во время очередного приезда в Ленинград в ноябре 1985 года. Чтобы спрятаться от посторонних ушей, мы забрались на его крышу. Там, в окружении летающих над городом голубей, я всегда чувствовала себя полной надежд и сил, вдали от хаоса и суеты большого города.
– Ну, говори.
– Давай издадим в Америке альбом с музыкой нескольких русских групп. Я почти не сомневаюсь, что смогу договориться с какой-нибудь фирмой. Я просто чувствую необходимость передать ваше вдохновение остальному миру.
– Почему бы нет? – произнес он, как всегда, и сквозь табачный дым я увидела, как на лице у него появляется радостная улыбка. – Давай.
– Нужно выбрать группы, – говорю я, сразу входя в состояние трактора. – Конечно же, «Аквариум» и «Кино». Кто еще, как ты думаешь?
В конечном счете мы решили включить «Алису» и «Странные Игры» – обе группы обладали невероятным магнетизмом, и ребят из этих групп я тоже считала своими друзьями. Эти четыре группы – пожалуй, лучшее, что было в рок-клубе того времени, – могли придать альбому разнообразное, свободное, раскованное звучание: эклектичность «Аквариума», темный поп «Кино», жесткий рок «Алисы» и пульсирующий ска-ритм «Странных Игр».
Любой здравомыслящий человек ограничился бы одной этой, и без того непростой задачей, но меня сжигало желание сопроводить альбом еще и видеоклипами, снабдить таким образом музыку еще и визуальным рядом. Запущенное буквально несколькими годами ранее «MTV»[66]66
Американский платный музыкальный телеканал «MTV» (Music Television) начал вещание 1 августа 1981 года.
[Закрыть] вовсю набирало в Америке популярность, и видеоклипы стали лучшим способом продвижения новой музыки на рынок. Кроме того, мне было очевидно, что каждая из отобранных нами групп обладала своим ярко выраженным лицом и что вместе они составят контрастную и невероятно зрелищную картину. Борис оставался Борисом – сильный и красивый, как Аполлон; Виктор Цой со своей гривой волос, черным гримом и радужно переливающимися рубашками выглядел как капитан пиратского судна; «Алиса» излучала яростную дерзкую энергию, как какой-то неведомый наркотик; а «Странные Игры» были нескончаемым праздником мерцающих огней и по-шутовски смешных и ярких персонажей.
Никакого «официального» представления или обсуждения идеи альбома не было. Просто, встретившись в очередной раз с той или иной группой, я как бы между делом просила дать мне кассету с записью их музыки, потому что я хотела найти в Америке компанию, которая согласится издать альбом ленинградского рока.
«Дело непростое, но подумайте, как здорово будет, если получится!» – говорила я. Реакция у них у всех была практически единодушной: они улыбались, пожимали плечами и чесали в затылке. Никто не верил, что из этой затеи что-то может получиться.
Какой риск от всего этого кроется и для меня, и для групп, я до конца не понимала, но понимала, что риск есть. Однако весь предыдущий опыт приключений в России придал мне самонадеянную американскую уверенность в том, что мой прекрасный голубой паспорт и американское гражданство защитят меня от всего. «В случае чего валите всё на меня», – с самого начала сказала я музыкантам.
Мы с Борисом решили придумать всем тайные кодовые имена для переговоров по телефону или через посредников.
– Я буду Боуи, – заявил он.
– Не получится, – говорю я. – Мы пытаемся вовлечь в это дело настоящего Боуи, и тогда начнется путаница, понимаешь?
– О’кей, тогда я буду Джаггер.
– Годится!
Я стала ломать голову, желая придумать и себе какое-нибудь красивое имя, но голова и так была переполнена мыслями о видео, о будущем контракте и о Юрии, и места для чего бы то ни было еще в ней больше не находилось.
Вернувшись в Штаты, я отправилась со своим другом Полом в поездку из Хьюстона в Техасе в Блумингтон в Индиане на его машине Corvette Stingray 1959 года. Мы ехали по пустым, открытым, широким просторам, и я рассказывала Полу об альбоме и о том, что мне нужно придумать для себя кодовое имя, чтобы скрыть наши планы от КГБ. Внезапно, оторвав взгляд от колышущейся вдоль дороги травы и кривых кактусов, я вдруг обратила внимание на красующуюся прямо у меня под ногами, между красными кроссовками, табличку с серебристым лого Stingray.
– Стингрей! – заорала я на всю открывающуюся перед нами бескрайнюю пустыню. – Вот оно!
Пол с перепугу чуть не потерял управление.
– Что?! – в изумлении воскликнул он.
– Стингрей! – от возбуждения я прыгала на сиденье. – Это будет мое кодовое имя для русского рок-альбома!
– Беда! – недовольно пробурчал Пол. – Вот твое кодовое имя для этой нашей поездки.
Это не была рядовая поездка. Мы ехали на встречу с другом Джона Кугара[67]67
Джон Кугар Мелленкамп (р. 1951) – американский рок-музыкант.
[Закрыть] и автором его песен Дэном Россом, который, как считал Джон, мог помочь мне в моей карьере. С Джоном я несколько раз встречалась через Билли Гэффа, английского музыкального менеджера, у которого я всегда останавливалась в Лондоне при перелете из Лос-Анджелеса в Ленинград. Однажды у Билли дома я приплясывала перед огромным телеэкраном под новый видеоклип Джона, как дверь внезапно отворилась, и сам Джон предстал у меня перед глазами.
– Привет! Ты чего тут делаешь? – проговорил он с лукавой улыбкой на красивом лице.
Я выключила телевизор и плюхнулась в кресло: – Да ничего! А ты?
В это время, пока я болталась по дорогам между штатом длиннорогой коровы[68]68
Longhorn State – штат длиннорогой коровы – одно из прозвищ Техаса.
[Закрыть] и кукурузными полями Индианы, ребята в Ленинграде собирали записи и фотографии для будущего альбома. У Сергея и Бориса было немало друзей среди дипломатов в западных консульствах города – американском, французском, шведском – таких же, как и я, поклонников ленинградского андеграундного рока. Ребята нередко ходили к ним домой посмотреть новый американский фильм или послушать новые западные пластинки, но главное – эти связи давали им доступ к прямой международной телефонной связи и дипломатической почте, которая шла в обход таможни, вечно готовой запустить свои жадные лапы в любую посылку. Пара таких дипломатов согласилась по своим каналам отправить пленки на адрес моей матери в Лос-Анджелес.
– Эй, Джаггер, я получила музыку Билли Айдола, – говорила я Борису по телефону: «Билли Айдолом» на нашем языке назывались Костя Кинчев и его «Алиса». – Жду фотографий Duran Duran. – Duran Duran было кодовым обозначением для «Кино».
– Вас понял, Стингрей! – отвечал Борис таким серьезным тоном, что я едва сдерживалась, чтобы не расхохотаться, хотя связь обычно тут же прерывалась.
Первая же пара встреч, что я провела с гигантами американской музиндустрии – Warner Brothers и Capitol Records, – продемонстрировала их огромную заинтересованность в тех лентах, что я привезла с собой из России. Было очевидно, что они видели потенциал в проекте, в раскрытии сокровищ Страны Чудес, но, как только дело доходило до обсуждения деталей, я просто физически ощущала, как дело начинает стопориться.
– Кто владеет правами на эту музыку? – всякий раз неизменно спрашивали меня.
– Сами группы. Формально они неофициальные, андеграундные музыканты, и музыку они записывают у себя дома на домашних двухдорожечных магнитофонах. Они абсолютно независимы.
– Ну не знаю, – с сомнением говорили мне. – А как мы можем быть уверены, что у cоветского государства тоже на это нет прав? Нам только не хватает судиться с ним за нарушение авторского права.
– Да ну нет же! – в отчаянии я пыталась звучать как можно более убедительно. Даже здесь, дома, cоветское государство продолжало преследовать меня, как все искажающий и отказывающийся рассеиваться утренний туман. – У этих музыкантов есть полное право распоряжаться своими записями так, как они хотят.
Тем не менее становилось очевидно: моих заверений в том, что СССР не подаст на них в суд, крупным компаниям было недостаточно. Уже потом, много позже, я узнала, что некоторые из этих фирм заключили с официальным советским агентством по авторским правам ВААП[69]69
Всесоюзное агентство авторских прав (ВААП) монопольно занималось охраной авторских прав в СССР. Существовало с 1973 по 1991 год.
[Закрыть] соглашения по дистрибуции русской классической музыки и никак не хотели ставить эти соглашения под угрозу из-за какого-то подпольного рока.
Я поняла, что мне нужно искать готовую пойти на риск мелкую компанию. Такой оказалась австралийская Big Time Records с небольшим душным офисом на углу бульвара Сансет и улицы Вайн в самом центре Голливуда. Сквозь открытые окна в офис врывалась какофония лос-анджелесского трафика, и, перекрикивая его, мы беседовали с Фредом Бесталлом, главой фирмы, весь деловой костюм которого состоял из джинсов и футболки. Я рассказала Фреду, как недавно во время поездки в Диснейленд спросила у стоявших рядом со мной в очереди мальчишек, что они думают о России.
«Россия – зло! Ее надо взорвать!» – не задумываясь ответили они. Они были совсем дети, и их социальный опыт едва ли выходил за пределы поездок по «Горе Всплесков» в Диснейленде[70]70
«Гора Всплесков» (Splash Mountain) – водяная горка и лабиринт ужасов, один из главных аттракционов Диснейленда, основанный на персонажах, сюжетах и песнях из классического диснеевского мультфильма «Песня Юга» (1946).
[Закрыть]. Если бы эти мальчишки, сказала я Фреду, могли увидеть моих друзей и услышать их музыку, они бы так больше не говорили.
– Крупные лейблы все как один признали потенциал этого проекта, – продолжала я убеждать Фреда. – Но они боятся юридических осложнений. Группы эти в Советском Союзе официально не признаны и потому имеют полное право публиковать свою музыку там, где им заблагорассудится.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.